Текст книги "«Теория заговора». Историко-философский очерк"

Автор книги: М. Хлебников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Конспирологическое же сознание оказывается невосприимчивым к такого рода моментам. Не замечаются несоответствия между заявленной биографией Купера и реальностью, в которой кадровый офицер военно-морской разведки имел звание петти-офицера второго класса, соответствующее званию старшины в российском флоте, что явно не позволяло занимать ему экспертную должность в разведывательных органах. Все названные ошибки в книге Купера и несовпадения между его реальной биографией и той, которую он сам хотел считать подлинной, снимаются событиями ноября 2000 года. Тогда М. У. Купер погиб в перестрелке с представителями службы шерифа, пытавшимися его арестовать по обвинению в ряде преступлений, включая вооружённое ограбление при отягчающих обстоятельствах и традиционное для правых американских диссидентов уклонение от уплаты налогов. Рейнольдс отмечает, что насильственная смерть конспиролога снимает все претензии к вопросам его биографии и степени достоверности его книг и выступлений: «Он был убит, говорят его почитатели, потому что знал слишком много правительственных тайн. Его послужной список, по их мнению, подменили, чтобы устранить любые сведения о его причастности к военной разведке. И вместе с ним оказалась погребена правда о Розуэлле, убийстве Кеннеди, террористических атаках 11 сентября, “группе Джеисона”, истинных причинах отставки Ричарда Никсона и другихсобытиях, за которыми стоят тайные общества» ^{246} . Как мы видим, трагическая гибель Купера не только обосновывает истинность его гипотез, касающихся событий уже произошедших, но и априорно предполагает это в отношении событий, наступивших после его смерти. Абстрагируясь от биографии конкретного американского конспиролога, сделаем ряд выводов, касающихся общих механизмов функционирования «теории заговора».

На наш взгляд, в основании конспирологического дискурса лежит ретроспективный способпонимания истории. Ретроспективность реализуется в последующем в сопоставлении исходного тезиса с теми или иными историческими фактами и событиями, что, по мнению конспирологических авторов, обеспечивает «теории заговора» объективный, «внеличностный» характер. Значение ретроспективности объясняется тем, что история как совокупность фактов и явлений, толкуемых в качестве истинных или достоверных, для конспирологического сознания служит своего рода «внешним каркасом», под которым скрывается истинное ее содержание. Правильность конспирологического толкования подтверждается самой масштабностью подхода, когда события далекого прошлого обосновывают в своей совокупности верность «теории заговора».

Особо обратим внимание на то, что конспирологические авторы в своих сочинениях, как правило, независимо от уровня образования, информированности и т. д., принципиально используют устоявшуюся схему. В начале работы читатель получает ссылку на ту или иную информацию, не имеющую внешне конспирологического толкования. Как правило, это события всем хорошо известные, в определённой степени актуальные, они рождают в сознании читателя вполне определённую, чаще всего негативную, реакцию.

В качестве примера обратимся к сочинению С. Нилуса «Близ есть, при дверех», получившей широкую популярность благодаря включению в него «Протоколов сионских мудрецов». Обширное вступление Нилуса начинается со следующего неожиданного «геополитического» пассажа: «Что выйдет из милитаризации Востока на европейский образец, одному Богу известно. Во всяком случае, те дальние экспедиции, в которые пустились европейские государства с полвека назад, часто давали результаты, обратные ожиданиям, которые на них возлагались: ни Англия, ни Франция, ни Россия, надо полагать, совсем не ожидали, что выведут азиатские народы с их насиженных гнёзд и бросят их на остальной мир в явно неудержимом устремлении» ^{247} . Обозначив, таким образом, исходную точку своих концептов, автор предлагает нам «истинную» интерпретацию этого события, которое становится более значимым, более ясным лишь при подключении конспирологической схемы. Наличие первоначального посыла, истинность которого не вызывает сомнения, придаёт построениям «теории заговора» внешне объективный характер, при котором создаётся впечатление, будто автор выступает не в качестве творца, но как беспристрастный хроникер.

Весьма показательно, что данная логика обнаруживается и в работах, создатели которых достаточно критически относятся к «теории заговора». Так, весьма последовательный критик «теории заговора» У. Эко, в одной из своих работ неожиданно говорит об «экстремистской террористической организации “Чёрная сотня”» ^{248} , что не только не соответствует исторической действительности, но и свидетельствует об имманентном влиянии конспирологического мышления. Обозначенная тенденция проявляет себя в работах различного уровня: от рассчитанных на широкую публику, но всё же сохраняющих признаки научности, до сочинений, носящих академический характер.

Обратимся к весьма показательному ряду примеров, наглядно подтверждающих наш тезис о влиянии «теории заговора» на «неконспирологических» авторов. Д. Робинсон, современный американский исследователь истории масонства, в своей работе «Масонство. Забытые тайны» одной из своих целей провозглашает создание истинной истории возникновения масонства, свободной от ложной сенсационности и фантазий. Робинсон декларирует следующее положение: «Мы попытались выдвинуть разумные объяснения почти всех этих тайн, объяснения, подкрепляющие нашу главную гипотезу» ^{249} . Посвятив критическому разбору конспирологических сочинений на масонскую тематику целую главу с красноречивым названием «Сфабрикованные тайны», Робинсон сосредотачивает своё внимание на анализе книг известного британского журналиста и писателя С. Найта. Найт в целом ряде сочинений излагает свою версию возникновения и бытования масонства: «Братство», «Тайный мир масонов», «Джек-Потрошитель: тайна раскрыта». Английский журналист, действительно, не в свободной от сенсационности манере рисует довольно-таки мрачную картину деятельности масонства, фрагментами которой становятся поклонение дьяволу, крупные финансовые и политические аферы и даже сотрудничество с КГБ. В книге «Джек-Потрошитель: тайна раскрыта» делается вывод о прямой причастности масонов к знаменитым убийствам в Лондоне в 80-е годы XIX столетия. Поэтому слова Робинсона по поводу критикуемых им авторских установок нельзя не признать хотя бы отчасти справедливыми: «Из этой книги мы узнали, каким образом можно превратить любой факт в его противоположность, излагая его не полностью или вне контекста. Мы поняли, до каких крайностей можно дойти в стремлении втиснуть факты в рамки тенденциозной концепции» ^{250} . Оценив по достоинству критическую часть сочинения Робинсона, обратимся к его содержательной стороне. Концептуальное ядро работы составляет анализ европейских событий конца XIV – начала XV вв. Описывая известное восстание У. Тайлера в 1381 г., автор приходит к следующему выводу: «Есть все основания утверждать, что в Англии XIV в. мог быть только один инициатор кровавых событий восстания Уота Тайлера. Им было “тайное общество”, которое впоследствии стало Орденом свободных и организованных каменщиков» ^{251} . Следует напомнить, что для большинства западных исторических конспирологических моделей именно деятельность ордена тамплиеров служит своеобразной точкой отсчёта бытования «тайных обществ» в европейском социокультурном пространстве. Опровергая очевидную заданность и схематичность антимасонских сочинений, Робинсон, таким образом, в итоге не просто следует конспирологической логике, но вносит свой посильный вклад в формирование конспирологического дискурса.

Но если книга Робинсона служит примером фактуальной трансформации антиконспирологического посыла в один из вариантов «теории заговора», то другим не менее интересным примером является трансформация концептуальная. В отличие от «любительских», как и в случае с Робинсоном, построений, замкнутых на эмпирической составляющей, концептуальная трансформация напрямую соотносится с теоретическим моделированием, имеющим все признаки объективной «научности».

Первым примером тому выступает работа С. Ю. Дудакова «История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв.», являющаяся исследованием антисемитских конспирологических концепций в художественных произведениях указанного периода. В рамках монографии анализируются в основном тексты, к которым по той или иной причине интерес современного читателя утрачен. Обращение к выпавшим из пространства актуальности текстам позволяет автору создать контекст возникновения «Протоколов сионских мудрецов», уточнить некоторые моменты генезиса отечественной «теории заговора». Переходя к описанию более близкого к нам этапа развития конспирологической литературы, исследователь особо останавливается на причинах её популярности. По его мнению, реанимация и последующая актуализация конспирологической проблематики имеет конспирологическое же объяснение. «Широко развёрнутая кампания против Израиля и сионистского лобби в правительственных институтах США при полной безоговорочной поддержке мусульманского панарабизма, родственного по своим идеям панславизму, сделали возможным возрождение темы» ^{252} . Как мы видим, автор довольно смело скрещивает панарабизм с панславизмом, объявляя их родственными, игнорируя их естественные культурные, религиозные, социальные различия. Кроме того, следует указать на очевидный хронологический сдвиг. Панславизм, как социальная концепция, остаётся практически целиком в рамках XIX столетия, будучи его непосредственным порождением. Драматические этнические и политические процессы в Австро-Венгерской и Османских империях, борьба за независимость славянских народов не имеют никакого отношения к «кампании против сионистского лобби». Теоретические построения панславизма, разрабатываемые в трудах Н. Я. Данилевского и Н. Н. Страхова, также мало соотносятся с указанными вопросами.

Но заданный конспирологический посыл неизбежно начинает оказывать прямое воздействие на эмпирическое основание исследования. Писателя В. Пикуля, автора романа «У последней черты», посвященного последним годам царствования Николая II, Дудаков объявляет автором другого сочинения – «Негромкий выстрел», вышедшего под именем Е. Иванова ^{253} . Отождествление происходит на основании того факта, что оба романа имеют антисемитскую и антимасонскую направленность, что подразумевает наличие своего рода программы антисемитских действий со стороны властных и партийных органов СССР. Нетрудно заметить, что, по сути, перед нами ещё одна из версий «теории заговора», своеобразие которой заключается лишь в том, что она проявляется в рамках критического анализа самой «теории заговора».

В качестве ещё одного иллюстративного материала, подтверждающего наш тезис об амбивалентности конспирологии/антиконспирологии, обратимся к интерпретации тех событий, которые изложены в работе Б. Джонатана и В. Наумова с громким названием «Последнее преступление Сталина». Своеобразие данной работы заключается в том, что она, призванная по замыслу соавторов, разоблачить «провокацию века» – псевдозаговор кремлёвских врачей, в реальности выполняет совсем иную задачу. Авторами делается предположение, что результатом обострившейся политической внутрипартийной борьбы конца 40-х годов прошлого века стало усиление позиций А. А. Жданова и его сторонников. Рост влияния ленинградской группировки не мог не привлечь параноидального внимания Сталина, опасавшегося чрезмерного усиления той или иной части партийного аппарата. Вследствие этого логичным шагом со стороны Сталина должно было быть устранение ретивого соратника. Убийство Жданова выполняется по приказу Сталина врачами Лечебно-санитарного управления Кремля. Способ устранения сановника почти целиком взят из обвинительного заключения по делу кремлёвских врачей: отсутствие регулярных снятий электрокардиограммы, заведомо неверные диагнозы, назначение вредящих пациенту терапевтических процедур ^{254} . Оставляя за пределами внимания оставшуюся весьма объёмную часть сочинения, попытаемся проанализировать предложенный нам тезис. Перед нами пример типического конспирологического переноса, демонстрации онтологической убедительности «теории заговора». Пафос разоблачения «конспирологической фальшивки» сменяется практически полным принятием «теории заговора», с сохранением базовой, исходной модели (признание факта насильственной смерти Жданова, участие в этом преступлении кремлёвских врачей).

Обратимся в данном контексте к социально-философскому наследию уже не раз упоминавшегося в нашей работе К. Поппера. В своей работе «Открытое общество и его враги» английский философ представляет концепцию, в рамках которой анализируется два типа социально-политического устройства: «открытое общество» и «закрытое общество». Заимствуя последние два понятия из поздних работ А. Бергсона, Поппер в некоторой степени абсолютизирует их, рассматривая историю как перманентное противоборство сторонников «закрытого» и «открытого» общества. Нам даётся следующее определение двух названных обществ: «Мои термины основаны на рационалистическом различении: закрытое общество характеризуется верой в существование магических табу, а открытое общество в моём понимании представляет собой общество, в котором люди (в значительной степени) научились критически относиться к табу и основывать свои решения на совместном обсуждении и возможностях собственного интеллекта» ^{255} .

Анализируя историческую процессуальность и развитие социально-философской мысли, Поппер выделяет в них, в первую очередь, тенденции к усилению влияния концептов «закрытого общества» или «открытого общества». Соответствующие типы обществ находят своё персонифицированное выражение. Так, к апологетам «закрытого общества» относятся Гераклит, Платон, Маркс. Рассуждая о близости позиций Гераклита и Платона, учёный делает важную оговорку. Гераклит отождествляет законы развития общества с космическими замкнутыми циклами, для которых неизбежным представляется период энтропии. Для Платона же история, несмотря на её несомненную соотнесённость с космическими метаморфозами, всё же зависит от усилий, предпринятых человеком. «Однако не подлежит сомнению его вера в то, что мы имеем возможность человеческим или, скорее, сверхчеловеческим усилием переломить эту фатальную историческую тенденцию и положить конец процессу распада» ^{256} , – пишет К. Поппер.

Как известно, в своей политической философии Платон делает упор на два момента: критику демократии, которую он считает наихудшей формой правления, и противопоставление демократии идеального государства. Последнее представляет собой вариант жёстко закреплённого кастового общества. Поппер делает довольно неожиданный вывод о том, что политическая философия Платона первична по отношению ко всей его системе. Таким образом, учение об идеях индуктивно выводится из политического мировоззрения античного философа. Для Поппера большое значение имеет социально-исторический фон, на котором развивается философия Платона. Последствия Пелопоннесской войны оказываются весьма драматичными для афинского общества. К итогам неудачной военной кампании относится возросшая критика в адрес демократических институтов как возможных причин военных неудач. Сам же Поппер, объясняя поражение Афин, ссылается на конспирологический фактор: «Основная ответственность за поражение в войне ложится на олигархов-предателей, которые непрерывно вступали в заговоры со Спартой» ^{257} .

Платон, будучи критиком демократии, пытается на теоретическом уровне обосновать антидемократические принципы правления, используя, по существу, манипуляционные технологии. «Платон чувствовал, что программу Старого олигарха нельзя возродить, не основав её на другой вере – на убеждении, которое вновь утвердило бы странные ценности племенного строя, противопоставив их вере открытого общества. Людям следовало втолковывать, что справедливость – это неравенствои что племя или коллектив стоят выше индивидуума» ^{258} . С этой целью, по мнению Поппера, Платон в своих диалогах искажает реальные обстоятельства суда над Сократом, приведшего к гибели великого античного мыслителя. Фальсификация объясняется тем, что в действительности Сократ не только не был противником демократии, но, напротив, к его гибели имели прямое отношение афинские олигархи. Искажения, привнесенные Платоном как в освещение хода судебного процесса, так и в изложение собственно философских взглядов Сократа, становятся фатальными для последующих поколений, для которых свидетельства нечестного ученика закрывают подлинную фигуру учителя.

Итак, на основе сказанного мы можем сделать ряд выводов. Во-первых, Поппер, как нами уже это было показано, рассматривает «теорию заговора» в контексте функционирования «закрытого общества», которое, по мнению английского философа, является тупиковой ветвью социального прогресса. Во-вторых, «теория заговора» ущербна и с методологических позиций, так как является одной из разновидностей исторического эссенциализма. Таким образом, доказывается как научная несостоятельность конспирологии, так и негативность её воздействия на социально-исторические процессы. Но критически рассуждая как о «теории заговора», так и о «закрытом обществе» в целом, Поппер, как мы видим, во многом обосновывает свою позицию исходя из конспирологических факторов. Тем самым имманентно исследователь приходит к признанию конспирологии в качестве необходимого инструмента социального познания.

Близкий пример «неожиданного» признания содержательной ценности «теории заговора» мы обнаруживаем у уже знакомого нам Д. Пайпса. Последовательный критик конспирологического мышления внезапно для себя и читателя заявляет о реальности существования «тайных обществ» и их глубоком воздействии на мировую историю. Открытие относится к двум ключевым событиям XX века – Октябрьской революции в России и приходу нацистов к власти в Германии в тридцатые годы прошлого столетия. В деятельности партии большевиков американский исследователь усмотрел планомерную реализацию конспирологической установки. «Ленин в своих сочинениях изобразил “монополистический капитализм” как сплочённую группу, которая навязывает собственные интересы остальному обществу, тайно захватывая власть в государстве. Если такими методами могут преуспевать капиталисты, почему бы к ним не прибегнуть социалистам?» ^{259} . Приняв на вооружение «теорию заговора», Ленин, по мнению Пайпса, приступает к реализации своего плана. Автор приводит высказывание Л. Шапиро, взятое из его книги «Коммунистическая партия в Советском Союзе», призванное подтвердить конспирологическую природу партии большевиков: «Верный однажды задуманному, Ленин организовал свою партию как небольшую засекреченную иерархическую структуру, основой которой стал тесный кружок заговорщиков, лично преданных своему руководителю -Ленину» ^{260} . Пайпс, понимая, что «тесный кружок заговорщиков» вряд ли мог в реальности претендовать на нечто большее, чем социальное прожектирование в рамках самого «кружка», усиливает конспирологическую составляющую большевистской партии, ссылаясь на мнение Д. Эннана, назвавшего большевиков «самым успешным национальным тайным обществом за все времена». Отметим, что данное определение Эннана, мягко говоря, удивляет. «Национальное тайное общество» не имеет ничего общего ни с теорией, ни с практикой большевизма, отстаивающего, как минимум, принципы интернационализма.

Ещё больше вопросов возникает, когда Пайпс переходит к рассмотрению конспирологического аспекта деятельности нацистов, Гитлера и его окружения. Делается шокирующее заявление о том, что в основе функционирования нацистской партии можно обнаружить влияние иезуитов и масонов. При этом Пайпс, в отличие от самих конспирологов, не утруждает себя поиском большого количества доказательств своих экстравагантных утверждений. Базисом выступают частные моменты, получающие масштабы невероятных обобщений: «От иезуитов он заимствовал модель, которая легла в основу сил СС (поэтому Гитлер обращался к руководителю СС Генриху Гиммлеру, называя его “Мой Игнаций” (my Ignatius)» ^{261} . Видимо, для автора остаётся неведом факт нацистского неприятия католической церкви, которую они считали конкурентом, предлагающим западному обществу, наряду с коммунистами, альтернативу современной им модели капитализма. Кроме того, не указывается частотность подобных обращений и их характер. Возможно, что Пайпс принимает за доказательство «иезуитского характера» СС специфическое чувство юмора Гитлера и его однопартийцев [14]14
  Следует отметить, что указание на «иезуитский след» Пайпсом актуализирует типическую модель теории заговора XIX века и свидетельствует о глубоком укоре нении её, по крайней мере, отдельных элементов на всех уровнях современного сознания.


[Закрыть].

Связь же нацистов с масонством, напротив, определяется через чрезмерное обобщение. Специфической масонской чертой НСДАП, по мнению авторитетного автора, выступает «структура иерархического ордена». Здесь мы фиксируем в первую очередь фактическую ошибку. Естественно, что масонство не является «орденом» – особым религиозным объединением, о природе которого мы уже говорили выше. Во-вторых, «иерархическая структура» – слишком абстрактное определение, равно применимое ко множеству социальных объектов, не имеющих зачастую между собой ничего общего. Но Пайпс идёт ещё дальше, выдвигая следующее доказательство конспирологического генезиса нацистской партии. Этим доказательством выступает указание на заимствование методов борьбы нацистов у своих главных врагов – евреев. Оказывается, что действия Гитлера идентичны планам, представленным в «Протоколах сионских мудрецов». Таким образом, заведомая «фальшивка», «плод воспалённого антисемитского сознания», «собрание параноидальных фантазий» становится основой одного из крупнейших социальных экспериментов в истории. Пайпс противоречит здесь не только себе, но и подавляющему большинству критиков «теории заговора», для которых «Протоколы» являются как раз ярким примером, демонстрирующим абсурдность, оторванность от социальной реальности конспирологического сознания. Парадоксально, но как раз Пайпс демонстрирует определённую «нелогичность», говоря следующее: «Обвинив евреев в намерении захватить власть над миром и ссылаясь на поддельные “Протоколы” как на доказательство еврейского заговора, нацистский лидер следовал “Протоколам” во многих отношениях и строил свою диктатуру на основании дьявольских теорий, изложенных в этих документах» ^{262} . Не замечая того, исследователь превращается в невольного апологета «Протоколов», стремительно трансформирующихся в своего рода пособие по захвату мировой власти с высоким коэффициентом полезного действия. По этому поводу П. Найт не без иронии замечает: «Настойчивое стремление Пайпса следить за чётким разделением допустимого и параноидального доходит до крайности (можно даже сказать до параноидальной крайности)» ^{263} . И, действительно, как мы видим, настойчивое желание опровергнуть «теорию заговора» оборачивается ещё большей «теорией заговора». Возникает определённый соблазн дешифровать подобный феномен, используя тот самый фрейдистский инструментарий, к которому так охотно обращаются критики конспирологии. В этом случае «теория заговора» есть объект вытеснения, сущность которого заключается в скрытом подсознательном тяготении к «теории заговора» – к параноидальному мышлению. Поэтому таким не по-научному экспрессивным отрицанием пропитаны страницы, невольно провоцирующие ощущение скрытого благоговения перед подобными «дьявольскими теориями». Тем не менее, мы на обширном фактическом материале доказали, что критика «теории заговора» не всегда является критикой в современном понимании этого слова.

Обратимся теперь к вопросу об особенностях взаимодействия тех или иных форм реально существующих нелегитимных объединений с конспирологической схемой. Подчеркнём, что в контексте «теории заговора» даже реальное тайное общество неизбежно претерпевает некоторые изменения, без которых оно не может в полной мере считаться конспирологическим «тайным обществом». А. Дарол замечает по этому поводу: «Ограниченное членство и, соответственно, особое значение принадлежности к “избранным” наблюдается в большинстве клубов и ассоциаций, где нет ничего тайного. Во многих организациях люди пользуются условными знаками, паролями и прочими кодами, и каждая группа стремится к достижению той или иной цели» ^{264} . Поэтому с неизбежностью трансформация затрагивает многие важные аспекты бытования тайных обществ. В первую очередь это касается генезиса «тайного общества». Большинство действительных тайных обществ возникают как реакция на ту или иную социальную проблему, ставя перед собой, соответственно, чётко определённые политические, социальные, религиозные задачи. Выполнение этих задач и происходит в рамках политического заговора. Так, мы можем рассматривать деятельность декабристов вне приёмов конспирологического подхода. С этих позиций восстание декабристов «вписывается» в традиции, заложенные ещё в XVIII веке, дворцовых гвардейских переворотов, столь существенно влиявших на вектор развития российской истории. Отечественная историческая наука ещё в недавнем прошлом всячески подчёркивала ложность подобных сравнений, трактуя декабрьские события 1825 г. в качестве одного из важнейших этапов становления революционной борьбы в России.

Заметим, что и в контексте конспирологической парадигмы происходит существенная переоценка событий, приведших к попытке переворота 1825 г. Дело вовсе не в этической переориентации, меняющей позитивное отношение на негативное. Происходит структурное изменение логики понимания событий и людей, в них участвующих. На передний план выносится априорное наличие «тайного общества», возникшего задолго до самих декабристов. Ситуация усугубляется и усложняется тем, что проникнуть в скрытые замыслы заговорщиков нелегко из-за системы «матрёшечной» организации. Вот как об этом говорит один из виднейших конспирологов начала XX века: «Явные ложи служили удобным прикрытием тайных капитулов и ареопагов. Так, например, за военно-морской ложей “Нептун” скрывалась тайная ложа Гарнократа. За военными ложами скрывался и масонский “Союз благоденствия”, в который входили почти все будущие декабристы» ^{265} . Конспирологи подчёркивают тот факт, что некоторые из участников выступления на Сенатской площади даже до конца не осознавали, в каком типе общества они принимают участие, что в принципе отвечает реалиям той ситуации. Более того, обратим внимание на то, что многие так называемые «декабристы» имели весьма опосредованное отношение к собственно декабристским тайным обществам. Как отмечает современный отечественный исследователь: «Есть случаи, когда авторы показаний утверждали, что знали о цели и существовании «тайного общества», но формально не являлись его членами, или, наоборот, признавая себя членами, утверждали свою полную неосведомлённость о его цели и программе» ^{266} .

Поэтому, на наш взгляд, политический заговор как таковой и его конспирологическая интерпретация, включающая некоторые действительные, реально произошедшие события, не могут рассматриваться в едином исследовательском контексте.