Текст книги "Что сделала моя лучшая подруга"
Автор книги: Люси Доусон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Люси Доусон
Описание непростых взаимоотношений между мужчиной и женщиной, резкие сюжетные повороты – вот что выделяет этот роман из общего потока любовной прозы.
Telegraph
Это автор, которого непременно стоит взять на заметку.
У нее очень перспективное будущее.
Lancashire Evening Post
Что сделала моя лучшая подруга
Глава 1
– Вы можете сказать мне, что случилось, Элис? – произносит спокойный голос на другом конце телефонного провода.
Сердце у меня бешено колотится, прямо-таки плющится о грудную клетку, мне трудно дышать. «Тук, тук», – отдается в ушах.
– Это моя лучшая подруга, – выдыхаю я в трубку, и голос у меня от страха невольно становится писклявым. – Кажется, она пыталась покончить с собой.
Я смотрю на разбитую бутылку от виски у ног Гретхен, на осколки стекла вперемешку с разбросанными таблетками.
– Пожалуйста, ей нужна помощь!
Я еще что-то соображаю. Диктую адрес, а затем непослушными, одеревеневшими пальцами, которыми несколько секунд назад едва сумела набрать «999», с трудом засовываю телефон в держатель, висящий на стене. А потом остаемся лишь мы – я и Гретхен, в тишине ее гостиной. Еще не слишком поздно, и люди в соседних квартирах и домах только-только возвращаются домой с работы. Они устало сбрасывают туфли, ставят на плиту кастрюли и сковородки… а здесь не слышно ни звука. Царит жуткое, гнетущее безмолвие. Ни телевизора, ни радио, никаких признаков жизни.
Я отступаю назад, не отрывая взгляда от Гретхен, а когда чувствую спиной стену, сползаю на пол. Я слышу свое хриплое дыхание и пытаюсь дышать ровнее.
Гретхен сидит не в своей обычной развязной позе, она примостилась в углу, где сходятся две стены. Одна ее нога согнута в колене, голова упала на грудь, рука неестественно вытянута. Вид у нее такой, будто она слишком много выпила и не удержалась на ногах.
В воздухе – липкий, противный запах спиртного. Около ног Гретхен – темная лужица, усыпанная маленькими белыми таблетками, похожими на конфетти. Я не вижу лица подруги, оно занавешено длинными волнистыми светлыми волосами. Она молчит и не двигается. Я не понимаю, то ли она без сознания, то ли – о боже! – мертва. Меня мутит, зубы выбивают дробь. Я должна что-то сделать. Надо бы, наверное, положить ее так, чтобы ей было легче дышать, но я совершенно не могу вспомнить, какое положение будет правильным. Кроме того, мне страшно к ней прикоснуться. Она похожа на плакат о вреде героина, который нам показывали, когда я училась в шестом классе, – но только девушку, изображенную на том плакате, нашли через три дня после того, как она умерла от передозировки.
Я подтягиваю колени к груди, крепко зажмуриваюсь и представляю себе, как «неотложка» спешит к нам на помощь и водители машин и мотоциклисты спешно сворачивают на автобусную полосу. Я чувствую, что начинаю раскачиваться вперед и назад, но ничего не могу с собой поделать.
Проходит, как мне кажется, целая вечность, и наконец я слышу вдалеке вой сирены. Он звучит все ближе и ближе. А потом на стене над головой Гретхен начинают мигать пятна голубого света.
Звонок в дверь заставляет меня вздрогнуть, хотя я так ждала этого звонка. Я неуклюже поднимаюсь и бросаюсь через комнату. Из динамика домофона звучит мужской голос, называет мое имя. Я нажимаю кнопку и быстро говорю:
– Третий этаж. Мы здесь!
Вешаю трубку и открываю дверь квартиры. И тут же слышу топот на железной лестнице. Ну вот они наконец. Мужчина и женщина, оба старше меня, в зеленой медицинской форме. Они быстро проходят в комнату, склоняются над Гретхен и принимаются задело. Я ощущаю неимоверное облегчение, но на меня тут же градом сыплются вопросы.
– Элис, вы не знаете – она приняла все эти таблетки?
– Элис, она раньше совершала что-нибудь подобное?
Я понимаю, зачем они это делают – называют меня по имени. Пытаются поддержать мою связь с реальностью, а я пытаюсь им помочь. Я говорю им все, что могу.
А потом мы оказываемся в «неотложке». За рулем – женщина, и это меня удивляет, хотя я сама не знаю, почему это должно меня так удивлять, а мужчина тихо сидит около головы Гретхен и поправляет какую-то трубочку. Я придерживаюсь одной рукой за стенку и стараюсь не соскользнуть с сиденья. А еще я пытаюсь не смотреть на тело Гретхен, пристегнутое ремнями к носилкам, которые раскачиваются в такт рывкам «неотложки», с воем сирены пробирающейся сквозь запруженную машинами улицу.
У меня начинают дрожать пальцы. Вдруг в тесной машине, набитой всякими приборами и проводами, становится жутко жарко. Я хватаю ртом воздух, и врач с беспокойством смотрит на меня. Кажется, он сказал, что его зовут Джо… не могу вспомнить.
– Все хорошо, Элис, – подбадривает он меня. – Мы уже почти на месте.
Наверное, это и называется «шок».
– Так значит, Гретхен – ваша лучшая подруга? – громко спрашивает врач, перекрывая вой сирены. Спрашивает таким тоном, будто мы с ним болтаем у стойки в баре. – Школьная подруга? Университетская?
– Э-э… – Я пытаюсь прийти в себя. – Нет, мы знакомы по работе.
Я думаю о Лос-Анджелесе. Вспоминаю, как мы, хохоча, словно ненормальные, идем по Скай-бару, взявшись за руки. Гретхен радостно шепчет мне: «Это стоит увидеть!»
– Чем вы занимаетесь? – спрашивает врач.
– Я фотограф.
– Так значит, Гретхен с вами работает?
Черт, какое это имеет значение?
– Нет, но я с ней познакомилась по работе, – отвечаю я, пытаясь быть вежливой, и невольно бросаю взгляд на Гретхен, пристегнутую к носилкам.
«Неотложка», похоже, замедляет ход и начинает дергаться из стороны в сторону – наверное, мы лавируем между плотно едущими машинами. А потом неожиданно снова устремляемся вперед на большой скорости. Я сдвигаюсь влево. Гретхен лежит совершенно неподвижно, а каталка съезжает в сторону и на дюйм приближается ко мне. Если каталка качнется сильнее на такой скорости, она придавит меня к стенке.
– О! – вскрикивает врач и придерживает каталку рукой.
«Неотложка» замедляет ход и останавливается. Распахиваются дверцы, в кабину влетает холодный январский воздух, ударяет по лицу, будто пощечина. Но мне становится лучше. Я вижу похожие на огромную открытую пасть распахнутые двери приемного покоя, вижу медсестер, смотрящих на нас снизу вверх. Я сижу неподвижно. Выносят Гретхен, потом я неловко выбираюсь из машины.
Каталку провозят под пристальными взглядами скучающих, удрученных людей с растяжением лодыжек и прочими легкими травмами. Наверняка они сидят здесь часами, обреченные листать истрепанные женские журналы, со всеми этими письмами читательниц про «восхитительные» способности внучат, советами насчет выведения пятен с шелковой блузки, образцами вязок и рецептами обезжиренных чизкейков. Я неуверенно иду следом за каталкой, потом чувствую, как кто-то мягко, но решительно берет меня за руку и отводит в сторону. Гретхен увозят, двери захлопываются, но через стеклянные окошечки я вижу головы медиков, торопливо снующих по палате.
– Элис? – обращается ко мне медсестра. – Можете пойти со мной? Нам нужны кое-какие сведения.
Она отводит меня в маленькую комнату, где есть стул, стол и раковина, над которой висит табличка: «ПОЖАЛУЙСТА, МОЙТЕ РУКИ». Она расспрашивает меня о ближайших родственниках Гретхен и интересуется, кому из них можно позвонить.
– Э-э… Ее брат, Бэйли… мой бойфренд, Том, – произношу я автоматически, не задумываясь, но тут же соображаю, что на самом деле это уже не так и надо бы сказать «бывший бойфренд», но я упустила момент.
– Бэйли сейчас в Мадриде – в аэропорту. Был там, по крайней мере. Он мне оттуда звонил. Просил навестить Гретхен. Том уехал по работе в Бат…
– У вас есть телефон Бэйли? – спрашивает медсестра.
Я начинаю перебирать в уме номера телефонов.
– У него рабочий мобильный. Правда, он часто его выключает. Ноль семь девять… нет, не так… Ноль семь восемь семь… Простите, не могу сосредоточиться. Не могу…
– Не спешите, подумайте, – терпеливо говорит медсестра.
Наконец я вспоминаю номер. Медсестра записывает его, отрывает взгляд от блокнота и спрашивает:
– А как насчет номера Тома?
– Ноль семь… – начинаю я, но не договариваю. – Скажите, а могу я сама ему позвонить? Это ничего?
– Конечно, – кивает медсестра. – А не знаете ли вы, как нам связаться с родителями Гретхен?
Я качаю головой.
– У нее с родителями непростые отношения. С Бэйли она…
Медсестра меня прерывает.
– Родителям обязательно нужно позвонить, – мягко настаивает она, и тут до меня доходит, что она хочет сказать, хотя и не произносит этого.
– Я не знаю их номера, – уныло отвечаю я. – Я с ними вообще не знакома! А где Гретхен? Что с ней?
– Она в реанимации, – успокаивает меня медсестра. – Я сейчас передам эти сведения и сразу вернусь. Через секунду.
Оставшись одна, я беру сумочку и достаю из нее мобильник, но вижу, что сеть тут не ловится. К тому же я не уверена, можно ли в больнице пользоваться телефоном. Я сую мобильник в сумочку. Придется подождать возвращения медсестры. Я смотрю в упор на табличку «ПОЖАЛУЙСТА, МОЙТЕ РУКИ» и стараюсь не впасть в панику.
Медсестра вскоре возвращается. Бэйли нашли в аэропорту перед отлетом в Лондон. Мобильник у него оказался включенным, но батарейка почти совсем разрядилась, и телефон, видимо, отрубился через считаные секунды после того, как медсестра успела сказать ему, что я нахожусь здесь с Гретхен и как называется больница. Я представляю себе, как он сидит, одинокий и напуганный, на жутко неудобном кресле в зале ожидания, и ничего не может сделать, чтобы не ждать так долго… а может быть, он уже садится в самолет.
Я спрашиваю, можно ли мне позвонить Тому с моего мобильного, но она качает головой.
– К сожалению, звонить можно только на улице, – произносит она.
Я говорю ей, что сразу вернусь, и решительным шагом выхожу из приемного покоя на автостоянку. Снаружи холодно и темно, как всегда бывает январскими ночами. Я непроизвольно поеживаюсь, потому что одета довольно легко – на мне спортивные брюки и не слишком теплая куртка. Одной рукой я нажимаю на кнопки, нахожу номер Тома и жду ответа. С моих губ слетают облачка пара. Другой рукой я обхватываю себя и засовываю пальцы в рукав, чтобы согреться.
Я попадаю на голосовую почту. Либо у него выключен телефон, либо он поместил мой номер в черный список.
– Привет, это я, – произношу я после гудка. Голос у меня дрожит. – Том, я в больнице с Гретхен. Тебе нужно сюда приехать. Мы в приемном покое. Я должна срочно вернуться туда, а внутри мобильник включать не разрешают, так что ты не сможешь мне перезвонить – но, пожалуйста, приезжай как можно скорее…
Я диктую адрес и замолкаю. Правильно ли я все сказала? Может быть, нужно было рассказать ему, что произошло? Или лучше пусть он поменьше знает, пока не доберется сюда? Я не хочу, чтобы он гнал машину как сумасшедший, словно наперегонки со смертью. Еще расшибется, чего доброго. Я вдруг понимаю, почему такие звонки поручают обученным больничным специалистам. Я жду несколько секунд – ровно столько, сколько Тому потребуется, чтобы получить голосовое сообщение, но он не перезванивает сразу, поэтому я очень неохотно отключаю мобильник и возвращаюсь.
Через сорок минут мне сообщают, что Том позвонил в больницу и он уже в пути. К девяти часам вечера Гретхен перевели в палату интенсивной терапии – ПИТ, как они это называют. Она по-прежнему без сознания, но мне передают, что Бэйли попросил меня посидеть с ней. Около Гретхен деловито суетятся три медсестры, переговариваются на своем профессиональном языке, непонятном для меня. Время от времени звучат слова вроде «отсасыватель», «капельницы», «концентрация», «давление падает».
Я сажусь как можно дальше от больничной кровати и начинаю беззвучно произносить имя Гретхен, словно мантру, чтобы навести хоть какой-то порядок во взбудораженном мозгу. Произнося это имя, я представляю себе маленькую куколку с локонами, обрамляющими фарфоровое личико, с глазками, которые не закрываются даже тогда, когда она лежит. Гретхен, распростертая на кровати, подключенная ко всем этим аппаратам, проводам и трубочкам, сейчас и вправду выглядит такой хрупкой… В тишине слышно, как негромко попискивают приборы.
Кожа у Гретхен словно восковая, она бледна, ни намека на румянец. Она больше похожа на Коппелию[1]1
«Коппелия» – балет Л. Делиба по мотивам новелл Э. Т. А. Гофмана. Коппелия – кукла, которую пытается оживить алхимик Коппелиус. (Здесь и далее примечания переводчика).
[Закрыть], чем на игрушку для маленькой девочки, лежащую в мастерской и ожидающую, когда ее оживят. На настоящую девушку в полный рост, с кремовой кожей, которая вот-вот сядет на кровати и сбросит с себя одеяло. Но ее веки не поднимаются, она не вздрагивает, ее губы приоткрыты, в них зажата трубка, с помощью которой кислород попадает в ее обожженную глотку. Вдруг она представляется мне надувной куклой, которую заставили заниматься извращенным сексом.
Я смотрю на ее руки. Большие пальцы, указательные, безымянные… С маленькими, аккуратными, ровно подстриженными ногтями. Ее длинные распущенные волосы зачесаны назад. Я знаю, она бы жутко разозлилась, увидев себя в таком виде. Гретхен предпочла бы, чтобы ее волосы живописно разметались по подушке. Уж она бы устроила в такой ситуации целое театральное представление. Правда, вид у нее и так неземной. Красота Гретхен такова, что ее не испортить ни тусклыми волосами, ни отсутствием косметики.
Есть одна картина. Кажется, я видела ее в Национальной галерее. Девушка лежит на плоту, и этот плот плывет вниз по течению к месту погребения. Девушка заледенелыми пальцами прижимает к груди бледно-розовые цветы. Ее волнистые светлые волосы струятся, будто речные водоросли, прозрачное зеленое платье свешивается за края плота и тянется за ним, просвечивая сквозь поверхность чуть колышущейся воды. Вот как сейчас выглядит Гретхен.
Я с ужасом ловлю себя на мысли о том, так ли она будет выглядеть мертвой, или в решающее мгновение что-то маленьким облачком выскользнет из нее – почти невидимое. Устремится к потолку и начнет путь к тому раю, в какой верит Гретхен. Я чувствую, как глаза застилают слезы, меня снова начинает слегка знобить. Одна из медсестер с любопытством смотрит на меня. Я ухитряюсь испуганно и жалко улыбнуться. Она сочувственно улыбается в ответ. Я гадаю: сумела ли она все прочесть по моему лицу. Вряд ли. Она отворачивается и продолжает что-то записывать. Слышно только ритмичное попискивание приборов, помогающих Гретхен дышать. Кажется, все под контролем.
Вот только из головы у меня не выходит одна мысль, как я ни пытаюсь отделаться от нее, утопить ее под водой. Ничего не получается. Мысль не покидает меня.
«Пожалуйста, не просыпайся, пожалуйста, не просыпайся, пожалуйста, не просыпайся».
Глава 2
Я вздрагиваю, когда одна из медсестер прерывает эту жуткую мысль и доброжелательно говорит:
– Можете сесть с ней рядом и взять ее за руку, если хотите. Это не возбраняется. И поговорить с ней тоже можно.
Я судорожно мотаю головой, краем глаза замечая, как две медсестры выскальзывают из палаты.
– Я не буду слушать, – обещает оставшаяся медсестра с честной улыбкой. На вид она нашего возраста – лет двадцать девять или около того.
– Я в порядке, спасибо, – выдавливаю я.
Медсестра понимающе улыбается.
– Ну, если передумаете, то пожалуйста. Понимаю, это выглядит диковато. Но очень многие люди говорят с пациентами, когда те без сознания. Мы привыкли. Извините, мы очень торопились, и не было времени толком объяснить вам, что мы делали и что происходит. – Она садится рядом со мной. – Я не могу слишком много рассказывать вам, Элис, поскольку вы не близкая родственница Гретхен, поэтому в подробности я вас сейчас посвящать не буду. Надеюсь, вы понимаете, что она все еще без сознания.
– А она скоро придет в себя, как вы думаете? – встревоженно спрашиваю я.
– Гретхен сейчас в глубоком бессознательном состоянии, – мягко произносит медсестра. – Она не реагирует на окружающее. Это не то же самое, что сон, поэтому мы не можем ее разбудить. Один из симптомов тяжелой передозировки лекарств, которые вы нашли около нее, – кома.
– Она в коме? – с ужасом повторяю я, резко поворачиваюсь и смотрю на Гретхен.
Для меня «кома» означает, что пациент вот так лежит дни за днями, подвешенный между жизнью и смертью, а еще так бывает в дешевых больничных телесериалах: кому-то нужно принять страшное решение – отключить аппаратуру, поддерживающую жизнь коматозника, или ждать неизвестно сколько времени, может быть – целую вечность. Но ведь здесь все не так?
– А долго она пробудет в коме?
– Не знаю, – отвечает медсестра. – Слишком рано судить.
– Так вы поэтому сказали, чтобы я говорила с ней? – догадываюсь я и в поисках подтверждения своей мысли смотрю на медсестру. – Она может услышать меня? Она может понять, что я здесь?
Сестра немного растеряна. Я чувствую, как осторожно она подбирает слова, чтобы не обнадеживать меня понапрасну.
– В некоторых исследованиях подтверждается, что коматозные пациенты, когда приходили в себя, пересказывали услышанные ими разговоры.
Вот черт.
Я поворачиваюсь к Гретхен и смотрю на нее. Как-то раз в начальной школе нас водили в поход, и я притворялась спящей, чтобы услышать, о чем говорят другие. На самом деле никто не говорил ничего интересного – так, пустяки вроде «я съем ее печенье». Конечно, мне вовсе не кажется, будто Гретхен сейчас делает что-то подобное – притворяется и подслушивает нас. Но при мысли о том, что за сомкнутыми веками моей подруги работает мозг, осознающий все, что происходит в этой маленькой комнате, у меня холодеет кровь. Если я предам ее, если выболтаю ее секреты, она узнает об этом.
– Если захотите о чем-нибудь спросить меня, я буду здесь, – говорит медсестра.
Она встает и уходит в дальний угол палаты.
– Да, я и вправду хотела бы кое о чем спросить, – бормочу я. – Когда… если… она начнет приходить в себя, она просто откроет глаза?
Медсестра отвечает не сразу.
– Люди, находящиеся в коме, – говорит она, предусмотрительно обобщая и не упоминая имени Гретхен, – так не делают – разве что по телевизору такое могут показать. Когда они приходят в себя, то начинают понемногу двигаться – пытаются приподнять голову или пошевелить пальцами.
– А говорить они могут? Сразу?
Медсестра качает головой.
– Видите эту трубку у нее во рту?
Я киваю.
– Она помогает ей дышать, но говорить с этой трубкой во рту она не сможет.
– А писа́ть сможет? – спрашиваю я и добавляю: – Когда очнется?
– О да. Она сможет общаться с нами. Это точно.
Медсестра пристально смотрит на меня.
– Я боюсь, что она в сознании, но парализована, – говорю я, но это неправда, и если Гретхен действительно слышит меня, то должна, по идее, насмешливо фыркнуть. Но на самом деле она не станет фыркать. Ей есть о чем подумать – к примеру, почему сорвались все ее тщательно продуманные планы – из-за меня. Мне кажется, я слышу, как она говорит: «Ты же обещала! Какая же ты после этого лучшая подруга?»
– Я недавно прочла книгу про одного француза, у которого был, как там написано, «синдром запертых дверей», – говорю я, пытаясь сосредоточиться на звучании собственного голоса.
– Это не тот случай, – заверяет меня медсестра и, немного помолчав, добавляет: – Гретхен не сможет общаться с нами, пока не вернется в сознание. Состояние ее крайне тяжелое. Так, как показывают в кино, она не очнется. Мне очень жаль.
Мы обе молчим. Я снова смотрю на Гретхен. Опять у меня мокрые глаза. О, Гретх. Как, черт побери, мы тут оказались? Как это могло с нами случиться? Мне просто хочется, чтобы мы смеялись вместе, хохотали до упаду. Я даже слышу звук нашего смеха! Пожалуйста! Мне так хочется вернуть эти мгновения!
Я не могу сделать это. Могу только сидеть здесь, в палате, и притворяться. Потому что знаю, знаю, что мы обе натворили…
– Мне нужно выйти. Проверить сообщения, – говорю я, не в силах больше терпеть, и встаю так стремительно, что у меня чуть ноги не подкашиваются. – Может быть, Том звонил.
– Хорошо, – говорит медсестра и ободряюще улыбается.
Но я уже разворачиваюсь и выскакиваю в коридор. Потом почти бегом покидаю отделение интенсивной терапии и, выйдя в больничный коридор, вижу над одной из дверей табличку с надписью «Выход». Решительно толкаю створку двери и вздыхаю с облегчением, оказавшись на маленькой служебной автостоянке. Правда, я понятия не имею, где нахожусь относительно приемного покоя. Пошарив в сумке, нахожу мобильник, включаю. Есть три новых голосовых сообщения.
Первое – от Тома. Пришло через двадцать минут после того, как я ему позвонила. «Элис? Какого черта? Что случилось?» Его голос звучит грубовато, но я понимаю: он ужасно волнуется. «Что это значит – вы обе в больнице? Почему? Слушай, если получишь мое сообщение в ближайшие пять минут, перезвони мне, ладно?»
Следующее сообщение тоже от него, шесть минут спустя. «Это снова я. Я позвоню в больницу».
Третье – опять от него, через восемнадцать минут. Я слышу, как он кричит на фоне рева мотора машины. Видимо, он в пути. «Я еду, не паникуй, Элис. Все будет хорошо. Постараюсь приехать как можно скорее, обещаю. Я выехал из Бата – сколько это займет времени, не знаю. Но к счастью, пробки только на встречной полосе, так что надеюсь не застрять».
Я представляю, как он крепко стискивает руль одной рукой, а другой прижимает к уху мобильник, как он в своем деловом костюме гонит автомобиль по автостраде. Мне хочется заплакать от облегчения – он в пути, он едет сюда! У меня дрожит нижняя губа, опять наворачиваются слезы. Слава богу. Мне лучше только оттого, что я услышала его голос.
Том надежный человек, на него можно положиться. Он из тех, кому друзья звонят, когда нужен совет, как выгоднее продать машину, или когда требуется правильно заполнить налоговую декларацию, или когда необходимо переставить тяжелую мебель. Мой отец захотел, чтобы я вышла замуж за Тома, в ту же секунду, как только узнал, что у него есть полный набор инструментов, а главное – он знает, как с ними обращаться. В день нашего знакомства он починил мой протекающий кран. Господи…
«Ну вот», – сказал он, вылез из ванны и на пробу включил воду и выключил, держа в руке плоскогубцы, которые я ему дала, – единственный инструмент, который сумела разыскать в доме. Мы с Вик, моей соседкой по квартире, таращились на кран и ждали, что вода опять начнет капать – но она не закапала. Мы были в полном восторге.
«Так вы говорите, Том, – зашла издалека Вик, – вы консультант по менеджменту – а похоже, это стабильная и неплохо оплачиваемая работа…»
Том сдержанно кивнул.
«Вы – друг моей подруги, а значит, вряд ли чокнутый, – продолжала рассуждать Вик. – Вы умеете чинить разные вещи…»
«Ты вообще хоть куда», – подумала я, глядя в его голубые глаза, возле которых под очками собрались морщинки, потому что он улыбнулся.
«Комната ваша, если захотите», – объявила Вик, для начала глянув на меня в поисках одобрения.
«Вот как? – рассмеялся Том. – А справки навести не желаете? Вообще-то следовало бы, – неожиданно серьезно сказал он. – Я могу оказаться кем угодно. То есть на самом деле я не кто угодно, но мог бы оказаться».
Но конечно, он оказался образцовым соседом, а как выяснилось десять месяцев спустя – образцовым бойфрендом.
В моей замерзшей, онемевшей руке звонит мобильник. Это он.
– Том? – поспешно отвечаю я. – Где ты?
– Сверн… Эм четыре… как идиот… но тут эстакада… проехал «Олимпию»[2]2
Выставочный зал в Лондоне.
[Закрыть]… двадцать мин…
Связь такая ужасная, что я его почти не слышу, но, похоже, он все еще в машине.
– …случилось? …справочное больницы и я…
Потом связь прерывается окончательно. Я перезваниваю Тому и попадаю на голосовую почту. Но он сказал «двадцать минут» – я точно расслышала. Сжимая мобильник, как талисман, я пытаюсь вернуться в больницу через ту дверь, из которой вышла, но, оказывается, сделать это не так просто, потому что на ней кодовый замок.
Следующие десять минут я ускоренным шагом огибаю здание больницы, поглядывая на указатели, утверждающие, что таким путем я попаду к главному входу, но в действительности я иду по неосвещенным узким проходам между жутко темными, старыми краснокирпичными зданиями клиники. На окнах раздвинуты шторы, но за ними – пугающе пустые палаты. Я стараюсь не заглядывать в окна, прохожу мимо них как можно быстрее. Мне страшно увидеть призраков, беззвучно передвигающихся внутри, – бывших пациентов, которые умерли здесь и теперь навсегда привязаны к этому суровому викторианскому зданию. Меня начинает подташнивать от страха, который я сама на себя нагнала. Мне обязательно нужно услышать знакомый голос. И я звоню Френсис.
– Алло? – тихо отвечает старшая сестра.
– Это я. – Мой голос звучит неровно, но не только потому, что я быстро иду.
– О, привет, Эл. Слушай, ты уж меня прости, но время не очень подходящее. Я только что уложила Фредди. Он сегодня очень капризничает.
Я пытаюсь представить, как Френсис сидит в своей половинке двухквартирного дома. Шторы плотно занавешены, посуда вымыта, включен телевизор – все тихо и нормально.
– Да и связь ужасная, – добавляет сестра. – Ты как будто в аэродинамической трубе.
Я резко поворачиваю за угол, смотрю влево и чуть ли не теряю сознание от радости. О, слава богу – я вижу фасад больницы и вход в приемный покой. Я замедляю шаг и пытаюсь отдышаться, проходя мимо нескольких «неотложек». Но в следующее мгновение застываю от ужаса, потому что у одной из машин дико взвывает сирена, начинает мигать проблесковый маячок. Машина быстро покидает стоянку и мчится кому-то на помощь. Я даже не успеваю заметить водителя в темной кабине.
– Ты где? – спрашивает Френсис в этот момент.
Я делаю вдох.
– Я…
– О нет! – прерывает меня сестра. – Кажется, Фредди услышал. О господи, пожалуйста, пусть только он не просыпается! Не говори ничего, Элис! – шепчет она в трубку, и я послушно молчу, хотя могу только гадать, каким образом Фредди мог услышать сирену «неотложки» из динамика телефонной трубки – ведь он наверняка далеко от телефона. Он ребенок, а не летучая мышь.
– Все в порядке, – выдыхает в трубку Френсис. – Он спит. На самом деле я рада тебя слышать. Я никак не могу дозвониться маме. Ты не знаешь, где она? Я звонила домой, но она не берет трубку. Не могут же все куда-то уйти – в четверг вечером!
Я останавливаюсь. Я хорошо знаю, что по моему совету мама и папа привыкли отключать телефон на время завтрака, обеда и ужина на полчаса ради спокойствия, чтобы избавить себя от непрерывных звонков, связанных с уходом за младенцами. Наверное, они попросту забыли включить телефон.
– У Фредди небольшой жар, – сообщает Френсис. – Он на прошлой неделе очень кашлял, только-только поправился. Я думаю: может, у него воспаление легких начинается, а Адам еще на работе.
– Я понятия не имею, где может быть мама, – говорю я и вдруг заливаюсь слезами.
– Элис? Ты что, плачешь? Да что случилось?
– Я в больнице, и…
Что такое? Ты заболела? Поранилась? – резким тоном спрашивает Френсис, автоматически переходя в режим «старшая сестра».
– Нет, – начинаю я. – Со мной все хорошо, я…
Но она продолжает давить на меня.
– Ты не заболела? Ничего не сломала?
В этом вся Френсис. В школе у меня в классе было несколько крутых девчонок, которые время от времени на кого-нибудь наезжали. Окружали свою жертву в коридоре на переменках, так что многие боялись перерывов между уроками. Иногда они делали это во время ланча, когда учителя оставались в учительской – читали газеты, курили и сердито поглядывали на часы, стрелки которых во время уроков так медленно ползли по циферблату, а теперь вдруг бешено спешили вперед.
Моя очередь настала в тот день, когда я единственная получила «А»[3]3
Высшая отметка в английской школе.
[Закрыть] по рисованию и учительница неосмотрительно тепло поздравила меня перед всем классом. Все наши крутяшки мгновенно зыркнули на меня – и я сразу поняла, что произойдет на переменке.
И конечно, они вшестером окружили меня в коридоре на верхнем этаже и принялись толкать и злобно подшучивать надо мной. Я молчала и смотрела себе под ноги, ведь если бы я хоть что-то сказала, стало бы еще хуже. Я видела, что они сделали с бедной Кэтрин Гиббонс, которая во время издевательств над ней храбро распевала «Палки и камни могут сломать мои кости»[4]4
«Sticks and stones may break my bones, but names (words) never will hurt me» – строчки из американского детского стишка, которому родители обучают детей, чтобы они могли дать отпор тем, кто их обидно обзывает. «Камни и палки могут сломать мои кости, но обидные прозвища (слова) не ранят меня». Эти строчки неоднократно, в слегка перефразированной форме, использовались в разных песнях – в частности, Джо Кокером в песне «Sticks and Stones».
[Закрыть].
Одна из девчонок довольно равнодушно толкнула меня. Я покачнулась и сильнее прижала к груди портфель, но тут все более и более однообразные издевки моих мучительниц заглушил громкий крик: «Эй, вы!»
Мы все обернулись и увидели Френсис, которая на всех парах мчалась к нам с раскрасневшимся от злости лицом. Через несколько секунд она схватила мою главную обидчицу за шею и прорычала:
«Еще раз хоть пальцем тронешь мою младшую сестру – и я тебе рожу в мякиш превращу, поняла?»
Она повалила девчонку на пол, а все остальные разбежались. Я помню, как Френсис посмотрела на меня и вздохнула. «Кофту выправи из-за пояса, Эл. Никто так не заправляет…»
– Элис, – окликает меня Френсис, потому что я долго не отвечаю ей. – Ты меня пугаешь. С тобой точно все в порядке?
Я делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться.
– Со мной да. Я привезла Гретхен в больницу.
– О господи, – выдыхает Френсис. – Бедняжка! Твои подруги – просто королевы мыльных опер. Ты слишком добра, Элис, вот что я тебе скажу. Небось она напилась и расшиблась и теперь тебе надо за ней присматривать?
– Типа того. Я вечером зашла к ней, а она…
Мне вдруг так хочется все рассказать Френсис, но нас прерывает пискливый плач, доносящийся издалека.
– О нет! – в сердцах восклицает Френсис. – Он все-таки проснулся. Черт, черт, черт. Ты даешь мне слово, что с тобой все в порядке?
Плач становится все громче и настойчивее. Это упрямое требование внимания, и я ничего не могу с собой поделать – испытываю уважение к моему крошечному, наверняка побагровевшему от крика племяннику.
– Какого черта? Как ты мог уже проснуться? – укоряет его Френсис. – Я же тебя всего пятнадцать минут назад покормила.
Она страдальчески вздыхает.
Я закрываю глаза и снова делаю глубокий вдох.
– Френ, – решительно заявляю я. – Я в полном порядке. Справлюсь. Иди.
– Ты уверена? – Я слышу в ее голосе облегчение. – А с Гретхен-то что случилось?
Фредди наращивает громкость своих воплей до такого уровня, что того и гляди стекла начнут трескаться.
– Ничего, ничего страшного. Я тебе позже перезвоню, если что.
– Маме попробуй дозвониться, ладно? – виновато говорит Френсис. – Она подскажет, что делать. Может быть, они уже вернулись. Если дозвонишься, скажи ей, чтобы она мне потом перезвонила, хорошо?
– Хорошо, – послушно отвечаю я. По щеке у меня бежит слеза.
Френсис вешает трубку, даже не удосужившись попрощаться со мной. Мне хочется тут же снова позвонить и сказать ей: «Если честно, ты мне нужна. Мне страшно, Френ!»
Однако я набираю номер родителей и медленным шагом направляюсь к главному входу. Но все как сказала мне Френсис: гудки, гудки, а потом включается автоответчик.
