Текст книги "Timeservers. Приспособленцы (СИ)"

Автор книги: Люси Че

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Хватит. Зачем ты сюда пришла?

– Подбодрить тебя.

– Убирайся.

– Как скажешь. – Сара взяла сумку и направилась к выходу. – Рита – не единственная, кому ты был безразличен. – Сказала она последнюю фразу перед тем как закрыть дверь.

– С-сука! – Выкрикнул он вслед и кинул в зеркало пустую бутылку. Столкнувшись одно с другим, оба издали убийственный звук и рассыпались на осколки. Остатки коричневой жидкости постепенно окружали куски, разлетевшегося вдребезги, стекла.

Сара гнала машину со всей мощью до дома Кастера. С одной стороны, она радовалась своей мести, с другой – у нее внутри поселилось и не проходило сознание опасности, неизвестной, но зловещей опасности. Чему она радуется-то, в сущности? Тому, что слабая девчонка не выдержала натиска обстоятельств и сбросилась вниз? Она планировала устроить ей ад тут, на земле. Сара знала, что не успокоилась бы, пока Рита не пришла к ней сама, уничтоженная и оплеванная. Пока она была живой, у Сары не возникало чувства вины за сделанное. Теперь, когда Риты уже нет, Сара поневоле задумалась, а не перегнула ли она палку? Сделано все было красиво и элегантно, не подкопаешься. Во многом, также как с Фостером. Только тот нашел в себе силы двигаться дальше, Рита же сломалась на самом первом уровне испытаний, когда у нее еще был Виннер.

Сара разделась и легла в кровать. Но спать ей не хотелось. Над ней довлело непонятное ей мрачное предчувствие. Она покрутила обручальное кольцо на пальце, а потом и вовсе его сняла и положила на тумбочку. С этого дня она считала себя свободной, но еще не освободившейся. Сара пыталась разобраться в своем загнанном тоскливом состоянии. Все, что она хотела – получила. Виннер – обвешан долгами, Риты – не существует. Тогда почему она не ощущает легкости, эйфории, от того, что все случилось так, как она хотела? Где-то глубоко, в глубинах ее совести, она знала ответ, но не хотела его доставать. Сара жаждала придумать такое объяснение своим поступкам, чтобы сомнения в правильности случившегося ее не мучили. Наступает в жизни такой момент, когда нужно взглянуть на правду, на подоплеку событий. Но она не могла. Гонимая мстительностью, Сара уничтожила крупнейшую компанию, которой она была обязана своей карьерой. Однако она понимала, что месть – еще один пласт, накрывающий другой, более глубокий. И Сара не хотела его вскрывать. Если она признается себе в этом, то не сможет найти оправдания поступку. И это чувство вины будет преследовать ее, загонять в угол. Сара боялась такого состояния побитости и опустошения, что ради подковерной цели, использовав подвернувшийся предлог, она испортила жизнь двоим. Где-то она переступила рубеж даже своей циничной морали. И не где-то, она знала этот конкретный момент. Знала, но не могла громко себе в этом признаться. Встав с постели Сара подошла к зеркалу. Она долго рассматривала свое отражение в полутьме, рассматривала мелкую сеточку морщин, появившуюся под глазами, натягивала уголки глаз, гладила губы, взбивала волосы. А потом, замерев, она выдохнула и, глядя на себя, сказала:

– Я знаю когда это случилось.

Сара произнесла это шепотом, словно ожидая раскатов грома или землетрясения. Но все осталось на прежних местах. Она не состарилась, не превратилась в чудовище, в ней ничего не изменилось. И Сара повторила эту фразу чуть громче.

"Признайся себе, поставь это клеймо и живи дальше, как будто ничего не случилось". Она вспомнила вечер у Гэскиллов и знакомство с Кастером. Она вспомнила, как возвращалась в машине с Виннером в полной тишине, не перебросившись и парой фраз. Да, это случилось в тот момент, когда перед Сарой проносились темные улицы и ряд встречных огней освещал дорогу. Тогда она отчетливо поняла, что Кастер – это ферзь на ее шахматной доске. Ум. Могущество. Хватка. Прозорливость. Зрелость. Сила. Такой мужчина как драгоценность, как редкий бриллиант. Такую роскошь невозможно получить обыкновенным людям, но будучи состоятельным, его можно получить в дар. Когда меняется свой статус, меняется статус подарков. Ей не было стыдно так о нем думать, ибо Кастер точно также приравнивал ее к предмету торговли. Он стал ее целью. Все остальное стало далеким и ненужным. И уже не имели значения ни мораль, ни средства достижения… Правда постепенно размазывалась камуфляжным узором среди хитросплетений и козней, пока полностью не растворилась в недрах роскоши и карьеры. Сара воспользовалась неверностью Виннера, чтобы быть ближе к Кастеру. Жестоко? Да. Но честным путем пусть идут те, у кого этические нормы соответствуют заповедям. Она снова подошла к зеркалу. Сначала пуститься в погоню за Виннером, а затем принести его в жертву ради Кастера. Вот она, инфляция счастья. "Завтра пойду к косметологу", решила она.

При всем том, Кастер стал гораздо ближе, чем ей хотелось бы. Он относился к тому типу мужчин, с которыми ощущаешь себя женщиной. Вопросительно-мягко наклоняешь голову, щуришься сквозь ресницы, качаешь головой с понимающим видом, светишься говорящей полуулыбкой – "мы с тобой одной крови". С ним откровенничаешь только на те темы, на которые как раз и не принято откровенничать. Он стал ее другом, советчиком, наперсником и, как это ни прискорбно, человеком, который ей всегда поможет. Нежась в его редких объятьях, Сара заражалась его спокойствием, чувствовала себя защищенной. И хотя она понимала, что доверять ему можно ровно настолько, насколько и ей, Сара хотела быть с ним. Для него не существовало проблем, он не спрашивал ее что делать, выслушивал ее болтовню, у него хватало времени завтракать с ней, проводить вечера, выезжать на выходные. Это была не дружба, нееет… Сара видела нежность в его взгляде, в его прикосновениях к ней, в его объятьях, в его отношении к ней. Его насмешки и грубый юмор не могли этого скрыть. Но он все равно держал ее на расстоянии. Сара понимала почему. Слишком уж они похожи. Он боялся получить удар в спину от нее, равно как и она от него. Это их и распаляло, и сдерживало.

Накинув халатик Сара прошла на кухню, на ощупь налила вина и села на широкий подоконник. Она находилась в полной тишине и темноте. "Тьма, в отличие от света, ненавязчивая и мягкая словно всё закутано в неё, как в некую обволакивающую субстанцию, никаких тебе ярких цветов и бросающихся в глаза очертаний. Темнота дает спокойствие и силу, она загадочна и мистична. Ночью рушатся барьеры. Можно быть самой собой, а не оправдывать чьих-то ожиданий и надежд, даже своих. Можно спрятаться. А можно быть свободной и расправить плечи. Ночь – время для себя и своей души."

– Красиво, не так ли? – Она вздрогнула от его хрипловатого голоса и обернулась на звук.

– Ты меня испугал.

– Я не хотел. Обычно в такое время здесь нет собеседников. В темноте лучше слышны свои мысли и лучше видны чужие поступки.

– Давно ты здесь?

– Да. Почему ты не спишь?

– Я думала.

– О чем?

– О нас с тобой.

– Расскажи мне.

Разговор двух голосов во мраке рождал нереальность происходящего. Как легко говорить в темноту, не видя глаз. Словно нет прошлого и будущего, есть только этот момент: неуловимый и в то же время осязаемый, будто каждую фразу можно поймать в кулак и запереть ее там.

– Рассказать, объяснить – сложнее задачи не бывает. Я могу объяснить тебе смысл слова "ананке", но я не смогу объяснить, почему дышать необходимо. Мы с тобой насквозь пронизаны нашими отношениями, словно невидимыми нитями, тысячами, сотнями тысяч. С момента знакомства они развивались, крепли, опоясывали нас все больше независимо от того, пересекались мы или нет. Ты спросишь, что я о тебе знаю? Я знаю, что ты всему алкоголю предпочтешь коньяк, твое любимое блюдо – омлет. Ты громко и хрипло ругаешься, когда недоволен, ты любишь море, особенно ночью, потому что ты мало спишь. Тебе нравится классическая музыка, ты не любишь беспорядок, твои кумиры – Черчилль и Макиавелли, ты любишь всех животных, которые гоняют кошек. Тебе нравятся лыжи и снег, но смотреть ты предпочитаешь футбол. Когда ты устаешь, ты прихрамываешь на правую ногу, но это почти незаметно, потому что ты редко бываешь усталым. Если на столе стоят квадратный и круглый стаканы, ты обязательно выберешь круглый. Твой любимый цвет – грязно-белый, льняной. Кстати, если бы у тебя была возможность, то вся одежда состояла бы из льна. Ты коллекционируешь ручки и не любишь сладкое. Когда ты звонишь мне, чтобы сказать "я задерживаюсь", то это значит не просто задерживаешься, а делаешь все наилучшим образом, чтобы быстрее вернуться к человеку, который с понимаем и участием, тебе ответил "да, конечно". Это как иметь одну душу на двоих. Мне все равно, любовь это или нет, передружба это или недоотношения. Когда двум людям хорошо вместе, разве имеет значение, как называется их связь? Наверное, ты хочешь знать, что я к тебе испытываю? Не скажу, Виннс. Но скажу, что твою руку я предпочту любой подушке, и твое небритое лицо я каждое утро хочу видеть при пробуждении, я хочу слушать с тобой классическую музыку и спускаться с тобой с лыжного склона, хочу покупать тебе одежду, хочу слышать твой грубый юмор на грани фола, хочу вместе болеть за "Севилью". Я хочу ощутить с тобой всю чувственность прикосновений, испытать наслаждение, которое пьянит, сводит с ума, обессиливает, доводит до изнеможения и вновь воскрешает! Мне нужен весь мой умственный атлетизм, чтобы обуздать мою вакханалию чувств к тебе. Но я не хочу с этим бороться, Виннстан. Я хочу подчиниться этому чувству, как бы оно ни называлось.

Сара закрыла глаза. Она не слышала как он подошел, но почувствовала его руку на щеке и легкое дыхание. Вот когда такая большая мужская, родная до боли, ладонь нежно-нежно гладит тебя по лицу...оооо... в этой жизни больше ничего не надо! Чувствуешь такую теплоту, такую волну переживаний!!! Она потерлась щекой о его ладонь, приглашая... Он поглаживал ее локоны, пропуская пряди через пальцы, жаркое дыхание проникало сквозь волосы до самой кожи, вызывая самую сладкую дрожь в теле. Нерожденные слова теребили ей горло и меркли в темной тишине не успев сорваться с губ. И только взмах ресниц… пульсация венки на виске… Его руки говорят. Ее тело отвечает… Наступила пауза. Момент тишины, когда ничего не происходило, только его большой палец медленно и мягко поглаживал тыльную сторону ее ладони, чуть задерживаясь…

Он пробежался шлейфом мягких едва уловимых касаний губ вдоль ее руки к запястью туда, где каждое прикосновение растапливало скованность, каждое движение отзывалось взрывающей пульсацией. Они не торопились, исследуя друг друга под мягким лунным светом, робко и неуверенно заглядывающим в окно, боясь потревожить и спугнуть едва начавшийся эротический танец. Ломаные линии тел плавными движениями растекались по прохладному стеклу, покрывая его шлейфом непрозрачности. Их нежные деликатные касания щекой, носом, лбом, губами, шеей, горячим срывающимся дыханием, как игра полувскрытых инкогнито.

Капля трепета… С груди…Языком… До мурашек … Сара вселилась в собственные движения, следовала за своим влечением. Кончиками пальцев, внутренней стороной пальцев, ладонью, кистью руки она изучала его…Их полураствор, в котором хищное, требовательное желание еще сохранило свой кристалл, огонь, упор, но уже оплавлено, легко принял формы другой души и тела. Они двигались с разной скоростью, искали свой ритм, влекомые все возрастающим удовольствием. Подняв ее на руки, Кастер отнес в свою спальню и уложил на постель.

Капля томления… С живота…Языком… До беспамятства… Словно осторожный танец на огне желания, плавящий и размягчающий. Дразнящие ласки, разжигание ритма. Страстные прикосновения небритых щек, задыхаясь, обволакивающе, вихрем проносящихся, задевающих как бы случайно все рецепторы ее шелковистой, гибкой, обнаженной спины. Это не просто изгибание и трение тел, это живопись мазками ощущений, это музыка на совершенном инструменте, это танец на коленях, это обнаженные нервы наслаждения… Это зашкаливающий пульс, биение сердец, сбивчивое дыхание влажных тел…Рождался разящий обжигающий ритм...

Проснувшись, первое, что она увидела, это щетину Кастера. Сам он лежал, приподнявшись на локте, и разглядывал ее.

– Ну, так ты объяснишь, что значит ананке? – Спросил он.

– Древнегреческая богиня неизбежности, воплощение нерушимого порядка в природе. Демокрит считал, что в мире нет случайности, есть только вечное ананке. – Протянула она, потягиваясь и зевая.

– Удивительно…

Новая нотка в его тоне заставила Сару насторожиться. Что-то ёкнуло внутри, когда она подняла глаза на Кастера и увидела его отстраненный взгляд. Она все поняла, но, будучи женщиной, не удержалась и импульсивно спросила:

– Нас не будет? – Сделав акцент на местоимении.

– Мы – будем, моя любопытная пташка, но только на условиях мной предложенных.

– В качестве умственной раб силы, как у Виннера?

– Нет. – Поняв, что предстоит длинный разговор, Кастер удобно уселся на диване, положив ногу на ногу. – Все, что я обещал – не пустые слова. В твоем распоряжении мое имущество, мои связи, мои деньги, даже моя секретарша. Но в оговоренных нами рамках.

– Но не ты…

– А зачем тебе я, Сара? – Насмешливая улыбка сошла с его лица. – По-моему, ты получила все, что хотела. Скажу по правде, очень редкие люди, работающие на меня, имели со мной секс. Так что тебе, моя счастливица, фортит нечеловечески.

– То есть ты решил давать мне изредка допуск к твоему телу?

– Нет. Если честно, я вообще решил не давать тебе такой роскоши, но вчера я был пьян, а ты была невероятно соблазнительна. И твоя речь… У-уух… Впредь, я буду осторожен и, напиваясь, предпочту отрезать себе член, прежде чем войти в одно помещение с тобой.

– К чему такая осторожность? С каких пор ты меня боишься?

– Твоя душа и тело, Сара – это монолит, через который очень сложно пробиться. Когда я в свое время пытался, ты до последней клетки своего организма была заселена Виннером, отвергая мои всяческие поползновения. Если честно, мне было непонятно как ты, яркая уникальная творческая личность, увлеклась скучным брокером, рискнувшим вторгнуться в мои владения. Поначалу смотря на Виннера, я подумал о деньгах, ибо он сам хоть и ухоженный, но слишком заурядный. Но ты не была нищей. И хотя твое состояние совсем небольшое по сравнению с его, твой шестизначный счет для многих представлял зависть. Значит толкнула тебя не нужда, а скорее некая давно сформировавшаяся мысль. К тому же твоя сестра, светская тусовщица, однако ты не воспользовалась ее помощью, для выхода в свет. Ты знала, как там относятся к выскочкам, и войдя туда, за тобой бы тянулся до-олгий шлейф бедной родственницы. Ты не получала ничего хорошего. Если и входить в этот круг, то на праве хозяйки. Поэтому ты вышла замуж за человека, заведомо зная, что Виннер и дальше продолжит полировать свой хоботок вне стен вашей спальни. Ты знала, но все равно решила выйти за него. Ты, своей доминантой продолговатого рептильного мозга, сделала самый женский вывод. Ведь долгий выбор спутника чреват утомительным поисковым квестом. А тебе не двадцать лет, как Рите. Полагаю, ты посчитала Виннера приятным приобретением, разве не так? Потом вдруг тебя задело, что он выбрал в подружки ту, которую ты искренне презирала. Будь вместо Риты любая другая, ты плевала бы на обоих. Хотя, сейчас мне пришла в голову мысль, что тебе без разницы, Рита/не-Рита, если бы у тебя была возможность выходить в свет. Но Виннер игнорировал вечера, тусовки и всякого рода выезды. А делать это одной, не заведя прочных знакомств невозможно, ведь его семья тебя тоже не приняла. По сути, ты так и осталась ни с чем, так и не вошла в бережно лелеемые тобой элитные круги, вдобавок, оказавшись связанной семейными узами, обязанностями и условностями. Налицо, моя милая, неутоленные светские амбиции. Разве я не прав?

Кастер подошел и протянул ей халат. Не дождавшись встречного движения, он небрежно бросил кусок шелковой ткани на кровать и вернулся в кресло.

– Я, ведь, Сара искренне тобой восхищаюсь. – В его голосе послышались теплые ласкающие нотки. – Мне близки люди, чьи мозги вкалывают на 146 процентов, раскрашивая реальность в такие поли-радужные сингулярности, что любой искусственный интеллект даже в далеком будущем сломается, высчитывая твои многоходовые комбинации и причинно-следственные связи твоих действий. Но когда я уже мысленно с тобой распрощался, ты вдруг озаботилась тем, что муж тебе изменяет и сама прибежала ко мне в руки.

– Но ведь это ты разорил Виннера.

– Да, моя послушная. Но я всего лишь воспользовался ситуацией и избавился от сильного конкурента. А ты выбрала самый кровожадный способ избавится от брака. Ведь будучи разведенной с такой семьей, тебе автоматически поставят клеймо недочеловека. Выставить неверного мужа с позором, разорить его, чтобы все сказали "так тебе и надо". Шикарный ход. Только посчитай количество людей, невольно принесенных в жертву. У Бауэра инсульт, твоя кузина не выдержала прессинга и покончила с собой, ее мать в психиатрической клинике, Виннер пьет, Чек под следствием, "BFGroup" разорен. Ты оставила без работы несколько тысяч человек. Ты даже свою сестру смогла настроить против себя. Куча покореженных жизней в дар мести. Мне хочется разорвать твою грудную клетку и вынуть оттуда всю грязь и гниль. Только останется ли там хоть что-то?

Сара до боли сжала виски ладонями. Горечь, с которой произносил Кастер свой монолог, оставляла послевкусие вины. Никогда еще она не испытывала такого чувства бессилия, невозможности изменить сделанного. Мысли оказались в плену сказанных слов.

– Перестань, – она не выдержала. – Хватит. Это невозможно. А как же мои чувства? Думал кто-нибудь обо мне, тренируя и полируя дырки мисс Хиллз?

– Это ты что сейчас, страдаешь? Тебе, неспособной на любые глубокие человеческие чувства, больно?? – Кастер, с трудом сдерживая гнев подошел к ней, и на Сару полыхнула, словно горячий ветер, его ярость. – Да знаешь ли ты, что такое боль? Это когда во сне ты видишь счастливую дочь, а утром перед глазами фото в траурной рамке. Это когда проще умереть, чем знать, что дело твоей жизни пустили под откос. Это когда пьяным быть проще, чем помнить трезвым. Вот что такое боль! В каком месте тебе больно? Тебя пытали и мучили? Твой близкий человек страдает? Давай я, как ты соизволила выразиться, натренирую и наполирую тебя без лубриканта, и ты узнаешь, что хуже – просто сожалеть о таком опыте, или лечить пару недель адские боли в анусе. Тебе не больно, Сара. Тебе всего лишь неприятно слышать правду. А я тебе скажу правду! Ты изумительный манипулятор, улавливающий импульсы на уровне ультразвуковых волн, но если бы не я, чем окончилась бы твоя месть? Рекламным баннером "мой муж мне изменяет"?

– Тогда почему же ты согласился участвовать в этом безумии? – Со злостью прошипела она. – Не лежит ли на тебе часть вины?

Кастер тонко улыбнулся.

– Тонко и точно продумана этика всякого крупного кровопролития: чистые руки – у теоретика, чистая советь – у исполнителя. Я, моя маленькая гурия, много раз отговаривал тебя от такого шага. Горжусь ли я участием в этом? Нет. Однако, подумай на досуге, возможно именно мое участие и снизило количество жертв с "удовлетворяющих тебя" до "минимально допустимых".

– Полагаю, это ты меня вежливо "мстительной сукой" назвал?

– А ты имеешь что-то против? – Его грубый тон вернул ее на место. Сара не знала, что сказать. Он говорил правду и ей нечего было возразить. Вернувшись в кресло он продолжил:

– У тебя, Сара, есть поразительная способность. Ты умеешь превращать жизнь любого человека в холокост-лайт. Посмотри, во что ты превратила жизнь Виннера. У тебя был шанс, бросить его и уйти ко мне.

– Кому бы я была нужна брошенной?

– Ты не оказалась бы брошенной. Ты бы ушла ко мне. Ушла к тому, у кого Виннер боится чихнуть в кабинете. Признаюсь, я ждал этого. А что я получил? Я увидел, что бывает с людьми, которые поступают вопреки твоему желанию. Ты обошлась с Виннером равнодушно, как с предметом, и брезгливо, как с тараканом. А ведь я уже завтра могу очутиться на его месте. Поэтому, да, нас – не будет. Ты будешь окружена блестящим обществом и роскошью, а я буду богатеть и восхищаться тобой со стороны, не вовлеченный в твои интриги. Если ты строила планы насчет меня, то поставь на них крест и отправляйся в Лондон. Твой вылет завтра. Поселишься в этой гостинице. – Он бросил в ее сторону рекламный проспект. – Через два дня за тобой приедет моя машина и отвезет в Рэд Гарденз.

Кастер ушел, а его речь все еще била кнутом, превращая ее железные нервы в жалкие рваные тряпки. От ядовитых и едких, выжигающих нутро слов, сердце не билось. Оно выбивало барабанный бой, корчилось от горечи. Ей ли было не знать, что слова – это власть, с которой невозможно бороться и которой нельзя противостоять. Сродни камню, гулко упавшему в озеро, сказанное вслух также оседает на дно, оставляя после себя круги, еще долго расходящиеся по поверхности. И нет на свете человека, способного сопротивляться этой мощнейшей, бескомпромиссной силе, выкованной веками, выработанной естественным отбором, отшлифованный эволюцией – силе слова. Сара, ювелирно владеющая этим навыком, не смогла от него защититься. Речь Кастера вертелась у нее в голове, сдавливала виски, вызывая картины прошлого. Как легко было не задумываться о сделанном и как трудно отмахнуться от чувства вины.

Ей стало больно. Воспоминания упорно штурмовали ее, словно парящие вокруг нее вороны. Она отгоняла от себя лица, маячившие перед глазами. Как неприятно! Как мучительно! Хотелось кричать от обиды, выливать ведра кипящей смолы, бросать камни, рвать одежду, пинаться и царапаться. Но больно было не снаружи. Где-то внутри нее поселилось саднящее чувство тревоги и страха. Горло по-прежнему было сдавлено чьей-то крепкой рукой. Сара подошла к зеркалу. Ее ладонь плотным кольцом сжимала шею. Она ощутила свой подавленный, хриплый от удушья крик в пересохшем горле и спазмы, не дающие вдохнуть. Жутко! Агония простиралась дальше, испепеляя ее. Сара бесцельно кружила по комнате. Казалось, если она остановится, то ее мир треснет, как мозаика и рухнет к ее ногам. По пути она хватала все, что попадалось ей под руку. Повертев в руках, она также бесцельно ставила вещи на первые попадавшиеся ей места. Услышав стук в дверь, Сара все-таки остановилась. В ней еще оставалась щенячья надежда увидеть Кастера. Однако в комнату вошел его водитель. Неловко шаркая ногой по паркету, неуклюже скрывая за этим примитивным жестом осведомленность, он вяло произнес:

– Мистер Кастер сказал отвезти вас, куда попросите.

"Вот значит как!" Горечь, терпкая и вязкая, медленно поднималась в ней.

– Спасибо, Джим. Но я как раз собралась прогуляться.

Сара через силу выдавила улыбку и подошла к окну. Она чувствовала себя использованной. Не просто использованной, а брошенной. Даже не столько брошенной, а выкинутой. Не забытой, не оставленной, не покинутой, а вышвырнутой. Никогда еще она не испытывала такого бессилия от невозможности хоть что-то изменить, исправить. Что может быть страшнее мысли, что ты превратилась для кого-то в запертую комнату, которую больше не навещают, или вспоминают, пренебрежительно скривившись. Сара растворялась в своей ненужности. Она столкнулась с одним из видов одиночества – подвид отвергнутый. Однако Сара понимала, что дорогу к нему проложила сама. От этой мысли ей хотелось выть.

Механически она вышла из комнаты, прошла по коридору и спустилась в холл. Открыв двери в сад, Сара на секунду зажмурилась, заслоняясь рукой от яркого света. Спустившись по ступенькам, она прошла по дорожке к воротам. Перейдя дорогу, она направилась к мегаполису. Его вечный шум, вечное беспокойство, в котором тонут даже самые надрывные крики, поддержит ее и не даст ощутить младенческую беспомощность отягощенную жутким бременем – памятью.

Они смотрели на ее удаляющуюся фигуру.

– Я полагал, ты к ней привязался, некоторым образом. Неужели я ошибся? – Не поворачивая головы к собеседнику спросил Фостер.

Кастер не ответил. Казалось, он вообще не слышал вопроса. Словно прикованный, он не отрываясь смотрел на одинокую фигурку, постепенно скрывающуюся из глаз. Фостер подошел к письменному столу и задумчиво постучал пальцами по дубовой полированной поверхности.

– Нет, я не ошибся. – Продолжил Фостер. – Ты встретил женщину своего уровня. Тогда я не понимаю.

– Да, ты не понимаешь. Ее никто не в состоянии понять, кроме меня. Все очень просто, Фил. Она стремилась к превосходству, а не к совершенству. А ведь еще гениальный Гюго говорил, что жизнь, лишенная нежности и любви, не что иное как неживой, визжащий и скрипучий механизм.

– Ты не боишься ее сломать?

– Сломать? – Кастер хрипло рассмеялся. – Крест каждому даётся в строгом соответствии с его спиной, Фил. Ровно столько, сколько он может вынести. Тебе ли этого не знать? Тебе пора собираться, Фил. Тебя ждет твое первое заседание.

– Ты думаешь она придет?

– Я уверен в этом. – Сказал он, продолжая сверлить место, где Сара скрылась из виду.

Сара ощущала какую-то клейкую тягучую смесь боли и стыда. У тела есть болевой порог. А есть ли эффект глубины у боли, терзающей изнутри? Она шла, а откуда-то из глубин возникали правдивые до ужаса слова Кастера. За ними всплывали лица… Изможденный и усталый Бауэр, прикованный к постели; Рита с немигающими глазами; ее мать, тихо покачивающуюся на кровати, с душераздирающей скорбью на сухих, уже иссушенных от слез, глазах; небритый и одутловатый Виннер, развалившийся в кресле, глотающий виски прямо из бутылки; Марк, меряющий беспокойными шагами маленькое темное помещение; сидящий в кабинете Блум, обхвативший руками голову; одинокий Краттон, оставшийся в пустом доме без вещей, денег и жены; лица малознакомых людей, с которыми она прежде работала, взявшие ипотеку, тянущие больных родственников, содержащие семьи. Они всплывали в голове и оседали в сердце. Откуда-то вновь возникали злобные слова, врезающиеся в память. Саре хотелось завизжать. Чтобы этот крик затмил лица, заглушил слова, избавил от непомерной ноши вины. Чтобы набраться сил и выстоять в безумии сошиал лайфа. Но она молчала. Просто шла. Просто молчала. Просто смотрела. Просто ничего не видела. Глаза резали, но слез не было. Сколько таких же потерянных, как она, душ гуляет в этом городе? И кого больше – плачущих или пытающихся не заплакать? Почему раньше она не задумывалась о них? Остановило бы это ее? Сара знала ответ: нет. Ничего бы ее не остановило. Тогда что же? Почему мелькают эти лица? Почему ее давят воспоминания? Только ли оттого, что о них напомнили? Нет. Медленно как в тумане, не слыша гула авто Сара шла, осмысливая эту пытку, словно по лезвию туда и обратно, где крутилась одна единственная мысль: что тогда? Что ее загоняет в угол? Отчего ей хочется выть и царапать сердце? Было бы ей все равно, если бы тоже самое сказал Виннер? Она остановилась. Да! Ей было бы все равно. Неужели дело в Кастере? Неужели его мнение о ней, так много для нее значит? Неужели ей стала невыносима сама мысль о том, что он плохо о ней думает? Неужели и у нее есть свой нравственный Рубикон? Неужели все, что он сделал было только ради нее? Сара вдруг остро ощутила свою ущербность и нищету чувств. Ее загнали в угол. Теперь она уже не такая как раньше. Кастер заставил ее чувствовать себя взломанной, вывернутой наизнанку, полностью опустошенной. Теперь она действительно пустая. Обыкновенная пустышка, отравленная злобой и отчаянием.

Небо постепенно затягивало тучами. В воздухе повисло ощущение приближающегося дождя. Она потерла холодные руки и поежилась. Сару пронизывала непонятная тоска, словно Кастер чего-то не договорил ей, а может быть, это Сара чего-то не дослушала. Она подняла голову. В небе сгущались свинцовые тучи. Воздух становился тяжелым и сырым. В конце концов, Кастер принес ей в жертву Краттона, Блума и даже Виннера, уговаривала себя Сара. Значит, прямо или косвенно, она ценна для него. Значит, с ней Кастер получит гораздо больше, чем с ними. Значит все-таки еще есть шанс и будущее. А слова… Это всего лишь слова, они пощечиной порой бывают, и как плевок бывают иногда.

На нее обрушился плотный, как стена, ливень. Мгновенно промокнув, Сара не тронулась с места. Она так и стояла, подставляя лицо струям дождя, собирая по кускам истерзанную гордость. Может она и деталь этого механизма. Впрочем, даже самая мелкая деталь, может быть самой необходимой. Сара подумала о Кастере. Вот оно, то могущество, то влияние, к которому она стремилась. И некому ее защитить и спасти от этой власти. Сара шла и понимала, что отныне ее защита – она сама, и спасение только в ней самой. Нащупав в кармане телефон и погладив его, Сара распрямила плечи и вновь поправила сумку, постоянно сползающую с плеча. "Все живет своей жизнью. Все движется. Одна деталь толкает другую. Любая боль изматывает и изнуряет. Выбираю ту, что проходит быстрее".

Дойдя до ближайшего кафе, она села и заказала кофе с коньяком. "Взбодриться и успокоиться. То, что доктор прописал". Порыскав глазами по помещению в ожидании заказа, она увидела газету и механически взяла в руки. Бегло просканировав полосы профессиональным взглядом, она остановилась на небольшой заметке. Начав читать, она все больше и больше мрачнела. Она выхватывала из текста нужные ей слова и фразы : "… новые перестановки в "BFGroup" … После шокирующего падения не менее шокирующая новость… Теперь ее возглавит Филип Фостер, … 18 марта в 13 часов пройдет его первое заседание в качестве управляющего директора… акционеры, у кого больше двадцати процентов … ".

Она почувствовала выступившую на лбу испарину. Вдруг, все пазлы в ее голове с грохотом встали на свои места. Вот она, месть Фостера на самом деле. Ей принесли кофе, но Сара этого даже не заметила. Вот почему ее постоянно преследовало тревожное чувство. Внезапно она поняла, как ее вели на тонкой леске, дергая за нужные палочки. Каково это – быть марионеткой? Подчиняться движениям чужих рук, выполнять незримые команды? Как же она недооценила Кастера! Одним ходом он покончил с Виннером, забрал себе "BFGroup", поймал Сару, решив, что сломал ее. Однако, она понимала, что его вины тут немного. Сара вздрогнула от мысли, что сама привязала себя к его рукам. Сделав этот жуткий вывод, она все равно не могла найти в себе силы разозлиться на Кастера. Сара злилась на себя, что при всем лицедействе, она не разглядела руку, направлявшую ее. Сара уставилась в одну точку. Надо было что-то решать. Все грустные и печальные мысли отошли на задний план. Она снова перечитала небольшую заметку, особенно абзац, о количестве акций, для участия в совете директоров. "Значит, чтобы побывать на заседании на законных основаниях необходимо двадцать процентов."