Текст книги "Если в сердце живет любовь"
Автор книги: Люси Бродбент
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
* * *
– Мам, хочу в туалет, – сообщает Тэкери, едва такси останавливается.
– Может быть, потерпишь? – жалобно прошу я. Страшно не хочется заходить в квартиру.
– Пойдем ко мне, – тут же услужливо предлагает Бретт.
– Нет-нет, спасибо, все в порядке. Тэкери немного подождет.
– Я не могу ждать.
– Можешь.
– Нет, не могу. Очень хочу.
– Иди на травку.
– Ты сама говорила, что на травку писают только собаки.
– Хватит спорить, – смеется Бретт. – Поднимайтесь наверх. Обещаю, что не укушу.
Обреченно вздыхаю, и все мы идем по лестнице на второй этаж, чего делать, разумеется, не следует. Бретт возится с замком, а я тем временем собираюсь с духом. Совсем не хочется встречаться с очередной «твинки» и восторгаться ее вкусом в обстановке квартиры. Не хочется считать зарубки на столбике кровати, созерцать фотографии подруг, восхищаться бесконечными победами. Зачем мне все это?
Квартира оказалась почти пустой: женская рука в ней определенно не чувствовалась. Посреди гостиной – диван без покрывала, возле окна – заваленный бумагами стол, по углам – стопки книг (книжный шкаф отсутствует), пара гитар, телевизор и старый потертый ковер на полу. Дверь в спальню открыта. Видна неубранная постель без изголовья, на полу валяется одежда.
Должна признаться, что видимое отсутствие «твинки» порадовало. Подумать только, что пришлось бы вести непринужденную беседу… однако вид квартиры меня неожиданно поразил, и мне трудно сдержать любопытство. Получив главную роль в третьем боевике, Бретт купил дом на Голливудских холмах – огромный особняк по немыслимой цене. Это произошло уже после нашего расставания, но я прекрасно помню, как читала о его коллекции машин, о дорогой экстравагантной мебели, о любви к роскоши. Журнал «Хелло!» как-то поместил огромную, во весь разворот, фотографию: Бретт Эллис возле собственного бассейна. Мистер Совершенство в обтягивающих белых плавках. Не хватало лишь пузыря изо рта, как в комиксах: «Девушки, смотрите, что у меня есть». Помню, как в ярости выдирала страницы и швыряла их в стену (судя по всему, психотерапевту не удалось окончательно снять проблему). Но смысл в том, что Бретт купался в богатстве. Так что же произошло? Куда все улетучилось?
В этот момент замечаю фотографии. Их много. На столе, на самом почетном месте, в красивой рамочке стоит наша свадебная фотография. Сама я давным-давно собрала все ненужные снимки в одну коробку и закинула на чердак, в дальний угол. Вот уж где не ожидала увидеть их снова! Я выгляжу очень счастливой и красивой, а платье от Веры Вонг почти скрывает будущего Тэкери. Бретт обнимает меня и радостно улыбается в объектив. Мы только что поклялись «любить друг друга и в радости, и в горе». Оказывается, все это было шуткой.
Рядом, тоже в рамке, стоит фотография Тэкери, вырезанная из журнала. Помню, как в прошлом году папа поехал с нами на пикник. Один ловкий папарацци подобрался почти вплотную. Папу Бретт отрезал, а сияющий Тэкери в панаме просто чудесен. На стене красуется большой черно-белый снимок. На нем мы с Тэкери сосредоточенно направляемся из школы к машине. Бретт, должно быть, снимал сам, телеобъективом. Как странно, что я ни разу его не заметила.
Пока Бретт отводит Тэкери в туалет, я стою неподвижно и ошеломленно рассматриваю фотографию.
– Хорошо получилось, правда? – спрашивает Бретт, возвращаясь. Лишившись дара речи, молча киваю. – Удивлена?
– Еще бы.
– Я же сказал, что не переставал тебя любить, – нежно произносит Бретт. – Мы созданы друг для друга, как половинки одной души.
Хочется спросить, откуда же в таком случае взялся повод для развода. Как случилось, что он оказался в постели с Консуэлой, почему не вернулся ко мне? Хотелось закричать, но я всего лишь стояла неподвижно и молчала. Почему-то вспомнился фильм «Тупой и еще тупее», причем я играю сразу обе роли. Наконец возвращается Тэкери и заявляет, что проголодался.
– Давай-ка посмотрим, что у нас в холодильнике. Любишь хот-доги? – спрашивает Бретт и берет малыша за руку.
– Да! – радостно вопит Тэкери. – Хот-доги! Хот-доги!
– Можно ему дать? – Бретт вопросительно смотрит на меня.
– Нет, спасибо, – отказываюсь я. – Нам пора. Все это так неловко. Пойдем, Тэкери.
– Но я же голоден, – не сдается сын.
– Поешь дома.
– Ну, хотя бы один хот-дог?
– Хорошо, только один. Возьмем с собой в такси. Оба исчезают в кухне. Слышно, как включается микроволновка.
– А можно посмотреть, что по телевизору? – спрашивает Тэкери.
– Нет! – кричу я, но Бретт говорит «да». – Нам пора, – настаиваю я.
К сожалению, Тэкери не так-то легко сбить с пути. Парень отлично знает, чего хочет. Находит пульт и устраивается на диване.
– Все, мы уходим. – Уже ясно, что все усилия напрасны. С таким же успехом можно бороться с приливом. Бретт достает из холодильника бутылку белого вина и наполняет бокалы.
– Подожди минутку, – уговаривает он. – У тебя выдался нелегкий день. Присядь и отдохни хотя бы несколько минут. Как твое колено? – Убирает со стола бумаги и придвигает мне стул.
Нельзя уступать. Адам придет в бешенство, если узнает.
В открытое окно залетает легкий, свежий ветерок. Белые шторы надуваются, как паруса в океане. Возле дома растет дерево, сплошь покрытое мелкими бело-розовыми цветами, и поэтому кажется, что окно открывается в сад. На улице лают друг на друга две собаки, а таксист курит, ожидая нас.
– Ощущение, будто ты живешь на дереве, – говорю я и смотрю сквозь листву.
– И мне тоже так кажется, – радуется Бретт. – И даже птичье гнездо есть. Смотри. – Он показывает в глубину кроны, где ветки причудливо переплетаются. – Видишь, вон там сидит хозяйка.
Среди листьев блестят крохотные черные глазки. За нами настороженно наблюдает маленькая птичка.
– Тэкери, посмотри, какое гнездышко.
Бесполезно: сын увлечен телевизором.
– Мы побудем совсем немножко, – предупреждаю я, обращаясь к его затылку, но ответа не слышу. С удовольствием пью вино. Оно оказывается ледяным и мгновенно успокаивает. Бретт садится рядом.
– Спасибо, – благодарю я. – Вино очень кстати. Иногда кажется, что я – это не я. После смерти папы…
– Чувствуешь себя потерянной?
– Да.
Бретту всегда удавалось каким-то непостижимым образом читать мои мысли.
– Твой отец тебя обожал. Знаешь об этом? Откуда ему известно, что именно эти слова мне сейчас жизненно необходимы?
– Разве? А вот Лидия так не считает.
– Если начнешь сомневаться, доведешь себя до сумасшествия. – Бретт смотрит внимательно и с любовью, совсем как раньше.
– Но почему же Лидия говорит, что отец ее никогда не любил? Ведь это не так, правда? Ты его хорошо знал.
– Возможно, Гевин просто не сразу осознал, что в жизни главное. – Бретт улыбается, и я понимаю истинное значение его слов. – Могу сказать, что накануне нашей свадьбы он недвусмысленно проявил любовь к тебе.
– Правда?
– Да. – Бретт смущенно усмехается. – Отозвал меня в сторону и предупредил, что если разобью тебе сердце, буду иметь дело с ним. Пригрозил, что оторвет яйца.
Мы смеемся. Папа всегда выражался прямо.
– Расскажи мне о нем.
– О папе?
– Да, расскажи, каким он был, – все, что вспомнишь.
– Тебе действительно интересно? – Конечно.
Странно, но вдруг понимаю, что в последние недели мечтаю только об этом. Так хочется поговорить об отце. Хочется воскресить в душе пережитое, погрузиться в воспоминания. Рассказывать можно бесконечно. О том, как он сидел возле меня всю ночь, когда я отключилась, впервые попробовав героин. О том, как летом, когда мне нечем было себя занять, устроил на работу в свой гастрольный тур. Как гордился татуировкой с моим именем.
– Неужели можно сказать, что такой отец не любил свою дочь? – спрашивает Бретт, очевидно, желая подвести итоги.
Но я еще не наговорилась. Губы продолжают двигаться, слова стремительно вылетают, и остановить их невозможно. Воспоминания несутся наперегонки. Вот папа просит меня стать его подружкой на его же свадьбе – тогда он женился на Кимберли (понимаю, что решение необычное, но папа любил во всем устанавливать собственные правила). Вот он болеет корью и развлекается тем, что вяжет моей кукле свитер. Вот плачет, когда вместе со мной смотрит гениальный фильм «Унесенные ветром».
Рассказываю, рассказываю и рассказываю, но переживания не иссякают. Кажется, весь последний месяц душа томилась взаперти, а теперь двери внезапно открылись и чувства хлынули на свободу. Что делать с Хизер, которая собирается продать папину игрушечную железную дорогу? Как случилось, что мачеха оказалась настолько черствой? Что мне делать, если не могу больше ходить в папин дом, но и не ходить тоже не могу? И так далее, без конца.
Бретт выслушивает каждую историю от слова до слова. Процесс увлекает и затягивает – настолько, что мы оба искренне удивляемся, когда приходит таксист и спрашивает, помнят ли пассажиры о его существовании. Мы оба смеемся, потому что забыли обо всем на свете.
– Потом вызовем другое такси, – говорит Бретт. Достает из кармана бумажку в пятьдесят долларов и показывает на диван, где крепко спит Тэкери. Кажется, приключения немного утомили героя.
Бретт приносит из холодильника еще одну бутылку вина. Неужели первая уже закончилась? Совсем забыла, что разговаривать с ним всегда было легко и приятно. Да и просто сидеть рядом хорошо. Легкий ветерок, прохладное вино, ровное дыхание Тэкери. Чувствую, как в душе наконец-то освободилась туго сжатая пружина.
– Постоянно говорю только о себе. Я, я, я.
Бретт смеется. Когда-то у нас была общая шутка о людях, которых интересует только собственная персона. В Лос-Анджелесе таких суперэгоистов немало. «Я, я, я» – твердили мы, передразнивая кое-кого из знакомых.
– Ну, а обо мне особенно и рассказывать нечего, – с улыбкой замечает Бретт.
– Но почему ты живешь здесь, в этой квартире? Куда делся дом?
– Продал, – беспечно отвечает он. – Дом мне не нужен. Слишком велик для одинокого мужчины.
– А как же Консуэла? – бесцеремонно интересуюсь и слышу в собственном голосе кокетливые нотки. Кажется, наши с Тэкери фотографии и скромное убранство сделали свое дело: уверенности заметно прибавилось. А привычный гнев куда-то испарился.
– Оказалась пустым местом. Я просто заблуждался. – Бретт задумчиво смотрит в бокал. – Видишь ли, трудно объяснить, но когда пришел успех, со мной что-то случилось. Как будто потерялся. Тебе знакомо это чувство? – Он внимательно смотрит на меня, и я понимающе улыбаюсь. – Поверил в собственную невероятную исключительность. Этакая великая кинозвезда, которой все позволено: можно делать что хочешь, трахать кого заблагорассудится, говорить первое, что придет в голову. Был просто отвратителен, и сам это понимаю. – Он проводит ладонью по темным волосам и неподвижно смотрит в окно. – Нормальные жизненные правила словно перестали распространяться на мою персону. Родители пытались что-то объяснить, но я и слушать не хотел. Помнишь, они так и не приехали на нашу свадьбу?
Мрачно киваю. Еще бы не помнить: было жутко обидно.
– Тогда я не мог тебе сказать, но мы всерьез поссорились. Мама с папой заявили, что я не похож на того сына, которого они вырастили. Требовали, чтобы одумался и начал вести себя так, как положено взрослому человеку. Куда там! – Он медленно пьет вино. Где-то далеко слышится полицейская сирена. – Разве дурака можно переубедить?
Он долго молчит, а сирена приближается.
– А когда получил «Золотой глобус», стало совсем плохо.
Не может быть. Он же всегда мечтал о наградах.
– Правда, – подтверждает Бретт, заметив в моем взгляде недоверие. – Когда получаешь такой приз, роли начинают сыпаться без счета, а гонорары взлетают выше всех разумных пределов. Со всем этим грузом приходится как-то жить, да и соответствовать необходимо. Человеческая сущность оказывается предметом обсуждения каждого встречного и поперечного. Вот так и началась настоящая паранойя.
Он снова замолкает. Сидит, медленно сгибая и разгибая пальцы, и смотрит на свои руки.
– Сначала все говорят тебе, какой ты великий. Менеджеры, журналисты, продюсеры, режиссеры, поклонники. Даже Стивен. Начинает работать страшная машина, построенная специально, чтобы убедить несчастного в собственной исключительности. Постепенно начинаешь верить. А спустя некоторое время уже не сомневаешься, что и сам Бог тебе не судья. – В голосе слышатся сердитые нотки. – А был я самовлюбленным болваном, и больше никем. Все эти девчонки, которые пачками виснут на шее. Знаешь, что до Консуэлы были и другие?
В сердце вонзается нож, но я стоически молчу. Думаю, что знаю и всегда знала, но не хотела верить.
– Лгать незачем, – продолжает Бретт. – Все они ровным счетом ничего не значили. Но и остановиться было невозможно: безумный, безумный мир кружил и вертел в нелепом водовороте. Дошло до того, что я подкатывался даже к твоей подруге Белле. Она тебе призналась?
Снова мрачно киваю. Дело было на вечеринке. Народу собралось полно, и я потеряла обоих – и Бретта, и Беллу. Потом Адам рассказал, что видел, как Бретт испытывал на ней свои чары, но получил отставку. Я всегда оправдывала Бретта и говорила себе, что он просто выпил лишнего.
– Совсем перестал себя контролировать. Теперь, конечно, очень-очень стыдно. Превратился в чудовище. Ведь поначалу был совсем не таким, правда? – Он смотрит так, словно умоляет подтвердить, но я молчу.
– Звездная машина без конца закручивает гайки, – продолжает Бретт. – Чем больше славы на тебя сваливается, тем безжалостнее все вокруг выдавливают прибыль. Рабочий график становится невыносимым, груз, который приходится тащить, тяжелеет день ото дня… рецензии, сценарии, сроки, ночные съемки, дневные съемки, звонки в четыре утра… – Он с трудом сдерживает раздражение. – В итоге оказывается, что у тебя зачем-то три юриста и десять машин, а обслуживающего персонала больше, чем в Белом доме. От постоянного перенапряжения пропал сон. Несколько месяцев не удавалось заснуть. – Он снова берет бокал, руки заметно дрожат. – Как-то само собой получилось, что начал регулярно принимать снотворное. Мысль о передозировке даже в голову не приходила. Но ловушка в том, что чем больше таблеток принимаешь, тем больше их требуется. И вот настала ночь, когда уже не соображал, сколько снотворного проглотил. Да, вот так просто и глупо. Следующее, что помню, – это больничная палата, где оказался после процедур. Повезло: ассистент вовремя меня обнаружил.
Бретт неподвижно, с болью смотрит на цветущее дерево. В комнате тихо, только слышно, как мирно посапывает Тэкери. Моя рука незаметно преодолевает разделяющее нас расстояние и оказывается в его ладони. Бретт крепко ее сжимает. Как это случилось? Теперь мы сидим, держась за руки.
– В госпитале было время подумать о собственной жизни. Ни единого друга у меня не было, потому что не заслужил дружбы. Когда-то настоящим другом была ты, но как я с тобой обошелся?
Бретт опускает глаза и смотрит на мою руку. Да, он говорит искренне. В глубине души я не раз спрашивала себя, не поспешила ли с замужеством. Может быть, надо было подождать еще немного, и он бы вернулся? Кажется, так оно и есть: произошла ошибка.
Солнце уже садится, и небо окрашивается в цвета мороженого: розовый, кремовый, малиновый. Люди возвращаются с работы, озабоченно спешат домой. Интересно, кто их ждет? Найдется ли в этом городе еще кто-нибудь, чья жизнь запуталась столь же безнадежно, как наша? Посторонние всегда выглядят так, словно у них все в порядке, но на самом деле никому не удается избежать трудностей и даже драм. У каждого свои проблемы, свои сложности.
Наконец Бретт выпускает мою руку и трет глаза, как будто хочет взглянуть на мир по-новому.
– Ну а теперь, наконец, удалось кое-что изменить, говорит он почти жизнерадостно и разливает по бокалам остатки вина. – Продал дом. Все равно одному там делать нечего. Избавился от машин. Жизнь сразу стала гораздо проще и лучше. – Он на мгновение задумывается. – Все эти дикие излишества совсем ни к чему. Персидские ковры, часы «Ролекс»… представляешь, у меня их набралось пятьдесят штук. Только подумай: пятьдесят! – Он усмехается. – И это при том, что надеть можно только одни. Просто неприлично. А ведь главное в жизни – это люди. Только люди имеют значение. Сейчас даже не слишком важно, доведется ли сниматься снова или нет.
– Правда? – Последнему утверждению трудно поверить. Бретт всегда упорно работал, чтобы попасть на вершину и получить безраздельное право выбирать лучшие роли.
– Абсолютная правда, – просто подтверждает он. – Знаю, что был ужасным отцом. Знаю, что непросто вернуться в чью-то жизнь, и все же очень хочу загладить вину перед Тэкери. Знаешь, я просто влюбился в нашего парнишку.
Дружно оборачиваемся и смотрим на Тэкери: сын устроился поудобнее и теперь лежит на спине, свесив с дивана ногу.
– Если честно, то хочу добиться прощения. – Бретт переводит взгляд на меня и говорит почти шепотом. Глаза зовут. Гладит по руке, и я чувствую, как заряжаюсь. Да, простое движение творит чудеса и рождает странные, неизвестно откуда прилетевшие мысли. «Поцелуй», – шепчет кто-то.
– Но это невозможно, – отвечаю в пространство и отвожу взгляд. – Да и вообще нам пора. Можешь вызвать такси? – Встаю и чувствую, как кружится голова. Неужели выпила лишнего? Или все дело в Бретте?
– Я тебя обидел? – спрашивает он и вскакивает.
– Нет. Просто то, о чем ты говоришь, невыполнимо, – отвечаю я.
– Да, конечно, – тихо соглашается он. – Понимаю.
– Я замужем за Адамом и не могу вернуться к тебе. Это было бы нечестно.
– Знаю, – еще тише произносит Бретт. – Прости. Не стоило ничего говорить.
– Да, не стоило, – раздраженно подтверждаю я.
Но он кладет руку на плечо, другой рукой касается щеки, и способность сопротивляться окончательно улетучивается. Умная женщина сейчас повернулась бы и ушла, но я почему-то продолжаю стоять, ощущая тепло ладони, нежность прикосновения, близость когда-то любимого человека.
– Совсем забыл, до чего ты красива, – восхищенно шепчет Бретт. – Добрая, верная, честная: все это я знаю. Ты всегда была такой. Но еще и восхитительно красивая.
Смотрю в глубокие глаза и не могу пошевелиться: ноги примерзли к полу. Сейчас на лице Бретта такое же выражение, какое было в день свадьбы, а в глазах читаются преданность, забота, желание. Да, действительно лучше поскорее уйти. Вопрос лишь в том, как поставить одну ногу перед другой в направлении двери, а потом поменять ноги местами. Не так уж и трудно. Но теперь Бретт держит мое лицо в ладонях, и сердце трепещет, как не трепетало уже много лет. «Пора, – напоминаю себе. – Двигайся к выходу». Но он легко целует в шею, и дыхание останавливается. Нет, невозможно. Недопустимо. Прошло немало времени, все чувства давным-давно улетучились.
– Как по-твоему, у меня есть шанс? – шепчет он.
– Нет, – едва слышно отвечаю я. Но руки почему-то обвиваются вокруг его шеи. «Не делай этого!» – предупреждаю себя, но прижимаюсь всем телом и – о, ужас! – чувствую, что поступила правильно. Драма сегодняшнего дня растаяла в воздухе, тоска по отцу притупилась. Удивительно, но в объятиях Бретта прошлое перестало существовать.
– Люблю тебя. Всегда любил, – говорит он и целует жадно, смело.
Сдаюсь. Уступаю напору и захлестнувшей волне страсти и желания. Ладонь ложится на грудь и ласкает, лишая остатков здравого смысла. Вторая ладонь проникает под юбку. Но все это время внутренний голос не устает повторять: «Остановись. Остановись. Остановись!»
– Нет, нельзя, – наконец произношу я и вырываюсь. Даже направляюсь к двери. Но Бретт крепко держит за руку.
– Пойдем со мной, – искушает он. – Там можно уединиться. – И ведет в спальню.
– Бретт, нельзя, не могу, – отказываюсь я, но мы оба прекрасно понимаем, что это неправда.
Глава 22
Когда я впервые увидела Бретта, он стоял на улице и кричал на девушку. Дело было возле клуба «Йогатопия» в Брентвуде. Я только что закончила занятия и с ковриком в одной руке и бутылкой воды в другой направлялась к припаркованной неподалеку машине. И разумеется, не могла не заметить, что на тротуаре парень кричит на девушку. Парень был высоким и симпатичным, но некрасиво кричал.
– Ты хоть понимаешь, что натворила? – орал он во весь голос на несчастную «твинки» и отчаянно размахивал руками. – Испортила все, все и даже не задумалась! Бессердечная сука!
Я бы, конечно, прошла мимо и не обратила внимания на скандал, но краем глаза заметила лицо блондинки: оно выражало неподдельный ужас.
– Только не бей, – взмолилась она, и не напрасно: парень выглядел слишком воинственно и определенно не владел собой.
Любой прохожий на моем месте поступил бы точно так же.
– Если хотя бы тронете пальцем, немедленно вызову полицию, – храбро пригрозила я.
Реплика подействовала. Парень внезапно замолчал и изумленно обернулся, да так резко, что случайно задел бутылку с водой. Бутылка отлетела в сторону. Стало страшно, что теперь гнев перекинется на меня.
Но шумный незнакомец уже немного угомонился.
– Все в порядке. Думаю, обойдемся без крайностей, – заверил он. – Вы просто не поняли, в чем дело.
– Прекрасно поняла, – сурово отрезала я. – Никто не давал права бить женщин. Вам придется научиться держать себя в руках. Кстати, сквернословить на улицах тоже нельзя.
Я собиралась пройти мимо, но заметила, что нарушитель спокойствия улыбается. И блондинка тоже.
– Мы всего лишь играли сцену. Ну, можно сказать, репетировали. – Молодой человек показал на табличку на соседнем здании: «Театральная школа Джека Манделла, Вечерние классы». – Нас всех отправили на улицу и впускают по очереди, парами… но мне жаль, что так вышло с водой. Позволите купить другую бутылку?
От растерянности и неловкости я почти утратила дар речи. До чего же глупо! Конечно, театральная школа. Всем прекрасно известно, что она расположена именно здесь. А сейчас уже стало понятно, что и другие пары репетируют ту же самую сцену. Да, опозорилась, ничего не скажешь.
– Вон там, через дорогу, кафе. Пойдемте, попробуем компенсировать утрату.
– Нет-нет, не беспокойтесь, все в порядке, – пыталась отказаться я. Однако настойчивый незнакомец не сдавался.
– Пожалуйста, – уже почти умолял он. – Иначе придется весь вечер бороться с угрызениями совести. – Сразу было заметно, что убеждать начинающий актер умеет. Глаза сияли искренним энтузиазмом и неподдельным дружелюбием. И я согласилась. – А вы храбро бросились на защиту, – заметил он, когда мы переходили улицу. Красивый парень, ничего не скажешь. – Всегда так уверенно ставите на место хулиганов?
– Занятие опасное, но кто-то должен это делать, – сказала я, и он рассмеялся так, что всем вокруг сразу захотелось присоединиться.
В кафе в это время проходили поэтические чтения. Стоя в очереди, мы оказались невольными участниками события. Выступал гений из Англии. Сказал, что его фамилия Беловски, и начал читать стихотворение о том, как провалился в кружку с пивом и плавал там на кукурузных хлопьях. Гений был ужасно смешным, и мы снова начали хохотать.
– Здорово, – похвалил мой спутник, когда Беловски замолчал и все начали хлопать. – Люблю стихи.
– И я тоже, – призналась я.
Он пристально посмотрел мне в лицо, как будто хотел запомнить.
– Может быть, возьмем кофе, немного посидим и послушаем?
Вообще-то я не привыкла пить кофе с молодыми людьми с улицы – в буквальном смысле. Но этот человек казался по-настоящему привлекательным. И не только внешне, хотя его смело можно было назвать очень красивым. Он излучал спокойную уверенность и надежность. С ним было интересно, весело, беззаботно. Да и речь шла всего лишь о кофе, а забавный поэт уже начал читать следующее стихотворение.
– А как же ваши занятия? – шепотом осведомилась я.
– Подождут, – невозмутимо ответил он. Купил два капуччино и бутылку воды. – Пойдемте вон туда. – Взглядом показал на свободный столик. – Здесь тоже есть чему поучиться. Да, кстати, мы же до сих пор не познакомились. Меня зовут Бретт Эллис. Безработный актер. Готов трудиться за еду. – Бретт широко улыбнулся слишком крупным для худого лица ртом и протянул руку.
– Перл Джава, – представилась я и пожала широкую теплую ладонь. Псевдоним, возможно, оказался слишком прозрачным: именно это слово первым пришло мне в голову, потому что было написано на кофейной чашке. Впрочем, новый знакомый не заметил странного совпадения.
Свою настоящую фамилию я произнесла только через полгода. Бретт оказался первым, в ком можно было не сомневаться: он полюбил меня исключительно за меня.
