Текст книги "Если в сердце живет любовь"

Автор книги: Люси Бродбент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

– А шансы? Каковы шансы на выздоровление?

– Боюсь, придется подождать, что покажут исследования, – бесстрастно сообщает врач. – Мистер Сэш употреблял кокаин?

– Нет, – отвечает Хизер.

– Да, – отвечаю я.

– Во всяком случае, недолго, – уточняет Хизер.

– Да, недолго, – соглашаюсь я.

– Дело в том, что существует сильная корреляция между употреблением кокаина и инфарктом.

Отлично. Очень мило с его стороны это заметить. Явно устав от беседы с двумя глупыми женщинами, доктор Ким в конце концов скрывается за дверью, а вскоре из другой двери появляется Эшли. Мы принимаемся сумбурно рассказывать все, что знаем, а брат стоит, широко расставив ноги, кивает и потирает подбородок, словно выслушивает изложение судебного дела.

– Надо позвонить Лидии, – наконец решительно заключает он. Ему всегда удавалось ладить со сводной сестрой лучше, чем мне. – Она тоже имеет право знать.

Мы с Хизер покорно киваем. Эшли вытаскивает из кармана сотовый телефон и находит нужный номер.

– Что она сказала? – осведомляюсь я, когда он сует телефон обратно. Дело в том, что, когда все мы видели Лидию в последний раз, она открыто пожелала отцу смерти. Грандиозный скандал вошел в семейную историю. Кажется, я ничуть не удивилась бы, если бы сейчас сестра так же открыто обрадовалась исполнению желания.

– Потрясена и растеряна.

– Она вылетает?

– Не знаю, не сказала.

Выуживаю из Эшли три долларовых купюры и снова отправляюсь к автомату за кофе. Мы с Хизер уже едва держимся на ногах. И вот, наконец, нам позволяют увидеть папу.

Глава 10

Отсутствие родителей означало для нас не красивую фразу, а образ жизни. В мое последнее лето в Лос-Анджелесе мама с папой совсем не бывали дома. Зато я нередко изучала содержимое стоявшего в их спальне сейфа. Для нас, детей, забавная вещица всегда служила объектом повышенного интереса. Таинственные щелчки цифрового замка, совершенно потрясающая география железного ящика – он прятался в гардеробной, за бесконечными рядами вешалок с мамиными платьями. Однажды папа показал нам, как эта штука работает, и я моментально запомнила код.

В сейфе хранились кольца, браслеты, серьги и прочие побрякушки. Я любила их мерить, причем непременно вместе с нарядами, которые выбирала здесь же, в огромном, как комната, шкафу. Особое внимание привлекало потрясающее бриллиантовое ожерелье, которое мама надевала по самым выдающимся поводам. Оно сказочно сияло. Я с трудом справлялась со сложной застежкой и любовалась на собственное отражение в зеркале. Принцесса собиралась на бал. Герцогиня принимала гостей в своем великолепном замке. Кинозвезда появлялась перед зрителями в вечер триумфальной премьеры.

И вот в один прекрасный день в голову пришла мысль на время позаимствовать любимое колье. Было бы забавно показать украшение Лиззи. Подруга умела ценить достойные вещи. Поэтому я бережно убрала на место остальные сокровища, заперла сейф, аккуратно расправила мамины платья, села на велосипед и с ожерельем на шее поехала хвастаться.

Лиззи действительно сумела оценить ювелирное изделие по достоинству.

– А почему бы тебе его не продать? – подсказала она после того, как попросила разрешения примерить. – Деньги истратим в магазине игрушек, а на сдачу сходим в кино. Ломбарды охотно берут подобную дребедень и сразу платят кучу денег. Я точно знаю. За такое украшение можно получить целых сто долларов!

План показался замечательным. У мамы с папой столько драгоценностей, что они даже не заметят пропажи.

Нам заплатили больше – целых пятьсот долларов, и мы едва верили неожиданно свалившемуся счастью. Покупки из магазина игрушек едва помещались в руках, а из карманов все равно торчали купюры.

Продажа бриллиантового ожерелья радовала целых три недели. Три чудесных недели продолжались набеги на магазины игрушек, кафе-мороженое и кинотеатры. А через три недели мама с папой вернулись домой, открыли сейф и обнаружили пропажу. Приехала полиция. Я стояла на первом этаже, слушала разговоры в родительской спальне и надеялась, что все решат, что приходили грабители.

– Кто знает код? – спросил шериф.

– Только я и жена, – ответил папа.

– Уверены? – уточнил шериф. – Сейф в полной сохранности. Ни один вор не оставил бы на месте остальные драгоценности. Сколько, вы сказали, стоило колье?

– Больше миллиона долларов, – скорбно ответила мама.

Миллион долларов!

– Хм… странно… получается, что кто-то вскрыл сейф специально ради одного-единственного украшения. Но следы взлома полностью отсутствуют. Подозреваю, что код знал кто-то еще, кроме вас двоих. Может быть, слуги? Они знают о колье?

– Нет, не думаю.

– А дети?

– Дети? Дети знают, где стоит сейф.

– А код им известен?

– Нет, не думаю, – повторил папа.

– И все же стоит расспросить, сэр. В моей практике уже случались подобные истории.

Нас троих вызвали в спальню. Больше всего я боялась, что все вокруг услышат, как колотится мое сердце. В ужасе поднялась наверх. Еще чуть-чуть громче, и сердце меня выдаст. Знаем ли мы что-нибудь вот об этой штуке? Мы дружно помотали головами. Знаем ли мы код? Мы снова дружно помотали головами. Откуда нам знать, мы ведь всего лишь дети. Нас отпустили, и я вздохнула с облегчением.

Но когда невинные дети выходили из комнаты, из шкафа раздался еще один голос – голос криминалиста, эксперта по отпечаткам пальцев. Опытный специалист оповестил присутствующих о том, что отпечатки пальцев невероятно малы. Неправдоподобно малы. Он готов держать пари, что действовал ребенок десяти-одиннадцати лет. Меня немедленно вернули и подвергли перекрестному допросу. Я запуталась, испугалась, расплакалась, опозорилась. О, как жестоко опозорилась!

Невозможно описать папин гнев.

Глава 11

«Пердита умела лгать. Порой она сама удивлялась той легкости, с которой выдумывала истории. Как только муж вернулся с сафари, она рассказала о напавших на фруктовый сад бабуинах, о муравьях-легионерах, осаждавших дом в поисках укрытия перед сезоном дождей, и о том, какой одинокой и несчастной она была, пока он отсутствовал. Травио давно уехал, оставив лишь воспоминания о божественных ласках и мечты о новых радостях. Как удалось одному мужчине вызвать неукротимый ураган чувств? Пердита знала, что придется рассказать Алексу обо всем. Отныне их брак утратил смысл…»

Звонит сотовый и заставляет меня вернуться из «райских кущ».

К счастью, когда я опрометью помчалась в госпиталь, книга лежала в сумке. Обнаружив ее, я вознесла краткую молитву благосклонным богам сентиментальной литературы. Ожидание оказалось бесконечно долгим.

– Перл Сэш? – послышался в трубке незнакомый скрипучий голос. – Это Стюарт Уайс из «Дейли глоб». Можно узнать о состоянии вашего отца?

– Где вы раздобыли мой номер? – Гнев вспыхивает мгновенно. Папа всего лишь полдня в больнице, а пресса уже тут как тут. Как они вообще узнали о том, что случилось?

– Очень сожалею, что приходится беспокоить в такое время, – уходит от ответа репортер. Ни капли он не сожалеет.

– Мне нечего сказать. Прошу больше не звонить, – резко обрываю я и отключаю телефон. Бог мой, неужели не существует на свете права на личную жизнь?

В палату неслышно входит медсестра, и я от неожиданности подпрыгиваю. Папа связан, как лабораторная крыса. Во все стороны из него торчат трубки и провода. На расставленных вокруг мониторах вспыхивают лампочки, а приборы попискивают в такт биению сердца.

Как только доктора сказали, что пока от нас нет никакой пользы, Хизер тут же отправилась домой, чтобы немного отдохнуть, а Эшли умчался в офис. Я позвонила Адаму и Стивену. Сказала, что дождусь, когда папа проснется, и устроилась на дежурство в углу палаты, в страшном виниловом кресле.

Видеть папу в таком состоянии невыносимо тяжело. Лицо пепельно-бледное, а волосы на груди белые, седые, совсем не такие, как на голове. Респираторная трубка спускается по шее и груди, а руки ниже локтей привязаны к кровати ремнями.

Спрашиваю медсестру, действительно ли необходимо так ограничивать человека в движении.

– Это на тот случай, если больной очнется и попытается вытащить респираторную трубку, – поясняет она. – Такова естественная реакция, но трубка гарантирует дыхание.

Пока папа ничего не замечает. Глаза закрыты, на вид вполне мирно, а равномерная работа респиратора, издающего характерное шипение, странным образом успокаивает. Как только медсестра уходит, сжимаю бледную морщинистую ладонь и снова говорю папе, как я его люблю. Повторяю это так часто, что он, должно быть, уже устал от звука моего голоса.

Респиратор шипит, кардиограф пищит. В комнате царит спокойствие, и я возвращаюсь в «Райские кущи». Любовные романы отлично подходят для таких моментов: позволяют на время спрятаться от действительности, дарят любовь и оптимизм, не говоря уже о страсти.

Как было бы здорово, если бы в реальной жизни секс оказался столь же прекрасным, как в романах!

Конечно, жизнь развивается по своим законам и настоящая любовь не ограничивается страстью. Настоящая любовь – это доброта, взаимопонимание и золотая свадьба. Также как сказки, где принцессы и принцы встречаются, целуются и женятся в один долгий прекрасный день, любовные романы редко заглядывают в дома пожилых супругов. Большей частью истории заканчиваются свадьбой. А ведь настоящая любовь начинается потом.

Бедный папочка так и не смог понять эту простую истину. Жен менял почти так же часто, как прически. Трудно предположить, что само слово «обязательства» что-то для него значило. Знал ли он настоящую любовь? Внимательно вглядываюсь в родные, знакомые черты: нос с горбинкой, сломанный еще в юности, во время драки в Ньюкасле; решительный подбородок; глубоко посаженные глаза. На руке давняя, уже успевшая побледнеть татуировка: наши имена – Лидия, Эшли, Перл. По-настоящему папа любил только музыку и карьеру. Мы все об этом знали. Но нас, детей, он тоже любил – по-своему. И это я тоже всегда чувствовала и понимала.

Снова звонит сотовый.

– Перл, ты мне нужна. – Из далекого, чужого мира вторгается жалобный голос Стивена. – Необходимо записаться на прием к врачу.

– Стивен, я же сказала, что сижу в госпитале. У отца инфаркт.

– Да, но у меня на теле выступила какая-то странная сыпь. Нужно, чтобы ты срочно позвонила и договорилась. Я волнуюсь.

– Стивен, номер доктора в книге.

– В какой?

– В адресной книге на твоем столе.

– А вдруг это корь?

– Корь? Вряд ли, – авторитетно заключаю я и тихо добавляю: – Скорее уж сифилис.

– Что?

– Ничего.

– А еще мне нужен шампунь от перхоти. Может быть, купишь по дороге?

– Но я пока еще никуда не еду.

– Черт возьми!

– А ты смотрел в хозяйственном шкафу Марии?

– А что это такое?

– Большой шкаф на лестничной площадке, рядом с твоей спальней. Загляни туда. Там несколько тонн твоего шампуня.

– Хорошо, сейчас. – Отбой. Через две секунды новый звонок.

– Стивен, почему бы тебе не спросить Марию?

– Прошу прощения? – слышится в трубке смущенный голос. – Перл, это Бретт. Я только что узнал…

А он-то как узнал? И откуда у него мой номер?

– Зачем ты мне звонишь? – ледяным тоном обрываю я. Меньше всего на свете хочется разговаривать с Бреттом – даже меньше, чем со Стивеном.

– Стивен сообщил мне, что случилось, и дал номер телефона, – нежно говорит Бретт. – Хочу помочь.

– Помочь не может никто и ничем. – Я глубоко вздыхаю и осознаю безысходность собственных слов.

– Правда?

– Правда. – Обрываю торчащую из простыни ниточку.

– Гевин поправится?

– Не знаю, – отвечаю шепотом и вытираю впервые появившиеся слезы. До сих пор я не плакала – наверное, от шока. Но сейчас голос Бретта согрел, и чувства оттаяли. Внезапно подступают рыдания. Вздрагиваю. Телефон выскальзывает из руки и падает.

– Перл… Перл… – Голос Бретта доносится издалека, с сияющего чистотой кафельного пола. – Перл, с тобой все в порядке? Перл? Перл? Сейчас приеду!

Поднимаю телефон. Тыльная сторона, где находится аккумулятор, разбилась.

– Нет, не надо… пожалуйста… со мной ничего не случилось. Просто уронила телефон. Я просто очень расстроена. – Я всхлипываю и пытаюсь взять себя в руки.

– Конечно, моя дорогая, я все понимаю. Бедняжка. Бедная, бедная Перл.

Давно уже Бретт не называл меня «моя дорогая». Теплые слова приносят ощущение близости. На долю секунды успокаиваюсь, но вскоре гнев возвращается. Как он смеет так меня называть? Я вовсе не его дорогая!

– Спасибо за звонок, но, честное слово, сделать все равно ничего не удастся, – торопливо произношу я. Беру себя в руки и собираюсь нажать кнопку отбоя.

– Перл, мы ведь были счастливы вместе, разве не так? – Голос звучит призывно, соблазнительно, а слова удивляют. Зачем он это говорит, тем более сейчас?

В трубке повисает тягостная тишина, и вдруг ее нарушает мой шепот:

– Да.

– У тебя были все основания сердиться на меня.

Сердиться? Трудно поверить, что моя мама – католичка, ведь сказать, что я сердилась, значит, не сказать ничего. Ярость – вот самое милое и безобидное из тех чувств, с которыми мне пришлось сражаться, чтобы не сойти с ума.

После рождения Тэкери я погрузилась в мрачное отчаяние и такую черную депрессию, что под впечатлением оказалась бы сама Вирджиния Вульф. Частично причиной послужил гормональный сдвиг. Так объяснил доктор и выписал кучу антидепрессантов. Многие женщины после родов впадают в подобное состояние. Виной постоянное недосыпание, резкое изменение образа жизни – превращение в рабыню маленького горластого существа, невозможность отступления и ухода от пожизненной ответственности. Собственно, Бретт прекрасно справился с двумя последними препятствиями; спокойно отступил и с легкостью снял с себя всякую ответственность.

Однако мое депрессивное состояние тысячекратно усилилось предательством Бретта. Спустилась кромешная тьма. Черные тени окончательно поглотили робкие проблески света. Единственное, что мне осталось, – это печаль, разочарование, боль, унижение, одиночество, сознание собственной ненужности и никчемности – полный перечень признаков безнадежно разбитого сердца. Кажется, ничего не упущено. Сколько миллионов раз я корила себя за глупую, неосторожную любовь!

– Да, я сердилась, – спокойно соглашаюсь я. Палец завис над кнопкой отбоя.

– Я поступил плохо и знаю это, – медленно произносит Бретт. – Знаю, что не захочешь слушать, но все-таки скажу, что понимаю: совершил ужасную ошибку. – Он вздыхает, а я молчу. Сказать нечего. – Послушай, я доставил тебе боль. Очень сожалею. Правда. Прости. Я изменился.

Сколько раз я мечтала, что он вернется и произнесет вот эти слова! Он всегда был ненадежным, всегда любил флиртовать, но странным образом эта черта лишь добавляла шарма. Как и папа, Бретт обладал харизмой – необъяснимым, но ясно ощутимым свойством, притягивающим каждого, кто оказывался в зоне облучения. Харизма сделала его хорошим актером, и она же заставляла прощать непростительные оплошности и недостатки. Бретт переходил все границы: забывал о дне рождения, опаздывал на встречи, заигрывал с подругами. Но потом просто смотрел в глаза, отпускал какую-нибудь забавную шутку и мгновенно заставлял чувствовать себя единственной во всем мире. Не знаю, изменял ли он мне с кем-то, кроме Консуэлы Мартин. Не знаю, потому что боялась, да и сейчас боюсь, знать.

– Чего же ты хочешь? – спрашиваю после долгого молчания.

– Хочу, чтобы все было как раньше.

Смешно. Должно быть, он шутит.

– Знаешь, ты непоправимо опоздал. Я давно замужем. Может быть, рассчитывал, что буду ждать твоего возвращения? – Сама слышу обычно не свойственный мне грубый сарказм.

– Да, знаю, что ты замужем, Перл. Но я никогда не переставал тебя любить.

Я издаю почти такой же звук, как респиратор. Неожиданное, шокирующее откровение.

– Скорее всего, тебе просто что-то от меня потребовалось. Так лучше не мудри, а скажи прямо. На пустые разговоры нет времени. – В сознании уже отчетливо звучит сигнал тревоги. Пора спасаться.

– Ничего мне не потребовалось, – отвергает обвинение Бретт. – Всего лишь хотел сказать, что жалею обо всем, что случилось. Вовсе не думал тебя сердить. Если смогу чем-нибудь помочь, дай знать, хорошо? – Я ошеломленно молчу, не в силах произнести ни слова. – Хорошо? – настойчиво повторяет он.

– Хорошо, – невнятно бормочу я и наконец-то нажимаю кнопку окончания связи.

Во второй половине дня отец приходит в себя. На его щеках появляется едва заметный румянец. Респиратор убирают. Точно знаю, что папа на пути к выздоровлению: ворчит на медсестер. Холодный страх отступает в ту минуту, когда он просит попить. Сестры не дают, потому что может снова начаться рвота.

– Пап, мы так волновались, – признаюсь я.

– Да я и сам волновался. – Он слабо улыбается. Возвращается Хизер, а вместе с ней приходит Джоули. Доктора говорят, что отец молодец.

– Похоже, прорвался, – негромко сообщает один из них.

Мир вновь начинает обретать краски.

– Ну вот, теперь тебе лучше, – бесцеремонно подкатывается Джоули. – Достанешь билеты на Майли Сайруса?

– Джоули! – вступаюсь я, пытаясь защитить отца. – Гевин только что перенес инфаркт!

– Что, даже спросить нельзя? – огрызается она.

Такая грубиянка!

– Но он же болен! Дай хотя бы, выздороветь! – Я смотрю на Хизер в надежде на поддержку, но та опускает глаза.

Джоули снова поворачивается к отцу и сладким голосом продолжает:

– Говорят, все уже продано, но ты-то сможешь что-нибудь придумать? Например, раздобыть несколько билетов в ложу?

Папа добродушно улыбается:

– Попробую.

Джоули убивает меня победным взглядом. Все, пора уходить. Делить папу всегда было нелегко, а сейчас – тем более.

– Обещаешь вести себя хорошо? – Я прикасаюсь губами к его небритой щеке. – Главное, не бегай за медсестрами.

– Что, даже за блондинками нельзя? – возмущается папа. Блондинки – вечная тема для шуток. Сама я брюнетка, а потому считаю своим долгом поддерживать игру.

– Даже за блондинками, – строго говорю я. Крепко сжимаю потеплевшую ладонь и направляюсь к двери. – Завтра приду.

– Пока, детка, – хрипло произносит папа с отчетливым североанглийским выговором.

– Пока, пап!

Подъезжая к дому, вижу у ворот толпу репортеров и фотографов. Надо сказать, я с детства привыкла к отсутствию необходимой для нормального существования тайны личной жизни, однако в последнее время интерес к нашей семье заметно угас. Папа давно прекратил выступления, скандалов не случалось, и пресса переключилась на более интересные объекты. Подобно церкви, средства массовой информации появляются в ключевые моменты жизни – тогда, когда речь идет о рождении, браке или смерти. Журнал «Хелло!» первым сфотографировал новорожденного Кейси и наверняка заплатит огромную сумму за право запечатлеть его еще не родившегося брата (или сестру). Корреспонденты появились и во время нашей с Адамом свадьбы, предлагая продать ее за большие деньги, но мы решительно отказались. А вот возле дома папарацци в последний раз караулили в то время, когда папа разводился с Кимберли и женился на Хизер.

Радуясь хорошим новостям, опускаю стекло «мерседеса» и бросаю собакам кость. Сообщаю, что Гевин Сэш перенес инфаркт, но сейчас уже все плохое позади и артист на пути к выздоровлению. Информация воспринимается с благодарностью, даже с восторгом. Одна дама спрашивает, не соглашусь ли я на эксклюзивное интервью и не расскажу ли о пережитых страхах, но я отвечаю отказом. С какой стати делить со всем миром сокровенные чувства? Въезжаю в гараж, закрываю ворота и предоставляю любопытной своре полную свободу действий.

Мой дом всегда моя крепость, а после такого дня, как сегодня, особенно. После жесткого пластикового кресла в палате реанимации широкий мягкий диван с кучей подушек в гостиной кажется еще уютнее, чем обычно. Эта комната – мой земной рай.

Скидываю туфли, удобно устраиваюсь на прохладном шелке диванных подушек и только сейчас понимаю, до какой степени устала и измучилась. Адаму пришлось раньше уйти с работы, чтобы забрать Тэкери из школы, и сейчас оба играют в саду с новой машиной. Ах да, новая, почти настоящая машина! Вряд ли подарок обрадует Адама. Сейчас пять минут отдохну и пойду к ним. Но Тэкери уже успел меня увидеть.

– Мамочка, мама! – Малыш мчится со скоростью и напором идущего на взлет реактивного лайнера и крепко обнимает. – Дедушке уже лучше?

– Немножко лучше, – осторожно отвечаю я. – Надеюсь, он поправится.

Сын понимающе кивает и убегает обратно в сад.

Адаму тоже интересно услышать новости. Он приносит чашку мятного чая и садится рядом, чтобы послушать новый язык, который я только сегодня начала учить, – мудреный язык больниц и докторов. До сих пор имела о нем лишь самое смутное понятие. Непонятные слова типа «ангиопластика», «коронарограмма», «шунтирование» и «эхокардиограмма» с легкостью слетают с языка, словно я всю жизнь занималась медициной.

– А как ты сама? – участливо спрашивает Адам. – Как себя чувствуешь?

– Устала. А в остальном все в порядке. Главное, что папе уже лучше.

– Конечно. – Он массирует мне ступни – я положила ноги к нему на колени – и вдруг смотрит смущенно, словно извиняясь. Моментально понимаю, что последует. – Милая, не возражаешь, если я вернусь на работу?

– Но ведь уже почти шесть, – жалобно напоминаю я. В большинстве семей в это время все вместе обедают, но трудно припомнить, когда Адам приходил домой к обеду. Это единственный недостаток моего мужа: он постоянно работает. Уезжает в офис, когда нет еще и восьми, а возвращается домой не раньше девяти вечера. Шесть дней в неделю, включая субботу. Не будь я так уверена в его безупречной преданности, наверняка решила бы, что у парня роман на стороне.

– Сценарий надо закончить к концу недели. Если не выполню заказ, студия имеет право подать на меня в суд. – Он вздыхает. – Прости, дорогая. Отпустишь? Справишься одна?

Обычно удается справляться, а потому улыбаюсь и киваю, как и положено понимающей жене. Если хочешь покорить Голливуд, ни в коем случае нельзя жалеть ни времени, ни сил. А Адам невероятно честолюбив.

– Но прежде чем уеду… – Он смотрит вопросительно, почти умоляюще. – Может быть, немного поможешь кое-что прояснить? Видишь ли, в моей жизненной истории парень признается девушке в любви. Даже умудряется успешно прорваться сквозь первую базу. Но вот вопрос: удастся ли ему круговая пробежка?

Нет, Адам вовсе не делится секретами своей тайной жизни; я прекрасно понимаю, что речь идет о том самом сценарии, над которым он так упорно трудится.

Муж вообще нередко обращается ко мне за советом. Любит, когда в работе присутствуют женский взгляд и женская интуиция. Почти все сюжеты мы придумываем вместе. Едва поняв, что книжки служат не только для того, чтобы кидаться ими в кошек, я полюбила лихо закрученные сюжеты. И меня всегда увлекало то дело, которым занимается Адам.

– Нет, конечно, – со знанием дела отвечаю я. – Прежде непременно нужна еще одна сцена. Бедняге придется еще немного поухаживать. Девушкам необходима красивая прелюдия, так что не ленись и сочиняй романтическое свидание.

Адам расстраивается:

– Романтическое свидание? А что на нем делают?

Бедный Адам. Наша с ним совместная жизнь не богата примерами подобного рода. Сам он действовал просто и незамысловато: всю дорогу только кино и ужин.

– А что, если он пригласит ее в кино? – следует вопрос.

– Не слишком-то оригинально, – отвечаю я.

Иронии он не замечает.

– Ну, тогда, может быть, ужин?

– Это лучше, но придется чем-нибудь украсить. Что, если они пойдут в педикюрный салон, а потом он сведет ее с ума, целуя каждый пальчик на ногах?

– А что, женщинам это нравится?

– Еще как! Хочешь попробовать? – Я сую ему под нос ноги – разумеется, тщательно ухоженные, с аккуратно накрашенными ногтями, но Адам лишь отмахивается. – А может быть, он подарит ей ковбойскую шляпу и пригласит танцевать? Или устроит пикник на холме Кахуэнга? А как насчет кафе-мороженого?

– О, точно! – Адам радостно улыбается. – Спасибо за отличные идеи. Вернусь до полуночи.

Мимо окна гордо проезжает Тэкери на новой машине.

– Отличная штука, – одобрительно замечает Адам. – Где ты ее нашла?

Ах да, конечно. Машина.

Набираю в грудь побольше воздуха.

– Это ему Бретт прислал.

– Б-Б-Б?.. – Адам снова садится. Заикание немедленно дает себя знать. – И ты позволила?

– До тех пор пока Тэкери не открыл коробку, я не знала, что посылка от Бретта.

– Н-н-но почему же не отослала обратно?

– Потому что Тэкери уже увидел подарок и ни за что не захотел бы расстаться. Как, по-твоему, следовало поступить в этой ситуации?

– Следовало вернуть отправителю. Какие сомнения? И ни в коем случае не благодарить.

– Прости, не смогла, – огрызаюсь я. Голос как-то сам собой срывается. День выдался таким долгим, таким нервным и трудным.

– И что же мы собираемся делать дальше? Напишем благодарственное письмо? – Голос Адама тоже начинает звенеть; он даже не пытается скрыть раздражение и обиду.

– Бретт хочет встретиться с Тэкери, – спокойно сообщаю я. Незачем скрывать неожиданный поворот событий. Лицо Адама темнеет от дурного предчувствия. – Все в порядке, – спешу успокоить я, – разрешения он не получил.

– Так, значит, ты с ним разговаривала? – рычит Адам.

– Да, он мне звонил.

– Звонил?! – Адам взрывается.

– Звонил на работу, в офис. Послушай, постарайся не воспринимать простые поступки так болезненно. Мне его звонки нужны ничуть не больше, чем тебе. И, честно говоря, хотелось бы получить поддержку и даже помощь. Посоветуй, как себя вести. Я не знаю, должны ли мы разрешить ему встретиться с Тэкери или нет. Что ни говори, а Бретт – родной отец.

Адам тяжело вздыхает и в полной безысходности воздевает ладони.

– Кто мой родной отец? – слышится голос Тэкери. Оказывается, малыш вернулся из сада и услышал последние слова.

Муж бросает на меня полный отчаяния взгляд: «Смотри, что ты наделала».

Мальчик зовет Адама папой, и Адам блестяще справляется с ролью, но Тэкери знает, что у него есть и другой папа – где-то далеко. Обманывать ребенка мне не хотелось.

– Твой папа здесь, с тобой, – убежденно заверяю я. – Обними его покрепче, чтобы он не грустил и не скучал.

Малыш с готовностью повисает на Адаме, и тот нежно прижимает сына к груди.

– Обсудим позже, – говорит он уже гораздо спокойнее, – а сейчас, пожалуй, поеду.