Текст книги "«Теория заговора». Историко-философский очерк"

Автор книги: М. Хлебников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 33 страниц)

В реальности же оказывалось, что «пристальное внимание» имело под собой не слишком фундаментальное основание. Его теоретическая часть базировалась на нескольких второстепенных газетных публикациях классиков марксизма, в которых содержались негативные высказывания в адрес масонства. В практической плоскости борьба с масонством оборачивается межфракционными интригами внутри Первого Интернационала. Наряду с анархистами, сторонниками Бакунина, Прудона, бланкистами, масоны участвуют во множестве тактических союзов, которые служили причиной постоянных конфликтов внутри Интернационала. Становится понятным, что спорадическая, обусловленная частными обстоятельствами, критика вряд ли может рассматриваться как признак принципиального, стратегического противостояния между марксизмом и масонством.

Во-вторых, попытки использовать сложившиеся конспирологические понятия и схемы наталкиваются на неизбежные обвинения в возрождении «черносотенных взглядов», «крайне реакционных буржуазных концепций», с которыми традиционно отождествлялась «теория заговора». Действительно, принадлежность классических творцов «теории заговора» к крайне правому политическому флангу практически невозможно опровергнуть. Большая проблема возникает из-за особенностей трактовки марксизма в контексте конспирологии. Нередко следствием подобного анализа становится отождествление марксизма с собственно объектом «теории заговора». «В 1850 году тёмная сила основала в Европе международный союз рабочих, получивший название Интернационала.Главным учредителем этого орудия иудаизма явился еврей-масон Карл Маркс, основатель марксизма и современного социализма» ^{690} , – утверждает один из известных русских дореволюционных конспирологов. Ещё более резкие отзывы характерны для послереволюционных русских конспирологов, оказавшихся в эмиграции, концептуальные выкладки которых подкреплялись их личным опытом. «После раскола Интернационала в 1873 году, когда он разделился на “социал-коллективистов” и “социал-анархистов”, руководимых Марксом и Бакуниным, оба эти сообщества, подобно первому Интернационалу, от которого они ведут своё происхождение и свой дух, получали (и продолжают получать) внушения от масонских лож. Тайные общества управляли анархистским движением, как и всеми прочими отраслями коллективизма» ^{691} . Невозможно представить, чтобы данные тезисы в каком-либо виде могли быть воспроизведены в официальной советской печати. В этой ситуации отечественные авторы «теории заговора» с неизбежностью должны были смягчать формулировки, находить опосредованные формы для легитимизации конспирологического знания.

Средством подобной легетимизации служили несколько приёмов, выработанных советскими конспирологами. Активно практиковался метод синтеза конспирологического исследования с художественным произведением. Это давало возможность достижения нескольких целей, в некоторой степени снимающих указанные выше трудности адаптации «теории заговора» к установкам советской идеологии. Так, специфика художественного текста позволяла не указывать источники конспирологической информации, цитировать те работы, авторы которых находились в «чёрном списке» советской цензуры. Особо скандальные пассажи можно было озвучить посредством прямой речи отрицательных персонажей, что отчасти снимало с автора долю ответственности за возможную крамолу.

В первую очередь следует назвать вышедший в 1977 г. роман-хронику Е. Иванова «Негромкий выстрел». Как можно заметить, его автор претендует на документально-объективный характер изложения. Сюжетная канва произведения строится на непосредственно предшествующих началу Первой мировой войны событиях. Подробно описываются сложные политические интриги, большинство действующих лиц романа являются реальными историческими личностями, что также усиливает правдоподобие повествования.

Масонство в романе получает двойственную трактовку. С одной стороны, оно является орудием международной борьбы. Так, Вильгельм II пытается использовать влияние масонства на политические процессы в странах, являющихся потенциальными соперниками Германии. «Я полагаю, – властно обратился Вильгельм к своему брату, – что ты должен направить деятельность своих масонов таким образом, дабы они принесли пользу германской идее, подрывая изнутри славянские и галльские государства. Прежде всего Россию!» ^{692}  Продолжением этой линии является сюжетная ветвь о «шпионской» деятельности масонства в России, которое оказывается тесно связанным с германской и австро-венгерской разведкой. Именно предательством масонов автор объясняет как разоблачение полковника Редля – одного из самых ценных агентов русской разведки, так и ряд неудач русской армии в войне. В романе большое место занимает описание масонских атрибутов и символики, что отражает, безусловно, высокий интерес к подобной стороне деятельности «тайных обществ». Таинственность ритуалов «вольных каменщиков» вполне сочетается с их подрывной сутью и ещё раз убеждает читателя, уже на образном уровне, что масонство следует понимать и воспринимать как абсолютно негативную силу.

С другой стороны, нам предлагается версия о политическом заговоре в самом масонском ордене, направленном на свержение династии Романовых. Данный аспект романа практически полностью совпадает с конспирологическими моделями как дореволюционных, так и, особенно, эмигрантских авторов. Даётся информация об организации масонством Французской революции, уже в XX столетии «вольные каменщики» объявляются причастными к свержению монархии в Португалии, младотурецкой революции. Масонство трактуется как интернациональное объединение, ставящее своей целью уничтожение национальных государств. «Мы должны соединить усилия независимо от партий, к которым принадлежим, независимо от государств, в которых держим наше имущество и на языках, которых мы говорим. В полной тайне и вооружась именем бога, не жалея средств и сил, мы должны свергать монархии» ^{693} , – наставляет в романе своих братьев известный масон Кедрин.

Стремясь в какой-то степени отразить и идеологические установки, иначе читательские симпатии окажутся на стороне «прогнившего самодержавия» – жертвы масонского вероломства, Е. Иванов с большой диалектической изобретательностью пытается противопоставить масонов большевикам. Прежде всего заявляется о патологическом страхе масонов перед PC ДПР. Оценка Кедриным ситуации после революции 1905 г. описывается следующим образом: «Большевики, которых Кедрин люто ненавидел и боялся, поскольку они, по его мнению, были главной причиной смуты среди рабочего сословия, сидели по тюрьмам или мёрзли по сибирским ссылкам» ^{694} .

Проникает «теория заговора» и в художественные тексты, имеющие отдалённое отношение к конспирологической проблематике. Мы имеем в виду такое непростое явление, как «советская фантастика». Израильский литературовед М. Каганская предлагает под «конспирологическим углом» рассмотреть эволюцию советской фантастической прозы. Для начала она разделяет её на два потока: книги братьев Стругацких и «ефремовская школа» в фантастике. Первым присуще обращение к морально-этической стороне: «Идейный комплекс Стругацких можно условно назвать “комплексом 56-го года” с его неизжитым шоком тоталитаризма (не только советского), подчёркнутым пиететом к “непреходящим ценностям” нравственности и культуры, постоянным болезненным ощущениям угрозы, нависшей в XX веке и над культурой, и над самим существованием человека» ^{695} . В творчестве И. А. Ефремова автор усматривает иное «болезненное ощущение угрозы». Каганская считает, что увлечённость Ефремова антропологией и историософией привела его к дуальному восприятию мира: добро ассоциируется у него с греко-индийской ойкуменой, а зло – с ближневосточными и дальневосточными регионами. Из этого следуют антихристианские и антииудейские тенденции в его книгах, «типологически совпадающие с протонацистской теософской гностикой» ^{696} .

Уже после смерти Ефремова в 1972 году возникает «ефремовская школа» в советской фантастике, которая, по мнению Каганской, делала всё, чтобы нивелировать свою «советскость». Помимо оккультизма и «протонацистской теософской гностики», представители этой школы активно использовали конспирологические мотивы. В качестве образца предлагается проанализировать повесть В. Назарова «Синайское яблоко». В далёком будущем на планету Свилу прибывает Инспектор Службы Безопасности 8-го Галактического района И. Шанин. Цель его путешествия – попытка разобраться с социально-политической ситуацией, сложившейся на планете, где уже сто пятьдесят лет находится у власти диктатор Оксиген Аш, носящий громкий титул «Великого Кормчего». Население Свилы живёт в атмосфере неослабевающего «культа личности» Аша. Ему принадлежат все решения, даже касающиеся таких мелочей, как время включения ночных фонарей. Тоталитарная власть постепенно расшатывается, в обществе возникает брожение, которое грозит обернуться революцией и гражданской войной. Шанин должен пресечь кровавый вариант развития событий. Но неожиданно перед ним открывается истина – беспощадный диктатор Оксиген Аш вовсе не стоит у руля общества. Весь пышный тоталитарный антураж призван скрыть подлинных правителей Свилы – Орден проницательных, которые намеренно всячески раздувают культ «Великого Кормчего», незримо направляя все его действия. У членов «тайного общества» есть свой опознавательный знак: «три треугольника, сложенные вместе» – осторожная аллюзия на Звезду Давида. В этом отношении «жестокий диктатор» Оксиген Аш вместе со всем населением планеты является жертвой народа отнюдь не фантастического происхождения. Можно согласиться со словами Каганской по поводу конспирологического подтекста повести Назарова: «Печальная судьба человечества, неосторожно вкусившего от ядовитых иудейских плодов просвещения – вот “метафизический” смысл и мораль повести Вяч. Назарова» ^{697} .

Ещё более экзотический образец фантастической «теории заговора» обнаруживается в романе В. Щербакова «Чаша бурь». Роман начинается с переписки Владимира Санина – главного героя, археолога, с таинственной Ириной. В ходе общения загадочная незнакомка плавно подводит героя к пониманию того, что среда обитания разума не ограничивается нашей планетой. Представители высокоразвитой космической цивилизации несколько раз пытались установить связь с землянами. Но все экспедиции или бесследно пропадали, или гибли в результате неустановленных причин. Одна из таких катастроф осталась в истории как феномен Тунгусского метеорита. Естественно, взорвавшимся космическим телом был звездолёт инопланетян. Необходимо выявить причины столь фатального невезения.

И главный герой приступает к исследованиям, уводящим его далеко от классической археологии. Подлинное «понимание истории» доказывает истинность преданий об Атлантиде, которая стала жертвой геокосмической катастрофы. Высокоразвитые жители затопленного материка сумели эвакуироваться на другие планеты. И уже с других краёв Вселенной продолжали наблюдать за своей покинутой родиной. Но космические эмигранты были вовсе не единым «цивилизационным потоком». Часть, освоившая планету Этрурия, всячески стремилась помочь своим земным собратьям. Атланты – представители другой ветви древней цивилизации, выполняли иную программу.

Постепенно перед Саниным раскрывается картина глобального космического противостояния, земная история оказывается инспирированной зловредными атлантами. Они постоянно пытаются перемешать народы, лишая их исторической памяти – ключа, открывающего дверь в прошлое. Герой постигает, например, тот факт, что этруски, внесшие столь многое в развитие римской цивилизации, есть предки славян, русских. Доказательством тому становится лингвистический анализ самого названия народа. Именно этруски закладывают социокультурный фундамент, послуживший основой могущества Римской империи: горное дело, театр, якорь, музыкальные инструменты и многое другое. Но Римская империя, пронизанная агентурой атлантов, изменяет своим учителям, превратившись в орудие их неуёмной экспансии, пойдя путём порабощения и уничтожения народов, которые сохранили древние знания.

Безусловно, перед нами адаптированные к советским реалиям варианты «теории заговора». Но здесь возникает вопрос: насколько их конспирологическая составляющая была адекватно воспринята тогдашними читателями? Во-первых, укажем на самоочевидный момент. Сам жанр фантастики предполагает создание художественного пространства, нарушающего физические, временные, социальные основы нашего бытия. В свою очередь, «теория заговора» стремится, напротив, к максимально точному отображению реальности, которая «фантастически» искажена агентами заговора. Во-вторых, необходимо учитывать идеологический фактор. Даже являясь сторонниками «теории заговора», конспирологи от фантастики не могли полномасштабно представить читателю картину подразумеваемого заговора, его участников. Не случайным представляется использование аллегорий, символов, полунамёков. Так, говоря о ещё одном представителе «ефремовской школы», Н. Митрохин акцентирует внимание на экзотерическом характере его «фантастических произведений»: «С. Семанов в своём дневнике подробно пишет об антисемитских мотивах в деятельности Ю. Медведева – и о том, что члены “русской партии” хорошо понимали “культурные коды”, использовавшиеся в его произведениях» ^{698} . Иными словами, советская «фантастическая конспирология» – культурный продукт «для своих», тех, кто в состоянии интерпретировать указанные «коды». В этом отношении можно говорить о явно герметическом характере творений «ефремовцев». «Посвященными» выступают как адепты, так и те, кто дешифрует себя, свою этническую принадлежность в образах отрицательных персонажей. Возвращаясь к анализу М. Каганской повести Назарова «Синайское яблоко», мы находим в нём указание на филологический маркер, по которому «вычисляется» реальная этническая принадлежность «Ордена проницательных». Критик приводит ряд особенностей речи «проницательных»: «“Дорогой Окси! Ты имеешь крепкий лоб, а мы имеем выгоду с тобой дружить” (записка “проницательных” диктатору); “Береги нервы… Я имею желание согласиться на твоё предложение” (разговор членов Ордена с агентом Земли); “Лирочка! Вставай, детка, мы стали с тобой за счастливых людей, – мы имеем дорогих гостей!”» ^{699} . Подобные «языковые неправильности», по мнению Каганской, указывают на местечковый вариант русского языка «южнорусской литературной школы». Ярким её представителем являлся И. Бабель, конструировавший похожие речевые обороты, например, в «Одесских рассказах». Не отвергая истинности приведённых филологических рассуждений, укажем на то, что конспирологический подтекст произведений «ефремовской школы» заведомо нивелирован указанными условностями и ограничениями. Итогом этого становится факт условной положительной/отрицательной конспирологической реакции или представителей «русской партии», или читателей И. Бабеля. Для широких кругов советских читателей всё это остаётся за пределами внимания. Читательское восприятие текстов «ефремовцев» целиком укладывается в рамки фантастики, где есть место таким понятиям, как «увлекательность», «сюжетный динамизм», «необычность места действия», но явно не находится места для «теории заговора».

Второй способ адаптации «теории заговора» к условиям советской идеологии заключался в использовании в качестве источника конспирологической информации научно-публицистических, биографических исследований и работ, не имеющих внешнего, непосредственного выхода к указанной проблематике. В этом ключе активно осваивался жанр популярных биографий, особенно востребованных в позднесоветский период. Например, в серии «ЖЗЛ» («Жизнь замечательных людей») издательства «Молодая гвардия» в 70-80-е годы прошлого века выходит ряд книг, отражающих данную тенденцию. Одна из них принадлежит В. А. Пигалеву и представляет собой жизнеописание В. И. Баженова – русского архитектора, одного из основоположников отечественного классицизма. Герой исследования – создатель дворцово-паркового ансамбля Царицыно, «дома Пашкова», Михайловского замка, не имеет прямой связи с конспирологической тематикой. В его биографии имеется лишь один эпизод, позволяющий автору обратиться к конспирологическому сюжету. Участвуя в деятельности кружка Н. И. Новикова, Баженов использует своё положение придворного архитектора для налаживания контактов между московскими масонами и наследником престола. Этот факт послужил причиной недовольства со стороны Екатерины II, подозревавшей наличие политического заговора. Увольнение с государственной службы не имело каких-либо серьёзных последствий, а после скорого восшествия на престол Павла Баженов получает должность вице-президента Академии художеств.

В интерпретации автора биографии данный эпизод становится определяющим для судьбы Баженова. Пигалев подробно анализирует технологию вовлечения архитектора в масонскую ложу. Особо подчёркивается в этом процессе роль Новикова, наивно полагавшего, что масонство является лишь благородным филантропическим учением, не имеющим какой-либо политической подоплёки. Доверчивый Новиков на нескольких страницах книги, в агитационной беседе с Баженовым, всячески превозносит достоинства «вольных каменщиков». «Они никого не преследуют, стремятся изгладить предрассудки, искоренить вражду и войны, стремятся сделать из всего человечества одно семейство братьев, кои были бы связаны узами любви и свободного труда» ^{700} . Но, произнеся вступительные клятвы, Баженов оказывается связан с масонской ложей отнюдь не «узами любви».

Автор рисует весьма впечатляющую картину проникновения масонства в жизнь России. Формально независимыми российскими масонами в реальности управляли иностранные координаторы. «Эти люди контролировали деятельность многих российских лож, назначали и смещали их руководителей, вели с помощью шифров секретную переписку с герцогом Зюдерманландским, собирали информацию от русских масонов о различных сторонах жизни общества, в том числе о настроениях и перемещениях в российском царском дворе, в случае необходимости снабжали русских масонов деньгами, чем ещё больше привязывали к своему ордену» ^{701} . Таким образом, «ревнители просвещения» оказываются «тайным обществом», преследующим конкретные политические цели. В этом контексте и следует рассматривать предполагаемые контакты Баженова с наследником. Целью их выступает вовлечение будущего императора в масонскую деятельность, что неизбежно привело бы к скорому подчинению российского государства далеко идущим планам «вольных каменщиков».

Из всего сказанного следует однозначный авторский вывод: «Баженов, сам того не подозревая, оказался участником тайного антиекатерининского международного заговора» ^{702} . Логично, что последовавшие репрессии в отношении масонства вызывают у автора полное одобрение. Объективно гонения на Новикова и участников его кружка представляются вполне обоснованной реакцией государства на подрывную деятельность масонских лож. В контексте подобного подхода не находится места привычным идеологическим схемам. Классовые баталии отступают на второй план, заслоняемые конспирологической борьбой.

Близким по конспирологическому духу к биографии Баженова является жизнеописание Г. Р. Державина, созданное известным критиком О. Н. Михайловым. Описывая ту же эпоху, что и Пигалев, автор демонстрирует такое же негативное отношение к масонству, обосновывая его мнением русского поэта. Защищая принцип природного неравенства людей как антитезу уравнительной идеологии масонства, автор не без пафоса заявляет: «Люди созданы во всем не равно. Один удачлив, ему всю-то жизнь хабарит, другой – невезуха. <…> И кто осмелится судить, как надобно выравнить сию несправедливость? Или кликнуть нового Пугачева?» ^{703} Как мы видим, проводится весьма явная и смелая параллель между масонством екатерининской эпохи и грядущими событиями XX столетия. Репрессии Екатерины в отношении кружка Новикова автору представляются оправданными, учитывая политическую активность масонов и возможность очередного дворцового переворота, на которые было так щедро XVIII столетие русской истории: «Через архитектора Баженова делались попытки вовлечь в орден великого князя Павла Петровича» ^{704} .

Несмотря на то что в рамках обозначенных жанров (исторический роман, биографическое повествование) удавалось воспроизвести некоторые конспирологические построения, эффект воздействия был локальным. Причиной тому объективные особенности жанра. Хотя биографическое повествование и позволяет контекстуальный выход за рамки жизнеописания, как это произошло с Баженовым, авторское изложение не может произвольно расширяться. Естественной границей любой биографии становится смерть героя. Поэтому конспирологическая составляющая биографии русского архитектора неизбежно должна была прерваться в августе 1799 года. Тем самым прерывается важная линия, связанная со сложными отношениями императора Павла с масонами, с обстоятельствами его членства в Мальтийском ордене.

Без сомнения, все перечисленные примеры только паллиативы: присутствие «теории заговора» в тексте в виде недомолвок, «языка для своих», постоянное цитатное марксистское сопровождение – всё это снижало степень воздействия на сознание читателя. Сами конспирологические авторы, осознавая сложившееся положение, в конечном счёте приходили к неизбежному выводу: «В СССР отсутствуют фильмы и спектакли об опасности масонства, а редкие книги, просачивающиеся сквозь почти просионистски настроенную цензуру, хотя бы отдалённо вскрывающие правду об евреях – быстро скупаются и уничтожаются теми же евреями» ^{705} . Подобная атмосфера неизбежно приводила к курьёзным случаям, например, когда автор предлагает в качестве образца «классического масона» адвоката Терразини из популярного в советское время полуразвлекательного итальянского телесериала «Спрут». Иванов обращает внимание на особенно зловещий вид «тотального врага мира»: «Все движения, выражения лица, глаз, жесты, фразы, действия – всё служило одной цели» ^{706} . Этот пример достаточно красноречиво показывает состояние отечественной конспирологии тех лет – отсутствие адекватной среды и свободного распространения информации способствовало рождению таких казусов. Ситуация кардинальным образом меняется в эпоху перестройки и в последующие после распада СССР годы.