Текст книги "Если в сердце живет любовь"
Автор книги: Люси Бродбент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Глава 20
Я знала, что Джесс Уитон пригласил меня в кино только потому, что моим отцом был сам Гевин Сэш. Но как раз в это время на моей физиономии поселились прыщи и принялись размножаться, как бактериологическое оружие, так что в старших классах школы проявлять особую разборчивость в отношении свиданий не приходилось: каждый новый эпизод добавлял ценное очко в негласной, но жесткой борьбе между девочками. Игнорировать очевидный факт не имело смысла, оставалось лишь наложить толстый слой косметики и постараться выглядеть как можно лучше. Джесс был байкером, и после уроков его оставляли еще чаще, чем меня. Однако когда после кино я пригласила его к нам домой, лицо парня осветилось неподдельным благоговением.
– Спасибо за то, что проводил Перл, – приветствовал его папа, встретив на дорожке.
– Не за что, мистер Сэш, – с трудом выдавил Джесс. – Как по-вашему, удобно попросить у вас автограф?
Парни всегда интересовались моим отцом. Ну, а я скоро поняла выгоду и начала использовать любопытство в собственных целях и рассказывать о том, о чем они хотели услышать: о новом папином альбоме, о предстоящем гастрольном туре, о том, что папа предпочитает на завтрак. Сплетни о звездах почему-то не надоедают. В итоге недостатка в свиданиях никогда не ощущалось, но вот только невозможно было понять, нравлюсь ли я хоть немного сама по себе.
Не то чтобы неуверенность останавливала. Скорее, наоборот. К семнадцати годам не осталось ни одного наркотика, который бы я не попробовала, и ни одной тусовки, в которой не приняла бы участия. Был даже период, когда мы с Лиззи занялись… ну, скажем, тем, что газеты стыдливо называют службой эскорта. Мне было безразлично, что и как называется, потому что платили нам не за секс. Суть заключалась в ином. Нас приглашали на самые роскошные вечеринки, какие только знал Лос-Анджелес: кинозвезды, политики, продюсеры и неизменные горы кокаина. Да, невиданные горы кокаина и неслыханные вечеринки. Некоторое время мы просто жили в причудливом мире голливудского Вавилона, а секс составлял неотъемлемую часть этой жизни.
Стоило ли удивляться тому, что однажды я очнулась в реабилитационном центре? В Лос-Анджелесе каждый рано или поздно оказывается в реабилитации. Лиззи, например, попадала трижды. Более того, можно сказать, что если в подростковом возрасте вы не прошли через чистилище, то что-то с вами не в порядке. Меня туда отправила Хизер, она как раз недавно сменила Кимберли на почетном матримониальном посту. Искренне благодарна ей за заботу. Сейчас вспоминаю шесть недель холодной индейки и жуткое ощущение растерянности – да, я потеряла и себя, и смысл жизни. У меня был знаменитый отец, но личность отсутствовала. Я хорошо разбиралась в одежде и туфлях, но понятия не имела, что делать с собственной жизнью.
К счастью, Хизер знала, что делать с моей жизнью, а потому записала на курсы секретарей. Понимаю, что профессия не из самых веселых. Но мне никогда и в голову не приходило, что можно заняться чем-нибудь более ярким и творческим. Просто надо было что-то делать, а не просто бесконечно оставаться дочерью Гевина Сэша.
Да, проблема заключалась именно в этом. Я чувствовала себя постоянной участницей странной, затерявшейся в вечности вечеринки, да еще и с табличкой на груди, оповещавшей всех вокруг, что перед ними дочь Гевина Сэша.
– А, так ты и есть дочка Гевина Сэша! – восклицали совершенно незнакомые люди, как будто были ближайшими друзьями семьи и знали меня с пеленок. Я гордилась папой и любила его. Любила беззаветно, как только дочь может любить отца. Но не умела быть собой.
Курсы секретарей стали первым шагом навстречу душевной, да и жизненной независимости. Хизер далеко не заглядывала: просто хотела отвлечь от наркотиков. Но, выйдя из реабилитационного центра, я придумала себе другую фамилию. То и дело ее меняла, и постепенно добровольная конспирация превратилась в забавное развлечение. Да, у меня имелось несколько неожиданных псевдонимов – на разные случаи жизни. Потом я поставила себе цель печатать со скоростью шестьдесят три слова в минуту и поняла, что достичь совершенства очень-очень трудно. Узнала и то, что Excel – весьма полезная компьютерная программа, наряду с другими, сложными, но интересными. Постепенно мир наполнился новым содержанием, а через год подвернулась должность персонального ассистента Стивена Шо. Возможно, работа не самая захватывающая, но я честно ее заслужила и добилась собственными силами, а потому она и значила для меня больше, чем все наркотики Голливуда, вместе взятые.
Глава 21
Сижу в кабинете гинеколога. Фотографии на стене комнаты ожидания всегда вызывают смех. Сюда я приехала сразу после восстановления ауры. Доктор Гринблат задерживается, и у меня достаточно времени, чтобы по достоинству оценить его вкус в украшении стен. Голливудское помешательство на славе порой приобретает чудовищные формы. Супермаркеты продают ветчину под названием «Здоровая знаменитость», алкогольные магазины вешают таблички типа «Одобрено звездами», химчистки предлагают услуги «в стиле известных актеров». А сейчас мне дают возможность насладиться не совсем обычными фотографиями популярных актрис, подтвержденные их же автографами. Что и говорить, ракурс вызывает недоумение. Можно подумать, нам мало порнографических журналов с изображениями женской промежности, чтобы созерцать подобные снимки в ожидании встречи с врачом-гинекологом. Кстати, доктор Гринблат известен как «ублажитель звезд».
Под кофточкой, ближе к телу, держу длинную тонкую пробирку со спермой Адама. Не верите? Честное слово. Вот как это делается: примерно с час назад супруг отправился в отдельную комнату с заданием собрать собственное семя. Успешно справившись с ответственной процедурой, он благополучно отбыл в свой возлюбленный офис, а я получила результат неустанных трудов, теперь уже аккуратно запечатанный в пробирке. Драгоценный материал необходимо хранить при температуре тела – вот почему пришлось засунуть пробирку под кофточку.
– Приношу извинения за задержку, – любезно произносит медсестра сквозь окошко в стене. – Доктор скоро вас примет.
– Хорошо, я подожду, не волнуйтесь.
В сумке лежит любовный роман, – «Райские кущи».
«Пердита больше не могла жить с чувством вины. Раскаяние угнетало, разрушало. Весь день она думала только о любовнике, а тело неудержимо рвалось ему навстречу. Она понимала, что должна оставить мужа. Выбора не было: или уйти, или убить себя. Боль проникла слишком глубоко».
– Миссис Зисскинд-Сэш? – окликает медсестра. Меня провожают в кабинет, подводят к высокой кушетке, велят снять трусы и выдают бумажную простыню, чтобы прикрыть наготу. Процедура известна: ноги в стремена, попу слегка приподнять. Остальное – дело доктора: он введет содержимое пробирки непосредственно туда, куда сперматозоиды должны бежать наперегонки, расталкивая друг друга локтями. Все происходит очень быстро.
– С сожалением услышал о кончине вашего отца, – говорит доктор, обращаясь к интимным частям моего тела. – Должно быть, испытали настоящий шок.
– Да, пришлось нелегко, – киваю я, глядя в потолок. Раньше беседы в подобных обстоятельствах смущали, но постепенно привыкаешь даже к столь причудливому общению. – Мы все были в шоке.
– Как вам удается справляться с переживаниями?
– Нормально, – автоматически отвечаю я. – Разве что немного эмоции захлестывают.
– Так всегда случается, – мудро изрекает доктор и засовывает холодную металлическую штуку туда, где, на мой взгляд, холодным металлическим штукам вовсе не место. – А в вашей семье эмоций, должно быть, больше, чем у остальных.
– Горе – всегда горе, – замечаю я. Терпеть не могу, когда люди считают нас исключением только потому, что папа был тем, кем был.
– Не уверен, что для вашей сестры все так просто, – возражает доктор, возясь с пробиркой.
– Для Лидии? – Понятия не имела, что доктор Гринблат знает Лидию.
– Я о статье, – лаконично произносит он.
– О какой статье?
– О статье в «Дейли глоб», – поясняет доктор. – Потерпите, сейчас закончу. – С минуту он сосредоточенно молчит, а потом продолжает: – Не знаете? А я думал, уже прочитали. Ну, ребята, вперед! – напутствует он, закончив процедуру. – Сейчас принесу газету. Все равно предстоит двадцать минут спокойствия, как раз и почитаете.
– После внутриматочного оплодотворения, как и после обычного секса, необходимо пролежать неподвижно двадцать минут. – Но только обещайте не проломить ногами крышу. Сперматозоидам не понравится, если вы…
– Что же, черт возьми, она написала? – перебиваю я.
– Лучше почитайте. – Доктор Гринблат выходит, а спустя минуту возвращается с номером «Дейли глоб». Отдает мне газету и закрывает за собой дверь.
«Отец, которого я почти не знала. Эксклюзивное интервью «Дейли глоб»
Все мы любим платиновый диск Гевина Сэша с трогательным названием «Помни меня» – именно он принес певцу мировую славу. Однако для Лидии Сэш, старшей дочери артиста, далеко не все воспоминания оказались теплыми.
«Первые пять лет моей жизни папа притворялся, что меня не существует на свете», – рассказывает тридцатитрехлетняя Лидия. Спустя месяц после смерти отца она впервые дает интервью.
«Я была секретом. Жена и дочь мешали сексуальному имиджу рок-звезды. Поэтому мы с мамой жили в маленьком доме в Англии, в городе Ньюкасл-на-Тайне.
Папа постоянно гастролировал, главным образом в Соединенных Штатах. Первые несколько лет я даже не понимала, что означает слово «отец»».
Когда карьера Сэша окончательно утвердилась, Лидия вместе с матерью переехала в Лос-Анджелес, где певец купил дом и свил семейное гнездо.
«Переезд кажется каким-то жутким потрясением, – рассказывает Лидия. – Почему-то мы с мамой внезапно начали жить с человеком, которого обе едва знали».
Через год родители Лидии расстались. Мать перенесла тяжелое душевное расстройство, а Гевин женился на модели Бонни Бэнкс, которая и вырастила Лидию.
«Переезд в Соединенные Штаты дался маме очень тяжело. Думаю, сказалась долгая разлука с отцом. Когда родители снова встретились, отец был уже очень и очень знаменит. Теперь рядом с мамой оказался другой человек – совсем не тот, которого она помнила», – говорит Лидия.
В настоящее время старшая дочь Гевина Сэша живет в Нью-Йорке и занимается дизайном ювелирных украшений.
«Самым тяжелым детским переживанием стала обида на то, что папа делал вид, будто меня не существует. Часто мне казалось, что он так поступает потому, что стыдится меня.
Сейчас, конечно, я понимаю, что причина заключалась в другом. Но осознание пришло поздно и болезненно».
Карьера Гевина Сэша стремительно взлетела после выхода альбома «Помни меня». В настоящее время артист считается одним из самых успешных музыкантов и композиторов наших дней: диски его разошлись тиражом в 50 миллионов экземпляров. Больше десяти лет певцу пришлось вести упорную борьбу с алкогольной и наркотической зависимостью. Полная победа пришла лишь в 1998 году.
«Я простила отцу наркотики, безумные поступки, долгое отсутствие. Простила даже четыре женитьбы. Если ваш отец – звезда, рано или поздно вы поймете, что все это неизбежно. И все же детская боль и обида сохранились в душе.
Отец все время писал и пел песни о любви и вере, но никогда не понимал, что означали те слова, которые он произносил».
Ах, Лидия, но он же любил тебя! Я едва сдерживаюсь, чтобы не крикнуть это. Пусть по-своему, но любил. Знаю, что папа был далек от совершенства. Знаю и то, что ты пострадала куда серьезнее, чем мы с Эшли, но и отплатила за обиду: так и не позволила забыть, что когда-то он скрывал в Англии семью – жену и дочку. Обвинения звучали при каждой ссоре. Но отец любил нас, своих детей. Так стоило ли выносить на всеобщий суд болезненные подробности?
Сколько бы ни старалась, никак не могу припомнить времени, когда журналы и газеты не писали бы об отце. В большинстве случаев заголовки вызывали лишь смех. Например, мы читали: «Гевин Сэш устраивает вечеринку в «Роксбери»». Нелепость, потому что папа терпеть не мог этот ресторан. Или еще: «Гевин Сэш попал в аварию на мотоцикле» – и это тогда, когда мотоцикл преспокойно отдыхал в мастерской на техобслуживании. Было и такое: «Гевин Сэш в детстве страдал от недостатка родительского внимания». Да, однажды, когда папе было девять лет, бабушка действительно уехала на выходные, а папу оставила у тети Сью.
Как правило, вульгарная ложь служила поводом для шуток. Сам папа обычно говорил, что журналисты – люди особой породы. Профессиональный успех журналиста состоит в том, что в газету, на которой напечатана его фамилия, заворачивают рыбу с картошкой. Но история Лидии, конечно, стоит особняком.
Нам всю жизнь приходилось отбиваться от назойливой прессы, наступавшей на пятки, искажавшей картину нашей жизни и не дававшей покоя просьбами об интервью и фото. Мы неизменно отвечали отказом.
Я сердито сажусь. К черту двадцать минут покоя! Не могу лежать! И о чем только она думала? Хватаю сотовый телефон.
– О чем ты думала, Лидия? – набрасываюсь я на сестру, даже не поздоровавшись.
– А, прочитала интервью в «Глоб»? – Слышно, как сестра затягивается сигаретой.
– Но зачем, Лидия? Неужели так уж необходимо выворачивать душу наизнанку?
– Во всяком случае, разговор с прессой значительно дешевле, чем визиты к психоаналитику, – заявляет Лидия.
– Но ведь отец любил тебя. Правда любил.
– Он любил только себя, и больше никого. Ни тебя, ни меня – только себя.
– Неправда. Слушай, я знаю, что тебе было непросто. На твою долю достались горькие обиды, и все же, когда он перевез вас в Лос-Анджелес, то сделал это потому, что хотел, чтобы вы были рядом. Иначе, зачем было увозить вас из Англии?
– Не «зачем», а «почему». Да просто потому, что мама ему все уши прожужжала. Думаешь, я сама обо всем этом не думала? Еще как думала! И всю жизнь понимала, что ему я не нужна. Никто из нас не нужен. Все мы были для него досадным недоразумением. Поверь, можно было бы рассказать «Глоб» гораздо больше: например, как он довел маму до сумасшествия…
– Он не доводил твою мать до сумасшествия, – возражаю я. Вечный спорный вопрос. Распад начался вскоре после переезда Джоди и Лидии в Лос-Анджелес. Никто толком не знает, что случилось. Папа никогда не любил об этом говорить. По-моему, даже Лидия довольствуется лишь собственными домыслами. Разве кто-нибудь способен проникнуть в секреты брака, кроме двоих посвященных? В итоге Джоди попала в психиатрическую лечебницу, а потом, после развода, вернулась в Англию. По-моему, теперь она находится под постоянным медицинским присмотром.
– Почему ты всегда его оправдываешь? – спрашивает Лидия. – Да и вообще любишь находить объяснения любым неблаговидным поступкам?
Разве?
– Просто не хочу, чтобы тебе было настолько плохо. Пытаюсь хоть немного сгладить разочарование.
– Вряд ли кто-то сможет помочь. Да я и сама уже справилась. Но тебе хотелось узнать, с какой стати я дала это интервью. Отвечаю: надоело видеть и слышать, как все вокруг превозносят до небес несравненного Гевина Сэша.
Не знаю, что сказать в ответ на резкое заявление. И чувствую, что совсем не понимаю Лидию. Печально. Печально, что папы больше нет. Печально, что появилось это интервью. Печально все, что произошло с Джоди. Почему у нас такая странная, болезненно искаженная семья? Неужели мы не в состоянии быть нормальными людьми? Внезапно подступают слезы, механически нажимаю кнопку отбоя.
Стою посреди кабинета без трусов и плачу навзрыд.
– Все в порядке? – спрашивает медсестра. Она, конечно, слышала, что я разговаривала по телефону.
– Как по-вашему, я реву от радости? – ору я в ответ. Одеваюсь, выхожу и извиняюсь. Вовсе не хотела ее обидеть.
Веду машину и ощущаю непривычные удары в груди. Подозреваю, что так бьется сердце. Ссоры безобразны, и обычно мне удается обходиться без открытых столкновений. Странно, что вообще рискнула позвонить Лидии. И все же ссоры наводят на размышления. Да, отец, конечно, был человеком далеко не идеальным, но действительно ли он хотел отречься от Лидии? Мне всегда казалось, что он ее любил. Наверняка хотел загладить прошлое. Неужели все мы совсем ничего для него не значили? Неужели и я мешала его карьере? Предположим, Лидия права. Возможно, я никогда не знала и не понимала отца.
Внезапно происходит землетрясение, и мир мгновенно распадается на части.
– Разумеется, твой отец тебя любил, – уверяет Адам. Я остановила машину под пальмой на бульваре Санта-Моника и позвонила самому близкому человеку, чтобы услышать слова поддержки. Он занят: по голосу понятно, что разговаривать со мной ему некогда.
– Нет, но любил ли он нас по-настоящему? Лидия говорит, что все мы ему только мешали.
– Разумеется, вы ему не мешали, – отвечает Адам, даже не задумываясь.
– Но может быть, все-таки мешали? Может быть…
– Дорогая, не мучь себя. Лучше сходи и купи что-нибудь у Фреда Сегала. Постарайся отвлечься.
– Но мне необходимо знать.
– Слушай, не заводись. Может быть, поговорим потом? Дело в том, что…
Дело в том, что у мужа нет времени. Разумеется, нет времени. У Адама очень напряженный рабочий график. Я прощаюсь.
И все же непонятно, что думать, когда что-то думать необходимо. Хочется заглянуть в свою жизнь и увидеть в глубине колодца не грязь, а чистую воду. Поэтому звоню Эшли.
– Папа действительно был негодяем?
– Не больше, чем все остальные.
– А ты читал интервью в «Глоб»?
– Да. – Эшли вздыхает.
– Зачем Лидия это сделала?
– Понятия не имею.
– Она уверяет, что отец не любил никого из нас. – Почему это так важно для меня? – Но ведь он любил, правда?
Эшли молчит. Молчит долго. Возможно, потому, что он адвокат, а адвокаты всегда выдерживают значительную паузу, чтобы придать словам больший вес. А может быть, потому, что действительно думает.
– Отца всегда было трудно понять, – наконец произносит он.
Это не ответ на мой вопрос.
– Он был сложным человеком, – продолжает Эшли. – Думаю, его часто терзали сомнения. Он был очень честолюбив, но, в то же время, многого боялся.
– Но ведь он нас любил, правда?
– Конечно, – успокаивает Эшли, но почему-то кажется, что брат выбирает те слова, которые мне хочется услышать. – Какая теперь разница? Ведь его больше нет.
– Просто не вынесла бы, если бы узнала, что он нас не любил. – Снова подступают слезы. – А еще я очень по нему скучаю, Эш. Ужасно. – Слезы уже текут по щекам.
– Знаю, – отвечает Эшли. – Мне тоже очень не хватает отца.
Жду какого-то волшебного утешения, но Эшли не знает, что сказать. Спустя пару секунд понимаю, что плакать по телефону глупо.
В десять минут четвертого сворачиваю на Альта-Виста – милую зеленую улицу, где расположена школа Тэкери. Смотрюсь в боковое зеркало. Лицо напоминает произведение абстрактной живописи: большие и маленькие красные пятна служат фоном для черных следов от туши. Навожу порядок и шарю в сумке в поисках пудры. Но что это? У школьных ворот собралась целая толпа журналистов и папарацци. Подъезжаю и попадаю под обстрел фотокамер.
– Можно узнать вашу реакцию на интервью сестры? – налетает один из репортеров.
Внезапно перед капотом появляется телекамера. Фотографы забегают сбоку, со стороны пассажирского сиденья, и заглядывают в кабину. Один уже тянется к ручке двери. К счастью, успеваю нажать кнопку автоматического замка.
– Скажите, что вы чувствуете? – наседает кто-то.
– Не могли бы вы уделить десять минут радиостанции Кей-си-дабл-ю-си? – слышится громкий крик.
Машина в ловушке, а я в панике. Невозможно даже открыть дверь. Как же забрать Тэкери?
– Пожалуйста, освободите дорогу! – прошу через закрытое стекло и истошно сигналю.
Никакой реакции. Хватаю телефон и звоню в школу.
– Меня заблокировали фотографы, прямо у ваших ворот, – лихорадочно сообщаю директору, пытаясь перекричать шум.
– Мы посылали вам эс-эм-эс, пытались предупредить, – отвечает она.
– Может быть, есть какая-нибудь боковая дверь, через которую можно войти?
– Боюсь, что нет. У нас только один вход.
– Значит, придется прорываться, – решаю я. – Кто-нибудь сможет встретить меня на крыльце?
– Конечно, – соглашается директор. – Будем ждать. Ничего не поделаешь. Приходится проявлять смелость и настойчивость. Отпираю дверь машины, с силой толкаю и пытаюсь выбраться. Вспышки камер ослепляют.
– Перл, расскажите о своих отношениях с Лидией.
– А других тайных сестер и братьев у вас нет?
– Скажите, как можно связаться с Джоди Сэш?
– Пожалуйста, пропустите. Прошу вас. Мне необходимо забрать из школы сына, а сказать вам нечего. – Умоляю я напрасно. Толпа подступает, окружает плотным кольцом. Чувствую дыхание разгоряченных людей. Чей-то локоть впивается в бок, и дальше идти нельзя, потому что путь преграждает телекамера. – Не могли бы вы освободить дорогу? – Я повышаю голос.
Толпа слегка расступается, и я иду вперед. Однако на пути оказывается чья-то нога. Спотыкаюсь и падаю носом в асфальт. Больно разбиваю коленку. Теперь перед глазами только ноги, ноги, ноги – в опасной близости к лицу. Черт возьми, а где же сумка? Подавляя страх, поднимаюсь на колени. Вижу сумку – она отлетела в сторону. Толпа наступает. Сквозь ноги дотягиваюсь до сумки, крепко хватаю за ручку и тяну. Пытаюсь встать, но почему-то дышать очень трудно. Воздуха не хватает, кругом только лица. Только вопросы. Только камеры. Только микрофоны.
– Дайте немного воздуха, – шепчу я. Внезапно подступает слабость. Толпа напирает. Господи, до чего же страшно! Лица расплываются, звуки сливаются в сплошной гул. Понимаю, что сейчас меня затопчут насмерть. И вдруг слышу знакомый голос.
– Прочь с дороги, – раздается сердитая команда. В толпе взволнованный ропот.
– Расступитесь, – еще решительнее повторяет человек.
Меня поднимают и на руках несут к крыльцу.
– Это же Бретт Эллис, – комментирует толпа, и камеры начинают щелкать с бешеной скоростью. – Ее бывший муж!
В школьном холле меня кладут на диванчик. Постепенно прихожу в себя. Директриса приносит стакан воды и пластырь, чтобы заклеить разбитую коленку.
– Простите, пожалуйста, – извиняюсь, чувствуя себя виновной в безобразном сборище у ворот. Другие матери, ожидающие детей, смотрят с откровенным любопытством и нескрываемой неприязнью. Я никогда никому не говорю, кто мой отец. Таков принцип, и, едва выйдя из подросткового возраста, я неуклонно ему следую.
– Почему они на вас напали? – интересуется одна из мам. – Вы знамениты?
– Нет, что вы. Просто ограбила банк, – скромно отвечаю я. От стыда хочется провалиться сквозь землю.
Директор тактично уводит нас к себе в кабинет.
– Как себя чувствуешь? – озабоченно спрашивает Бретт.
– Уже почти нормально. – Я изучаю коленку. На вид рана не очень страшная, но зато очень больно. – Вот уж не думала, что буду счастлива тебя видеть. – Я радуюсь избавлению и даже смеюсь. – Не ожидала засады.
Знакомлю Бретта с директором школы. Представляю его как друга и скромно умалчиваю о причастности к рождению Тэкери. Как раз в этот момент в кабинете появляется сын.
– Что с твоей ногой? – спрашивает он, даже не поздоровавшись.
– Просто упала. Ничего страшного.
– Ой, кровь! – восхищенно восклицает малыш и принимается с любопытством рассматривать коленку. – Можно потрогать? – Наконец замечает Бретта. – А, привет. Мы с тобой играли в футбол. Сыграем еще как-нибудь?
– Может, и сыграем, – допускает Бретт, явно довольный, что его узнали и вспомнили. – Только сначала надо придумать, как отсюда выбраться. – Смотрит сквозь жалюзи на толпу репортеров. – Что это они вдруг взбесились?
Рассказываю об интервью Лидии.
– Что ж, остается только сказать ей спасибо. Внимание прессы – как раз то, что тебе нужно больше всего на свете.
– Да уж, ни за что не обошлась бы, – подтверждаю я.
– И о чем только она думала? – Бретт сочувственно вздыхает. – Не переживай, шум скоро утихнет. Скандалы быстро рассасываются. Но вот как доставить вас обоих домой в целостности и сохранности? – Он снова смотрит на воинственное сборище. – А с обратной стороны никак нельзя выйти? – спрашивает у директрисы, взяв на себя командование спасательной операцией.
– Нет. К сожалению, у нас только парадный вход. А дверь с другой стороны ведет на игровую площадку, – качает она головой.
– А за площадкой что?
– Площадка окружена сплошным забором, а за забором расположен частный сад и дом.
– Можно посмотреть? – просит Бретт. Оба уходят.
– Мамочка, а почему мы не едем домой?
– Сейчас поедем, солнышко. Вот только Бретта подождем.
– А кто такой Бретт? – Малыш явно растерян, и я понимаю, что он до сих пор не знает, как зовут «футбольного дядю».
– Это тот человек, который с тобой играл. – Тоже смотрю в щели жалюзи. Толпа стала еще больше. Прорваться практически невозможно, особенно вместе с Тэкери.
Бретт возвращается с готовым планом отступления, и я с радостью возлагаю на него ответственность. Ощущать заботу необыкновенно приятно. План заключается в следующем: машину предстоит оставить возле школы, а когда толпа рассосется, мне ее пригонит школьный сантехник. Мы втроем перелезем через забор, пройдем по соседскому саду и окажемся на параллельной улице. Хозяева дома согласились помочь и уже вызвали такси, которое приедет через несколько минут.
В детстве подобные эскапады приходилось совершать вместе с папой. Не раз случались ситуации, выпутываться из которых предстояло самыми причудливыми способами. Теперь эти веселые приключения ушли в далекое прошлое.
Забор за школой оказывается не меньше двенадцати футов в высоту. К тому же доски сплошь покрыты колючими зарослями бугенвиллеи. Мы с Тэкери с опаской задираем головы.
– Разве здесь можно перелезть? – возмущаюсь я. Бретт явно сошел с ума. – За кого ты меня принимаешь – за супермена в женском обличье?
– Ты мне доверяешь? – Он неуверенно улыбается.
– Еще чего! – решительно заявляю я и почему-то не могу удержаться от смеха.
– Вот увидишь, операция пройдет успешно, – успокаивает Бретт и исчезает. Возвращается через несколько минут, сжимая в руках конец длинной лестницы – второй конец держит слегка обескураженный сантехник. Лестницу приставляют к забору, а бугенвиллею прикрывают плотной тряпкой, чтобы не так кололась. Из соседнего сада доносятся голоса.
Бретт залезает на лестницу, смотрит вниз и благодарит любезных соседей:
– Больше вам спасибо. Извините, что доставили столько хлопот.
– Рады помочь, – отвечает мужской голос.
– Мамочка, что мы делаем? – спрашивает Тэкери.
– Кажется, играем в солдат, – объясняю я. – Прокладываем новый путь.
– Как интересно! – Мальчик в восторге.
– Ну что, сможешь перелезть? – серьезно обращается к нему Бретт.
– Конечно, смогу. – Тэкери надувается, стараясь выглядеть больше и взрослее.
Он отважно карабкается по лестнице, а Бретт поднимается следом, чтобы подстраховать. Наконец, малыш уже наверху. Спуститься помогает добрый сосед. Теперь моя очередь. Проклинаю короткую узкую юбку и лезу.
– Не смей подглядывать, – сурово приказываю Бретту: он и меня тоже страхует.
– Избави Боже, – клянется он и озорно улыбается.
– Чрезвычайно вам признательна. – Оборачиваюсь напоследок и благодарю директрису и нескольких мам: все они собрались, чтобы подержать лестницу. Что и говорить, подобное зрелище увидишь не каждый день.
И вот, наконец, сидим втроем в такси и благополучно едем в Бель-Эйр. Тэкери устроился у меня на коленях, потому что детского кресла не нашлось. Путь открыт, вокруг не заметно ни одного фотографа. Чувство свободы пьянит, сознание счастливого избавления кружит голову. Живо обсуждаем, как толпа репортеров караулит мою машину, и весело смеемся.
– Представляю, как у этих нахалов вытянутся физиономии, когда за руль сядет сантехник, – хихикаю я.
– Мы победили, – торжественно объявляет Бретт. – Только подумай, как они там стоят и чешут затылки.
Тэкери опускает стекло и выглядывает, с удовольствием подставляя лицо теплому ветру. И вдруг меня осеняет.
– А что ты делал около школы? – с подозрением спрашиваю я.
Бретт заметно теряется и, кажется, даже смущается.
– Хочешь услышать правду?
– Только правду, и ничего, кроме правды.
– Не считай меня маньяком-преследователем, но иногда прихожу и смотрю, как ты забираешь Тэкери из школы. Мне нравится наблюдать за ним… – Бретт на секунду замолкает, – и за тобой.
Почему-то становится слегка не по себе. Вот уж точно, маньяк-преследователь. Просто стоит и следит за нами? Да как он смеет?! Кто дал право?
Сейчас приеду домой и первым делом позвоню в полицию. Думаю о том, что именно следует сказать, и вдруг замечаю, как Бретт смотрит на Тэкери. Кажется, ему действительно интересно.
– Мне нравится видеть его счастливое личико, – продолжает он. – Нравится смотреть, как малыш выскакивает, прижимая к груди рисунки и чемоданчик для завтрака. А ты кажешься такой спокойной, уверенной, довольной. И очень-очень красивой. Материнство тебе идет.
Напоминаю себе, что лесть следует пропускать мимо ушей.
Такси мчится по бульвару Сансет, мимо Пинк-Пэлис – особняка, знаменитого бассейном в форме сердца. Когда-то он принадлежал Джейн Мэнсфилд. Высокая живая изгородь сияет изумрудной зеленью, особенно яркой на фоне розовых стен.
– Смотри-ка, какой хитрый номер. – Бретт показывает на номерной знак идущей впереди машины. На нем написано: «2FKNFST» – «Слишком быстро, черт возьми».
– Не понимаю, – серьезно признаюсь я.
– «2FKNFST» означает «Too fucking fast» («Слишком быстро, черт возьми»), – поясняет Бретт.
– Да нет, я говорю, что не понимаю тебя, а не знак. Когда Тэкери родился, ты и ухом не повел. Что же случилось сейчас?
– Был дураком, – признается Бретт с непроницаемым видом. Он сидит боком, спиной к двери – так удобнее смотреть на нас. – Понимаю, что не имею права надеяться на возвращение в вашу жизнь, и все-таки…
– Тсс! – Прикладываю палец к губам. Нельзя. Подобные разговоры не для ушей Тэкери.
Такси сворачивает на Стоун-Кэньон-роуд с изящными живыми изгородями и ажурными решетками. Руководствуясь подробными указаниями, водитель везет нас сквозь лабиринт элегантных особняков и аккуратно подстриженных лужаек. И вдруг вместо собственных электронных ворот вижу толпу фотографов и репортеров. Можно было предположить, что они и сюда доберутся. О Господи! Неужели покоя не будет больше никогда?
– Остановитесь! Быстрее! Поворачивайте обратно! – кричу я таксисту. – Придется сначала отвезти тебя, – говорю Бретту, вне себя от волнения. – Нельзя позволить папарацци сфотографировать нас вместе возле моего дома. Адам с ума сойдет. Кстати, а где твоя машина? – В суматохе даже в голову не пришло, что его машина тоже осталась где-то недалеко от школы.
– Я приехал на мотоцикле. Завтра заберу, – невозмутимо отвечает Бретт. Называет водителю адрес, и машина едет в новом направлении.
