Текст книги "Что сделала моя лучшая подруга"
Автор книги: Люси Доусон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Глава 29
В палате нет окон, но я догадываюсь, что уже рассвело. Том и Бэйли радостно ерзают на стульях с гипертрофированной бодростью людей, за ночь не сомкнувших глаз. Они словно всю ночь летели на самолете и наконец добрались до места, где их ждал праздник, и это подарило им новый заряд энергии.
– Я опять это заметил! – восклицает Бэйли и указывает на Гретхен. – Ее веки дрогнули!
Молодая медсестра улыбается и соглашается с ним.
– Все идет очень хорошо.
Бэйли смотрит на нее таким взглядом, словно эта медсестра – самая красивая женщина из всех, кого он видел в жизни, и вообще, как будто мир воистину прекрасен.
– Пожалуйста, скажите мне еще разок, какой процент кислорода сейчас?
– Сорок процентов! – радостно улыбается медсестра.
– А! – довольно произносит Бэйли, хотя он об этом спрашивает уже третий раз за час.
Даже Том улыбается, хотя он еще сильно подавлен, но все же видно, что он тоже испытывает большое облегчение.
А мне так тошно и страшно, что кажется, если я сделаю слишком резкое движение, меня сразу вырвет.
– А когда она сможет писать и говорить? – спрашиваю я.
Медсестра качает головой.
– Пока она еще получает успокоительные. В лучшем случае – завтра.
Значит, у меня еще есть время до конца дня… О Господь милосердный. Что же мне делать? Наверное, лучше уйти. Просто уйти, и все. Как я смогу быть здесь, когда она очнется? Пока я боюсь даже обращаться к медсестрам. Вдруг им поручено следить за мной и слушать каждое мое слово на тот случай, если я невольно признаюсь в своем преступлении.
– Может быть, тогда стоит съездить домой и принять душ, переодеться? Ведь ничего не случится за это время.
Я не смогу находиться здесь, когда она очнется…
Медсестра в растерянности.
– Послушайте, гарантии нет, но… как я уже сказала, ситуация явно улучшилась.
Лицо Бэйли озаряется улыбкой.
У Тома явно больше сомнений.
– Я, пожалуй, останусь.
Бэйли решительно качает головой.
– Том, она вне опасности. Неужели ты хочешь выглядеть как вонючий бомж, когда твоя любимая завтра придет в себя? Она сейчас просто лежит и поправляется. У меня такое предложение: давайте все встретимся здесь после ланча. Разъедемся по домам, вздремнем немножко.
– Ладно, – соглашается наконец Том. Вид у него действительно измотанный. – Но я только переоденусь и сразу вернусь. Пожалуй, возьму такси. Вряд ли сам смогу вести машину.
Бэйли встает.
– Сегодня великий день! – смеется он. – До встречи, сестренка! – Он посылает Гретхен воздушный поцелуй. – Возьмем такси на троих, – решает он. – Таксист нас друг за другом развезет по домам. Сначала тебя, Том, потом Эл, потом меня.
Доктор Майлз Бенедикт выходит из своей машины. Морозное, ясное январское утро.
«Февраль не за горами, а значит, скоро Валентинов день, – думает доктор. – Нужно срочно заказать столик где-нибудь, а не то она мне плешь проест. Уже намекала насчет поездки в Венецию, по всему дому раскидала каталоги ювелирных украшений, раскрытые на страницах со снимками обручальных колечек. Все ее треклятые подружки, как назло, выходят замуж и рожают детишек, а она из-за этого чувствует себя неразорвавшейся биологической бомбой, часовой механизм которой тикает все громче».
Он смотрит на часы. Он приехал вовремя. Пожалуй, даже немного рано. Можно еще забежать в столовую и купить какого-нибудь фастфуда.
Итак, какие порции дерьма его сегодня ожидают? Парень после мотоциклетной аварии. Слетел с сиденья на скорости пятьдесят миль в час в футболке и джинсах, и дорожное покрытие фактически содрало с него кожу, как наждаком. Когда его сняли с каталки, его спина осталась на ней, можно так сказать. Майлз с отвращением морщится. Пожалуй, он не станет завтракать. Он рассеянно думает о том, пережила ли ночь девица с передозировкой. Вряд ли. Ведь она проглотила столько дряни, что эта доза могла бы слона прикончить. Потом Майлз решает все-таки выпить кофе, а после этого уж подняться в отделение и посмотреть, нет ли кого-нибудь, с кем можно будет договориться поиграть в гольф после смены. Сегодня просто превосходный день для гольфа.
Двадцать минут спустя он бодрым шагом входит в отделение интенсивной терапии. Настроение у него рабочее. Он готов принять смену. Чуть позже выясняется, что в гольф поиграть сегодня никто из коллег не хочет, и это жутко огорчает Майлза, и вдобавок эта идиотка в столовой не только облила ему руку кофе, но к тому же дала ему кофе с кофеином, а не без, как он просил. Это он понял только тогда, когда по пути в отделение выпил половину стакана, и теперь у него разболелась голова. Неужели так трудно налить то, что просит человек, каждый день спасающий людям жизнь?
Майлз заходит в пятую палату и, к своему изумлению, обнаруживает, что девица после передоза все еще пребывает в мире живых; она просто-таки ускоренными темпами идет на поправку. На счастье, в палате нет родственников, с которыми надо вести вежливые беседы. Только медсестры. В нервной тишине Майлз просматривает записи в истории болезни и сердито произносит:
– Кислородная поддержка – сорок процентов. Почему вы до сих пор вводите ей успокоительные?
Старшая медсестра, сопровождающая Майлза, толкает локтем молоденькую. Та стыдливо опускает глаза. Старшая говорит:
– Я не успела дать указания.
Неужели он все должен делать сам?
– Хорошо, отменяйте пропофол, – распоряжается он. – Разбудите ее и проведите экстубацию! Она такая молодая, ради бога! Давайте же! Шевелитесь!
Майлз строго смотрит на младшую медсестру. Та не смеет встретиться с ним взглядом. Майлз вдруг замечает, что у нее роскошная грудь. А мордашка подкачала, увы. Будто лопатой пришибли. Ну все, все…
– Так… – решительно произносит Майлз. – Пойдемте дальше, сестра. Следующий пациент, пожалуйста.
На автостоянке около больницы мы втроем ждем такси. Нет, мы не поедем все на одной машине. Хотя в палате мы и напоминали некое содружество, стойло нам выйти в реальный мир, мы сразу почувствовали, что это было бы слишком дико.
Странное зрелище – эти больничные автостоянки. С одной стороны, тут можно увидеть счастливых, гордых отцов, заботливо усаживающих в машину усталых матерей с новорожденными младенцами. С другой стороны, тут бродят нервные, взволнованные люди, срочно звонящие кому-то с мобильных телефонов и сообщающие ужасные новости, узнав о которых где-то кто-то что-то роняет на пол и в отчаянной спешке принимается искать ключи от машины и туфли.
Том, который очень торопится уехать – наверное, потому, что мечтает как можно скорее вернуться сюда, – спрашивает, можно ли ему взять первое такси. Он рассеянно целует меня в левый висок и говорит:
– Ну, увидимся.
Потом он быстро садится в машину, и она увозит его.
Я остаюсь с Бэйли. Бэйли провожает взглядом такси, увозящее Тома. Машина поворачивает за угол и скрывается из вида.
– Смешной малый, – качая головой, говорит Бэйли. – Такой правильный и честный. Что видишь, то и получишь.
Подъезжает следующая машина.
– Твоя очередь, – с улыбкой говорит Бэйли. В его взгляде усталость и облегчение, ну прямо мудрый правитель! – Поезжай, правда. Встретимся здесь.
– А ты что будешь делать? – спрашиваю я, взявшись за ручку дверцы.
Бэйли зевает.
– Сначала просто упаду. Потом душ приму, посплю. В таком духе.
– Поедем ко мне, – неожиданно без раздумий предлагаю я.
В первый момент Бэйли теряется. Потом с улыбкой говорит:
– Ты очень добра, Эл, но все будет нормально. Она пошла на поправку, и я справлюсь, обещаю тебе. До встречи.
Он посылает мне воздушный поцелуй.
Я вымученно улыбаюсь и сажусь в такси. Заднее сиденье покрыто шершавой коричневой искусственной замшей. Сильно пахнет окурками. К этому запаху добавляется не самый приятный аромат, испускаемый подвешенной к зеркалу заднего вида елочкой-дезодорантом. Я моргаю, пытаясь прогнать слезы. Я ведь совсем другое имела в виду, Бэйли.
– Так куда едем? – спрашивает таксист.
Я не вижу его губ – только глаза, отражающиеся в зеркале и вопросительно глядящие на меня. Я называю свой адрес. Таксист молча поворачивает руль и отъезжает от больницы. Я не оглядываюсь, но краешком глаза вижу, что Бэйли машет рукой мне вслед.
У меня остался только сегодняшний день с ним и Томом. Вот и все. Завтра она очнется, сможет писать, а может быть – и говорить и, конечно, сумеет всем рассказать о том, что я все сделала специально и не оказала ей помощь. Том и Бэйли поверят, что я хотела ее смерти. Сегодняшний день – все, что у меня осталось.
Всю прошлую ночь, пока мы сидели в больнице и ждали, когда стало ясно, что худшее позади, когда Гретхен уменьшили кислородную поддержку, когда Том и Бэйли радовались каждому подрагиванию ее век, я думала только об одном: «У меня нет выбора – мне просто придется исчезнуть. Собрать вещи и уехать».
Завтра наступит, она очнется. Конечно, я так рада, что она не умрет, но теперь мне страшно за себя.
Я в полном отчаянии. Мне жутко оттого, что я поступила так с той, которую когда-то держала за руку и уверяла в том, что всегда буду ее лучшей подругой. Я должна исчезнуть.
Ради чего мне оставаться, если на то пошло? Комната в съемной квартире, студия, которую я арендую для съемки от раза к разу. Ни друга, ни родственных связей. У Френ теперь своя маленькая семья. Мама и папа думают только о том, как бы поскорее выкинуть Фила из родительского гнездышка, чтобы спокойно жить дальше, а Филу и самому наверняка очень скоро надоест ничего не делать, и он решит, что пора начать собственную жизнь. Я их всех очень люблю, я знаю, что они меня тоже любят, но я не уверена в том, что они понимают меня лучше, чем я сама. У всех такая безумная жизнь. Мы – типичная, географически-разрозненная и отчаянно замотанная современная семья. Разве моим родственникам не будет безразлично, если я немного поживу для себя? Мне пришлось лицом к лицу столкнуться с очень неприятными истинами – и, быть может, это не так уж плохо. Нужно просто забрать фотокамеру и уехать. Нужно научиться делать выбор, перестать плыть по течению. Построить новую жизнь… где угодно, только подальше от Гретхен.
– Мы не могли бы остановиться около банка но пути? – спрашиваю я у таксиста. – Мне нужно снять немного наличных.
Оставлю Пауло месячную плату за квартиру. Все барахло, какое не смогу забрать, пусть выбросит. Это самое меньшее, что я в силах сделать. Может быть, поступлю так, как следовало поступить с самого начала. Съезжу на недельку к Вик, а там посмотрим. Она всегда такая замечательная: умеет выслушать, посоветовать, утешить. Но как я смогу рассказать ей обо всем этом? Впервые в жизни мне придется что-то от нее утаить. Я никому не могу признаться. Теперь я совершенно одинока.
Что я скажу Тому и Бэйли? Что уезжаю в отпуск? Что мне предложили невероятную, просто потрясающую съемку и я никак не могу отказаться от этого предложения? Наверное, сейчас, когда Гретхен уже вне опасности, они будут готовы мне поверить, даже если я объявлю, что улетаю на Плутон. Они думают только о ней.
А что касается ее… Если она очнется и увидит, что меня нет, то, может быть, сначала ничего никому не расскажет. Может быть, потянет время, будет ждать, когда я появлюсь, чтобы ее рассказ о том, что случилось на самом деле, позволил ей сорвать куш побольше. Но я не вернусь. Все пройдет, и мы все просто будем жить своей жизнью, стараясь изо всех сил.
Такси переезжает через «лежачего полицейского», машину слегка встряхивает. Мы поворачиваем на более оживленную улицу, подъезжаем к перекрестку со светофорами. Слева – автобусная остановка. Там стоит женщина. Руки в карманах, на запястье – ремешок сумочки. Она смотрит в одну точку с тупой решимостью, и я понимаю, что она каждый день ждет автобус на этой остановке, сколько себя помнит. За спиной у женщины вывеска: «ПРОБЛЕМЫ С НАЛИЧНОСТЬЮ? ОБНАЛИЧИВАЕМ ЧЕКИ!», рядом – закрытое кафе под названием «Большой Джо», где готовят кебабы, а чуть дальше – прачечная с вывеской «ЗДЕСЬ СТИРАЮТ ПУХОВЫЕ ОДЕЯЛА!». Как далеко я буду отсюда, когда люди начнут обналичивать свои чеки, жевать жирные куски мяса и отдавать в стирку свои вещи на следующей неделе, в следующем месяце, в будущем году?
Мы проезжаем мимо закрытого цветочного магазина, где на витрине уже полным-полно сердечек – торговая сеть готовится к Дню святого Валентина. «НЕ ЗАБУДЬТЕ ПРО 14 ФЕВРАЛЯ!» – напоминает плакат, который держат в клювах картонные голубки.
Забыть? Как я могу об этом забыть?
Бэйли… Я даже не могу сказать, что потеряла его, поскольку он по большому счету никогда не принадлежал мне, как бы сильно я его ни любила. Но безусловно, я готова годами жить надеждой на его возвращение. Он заставляет меня вести себя смело – если бы он понял меня правильно, быть может, мы бы сейчас сидели рядышком в этом такси и ехали бы ко мне, к моей постели, но что бы со мной стало после его ухода? Ведь он все равно ушел бы.
Я не представляю, можно ли еще встретить такого мужчину, как он. А может, и не стоит встречать. Наверное, просто нужно держаться от таких подальше до тех пор, пока память не сжалится над тобой, пока не забудешь о том, что такие мужчины – как наркотик, и тогда будет не так больно, а потом – еще меньше. Ничего хорошего мне не принесла встреча с ним в тесных больничных помещениях, где, как бы близко мы ни были друг к другу, он все равно оставался недостижим. Для меня, по крайней мере. Я знаю, что солгала, когда Том спросил у меня, кого бы я выбрала – его или Бэйли. Сколько бы меня ни спрашивали, ответ всегда был бы один: Бэйли. Надеюсь, в один прекрасный день судьба подарит мне такой же поцелуй, как тот, с ним, на Лестер-сквер, но этот мужчина тоже будет любить меня.
Что же до Тома… Разные мужчины есть на свете, и есть Том. Одного его я удержу в своей памяти как образец того, каким хорошим может быть человек. Господь любит мучеников, и я думаю, что Господь любит Тома, как его люблю я. Он встает на бой, он расправляет плечи и всегда поворачивается лицом к солнцу, но при этом он нежен, добр и правдив.
Если бы лично для меня наступил конец света, я бы хотела, чтобы со мной рядом оказался Том… правда, я очень этого хочу. Не знаю, как такое может быть, – теперь я понимаю, что мы не сможем быть счастливы вместе. Но я, пожалуй, готова на все: даже на то, чтобы он остался с Гретхен, лишь бы только он каким-то образом сохранился в моей жизни.
Но конечно, она не позволит, чтобы так было, и теперь мне пора попрощаться с ними обоими.
Я не стану скучать по Гретхен. Уверена, и она по мне тосковать не будет.
Глава 30
Бэйли целых полтора часа проговорил по телефону с матерью, уговаривая ее приехать в больницу. Она то истерически рыдает от радости, то успокаивается и злится. Она упорно утверждает, что сегодня приехать никак не сможет, просто выжата как лимон после исполнения главной роли в спектакле, и к тому же до завтра Гретхен все равно не очнется.
Бэйли устало думает: «Вот именно. До завтра она не очнется. Приезжай и посиди рядом с ней – поплачь, покричи на нее, пока она тебя не слышит».
Но мать упрямо отказывается, и Бэйли, проиграв бой, сдается. Положив трубку, он смотрит на часы. Два часа дня. Пора в больницу. Он немного поспал и чувствует себя лучше, но, чтобы избавиться от остатков стресса, решает быстренько принять душ. Взяв в шкафу чистое белье, он думает, что надо бы позвонить Анне-Лизе, с чьей постели он неохотно встал вчера утром. Черт, ведь он только вчера проснулся в Испании? С ума сойти. Просто сойти с ума.
«Спасибо тебе, Господи, – думает Бэйли. – Я тебе очень многим обязан».
Том просыпается в три часа четырнадцать минут дня, уткнувшись лицом в подушку на их с Гретхен кровати. В первый момент он ничего не понимает. Почти целую минуту он моргает и собирается с мыслями. Наконец до него доходит, что он больше четырех часов назад решил прилечь на минутку. Он ругается и вскакивает. Вчера он приехал такой измученный, но, войдя в квартиру, обнаружил страшный беспорядок. Пахло пролитым виски, везде валялось битое бутылочное стекло. К тому времени, как он смел осколки и завернул их в газету, подобрал разбросанные по ковру таблетки и пересыпал их в баночку, пропылесосил ковер, подобрал упавшие с ванны шампуни и гели, вымыл заблеванный унитаз и раковину, ему просто пришлось прилечь, другого выбора не было.
Через десять минут он уже принял душ, переодет и готов идти. Он берет ключи и замечает мешок с мусором, аккуратно завязанный и стоящий около входной двери. Он решает, что можно заодно захватить и выбросить мусор из кухни. Он сует ключи и бумажник в задний карман и идет в кухню.
Он вынимает мешок из мусорного ведра, но, как назло, треклятый мешок рвется в тот самый момент, когда он его вытаскивает, – ровно рвется, словно его рассекли хирургическим скальпелем. Мусор вываливается через прореху, будто из лопнувшего кишечника. Том, искренне сожалея, что ему пришла в голову дурацкая мысль выбросить этот мусор, уже готов засунуть мешок обратно в ведро, но, скрипнув зубами, убеждает себя в том, что все равно сделать это нужно. Он открывает ящик кухонного стола и берет новый мусорный мешок. Поднимает порванный и пытается аккуратно уложить его в новый, стараясь не испачкать брюки и ничего не уронить на пол. К несчастью, из порванного мешка все-таки выскакивает картонная трубочка от рулона туалетной бумаги, заткнутая с обеих концов бумажными носовыми платочками, консервная банка от супа и… (Том едва удерживается, чтобы его не стошнило) куриные косточки и полистироловый поддон, на котором некогда лежали две свежие форели. Теперь запашок далеко не свежий. Том морщится и сначала собирает куриные кости. Потом намеревается поднять картонную трубочку и замечает, что при падении скомканный бумажный платок с одной стороны вывалился, а внутри трубочки спрятано что-то еще, тоже белое.
Сначала Том решает, что это использованный аппликатор для тампонов, но нет, это что-то не пластиковое, слишком длинное. А в следующий момент он понимает, что перед ним – полоска теста на беременность.
Он растерянно вынимает полоску из трубочки и внимательно рассматривает.
– О господи! – громко восклицает Том и опрометью мчится к двери.
Я выхожу из второго за день такси рядом с больницей. Время – четверть четвертого. Я упаковала все, что планирую взять с собой сегодня вечером, и оставила в квартире. Я позвонила Вик, поговорила с отцом. Дел у меня больше никаких нет, осталось только попрощаться с Томом и Бэйли. Я уверена, что они уже здесь и сидят в палате, глядя на безмолвную, но неуклонно поправляющуюся Гретхен.
Следуя указателям, я миную часовню, столовую, рентгеновский кабинет, поднимаюсь по лестнице и в последний раз открываю тяжелые двойные двери отделения интенсивной терапии. На сестринском пункте никого нет. Коридор выглядит точно так, как с утра. Я вижу, что дверь палаты Гретхен открыта. Подхожу и в ужасе замираю на пороге.
Гретхен сидит на кровати. Она пришла в чувство, она смотрит на меня в упор. Это похоже на страшный сон – но, увы, все происходит на самом деле.
– Сюрприз, – хрипло выговаривает она. Она не улыбается.
Глава 31
Я молча смотрю на нее, не в силах произнести ни слова. Ноги у меня как ватные. Ремешок сползает с моего плеча, сумка падает на пол. Я неуклюже шевелю пальцами, пытаясь схватить сумку, но я ужасно напугана, меня завораживает бесстрастный взгляд Гретхен. Она изучает мое лицо, словно бы вспоминает меня.
– Как… Откуда ты здесь… взялась? – с трудом выговаривая каждое слово, произносит она.
Эта короткая фраза подсказывает мне: она все помнит.
Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, в дверь заглядывает незнакомая медсестра и спрашивает:
– Все в порядке? – Она радостно улыбается – значит, скорее всего, ничего не знает. Или знает не все. Гретхен вяло кивает. – Главное, не перенапрягайтесь, – советует медсестра. – Вы еще очень слабы. Говорите поменьше, пусть побольше говорит ваша подруга.
Она подмигивает мне и исчезает, тихо закрыв за собой дверь.
– Хорошая мысль, – с трудом шепчет Гретхен.
Но я все еще молчу. Как это возможно? Ведь сказала же: в лучшем случае – завтра…
– Ты бросила меня, – произносит Гретхен чуть позже. – Ты не позвонила в «неотложку».
Она неловко усаживается поудобнее и ждет.
Мое сердце начинает бешено колотиться.
– Я попросила тебя вызвать мне «неотложку», а ты не вызвала.
– Я позвонила и вызвала, – возражаю я. – Я ехала с тобой в «неотложке». А потом все время была здесь!
Гретхен непонимающе хмурит брови.
– Но я же видела, что ты нарочно (последнее слово она произносит очень старательно) не звонила.
Тут голос у нее окончательно срывается, она пытается сесть повыше и дотянуться до стакана с водой, стоящего на тумбочке. Я инстинктивно делаю шаг, чтобы подойти и подать ей стакан, но она одаривает меня таким взглядом, что я пячусь назад.
– Долго ты ждала? – спрашивает Гретхен. Она, морщась от боли, делает несколько глотков воды и откидывается на подушки.
– Не помню.
– Не важно. Главное, что ты вообще ждала. Ты нарочно это сделала.
Гретхен устало закрывает глаза.
– Я… – растерянно произношу я.
– Уходи, – говорит она, открыв глаза, повернув голову и пристально глядя на меня. – Просто убирайся. И больше близко ко мне не подходи. Держись подальше от меня, от Тома и от моего брата.
– Я так и собиралась сделать. – Мои глаза наполняются слезами. – Я вечером уезжаю.
– Куда?
– Какая разница.
Я с вымученной улыбкой пожимаю плечами и беспомощно развожу руками.
Гретхен недолго размышляет над моими словами.
– На самом деле никакой.
– Гретхен…
Мне хочется сказать ей, как мне жаль, но она прерывает меня и произносит так громко, как только может:
– Уходи. Немедленно.
– Я просто хочу попрощаться с Томом и Бэйли, – говорю я. – Что в этом плохого?
Гретхен решительно усаживается повыше и трясет головой.
– Нет. Я хочу, чтобы ты ушла.
– Но я все равно уезжаю. Неужели ты не можешь просто…
– Если ты только попробуешь остаться, – хрипло выговаривает Гретхен, – я расскажу им, что ты сделала. Тебе решать.
Я смотрю на нее, сидящую на кровати. К сгибу ее локтя присоединена тоненькая трубочка, идущая от капельницы, ее пропитанные потом волосы зачесаны назад, под глазами залегли темные тени. Она пока хрупка, как паутинка, но одновременно крепка, как сталь, – как тогда, когда лгала мне, что это она велела Бэйли бросить меня, и призналась в том, что потащилась за Томом в Штаты и разыскала его там.
– Ты потеряла ребенка, Гретхен?
– Какого ребенка? – недоуменно спрашивает она.
– Твоего ребенка. Того, от которого ты… – Я с трудом выдыхаю… – Того, от которого ты хотела избавиться, и просила меня помочь. Ты говорила, что чувствуешь: ребенок не от Тома, и еще ты говорила, что я должна знать, чем ты занималась в переулке с Пауло во время вечеринки.
– О чем ты, черт бы тебя побрал?
Гретхен сильно кашляет, хватается за горло и снова тянется за водой.
Я смотрю на нее, не веря своим глазам и ушам.
– Что я долго не звонила в «неотложку», ты помнишь, но почему так случилось, ты почему-то забыла. Бэйли позвонил мне и сказал, что он опаздывает к тебе, а ты, похоже, здорово перебрала. Я приехала к тебе, ты была пьяная, успела принять несколько таблеток и объявила мне, что беременна и точно не знаешь, от кого ребенок, и что у тебя есть план, как от него избавиться. Ты хотела все обставить как попытку самоубийства, ты уверяла меня, что все подумают, будто все так и было. Мне нужно было только сделать вид, что я нашла тебя в таком состоянии, но необходимо было дождаться определенного момента – чтобы ребенок погиб, но сама ты могла выжить. Я пыталась отговорить тебя, я умоляла не делать этого, а ты меня ударила, а потом сказала, что всегда хотела заполучить Тома и нарочно рассказала ему про нас с Бэйли, и еще что ты заставила Бэйли бросить меня…
У меня срывается голос, я вся трясусь от выброса адреналина.
– Я не имею, – произносит Гретхен и в упор смотрит на меня, – ни малейшего понятия, о чем ты говоришь. Нет никакого ребенка, Элис. Спроси медсестру, которая только что меняла мне прокладку, если ты мне не веришь.
От такого негигиеничного объяснения я морщусь, мне становится очень тоскливо.
– Значит, ты потеряла его? – спрашиваю я. – Как и хотела?
Гретхен, глазом не моргнув, говорит:
– Да некого мне было терять. У меня маниакальная депрессия, у меня случается бред. Я больна! Ты это прекрасно знаешь. – Она наклоняется и пьет воду. – Нельзя верить всему, что я могу наговорить во время приступа, – я несу какую угодно чушь!
– Вчера мне так не показалось! Ладно, ты была не в себе, но, похоже, ты все-таки четко рассчитала, чего хочешь, как далеко тебе можно зайти!
Она откидывается на подушки, снова закрывает глаза и говорит:
– Все очень просто. Я перестала принимать свои лекарства, потому что была счастлива. Я решила, будто они мне больше не нужны. Честное слово, я так думала. Извини, что стукнула тебя, но я точно не беременна. И не была. И я отчетливо помню, что ты – разумная, трезвая, в здравом рассудке – нарочно отказывалась мне помочь, когда это было необходимо.
Последние слова она произносит с особым акцентом.
У меня кружится голова, я с трудом держусь на ногах.
– Я… я не хотела, чтобы ты умерла, Гретхен, – наконец произношу я. – Я просто была в полном шоке от того, что ты натворила. Мне не хотелось, чтобы Тому довелось все это пережить, и я очень, очень сильно разозлилась на тебя… Ты говорила мне просто жуткие, омерзительные вещи.
– И что? Ты не могла пропустить мои слова мимо ушей? – хриплым голосом кричит Гретхен. – Я чуть не умерла из-за тебя!
Она права. Мне нет прощения.
– Я позвонила в «неотложку»! Позвонила! Я тебя не бросила!
– УБИРАЙСЯ! – свирепо шипит Гретхен. – Пошла вон, я не то я вызову медсестру.
Я вспоминаю вчерашнюю медсестру, которая и так уже настороже после всего, что я в сердцах наговорила ей. Боже, я ведь ей сказала, что не хочу, чтобы Гретхен просыпалась.
Гретхен протягивает руку к кнопке вызова медсестры. Мое сердце бьется с бешеной скоростью.
– Последний шанс, – цедит она сквозь зубы. – Уйдешь сейчас же – и я никому ничего не скажу.
– Хорошо, хорошо! – говорю я. По моим щекам ручьями текут слезы, я комкаю в руках сумку. – А что ты скажешь Тому и Бэйли?
– Что-нибудь придумаю.
