Текст книги "«Теория заговора». Историко-философский очерк"

Автор книги: М. Хлебников

Во многом рождение русской интеллигенции было спровоцировано невозможностью реализации «интеллектуального проекта». И потому русская интеллигенция с момента своего появления была обречена на маргинальное положение. Она не только не могла реально влиять на социально-политическую жизнь, она должна была постоянно доказывать право на собственное существование в архаичной системе русского общества. Приведём по этому поводу достаточно известные слова В. Кормера: «Русский интеллигент отчуждён от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим – не другому человеку, не обществу, не Богу, – но своей земле, своему народу, своей государственной власти. <…> именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом» ^{489} . Поэтому закономерно, что в русской «теории заговора» интеллигенция выступает не только как её субъект, подобно западной модели, но и как объект. Кстати, русские конспирологи того времени уже понимали, пусть и интуитивно, связь «интеллектуала» с «теорией заговора». А. П. Пятковский не без зависти писал: «Резкий протест против еврейских “заговорщиков” выразился во Франции в самых различных кружках интеллигентного общества, исходя, – по выражению Франциска Сарсэ, – “от людей убеждённых и честных”.Здесь сошлись и подали руку друг другу “непримиримый” Рошфор и католик Дрюмон» ^{490} . «Теория заговора», как уже отмечалось выше, преодолевала внутренние противоречия европейского «интеллектуального сообщества», становясь площадкой для манифестации его значимости и социальной ценности. Последствия этого процесса, конечно, не были однозначно положительными для интеллектуалов, но по крайней мере обеспечивали интерес общества к «теории заговора» и её «пророкам». Русская интеллигенция не могла претендовать на подобное положение в силу онтологической несостоятельности своего социального статуса.

Следует ещё раз подчеркнуть несовпадение российской и западноевропейской моделей бытия интеллектуалов. Очень хорошо это просматривается в истории немецких интеллектуалов. Особое их положение было закреплено уже в конце XVIII века в «Прусском земском уложении» (1794 г.) – кодификации права королевства Пруссии на основе римского права. Интеллектуалам отводилась в нём особая категория – «слуги государства», с наделением их важными социальными и правовыми привилегиями. Не отставали от Прусского королевства и другие немецкие государства. Так, в Веймаре местные интеллектуалы являлись органической частью королевского двора. Более того, прусские интеллектуалы сумели взять под контроль университет в Галле, превратив его в кузницу административных кадров не только для королевства, но и для большинства северных немецких государств. Кстати, из этого следует важная особенность немецкого Просвещения. В отличие от большинства европейских коллег, немецкие интеллектуалы-просветители не были сторонниками критики действующей власти и осознавали себя в качестве носителей внесоциальных ценностей. Они культивировали идеал чистого, незамутнённого знания, видя в нём дорогу к гармонизации человеческой личности. Естественно, что сами интеллектуалы и воплощали в себе обозначенный идеал. Удалось немецким интеллектуалам, в отличие от своих неудачливых российских коллег, избежать и конфликта с церковью – одной из важных причин «беспочвенности» русской церкви. Пасторское сословие получало образование в университетах, что в конечном счёте поднимало престиж интеллектуалов в глазах обывателя. Ф. Рингер замечает по этому поводу: «Будущий пастор и даже будущий чиновник, учась в университете, вполне могли читать (и зачастую читали) античную литературу или изучать идеалистическую философию» ^{491} .

Напомним в этом контексте о знаменитом запрете на изучение и преподавание философии в России в 1850 году. В университетских курсах были оставлены лишь логика и психология. Определённый изыск содержался в том, что правом читать данные дисциплины обладали лишь профессора богословия. Инициатор запрета – министр народного просвещения князь П. А. Ширинский-Шихматов составляет записку на имя Николая I, в которой обосновывает вредоносное влияние философии, «особенно германской», на молодые умы. Ему же принадлежит известное высказывание о характере философии: «Польза от философии не доказана, а вред от неё возможен» ^{492} . Также были приняты некоторые общие меры по обузданию излишней тяги к образованию. В 1847 году был аннулирован разряд приватных слушателей, посещавших университетские курсы на добровольной основе. К середине 50-х годов XIX века общее количество студентов уменьшили до трёхсот на каждый из университетов. Московский и Петербургский университеты оказались вынуждены на три года прекратить вообще набор студентов, дабы соответствовать указанному количеству [20]20
  Внешне парадоксально, но внутренне закономерно, что подобные «драконовские меры» в итоге привели лишь к усилению радикальных взглядов русских интеллигентов. Лишённые базовой философской подготовки, они восполнили этот пробел посредством «самообразования», с помощью «передовых статей» таких публицистов, как Чернышевский, Писарев, Добролюбов. Философский примитивизм, непоследовательность и алогизм были просто не замечены благодарными читателями.


[Закрыть]. Немецкий же правящий слой, игнорируя «возможный вред», ещё в 1791 году вводит обязательный государственный экзамен для чиновников на основе университетского курса. Для немецких интеллектуалов наступает «золотой век», они становятся важным элементом государственного аппарата, власти и идеологии. В 1840-е годы один из государственных чиновников описывает механизм прусской государственной власти в следующих словах: «Король -главный чиновник – неизменно выбирает себе помощников из интеллектуальной элиты страны, признаваемой таковой посредством строгих (на практике или в теории) экзаменов. Он наделяет их огромной самостоятельностью, признавая тем самым их право на соуправление, и санкционирует деятельность своего рода аристократии профессионалов» ^{493} . Если попытаться кратко сформулировать коренное отличие между двумя моделями – немецкой и российской, то можно сказать следующее: немецкое интеллектуальное сословие, возникнув раньше общегерманского государства, приложило все усилия для его образования и укрепления [21]21
  Ярким примером тому служат «Речи к немецкой нации» (1808 г.) И. Г. Фихте. Рафинированный исследователь проблем «абсолютного Я» во время наполеоновской оккупации немецких земель обратился к своим соотечественникам с серией публичных лекций, в которых обосновывал необходимость создания единого немец кого государства. Важной частью этого процесса объявлялось «национальное образование» как структурное основание будущего государства.


[Закрыть]. В России интеллигенция появилась «незапланированно», как один из элементов уже существующего государственного устройства, на который власть в лучшем случае не обращала внимание, а в худшем – пыталась «обезвредить», вполне справедливо считая его чужеродным системе российского социального устройства.

В этих условиях важной задачей представлялась демонстрация высокого социального потенциала русской интеллигенции, возможности, пусть и в перспективе, прямого влияния на само общество. Исходя из этого, конспирологическое толкование интеллигенции не следует понимать исключительно как следствие негативного к ней отношения. За внешним разоблачением подчас скрывалось настойчивое желание обратить внимание на сам факт её существования. Русская интеллигенция пыталась и практически доказать факт своего бытия: участием в различных радикальных политических движениях. Европейские интеллектуалы, даже критически настроенные по отношению к социальной практике, предпочитали оставаться в рамках чистого теоретизирования. В период же крупных социально-политических катаклизмов интеллектуальное сословие, как правило, сохраняло лояльность по отношению к государственной власти, понимая свою добровольно-принудительную связанность с ней.

Продолжая анализ истории немецких интеллектуалов, обратим внимание на их отношение к началу Первой мировой войны. Несмотря на то что политические взгляды немецких интеллектуалов были совершенно разными, большинство безоговорочно поддержало «патриотический порыв», видя в нём возможность общенационального обновления: «Социал-демократы с песнями маршировали на фронт, а мандарины-интеллектуалы воспевали второе рождение “идеализма” в Германии. Они приветствовали смерть политики, триумф главных, неполитических целей над узкими интересами, возрождение моральных и иррациональных источников национального единства» ^{494} . Естественно, не забывали они указать и на конспирологическую угрозу со стороны врагов Германии. Э. Трёльч – один из крупнейших немецких философов того времени, оставив в стороне академические труды, выступал на многочисленных патриотических митингах. Выражая полную уверенность в превосходстве национального немецкого духа, он указывал на опасность со стороны «подрывных элементов», могущих нанести коварный удар в спину наступающей армии. Российские левые социал-демократы были потрясены известием о своих марширующих коллегах, забывших все принципы классовой солидарности и интернационализма, которые проповедовали младшим российским товарищам. «Классовых отступников» определили как «социал-предатетелей», пошедших на сговор с империалистической буржуазией. Российские марксисты в силу своего российского интеллигентного происхождения просто не могли понять всю степень инкорпорированности западных интеллектуалов в социально-общественные структуры.

Учитывая всё вышесказанное, нельзя не признать, что, несмотря на явный интерес к «теории заговора» в русском обществе, отечественная конспирология начала XX столетия была явлением отчасти провинциальным. Полем её деятельности было в основном освоение западноевропейского опыта и попытка его адаптации к российским условиям. Сами же построения русских конспирологов в силу их вторичности были обречены оставаться на окраинах уже сложившейся конспирологической вселенной. Следует указать, что под «вторичностью» и «провинциализмом» мы понимаем не примитивизм или откровенные заимствования русскими конспирологами традиционных мотивов западной «теории заговора». Речь идёт о социокультурном равнодушии русской читающей публики к конспирологическим построениям, её сосредоточенности на иных социально-политических объектах. Нормальное же развитие или хотя бы функционирование конспирологического сознания невозможно без диалога, включающего оппонирование, согласие/несогласие с предложенными схемами, без которых указанная конспирологическая вселенная останавливается и рассыпается. Отечественным авторам «теории заговора» поневоле пришлось обращаться к жанру монолога. Те, кто мог оценить их построения, обладая интеллектуальными способностями, априорно отвергали «теорию заговора», видя в ней лишь пример крайне правых политических взглядов. Те же, кто находился на этом правом фланге, не нуждались в столь сложных интеллектуальных построениях, предлагаемых русскими конспирологами. Мир социокультурный, подобно миру физическому, не терпит покоя – признака неизбежной энтропии. Казалось, что подобный диагноз фатально обрекает молодую русскую конспирологию на скорое и незаметное угасание. Но последовавшие грозные события внезапно изменили привычную картину: периферийная звезда русской конспирологии, изменив свой статус, сама становится центром притяжения, формируя свою непростую систему.

ГЛАВА 7.
«Теория заговора» и русская послереволюционная эмиграция

Качественное и количественное развитие отечественной конспирологии происходит после событий 1917 года. В результате революции и гражданской войны антибольшевистская часть российского общества оказывается в вынужденной эмиграции. Естественно, что в подобной ситуации актуальным и необходимым представлялось осмысление истоков и непосредственных причин национальной трагедии. Следует указать на тот факт, что политический спектр российской эмиграции был необычайно широк: от крайних монархистов до представителей социалистического лагеря (эсеры, меньшевики). В подобной ситуации, как это ни парадоксально, именно представители правой ориентации смогли существенно усилить свои позиции, несмотря на то что политические, социокультурные ориентиры данного лагеря оказались отвергнутыми большинством русского общества. Это объясняется рядом разнообразных факторов. «Внезапное» падение монархии, последующая эскалация политической борьбы – все это для значительной части эмиграции не соответствовало пониманию «правильного» развития истории. Неизбежно вставал вопрос о ревизии взглядов на историю и политику.

В этой ситуации конспирологические настроения получают объективное усиление и развитие не только среди монархической части русской эмиграции – непосредственных участников и очевидцев драматического поворота русской истории. Достаточно показательны в этом отношении слова известного русского эмигранта, философа и богослова Г. В. Флоровского: «Со стороны, с точки зрения публичного права октябрьская революция была только взрывом бунтарских, анархических тенденций и сил, сосредоточенных и руководимых заблудшей и преступной волей отдельных лиц. Охарактеризованное выше понимание исторической динамики сказалось в этой оценке тем, что большевистский переворот был всецело отнесён за счёт и ответственность его руководителей, которые будто бы его “сделали”, осуществили напряжением личной воли» ^{495} . «Сделанность» трактовалась как искусственное прерывание органического хода развития русского общества. В этом сходились представители как правого спектра эмиграции, так и умеренно левые, для которых октябрьская революция стала результатом предательства идеи социализма большевиками. Большой интерес в этом отношении представляют дневники видного деятеля монархического лагеря Ф. В. Винберга. В конце 1917 года он арестовывается по обвинению в принадлежности к контрреволюционному заговору под руководством небезызвестного В. Ф. Пуришкевича. Вместе с ним в заключении оказываются многие известные политики, промышленники, военные, представляющие различные партии и движения (от уже цитируемого С. П. Белецкого до В. Л. Бурцева) [22]22
  Парадоксально, но и, безусловно, закономерно, что только в условиях личной несвободы представители столь противоположных политических и социальных сил России были вынуждены услышать друг друга и, по свидетельству того же Винберга, в итоге найти точки соприкосновения.


[Закрыть]. Все они, конечно, невольно становятся участниками своего рода «дискуссионного клуба», на площадке которого обсуждались различные вопросы. Но главным «нервом» дискуссии, безусловно, было обсуждение причин крушения самодержавия и последовавшего распада российской государственности. В дневнике Винберга отражаются как сами дискуссии, так и изменения в индивидуальном сознании автора, который исследует различные варианты ответа на поставленный вопрос: «Пережитые нами политические коллизии, катастрофы и пертурбации действуют, очевидно, под влиянием многих факторов, и взаимодействие их всех целиком трудно уловить и обнять в ясном своём понимании. Я двигаюсь ощупью, до истины добираюсь индуктивно, пользуясь крупицами знаний, которыми владею» ^{496} . Предлагается несколько версий: от признания «негосударственного» характера русского народа, склонного к асоциальности и анархизму, до теологического ответа, связанного с признанием особой жертвенной миссии России. Но в «сухом остатке» размышлений Винберга остаётся всё же конспирологическое объяснение социальной катастрофы: «Я думаю, что громадное влияние, которое имело всемирное масонство на подготовку, возникновение, развитие и ускорение нашей революции, является в наше время для каждого ясным, и не найдётся ни одного, хотя бы предубеждённого, образованного и компетентного в этом вопросе человека, который бы это влияние стал отрицать» ^{497} . Но за подрывной деятельностью масонства, по мнению автора, стоит подлинный вдохновитель разрушения России – мировой иудаизм, который столетиями разрабатывал тайные планы по порабощению христианской цивилизации. Винберг особо подчёркивает отсутствие у него априорной предубеждённости, неприязни в отношении евреев: «Что до меня касается, я никогда и близко ни к одному из погромов не стоял, а чувства мои к евреям были сами обыкновенные, общечеловеческие и, во всяком случае, человечные; до революции я совсем не был юдофобом» ^{498} .

В связи с последним замечанием позволим себе небольшое отступление от анализа дневников Винберга и отметим, что подобную трансформацию взглядов можно зафиксировать, как уже нами отмечалось, даже в либерально ориентированной части русского общества. Адекватным примером тому служит позиция известного русского поэта и прозаика Ф. К. Сологуба. В предреволюционные годы писатель полностью отождествлял свою политическую позицию с либеральными установками. Касалось это и «еврейского вопроса». Так, он был одним из инициаторов создания «Русского общества по изучению еврейской жизни» (1914 г.), вместе с Л. Андреевым и М. Горьким был избран в бюро общества, участвовал в качестве редактора и автора в сборнике «Щит» (1915 г.), содержащего публикации, защищающие российских евреев [23]23
  Во многом актуальность, необходимость «щита» определялась многочисленными в «правой» прессе обвинениями евреев в сотрудничестве с немцами: от шпионажа до актов саботажа.


[Закрыть]. Но ситуация кардинально меняется под воздействием событий 1917 года, ярким подтверждением чему служит следующее стихотворение Сологуба:

 
Ещё гудят колокола,
Надеждой светлой в сердце вея,
Но смолкнет медная хвала
По слову наглого еврея.
   Жидам противен этот звон, —
   Он больно им колотит уши,
   И навевает страхи он
   В трусливые и злые души.
Иная кровь, иной закон.
Кто примирит меня, арийца,
С пришельцем из других сторон?
Кто смоет имя: кровопийца?
   Но будет день, – колокола,
   Сливаясь в радостном трезвоне,
   Нам возвестят: Русь ожила.
   Опять в блистающей короне ^{499} .
 

Стихотворение примечательно двумя важными моментами. Во-первых, оно свидетельствует, как, впрочем, и позиция Винберга, о реактивном характере проявления конспирологических настроений. Реактивность обусловлена резким переходом не только от одной формы государственности к другой, но и трансформациями в наглядно-эмпирической социальной действительности. Кардинальное изменение социально-политического статуса евреев, большое число их в новых органах власти – в совокупности порождают всплеск антисемитских настроений. Во-вторых, перед нами образец расовой конспирологии, представленный в лаконичной, стихотворной форме, но от этого не менее явный. Указание на соотнесённости «крови» (раса) и «закона» (этико-политическая сторона), использование характерного символа «ариец» зримо подтверждают это. Показательно, что само стихотворение написано в 1924 году, спустя шесть лет после постановления СНК, запрещающего набатный звон, что говорит об устойчивости возникших конспирологических настроений, которые не растворились под влиянием относительной либерализации советской власти тех лет.

Возвращаясь к дневнику Винберга, отметим важный момент, близкий нашим концептуальным выводам по поводу бытования конспирологии в России начала XX века. Речь идёт о конспирологической интерпретации такого явления русской жизни и культуры, как интеллигенция. Винберг приходит к пониманию двоякой роли интеллигенции в крушении русской государственности. С одной стороны, она сама является жертвой жидомасонского заговора: «В развращении русского народа, в разрушении русской государственности, в порабощении нашей интеллигенции беспочвенной фразеологией, во всём виновато жидомасонство» ^{500} . С другойстороны, именно в среде интеллигенции первоначально возникает и стремительно развивается фермент национального разложения, постоянное стремление к дискредитации национальных, религиозных, культурных и нравственных основ русской жизни. Автор дневника делает примечательную запись: «Параллельно шло и просвещение в желательном духе русской интеллигенции. Кто из людей, знакомых с тайной работой нашего заклятого врага, следил как за литературой последних десятилетий, так и за общественной жизнью того же периода, должен был сильно беспокоиться, узнавая следы влияния жидомасонства и с негодованием понимая гнусную цель этого влияния – стремление развратить христианское общество, убивая уважение ко всему достойному уважения и осмеивая всё священное» ^{501} .

Винберг достаточно точно воспроизводит сложившийся социокультурный тренд отечественной конспирологии, в контексте которого интеллигенция трактуется как одно из проявлений деятельности «тайных обществ». Как мы видим, автор приходит к практически полному отождествлению интеллигенции с жидомасонством, видя в первой внешнее, но оттого не менее сильное и опасное проявление деструктивной деятельности второго начала. В завершение анализа дневника Винберга отметим возрастание его интереса к практической стороне конспирологии. Обвинённый в участии в монархическом заговоре, которого в реальности не существовало, что было доказано в ходе судебного процесса, он, как это ни странно на первый взгляд, приходит к выводу о возможности использования тактики заговора в реальной борьбе с большевизмом. Но подлинный подъём русской конспирологии происходит всё же несколько позже, а именно после окончания гражданской войны.

Подобное усиление позиций «теории заговора» проявлялось в двух планах. С одной стороны, возникает желание использовать потенциал «теории заговора», но уже в борьбе с большевиками. Внешняя лёгкость крушения монархии, а затем и государства, интерпретируемая с конспирологических позиций, толкает политически активный слой эмиграции на практическое применение «теории заговора». Зачастую обращение к заговорщицкой тактике далёких от подобного рода деятельности лиц, имеющих абстрактно-книжное представление о природе, специфике функционирования «тайных обществ», приводит к трагикомическим последствиям.

Так, известный русский философ И. А. Ильин, при всей «правизне» декларируемых им политических взглядов, внешне весьма скептически относился к конспирологическим построениям. Следует заметить, что «правый поворот» философа происходит лишь в годы эмиграции, до этого он был весьма близок к кругам либеральной интеллигенции, для которой «теория заговора» однозначно отождествлялась с «реакцией» и «мракобесием». Поэтому известная двойственность идеологической позиции даёт о себе знать и в постреволюционный период. Не случайно, давая негативную характеристику Н. Е. Маркову, своему оппоненту и противнику в монархическом лагере, Ильин особо подчеркивает его «юдофобство» и «масонофобство». Но в то же время, говоря о «Протоколах сионских мудрецов», философ признаёт, с известными оговорками, их подлинность. «Какой-то резолютивный документ революционного злоумышления, может быть, и лежит в основе всего. Это документ концентрированного умаи чудовищно-злой воли» ^{502} .

Последующая эволюция приводит Ильина к мысли о необходимости обращения к «конспирации» в борьбе с советской властью. Обращают на себя внимание отчётливые черты «теории заговора» в этом понятии. «Слово “конспирация” означает заговор. Искусство конспирации состоит в умении проводить заговоры “тайно” и доводить их до успешного конца» ^{503} . Подчёркивается, что эффективность действий разведывательных органов СССР против русской эмиграции основывается как раз на использовании конспирологических методов. «В наше время, в эпоху изощрённых физических и психических пыток, применения нового оружия подкожных и интравенозных впрыскиваний, а также гипноза, конспиративная работа требует особой подготовки, особой школы и сильной воли» ^{504} . Философ, учитывая значение «впрыскиваний» и «гипноза», пытается сформулировать основные принципы подобного противоборства, создавая своего рода методологическое руководство для заговорщика. Часть представленных советов отвечает критериям «здравого рассудка», хотя и не несёт в себе ничего принципиально нового. «Во всякой организации необходима известная постепенностьоказываемого доверия, как бы лестница приобщения. Малознаемому человеку поручают сначала только ясные, маленькие и безвредные дела; и притом всегда с последующей проверкой. В лишнее же не посвящают никогда никого» ^{505} .

К числу основных качеств успешного заговорщика Ильин относит следующие: искусство маскировки, умение хранить тайну и умение распознавать людей. Даются следующие практические советы: «Тот, кто конспирирует, не должен экспонироваться, т. е. открыто фигурировать, рекламировать свою работу в газетах, опубликовывать своё имя, болтать о своей работе» ^{506} . В деле распознавания людей особо рекомендуется обращать внимание на глаза. «Глаза откровенного человека смотрят совсем иначе, чем глаза скрытного. Кто не уловит хитрости и злобы в глазах Ленина? Кто не уловит беспредельной самоуверенности и тупой жестокости в глазах Джугашвили?» ^{507} Особый изыск челоковедческим построениям Ильина придают рекомендации использовать хирологию, которая аттестуется как «научное изучение руки», необходимое в священной борьбе с большевизмом.

Понятно, что дилетантские упражнения в конспирологической практике не приносят философу ожидаемого признания. Тем не менее Ильин сумел оставить свой след в «теории заговора». Как уже отмечалось выше, для него характерен скепсис в отношении классического наследия: «масонофобства» и «юдофобства», поэтому, разрабатывая собственную конспирологическую концепцию, он был вынужден создавать оригинальный категориальный аппарат. Одно из его изобретений – понятие «мировая закулиса», оказывается весьма удачным и востребованным до сих пор. Говоря о «мировой закулисе», Ильин предпочитает не персонифицировать её состав, указывая на её главное отличительное качество – страх перед Россией. Основой страха является коренное социокультурное отличие русских от западных европейцев, включающее такие стандартные моменты, как православие, первенство свободы духа над свободой права, «дар вчувствования и перевоплощения». К этому следует добавить ряд факторов прагматического свойства: наличие огромных природных богатств, многочисленность русского этноса. Закономерно перерастание неприятия России в настойчивое желание её гибели, или, по крайней мере, максимального ослабления. В ход идут различные средства: от втягивания в ненужные, изматывающие войны и организации революции до диверсий идеологического свойства. Последние характеризуются «внедрением в Россию международной “закулисы”, упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма» ^{508} . Таким образом, «мировая закулиса», хотя и лишённая конкретности определения, локализуется в сфере политической, что следует из поставленных ею целей и методов действия. «В мире есть народы, государства, правительства, церковные центры, закулисные организации и отдельные люди – враждебные России» ^{509} .

Повышенный интерес к конспирологическим вопросам имел и некоторое практическое следствие для людей, подобно Ильину, традиционно далёких от политической деятельности. Как мы уже заметили, уверенность в конспирологической природе революции порождает стремление к борьбе с коммунистическим режимом с использованием инструментария «теории заговора». Наиболее ярким примером тому служит «Братство Русской Правды» – квазиконспирологическая организация, созданная в 1921 году. Задачей «Братства» было свержение «режима еврейских большевиков» с помощью конспиративных операций, террористических актов, пропагандистской работы. Хотя среди организаторов и участников организации были достаточно известные в политической жизни лица: генерал П. Н. Краснов, герцог Г. Н. Лейхтенбергский, ведущую роль в «Братстве» играет С. А. Соколов-Кречетов. В отличие от своих соратников, Соколов-Кречетов не был профессиональным политиком или военным, но был второстепенным поэтом и достаточно успешным издателем. Принадлежавшее ему издательство «Гриф» и одноименный альманах занимали видное место в культурной жизни России: здесь публиковались И. Анненский, К. Д. Бальмонт, А. Белый, А. А. Блок, Ф. К. Сологуб.

Недостаток военного и политического опыта у Соколова-Кречетова компенсировался его литературными и издательскими навыками. Для большей части русской эмиграции «Братство Русской Правды» представлялось как максимально законспирированная организация, ведущая отчаянную борьбу с большевизмом на территории СССР. Подчёркнуто романтический антураж придавал «Братству» особый колорит: члены организации именовались братьями, вместо фамилий использовались порядковые номера, место пребывания и состав Верховного Круга держался в строжайшем секрете. Подтверждением же борьбы служили «отчёты», помещаемые в газете «Русская Правда», рисовавшие впечатляющую картину полномасштабной партизанской войны. Согласно этим отчётам, братские дружины, обозначаемые номерами, убивали представителей советской и партийной власти, уничтожали крупные отряды ГПУ, захватывали отдельные населённые пункты. В издании постоянно публиковались призывы, в псевдонародном стиле, к актам индивидуального террора, что также должно было ослабить советскую власть: «Бей комиссаров и комиссарчиков. Чем крупнее красная птица, тем лучше. Помни братский завет: “Бей змею в голову”. Но помни и другой братский завет: “Бей змею, да не пропускай и змеёнышей”» ^{510} . Явно недюжинный литературный темперамент и неплохое знание приключенческой литературы толкают Соколова-Кречетова на такой «практический» совет по борьбе с коммунистами: «Сделай лук потуже, а к нему стрелы с наконечниками из разогнутого рыболовного крючка. Смажь наконечник стрихнином либо салом с тараканьим ядом. Подстреливай в сумерках из-за угла коммунистов» ^{511} .

Несмотря на подобные «индейские» приёмы борьбы и явную фантастичность «отчётов», деятельность «Братства» привлекает внимание истеблишмента русской эмиграции. Митрополит Антоний, генералы П. Н. Врангель и Д. Л. Хорват, известный общественный деятель В. Л. Бурцев в том или ином виде оказывают помощь организации. Не остаётся в стороне и А. В. Амфитеатров, разочаровавшийся в смутных тайнах масонства, он становится членом «Братства», осуществляя мощную, со свойственным ему недюжинным темпераментом, пропагандистскую кампанию в эмигрантской прессе. Сетуя на невнимание к нуждам бойцов за свободную Россию, он не без пафоса пишет: «Хорошо известная мне боевая деятельность БРП, третий год делающая мне честь своею доверенностью, испещрена осечками по безденежью, которого не в состоянии преодолеть жертвенный героизм братьев, с беспредельным мужеством полагающих душу свою за други своя» ^{512} . Увы, в недалёком будущем А. В. Амфитеатрову придётся пережить очередное разочарование в «тайной организации», когда окажется, что все славные боевые эпизоды «Братства», совершаемые с «беспредельным мужеством», имеют единственный источник – неутомимую фантазию Брата № 1: С. А. Соколова-Кречетова.

Тем не менее примечательно следующее: достаточно опытные политики и общественные деятели, многие из которых имели личный опыт подпольной работы в дореволюционной России, на протяжении длительного времени поддерживали и пропагандировали миф о «Братстве». Объяснение этому частично даёт нам О. Будницкий: «Но если неведомые ранее миру люди подполья сумели стать властью в России, значит, их методы были вполне эффективными. Следовательно, надо бить врага его же оружием – террором, неосуществимым без заговора» ^{513} . Несмотря на громкий и явный провал «организации» Соколова-Кречетова, идея «конспирологического» свержения советской власти как продолжает своё развитие, так и находит новых сторонников. К ней обращаются представители младшего поколения эмиграции, формирующие политические движения и партии, которые в известной степени противопоставляли себя старой политической элите. Одной из наиболее массовых партий нового поколения становится Национальный Союз Русской Молодёжи, преобразованный впоследствии в Национально-Трудовой Союз Нового Поколения (НТСНП), делавший ставку на бескомпромиссную борьбу с коммунистами. Тайная подрывная деятельность понимается как основа подобной борьбы: «Борьба с большевиками, ведомая центром, в силу наших условий, должна вестись в формах конспирации, тщательно укрываемой от врагов, закрытой от друзей, непосредственно в ней участия не принимающих» ^{514} . Другая политическая организация, возникшая в эмиграции – Российское национал-социалистическое движение, также декларирует необходимость учитывать конспирологический фактор в борьбе против советской власти: «К силам, поддерживающим большевизм, относятся, в первую очередь, международные, надправительственные силы еврейства и масонства. РНСД считает поэтому одной из основных своих задач борьбу за раскрепощение русского национального сознания от иудейско-масонского гипноза и создание крепкого кадра зрячих борцов против тёмных сил» ^{515} .