Текст книги "Виттория Аккоромбона"

Автор книги: Людвиг Тик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

– Ну, и он нашелся? Не правда ли, госпожа Урсула?

– Конечно, – ответила она, – и это как раз ваш глупый племянник. Я хорошо видела, как Виттория тогда вязала разноцветный мяч, а ваш Камилло пришел после обеда и принес ей какую-то тряпку, или бумагу, или записку, они сунули ее в мяч и при этом смеялись, как будто сделали что-то особенное. А это был пакт, по которому они отписывали себя водяным, потому что речь шла все об Аполлоне, Нептуне и прочей нечисти. Они ушли, а домовой, белый кобольд с красными глазами, послал вслед своего кролика с белой шкуркой. И вот этот кролик приветливо и набожно спрашивает: – «Вы теперь идете?» – «Да! – кричит шаловливая Виттория. – Сейчас!» – И бросает мяч с завернутым в него пактом прямо в бушующую воду. Вода не заставляет повторять дважды и сразу заглатывает мяч в свою пасть. Теперь они должны прыгать вслед за ним, но Виттория, которой все-таки стало жаль уходить, повернула назад. Камилло тоже повернул, но злые духи природы не отпускают его. Вы же сами видели, старый, почтенный человек, и доказали мне это, как черти поставили ему синий знак на спине, он выглядел как черная ежевика или черно-красная тутовая ягода. Подобным образом метят красным камнем овец и баранов, чтобы на общем пастбище или при продаже земли видеть, кому они принадлежат. А теперь он снова добровольно объявился в их компании. Вот так и обстоит дело. Только я боюсь, что и мою девочку заберут, хоть она и здесь, в Риме, на твердой почве, ведь вельзевулы и оттуда могут пробраться в Тибр. Ибо она так много плакала и причитала, по крайней мере в последние дни, и ее мать не меньше. Они еще так ужасно ссорились. Ну, теперь вы все поняли, верно?

– Безусловно, – ответил Винченцо, священник, – я благодарю вас за столь обстоятельный доклад, сам Гвиччиардини {84}не мог бы отчитаться лучше.

Зайдя в комнату прислуги по какому-то делу, мать увидела пастора и пригласила его к обеденному столу, где уже находились Виттория и Капорале.

Было решено навести справки о Камилло, и пастор с благодарностью удалился, ибо не предполагал такого приветливого приема от людей, чье положение в свете считал высоким, а мать еще дала ему в дорогу подарок.

Оставшись вдвоем с Капорале, Юлия сказала своему старому другу:

– Как я рада, что эта неукротимая, наконец, позволит обуздать себя. Я действительно недостаточно знала ее, ибо не верила, что дерзкие, противоестественные представления могут завести ее так далеко. Завтра я нанесу визит кардиналу Монтальто, и мы обсудим с ним условия брачного контракта. Надеюсь, в нашу семью придут мир и покой, и мы заживем счастливо.

– Но, – заметил Капорале, – пара ли такой жених вашей одухотворенной дочери?

– Так должно было закончиться, – ответила она.

– Если только это не начало гораздо худших осложнений, – промолвил старик.

– Все гораздо легче перенести, чем круговерть, в которой мы теперь оказались, когда в любой момент может разразиться беда, – воскликнула мать. – Нужно обуздать обстоятельства и предотвратить неожиданные удары судьбы, а повседневность все расставит по своим местам, для супруга же Виттория станет источником духовных сил, и он станет настоящим мужчиной. Между тем незаметно пролетит бурная молодость, и жизнь введет их в нужное русло, в котором и следует двигаться, если не хочешь разрушить или уничтожить самого себя.

Когда Капорале вышел, он встретил во дворе Витторию, кормившую голубей.

– Вы выходите замуж? И за Перетти? – спросил он. – Вы же хотели быть счастливой?

– Пойдемте в наш садик, – ответила она. – За эти несколько дней вы стали нам так близки, что я доверяю вам, как старшему брату.

Они вошли в гущу деревьев, приятно шумевших над ними листвой.

– Что значит быть счастливым? – начала она. – Я с каждым днем убеждаюсь в том, что счастье – всего лишь глупая детская сказка, и все, что находится по ту сторону ее, не стоит даже усилий, ради чего можно было бы наклониться, если оно лежит у наших ног. Я буду запряжена, как вол, в ярмо повседневной обыденности и буду тянуть воз упорядоченной скуки, как и все остальные люди.

– А то, что вы говорили о Фарнезе, – снова спросил дон Чезаре, – неужели это было всерьез? Не скрою, я был напуган вашими словами.

Она испытующе посмотрела на него и ответила:

– А если я вам прямо скажу, что говорила серьезно, – чего бояться? Буду ли я продана таким образом или как-то иначе – все равно рано или поздно я буду продана и конец будет один и тот же. Кто из вас сумеет понять, если даже мать отворачивается от меня, все величие, чистоту и благородство невинной девушки? В делах, в уходе за мужем, детьми все уже давно забыли о том, как это свято. Отречение от этой святыни должно стать нашим призванием, все так говорят, но я никогда этому не верила: если жестокая нужда заставила однажды склониться самых смелых, как мне пришлось сделать сейчас, то немножко больше или немножко меньше унижения – не столь уж важно. Я опустошена, уничтожена, так должно было случиться, я выполняю свое так называемое предназначение, на моем языке это именуется: ничтожность.

– И снова вы пугаете меня, – промолвил Капорале.

– Как меня – жизнь, – ответила она с горечью, – только теперь я впервые разглядела этот змеиный клубок, это скопище гадов трезвым взглядом. Мне хочется плакать, а я смеюсь, как вы видите.

Капорале вздрогнул при звуках громкого судорожного смеха.

– Не удивляйтесь, – продолжила она будто в бреду, с лихорадочно горящими глазами, – для смеха гораздо больше причин, чем для слез. Я никогда еще не видела свою мать в таком состоянии, никогда не боялась ее, никогда не отворачивалась от нее в глубине души. Неужели и самый благородный человек в гневе, в отчаянии становится таким безобразным? Зачем вытаскивать из возмущенной пучины самое отвратительное? Что это – проявление духа? Или нечто другое?.. Тут можно сойти с ума… Я чувствовала: ярость матери отбушует и уйдет. Возможно, она прокляла бы меня, чтобы потом, когда все-таки произойдет несчастье, как Пилат, умыть руки {85}. Теперь все утряслось. Я стану супругой маленького Перетти, потому что не хочу еще раз вызвать подобные страсти. Понимаю, что жертвую собой; наверное, это моя судьба. Но если я ослушаюсь матери, представьте себе, как гадко будет у меня на душе, какой низкой я буду себе казаться тогда. И знаем ли мы вообще свою душу?.. Будьте счастливы, мой друг, ибо с этой минуты вы являетесь им для меня больше, чем когда-либо.

Капорале покачал головой. В таком трагическом свете жизнь еще не представала перед ним. Сколько неожиданных признаний он выслушал в последнее время от матери, дочери и кардинала Фарнезе.

ГЛАВА ПЯТАЯ

К губернатору, могущественному Буонкомпано, граф Пеполи легко получил доступ, и ему был оказан дружеский прием. Письменная рекомендация княгини Маргариты Пармской заставила губернатора, человека утонченного, обойтись с незаурядным посетителем совсем иначе, чем с большинством визитеров. Похищение уважаемого человека из магистрата привлекло огромное внимание, так что само правительство было заинтересовано в том, чтобы подобное злодеяние не осталось безнаказанным, а жертву освободили. Таким образом, графу дали разрешение поговорить с глазу на глаз и без помех с заключенным Асканио и узнать у него о возможности спасения старика.

Асканио, бледный, худощавый человек, был крайне удивлен визитом знатного вельможи. Когда он услышал приветствие, которое Пеполи передал ему от казненного Страды, он испугался, но пришел в еще больший испуг, когда узнал, о каком деле пойдет речь и что разговор будет о старом Белутти и его освобождении. Заключенный заломил руки и громко и жалобно разрыдался.

– Я вижу, – воскликнул он, – что погиб; никто уже не усомнится, что я фальшивомонетчик, и теперь меня втянут в новый процесс. Вы уже назвали губернатору мое имя, следствие будут продолжать, не обойдется и без пыток, и в конце концов меня повесят самым позорным образом. О, боги, почему человеку не дают жить просто и честно? Я был бы так счастлив и доволен в кругу самых близких друзей.

Граф попытался успокоить его и расположить к себе. Дружелюбие Пеполи, его любезность растопили враждебность узника и смягчили его.

– Мне хочется вам верить, – сказал он наконец. – Я доверяю вам свою судьбу. Если вы легкомысленны или лицемерны – я пропал, в этом нет сомнения, но если достаточно умны, то останетесь честным со мной, ведь ваша участь, если продадите меня, тоже будет незавидна, потому что вы – чужак на территории, куда отваживаетесь ступить.

Граф назвал ему свое имя, положение, сказал, что он богат и не пожалеет денег на доброе дело.

– Я надеюсь, – заявил Асканио, – что вы вознаградите меня, но необходимо выполнить одно условие.

– Какое условие?

– Губернатору следует отпустить меня, он должен подписать приказ о моем освобождении, но при этом необходимо сохранить тайну. Если вы сможете устроить это, я надеюсь, что сумею добиться освобождения вашего родственника.

Граф пришел в замешательство.

– Предупреждаю вас, – воскликнул Асканио, – если мое условие не будет выполнено, мы прекратим любые разговоры об этом раз и навсегда. Но даже если вы добьетесь моего освобождения и я выйду из тюрьмы, то и тогда моя жизнь все еще будет в опасности.

– А кто положится, – спросил граф, – кто даст мне гарантию, что вы не сбежите, как только окажетесь на свободе, и все мои усилия не пропадут даром?

– Не знаю, – ответил заключенный, – почему я доверяю вам больше, чем другим людям. Но если вы дадите честное слово освободить меня, то можете пока оставить меня здесь в тюрьме и выпустите только тогда, когда исполнится все, что я сказал. Если вернетесь целым и невредимым, выполните свое обещание, и мы расстанемся довольные друг другом.

Граф вернулся к губернатору, напомнил ему, как много преступников уже было освобождено из милости, как благодаря этому раскаявшемуся грешнику можно сделать что-то хорошее: он предлагает свои услуги в случае, если его пощадят, и обещает не иметь ничего общего ни с одной из банд. Многих людей гонит в банду не склонность, а нужда, а что касается этого бедняги, то можно, пожалуй, один раз и отступить от закона.

Буонкомпано, как благородный и умный человек, согласился выполнить просьбу Пеполи, потому что сам лучше всех знал нужды своего отечества. Он понимал, что многие преступники – это всего лишь марионетки в руках больших людей, которые беспорядками и смутой ослабляют авторитет Римского государства и стремятся разрушить его. Итак, он вручил графу подписанный документ о помиловании, пожелав ему всяческого успеха.

Когда Пеполи вернулся в тюрьму, арестованный запечатывал письмо при помощи воска и шифра, вырезанного из дерева. Пленник очень обрадовался, увидев документ о помиловании.

– Вы – человек чести, – сказал он, – каких, наверное, очень мало в наше время, я обязан вам жизнью, свободой и скорым возвращением к жене и детям. Это больше, чем жизнь. Вы хотите еще и одарить меня, чтобы я смог встать на ноги. Вы увидите, что доверились достойному человеку. Но как бы ни были дороги вам честь, жизнь и совесть, действуйте только по моему указанию и не доверяйте нашей тайны ни одному смертному. Разрешите мне пожать вашу графскую руку в залог нашего соглашения. Это свершилось.

– А теперь возьмите, – продолжил он, – это послание, но не показывайте его никому, иначе я сочту вас вероломным клятвоотступником, которому не дорога ни своя, ни чужая жизнь. Внутри вы не найдете ничего, ни одного написанного слова, кроме шифра, совершенно непонятного вам. Этот немой листок без подписи вы отдадите там, куда указывает второй, маленький, лист. Он тоже не подписан. Пообещайте мне торжественно не открывать и этот листок прежде, чем окажетесь за воротами Рима. Никто не должен знать, что у вас при себе. Надеюсь, все пройдет благополучно, а я останусь здесь и буду ждать вас; как только вы вернетесь, вы отпустите меня на свободу. Видите, – я доверяю вам больше, чем вы мне, ибо если дело не удастся, вы можете вернуть мое помилование губернатору. Но я надеюсь и знаю, что мы оба гораздо выше того, чтобы плести такие мелкие интриги.

– Пожалуй, это так, – взволнованно промолвил граф, – поэтому возьмите и сохраните ваше помилование, пусть оно останется у вас, если вдруг мне не посчастливится. Сейчас я вернусь к губернатору, чтобы объяснить ему все и убедить его открыть вам ворота в случае, если со мной что-то случится.

Пленник напутствовал его напоследок:

– Назначенный за похищенного человека выкуп огромен – ни один князь его не сумеет заплатить. Все это сделано только для того, чтобы выиграть время и запутать военных и судейских, чтобы они не усердствовали, как старик Белутти. Кроме того, преступники хотели познакомиться с посредниками и в крайнем случае расправиться с пленником самым ужасным образом.

Вошел надзиратель, чтобы снять пока с заключенного цепи по приказу губернатора, и граф покинул город. Оказавшись за его пределами, Пеполи открыл предназначенный для него листок и увидел, что тот адресует его в Субиако к некоему аптекарю Томазо. Было удивительно, что его послали туда, где произошло преступление. Убедившись, что запомнил имя мужчины, граф тщательно уничтожил записку, чтобы ни сопровождавший его слуга, ни кто-нибудь еще не смог прочитать листок. В деревне недалеко от города он оставил своего провожатого и пошел пешком в маленькое селение. В ответ на свой вопрос он услышал, что человек, которого он искал, содержит маленькую аптечную лавку у самого входа в деревню. Граф вошел туда, огляделся и попросил хозяина лавки поговорить с ним наедине в комнате. Томазо отвел гостя в кабинет, где Пеполи передал ему листок без подписи. Разглядев печать, аптекарь догадался, от кого явился граф, сломав ее, заметно побледнел, когда увидел шифр. Прочитав послание, он сразу же сжег записку на огне свечи, стоявшей здесь, сел и написал другую, предусмотрительно прикрывая ее рукой. Потом запечатал листок, и сказал графу:

– Идите вниз по этой дороге, справа на маленькой площади увидите большой белый дом, над дверью будет изображение мадонны; перед домом – каменный порог из трех ступеней, вы не ошибетесь. Постучите в дверь, вам откроет маленький худощавый человечек; тихо шепните ему: «Семфорас», – и он скажет вам, что делать дальше. Если же дверь откроет служанка, ждите молча, пока не выйдет тот, кто вам нужен.

Смущенный и задумчивый граф направился по переулку. Когда он приблизился к описанному дому, то услышал крики стражников. Большой, сильный, широкоплечий офицер и его стражники вели в тюрьму преступника. Граф постучал в дом, дверь открылась, и тощий костлявый человечек вышел ему навстречу, бледный, с опущенными глазами, и спросил тонким голосом, чего он хочет. Граф Пеполи склонился к его уху и прошептал таинственное слово, доверенное ему:

– Ах, это другое дело, раз вы знаете пароль! – сказал коротышка, поклонился и посмотрел ему в лицо, приветливо улыбаясь. Потом он проводил незнакомца с поклонами вверх по лестнице, открыл дверь и ввел графа в совершенно пустую комнату.

– Подождите минутку, – прошептал коротышка, закрывая дверь снаружи. Граф зашагал взад-вперед по комнате. Окна располагались так высоко, что невозможно было выглянуть на улицу, отчего помещение казалось почти тюрьмой. Только два кресла стояли здесь да еще был виден закрытый стенной шкаф, больше никакой мебели не было.

Граф Пеполи все больше раздражался от долгого ожидания. Он прислушивался у двери, ведущей на лестницу, но ничего не слышал. Посетитель начал беспокоиться: ему показалось вполне возможным, что заговорщики, так тесно связанные друг с другом, могли и его захватить, если опасаются, что он знает о них больше, чем нужно для их безопасности. Пеполи стал стучать в дверь, та была крепко заперта, и не было никакой возможности ее открыть. Пока он размышлял, что делать, чья-то рука хлопнула его по плечу. Он оглянулся и увидел высокого мужчину – того самого офицера, которого только что встретил на улице. Тот, вероятно, тихо вошел через потайную дверь, не замеченную графом.

– Что вы хотите от меня, дорогой друг? – спросил великан недовольно. Пеполи молча протянул ему листок аптекаря. Капитан отошел в сторону, развернул послание, рассмотрел его хмуро и разорвал бумагу на мелкие клочки. Затем великан Антонио – так звали этого капитана – принялся молча ходить по гулкому залу и, казалось, с трудом сдерживал гнев.

– Ваше имя, положение, где вы живете? – спросил он, одновременно отпирая стенной шкаф. Граф ответил на вопросы. Порывшись среди многочисленных исписанных книг, в которых оказалось множество имен в алфавитном порядке, жандарм выбрал одну, открыл и стал читать.

– Я не нахожу, – заявил он через некоторое время, – ваше имя в списках наших союзников, добрый глупый Томазо лучше бы не посылал вас сюда. Расскажите мне о вашем деле, зачем вы разыскали нас?

Граф выполнил просьбу. Тот слушал его с растущим раздражением.

– Да, – сказал он между тем, – старика Белутти все еще держат в плену, и по праву. Если бы таких было больше и если бы их поощряли, братству давно пришел бы конец. – Когда он услышал о казненном Страде, то стал еще более нетерпелив. – Ничтожество! Это он послал вас к лицемерному Асканио? А тот имел наглость прислать вас сюда! Мы достаточно искусно запрятали хитреца в Энгельсбург, откуда он наверняка отправился бы на галеры. Но Асканио умен и использует вашу заботу о старом негодяе, чтобы выйти на свободу.

Офицер захлопнул книгу и довольно долго ходил по залу взад и вперед, заложив руки за спину. Вдруг, подойдя к графу, он грубо заявил:

– А что если я задержу вас здесь? Вы хоть и не так много знаете, но все же достаточно, чтобы выдать меня и моего доброго кума-аптекаря. Это было бы лучше всего. Для хитрого, много знающего Асканио надежнее было бы остаться в тюрьме.

Граф, не теряя самообладания, еще раз обстоятельно объяснил свои намерения, высказал пожелание хорошо заплатить за освобождение пленного и предупредил, что было бы непростительной жестокостью задержать его самого или убить. Такая жестокость совершенно бессмысленна. Его родственники в Болонье, судьи в Риме, более того, кардиналы, губернатор, а пожалуй, и сам папа возбудили бы тщательное расследование, ибо выдающиеся люди страны, такие как княгиня Маргарита Пармская, сочувствуют ему и его делу: да и поскольку, как известно, к этим тайным союзам принадлежат господа и даже князья, то и сам граф может быть наказан ими за это преступление. В Энгельсбурге Асканио также ждет его возвращения. Он, конечно, не станет молчать в случае, если его защитник не вернется, и поскольку у него в руках все нити, он нанесет своим бывшим соратникам самый большой удар, так как при таких обстоятельствах губернатор вряд ли отпустит его из тюрьмы.

– А вы умный мужичок, граф, – промолвил Антонио, – так же хорошо владеете собой, как и наш брат. Да и в ваших доводах есть толк. Проклятый Асканио знает слишком много, и какими бы умными мы себе ни казались, он все же гораздо умнее. Учтите, если я вас отпущу и если вы проболтаетесь хоть одному смертному о том, что здесь узнали, то не проживете и часа; впрочем, ваша просьба слишком важна, а дело слишком запутанно; но я один не могу ничего решить, не имею права взять это на себя. Есть только одно средство. Приходите во время полнолуния сюда снова с вашим Асканио, тогда соберется большой совет. А до тех пор забудьте, что видели меня и кума.

Граф отправился в обратный путь, размышляя об удивительных вещах в этом мире: несколько дней назад он был принят кардиналами и знатными дамами, а теперь оказался в зависимости от этого подлого человека, который, как большую милость, дал ему возможность свободно уйти.

Тем временем мать Аккоромбони обсуждала со старым кардиналом Монтальто предстоящий брак его племянника со своей дочерью Витторией. Старик любовался величественной фигурой еще красивой матроны, выражением умных глаз, благородной и степенной осанкой. У него сложилось хорошее мнение о нраве и характере женщины, умеющей преподнести себя с достоинством. Донна Юлия видела кардинала только при исполнении духовных обязанностей, он избегал близкого общения с людьми; но она понимала его умный взгляд и знала от своего умершего супруга, как последовательно, осмотрительно и настойчиво вел себя кардинал во всех жизненных делах.

После первых вежливых приветствий матрона сказала:

– Ваше преосвященство, одно из самых счастливых событий в моей жизни – вступить в родство с таким честным, истинно добродетельным человеком, как вы. Не сочтите это за лесть, я говорю правду; при всех обстоятельствах я предпочла бы подобный союз моей дочери всем предложениям самых богатых, знатных и самых старинных фамилий.

– Я верю вам, достойнейшая, – ответил кардинал. – Ваш высокий ум, ваше благородство известны всем. Достойно похвалы также решение ваше и вашей дочери, потому что вы обе хорошо знаете, что своему приемному сыну я не могу передать больших богатств, сокровищ или земель, ибо я всегда избегал тех кривых путей, которыми добывается богатство. Но вы получите хорошо обставленный дом с большим садом, а также приличный, даже значительный, годовой доход, вам не грозит нужда. Если дом, в котором вы станете хозяйкой, не будет принадлежать к самым блестящим, то любой сочтет его, по меньшей мере, приличным и зажиточным. Вы будете вращаться в обществе, держать слуг; мебель, украшения дома подобраны со вкусом, хотя и недорогие, и если вы еще присоедините свое состояние с доходами, то будете освобождены от всех жизненных забот и можете оказывать гостеприимство друзьям. Я бы и сам мог, пожалуй, найти для своего племянника невесту из известной аристократической семьи, которая охотно приняла бы его, но убежден, что он зачах бы в таком окружении. Моя семья была одной из беднейших во всей области, мои родные всю жизнь трудились в поте лица, и как ни заботились родители, работавшие на земле о моем будущем, они не смогли сделать для меня и самого малого. Как и мой благочестивый друг и покровитель, блаженный Пий V, я был в свои ранние годы нищим, жил благодеяниями других, а те, в свою очередь, были почти такими же страждущими, как и я. Поверьте мне, благородная женщина, в нищете, где мы можем рассчитывать только на помощь и участие Бога, открывается святость, сладкое причастие, о котором богатые понятия не имеют. На этом пути я научился не поклоняться богатству, хотя не стоит и пренебрегать им, и ни одному льстивому слову не позволил сорваться со своих уст: в Венеции, Испании и моей родной Джозефии всегда оставался верен себе и своим убеждениям. Моего опыта вы, конечно, не могли иметь, но во всяком случае вы тоже не искали покровительства знатных и не преклоняли колени перед богачами. Вы сильны и крепки, мужественны и благородны, и это главным образом побудило меня так быстро дать согласие, хотя мой племянник, строго говоря, еще слишком молод и незрел для роли супруга. Однако я наблюдал, как скоро его испортило общение с молодыми вельможами, их распущенность. Я люблю это дитя и готов сделать всё для него, поэтому передаю этот слабый и податливый характер вашему мудрому управлению, чтобы вы сделали его мужчиной, чтобы он научился отличать справедливость от беззакония, правду от лжи.

– Задача нелегкая, – возразила матрона. – Но чтобы решить ее и для блага моей дочери тоже, необходимо, чтобы вы помогли мне устранить одно препятствие с помощью средств, которые, несомненно, есть в вашем распоряжении.

Она рассказала ему о дикой, почти животной страсти молодого Луиджи Орсини, о его угрозах, из-за которых никто из близких не чувствует себя в безопасности.

Кардинал погрузился в глубокие размышления.

– Эта мерзость, – промолвил он затем, – настоящий червь, подтачивающий наше государство, яд, уже с давних пор отравляющий все его жизненные артерии. Нам не хватает Дракона {86}, у которого было бы достаточно сил и авторитета, чтобы осуществить свои кровавые вердикты. Только подобным образом можно что-нибудь изменить. Святой отец слишком слаб, слишком миролюбив, чересчур гуманен, даже в самом гнусном убийце видит своего брата. Но он забывает, что одно прощенное убийство влечет за собой десять новых. Однако будьте спокойны, в данном случае моя святейшая обязанность предотвратить угрожающее вам зло, и я этого добьюсь. Обещаю вам определенно, что дерзкий юнец больше никогда не переступит вашего порога и не обидит вас ни в обществе, ни на улице, ни в церкви, если не хочет обречь себя на изгнание. На это папа даст мне согласие, хотя мы и не близкие друзья: задета и его честь, и моя. По этому делу он издаст строжайшие указы и передаст их своему сыну, губернатору, тому я тоже нанесу визит уже сегодня. Потом я поговорю со старшим кузеном этого молодого сорванца, с герцогом Паоло Джордано, достойным уважения Браччиано, моим другом. Перед ним трепещут все эти вертопрахи. Они не отважатся выступить против него, а он до сих пор был моим личным другом. Так что не беспокойтесь.

– Вы упомянули, почтенный, – продолжила донна, – мое состояние. Для вдовы оно, пожалуй, и значительно, но все-таки едва достаточно, ведь я должна помогать сыновьям, они не обеспечены. И, увы, скоро я могу потерять и это немногое.

Она вкратце рассказала о своем деле, что оно уже было решено в ее пользу, но недавно, чтобы помучить ее и, может быть, навредить дочери, один могущественный человек, имя которого она не хочет назвать, сумел так запутать его, что адвокаты робко отступили, а партия противника близка к победе.

– Я, пожалуй, смогу угадать, – сказал Монтальто, – кого вы имеете в виду; будьте спокойны, я сам возьмусь за это дело, и мои добродетельные коллеги Фердинанд Медичи и Борромео помогут мне. Тот, кого вы не хотите называть, никогда больше не отважится выступить против вас открыто и, таким образом, адвокаты и судьи сумеют довести дело до конца.

Донна Юлия встала, схватила руку кардинала, пылко поцеловала ее, оросив горючими слезами.

– О, теперь, теперь, – всхлипывала она, – самая большая милость, самая большая жертва, которую вы должны принести, чтобы предотвратить беду, ибо она загонит меня в могилу, если вы не услышите мою просьбу, мою мольбу, – жизнь моего несчастного сына!

Монтальто, внимательно выслушав историю заблудшего юноши, ответил:

– И эту вашу просьбу я исполню вопреки своим принципам и убеждениям. Папа и губернатор пойдут мне навстречу, ибо впервые в жизни я требую подобное. Но если Марчелло снова попадется, связавшись с дурным обществом, то не забудьте мои слова: для него мои уста будут закрыты печатью.

Собеседники расстались, преисполненные величайшего уважения друг к другу. Вернувшись домой, Юлия увидела кардинала Фарнезе, сидящего рядом с ее дочерью. Он, по обыкновению, вел с Витторией разговоры льстиво, нежно, доверительно. Мать заметила, как необыкновенно хороша сегодня дочь – рядом с этим умным и аристократичным государственным мужем. Виттория воспользовалась возможностью удалиться в свою комнату, и когда они остались одни, Фарнезе сказал самым дружелюбным тоном:

– Где вы были до сих пор, почтенная подруга?

– У кардинала Монтальто, – ответила та.

– Что вы хотите от этого ханжи? – воскликнул, громко смеясь, Фарнезе. – Жалкий сонный осел из Марки, на устах которого всё еще пословицы тамошних пастухов и возчиков, достойный любимец фанатичного Пия V, имеющего такое же нищенское происхождение, как и он. Почему вы унизили себя до таких друзей, отвернувшись от лучшего общества, к какому привыкли?

– Умерьте свой пыл, почтеннейший, – ответила Юлия холодно, – мы только что договорились: его племянник теперь обручен с моей дочерью.

У кардинала слова застыли на губах, он побелел как мел. Фарнезе, в труднейших ситуациях не терявший самообладания, сейчас буквально онемел. Спустя минуту он с трудом выдавил из себя:

– Так? И вы считаете, что умно поступили? Прекрасно сработано! Захватить желторотого птенца в свои силки и позволить ему снимать сливки!

Он вскочил, затопал ногами и заскрежетал зубами.

– Я думал, – начал он снова, – вы, как трезвомыслящая, опытная женщина, взвесив все, оцените мои предложения, но нет, вы такая же гогочущая гусыня, как и все остальные болтливые мещанки.

Не пытаясь скрыть своей ярости, он покинул дом.