Текст книги "Виттория Аккоромбона"
Автор книги: Людвиг Тик
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)
Казалось, в Риме и католическом государстве стал потихоньку налаживаться мир, но неожиданно возникло новое бедствие, гораздо худшее, чем все предыдущие. Оно коснулось в первую очередь простого народа. Разразился голод, такой страшный, какого не могли припомнить. Нищета превращает человека в животное. А уж чего ждать от обезумевшей толпы, нельзя себе и представить: любое ограничение своих прав она воспринимает как жестокое наказание, любой новый закон – как проявление произвола власти.
Ужас нищеты и голода сжали страну в своих тисках. Воровство, грабежи и убийства средь бела дня у всех на глазах стали повседневностью. Власть была бессильна. Оружие теперь решало любой спор и вершило суд.
Бандиты большими группами свободно разгуливали по городу. Знать платила им, нуждаясь в защите. Всякий раз, когда кардинал Фарнезе выезжал в карете или верхом по делу или с визитом, его сопровождала охрана из целой армии вооруженных головорезов, чей вид наводил такой страх, что все встречные в ужасе бежали прочь. Между разными группировками бандитов время от времени происходили стычки на улицах города, после них оставались десятки трупов.
Старый папа был в отчаянии, видя, что бесчинства возрастают с каждым днем. Он чувствовал, что силы покидают его, что конец близок. Проливая горькие слезы, он понимал, что все попытки остановить это несчастье и предотвратить отчаяние народа напрасны. Папа обращался за советом ко всем трезвомыслящим людям в своем окружении, у сильных просил помощи. Всё было напрасно: любые предлагаемые меры были слишком слабы. Бандами руководили графы и бароны, обедневшие дворяне присоединялись к ним. Оплачиваемое убийство стало почетным ремеслом. Преступления разбойников, поддерживаемых знатью, становились с каждым днем всё более дерзкими и жестокими.
Буонкомпано, губернатор Рима, пытался помочь своему достойному отцу и дать ему совет:
– Поверьте мне, корень зла в городе, а не за его пределами. Банды связаны между собой. Бедные римляне умирают голодной смертью, а преступники обогащаются за их счет. Разбойники рыскают у самых ворот Рима и отнимают у крестьян всё, что те везут в город: муку, зерно, овощи. Потом продают всё это на рынках через своих людей по баснословным ценам. Народ это знает, но обвиняет не их, а слабую власть. Помощи ждать неоткуда, мы должны начать действовать сурово, даже жестоко, если нет другой возможности. Надо любой ценой выманить бандитов из их убежищ – дворцов знати и расправиться с ними.
Отец был согласен с доводами сына. Они послали за главой римских стражников, баригеллом {119}Бозелой. Ему было строго-настрого приказано: собрать всех стражников, завербовать новых и вооружить их; хватать всех встречающихся в городе бандитов, а тех, кто прячется во дворцах, вытаскивать силой – отмена папой закона о неприкосновенности жилища допускала такую возможность.
Главарь одной из банд – Пикколомини – вместе со своими подопечными вынужден был капитулировать, и, вернувшись к себе во Флоренцию, он распустил наемников и пообещал вести себя спокойно. Шли переговоры и с другими предводителями.
Приказание было исполнено в точности. Горожане наконец вздохнули с облегчением: угроза голода миновала. Власть поверила в свои силы, стала смелее по отношению к бандитам, время от времени появлявшимся в Риме.
При разграблении некоего дома двое преступников были пойманы, другие укрылись во дворце Раймунда Орсини, надеясь найти здесь пристанище. Осмелевший баригелл, уполномоченный строгим приказом губернатора и папы, попытался ворваться со своими стражниками в дом и требовал выдачи беглецов. Графа не было дома – он отправился на прогулку с друзьями. Слуги отказывались выдавать бандитов, ссылаясь на неприкосновенность жилища. Начальник стражи не отступал, утверждая, что этот закон давно отменен и ни один человек не может сопротивляться блюстителю порядка. Во время этого спора вернулся с прогулки граф Раймунд с друзьями. Молодой человек, кузен Луиджи, обладал более уравновешенным характером, чем последний, но был так же тщеславен и высокомерен, как он, и, гордясь своим высоким происхождением, не мог стерпеть обиду и посягательства на свои права. Он возмутился, увидев главу стражников около своего дома, но, сделав над собой усилие, вежливо справился о цели визита. Баригелл ответил, что требует выдачи бандитов согласно высочайшему приказу.
– Синьор, я удивлен вашей дерзостью, – воскликнул граф Раймунд, – вы, наверное, забыли, кому принадлежит этот дворец и кто я такой? Как вы смеете нарушать мое законное право, так бесцеремонно переступив порог моего дома?
– Господин граф, я нахожусь здесь по приказу нашего общего повелителя – светлейшего губернатора, не говоря уж о его папской светлости. Вы должны подчиниться верховной власти.
– Какой новый, дерзкий язык! – воскликнул уязвленный граф. – Какая наглость! Я приказываю вам немедленно уйти прочь от моего дома и тотчас же освободить обоих пленников, иначе вы узнаете, каков я в гневе, и заслужите суровое наказание.
– Наказание? – в ярости закричал Бозела. – Кто вы, собственно, такой? Что дает вам право угрожать представителю власти?
Тут приблизились спутники графа: Рустикуччи, еще совсем молодой человек, и граф Савелли, шурин Раймунда. Они опасались, что Орсини в ярости может забыться.
– Кто я такой? – закричал, выходя из себя, Орсини. – Я прикажу сейчас моим слугам наказать вас, наглец, вы получите по заслугам. Благодарите мою сдержанность и великодушие за то, что этого пока не произошло, вы слишком ничтожны для моего гнева.
Рустикуччи попытался уладить ссору. На крики к дому стал собираться народ. Слуги, находившиеся внутри, были отрезаны от своих господ стражниками и не могли помочь им. Поднялся страшный шум. В толпе заметили дряхлого Монтальто, безуспешно пытавшегося пробиться вперед. Тут баригелл потерял терпение и закричал:
– Вы называете себя великодушным? Жалкий червь! Вы – мятежник и бунтовщик против законной власти и против нашего святого отца. Я могу арестовать вас самого и бросить в тюрьму, но не делаю этого.
– Ничтожная тварь! Собака! – кричал граф, вне себя от ярости. – Каналья! Он мнит себя принцем!
С этими словами он вытащил кнут и с размаху ударил по лицу баригелла, так что тому в первое мгновение показалось, будто он ослеп.
Когда резкая, ошеломившая его боль прошла, он оглянулся на своих людей, махнул рукой, и тотчас раздались несколько выстрелов. Одна пуля просвистела совсем близко от Монтальто. Народ в ужасе отпрянул, и улица мгновенно опустела. Молодой Рустикуччи истекал кровью, свесившись через круп коня и судорожно цепляясь за камни. Конь метнулся в сторону и тащил за собой седока, пока юноша не упал, бездыханный, на мостовую. Граф Раймунд, раненный в грудь, еле дышал. Слуги отнесли его в комнату и помчались за врачом. Савелли повис без сознания на шее коня, беззвучно повторяя имя зятя – Луиджи Орсини. Конюх принял его на руки и тоже отнес во дворец.
Горожане были в панике. Как бы ни притесняла бедняков знать, этот кровавый спектакль стражников они восприняли со страхом и осуждением. Им было искренне жаль юношей, закончивших жизнь столь плачевно.
Баригелл с триумфом отвел пленников в тюрьму, в доме больше никому не пришло в голову прятать бандитов: слуги были заняты исключительно своими умирающими господами.
Виттория жила в крепости уединенно, но не как пленница. Ее комнаты были уютны, правда, имели выход лишь во двор. Губернатор заходил к ней время от времени, оказывая большое почтение; его помощник, лейтенант Вителли, раньше никогда не видевший Витторию, был очарован ее красотой и относился к ней с нежной заботой, почти с любовью.
Она хорошо понимала: этот плен при всей его привлекательности должен был отдалить ее от герцога, ибо Медичи боялись, что после женитьбы на ней многие поместья Браччиано перейдут к новым наследникам. Сейчас, после триумфальной победы на суде, она постепенно успокоилась и предоставила времени решать дальнейшую свою судьбу. Виттория довольствовалась тем, что была помолвлена с человеком, которого почитала и любила.
Известие о болезни донны Юлии глубоко опечалило ее, но сейчас она была оторвана от матери и не могла утешить ее. Виттория обычно отклоняла визиты тех, кто приходил к ней с разрешения губернатора. Поскольку она не могла видеть герцога Браччиано, который и не пытался встретиться с ней, то и других не хотела принимать. С ней оставались только ее старые верные слуги Гвидо и Урсула.
Браччиано пообещал папе и Медичи отказаться от связи с Витторией. При таком условии обвинение было снято и допросы свидетелей прекратились; слухи постепенно затихали, Витторию охраняли самым надежным образом. Браччиано понимал, что если он сейчас – сразу после смерти Перетти – ко всеобщему недовольству не пойдет на уступки и обвенчается с Витторией, то папа будет задет, его родственники непримиримы, а сам он потеряет всякую благосклонность окружающих; козни, которые строили коварные враги против семьи Аккоромбони, возобновятся и обвинения злопыхателей покажутся вполне правдивыми тем, кто верит только фактам, а не внутренним, скрытым мотивам. От него попросту отвернутся, и может возникнуть вопрос, достаточно ли силен герцог, несмотря на его положение, чтобы защитить Витторию от заключения в тюрьму или позорной смерти; не разделит ли он сам эту участь, побежденный более сильными противниками. Так сложились обстоятельства: оба сильных человека вынуждены были уступить; судьба, которую они сами накликали, заставила их это сделать.
В тихом, почти приятном уединении успокаивалась душа Виттории. Она пребывала в том состоянии, когда сильный дух охотно расслабляется, наслаждаясь бездействием. Ее душа как бы окунулась в освежающий сон, в приятное забытье, чтобы набраться сил для новых, может быть, уже близких бурь.
Только однажды ее гнев снова прорвался со всей силой. Старший брат Оттавио явился и стал добиваться разговора с сестрой. Виттория не только отказалась с ним встретиться, но и передала через слугу записку, в которой упрекала его в предательстве. Он ушел ни с чем.
Весь Рим был в сильном волнении. Знать, воспринявшая убийство трех молодых дворян как нарушение своих прав, оскорбление и насилие, собиралась группами в домах, на улицах и площадях. Даже самые непримиримые враги объединились между собой и поклялись отомстить. Горожане запирали двери и окна, боясь погрома. Правительство было в растерянности.
Дворянству не хватало лишь предводителя, им стал яростный и неуемный Луиджи Орсини. Старые бароны и графы, даже многие из духовенства поддержали его. Луиджи неистовствовал: уже на следующий день от ран скончались его брат Раймунд и шурин Савелли. Их и молодого Рустикуччи похоронили одновременно, с большой пышностью, под шум и возмущенные крики толпы. Во дворце Луиджи собрались после похорон молодые дворяне из разных семей. Молодая супруга Луиджи напрасно умоляла его:
– Ты обещал мне, – говорила она, – отказаться от насилия, смягчить свой буйный нрав. Я поверила тебе и вышла за тебя замуж. А теперь исполняются самые мрачные предсказания моих подруг: ты никогда не изменишься. Заклинаю тебя, не ввязывайся в эти ужасные дела, останься со мной, отговори своих друзей от мести, ведь твой голос так много значит для них. К чему приведет этот мятеж? А если ты погибнешь? Если правительство одержит победу и сошлет тебя, или посадит в тюрьму, или даже…
– Как? – закричал он в диком гневе. – Нам, князьям и баронам, терпеть, чтобы подлые, трусливые наемники безнаказанно убивали нас? Забивали нас, как скот? Даже если меня разорвут на куски, если папа, кардиналы и Рим сгинут, мы должны отомстить. Неужели дойдет до того, что мы станем рабами стражников? Нам сидеть сложа руки? О, ты не Савелли, ты не та бесстрашная женщина, какой я тебя считал. И в чем здесь опасность? Вот увидишь, как легко, как быстро мы разобьем это отребье.
Он покинул жену. Душа его ликовала. Вероятно, он ждал лишь повода, чтобы дать выход ярости, бушующей в нем. Собравшиеся под предводительством Орсини молодые люди устремились на площади и в переулки, вооруженные мечами, кинжалами и ружьями. Сначала напали на часовых, которых баригелл собрал вокруг себя. Толкотня, крики, выстрелы, вопли раненых приводили в ужас горожан, с содроганием наблюдавших за резней из своих окон. Многие из дворян погибли, но главный пост баригелла был уничтожен. Он и его люди, оставшиеся в живых, пытались скрыться; их преследовали на улицах и в переулках, заставляя повернуть туда, где их ожидал покрытый кровью Луиджи. Здесь каждого настигнутого стражника ждала жестокая расправа.
– Какая радость, – кричал в упоении Луиджи своим спутникам, – какое веселье, должно быть, царило в Париже десять лет назад, когда там праздновали Варфоломеевскую ночь: {120}каждый нападал на проклятых еретиков и заливал улицы их кровью.
По всему городу, и по ту, и по эту сторону Тибра, шла охота на стражников; не было улицы, где не произошло бы убийство. Многих прохожих, оказавшихся случайно поблизости, тоже настигла смерть, потому что разъяренные бунтовщики не задавали вопросов и не ждали ответа, они каждого встречного принимали за переодетого врага. Группы мятежников, встречаясь, жали друг другу руки, обнимались и торжествовали, радуясь содеянному. Повсюду лежали трупы или умирающие, корчившиеся от боли и пытавшиеся прикрыть рукой зияющие раны. И ни в ком не было сочувствия.
Браччиано наблюдал за бесчинствами из своего окна, строго-настрого запретив своим людям выходить из дома и участвовать в этом празднике смерти.
Когда Луиджи обежал уже весь город и отделился от своих спутников, он заметил, как еще один стражник проскользнул в небольшой дом, чтобы спрятаться там. Жилье показалось ему знакомым, но он не придал этому значения и устремился вслед за убегающим в одну из внутренних комнат. Луиджи мчался за ним с кинжалом в руке. Дрожа от страха, стражник хотел заползти под кровать, но Орсини уже настиг его и вонзил кинжал ему в грудь. Фонтан крови, сдавленный хрип – и враг падает замертво. Луиджи огляделся и заметил на кровати странное существо, вид которого привел его в ужас, хотя он никогда не ведал страха. Это была женщина, показавшаяся ему призраком. Черный взгляд глубоко посаженных глаз пронизывал его насквозь; серые, как пепел, щеки впали, седые нечесаные пряди волос свисали на грудь, шею и худые руки.
– Боже мой! – воскликнул Луиджи и всплеснул руками. – Только сейчас я узнал вас, вы – донна Юлия.
– А почему бы и нет? – раздался хриплый голос. – Должен же кто-то играть и эту роль.
– Бедняга! – воскликнул злорадно Луиджи. – Так вот что случилось с вами? Где же теперь ваше счастье? Где поклонники, восхищавшиеся здесь, в этом доме, стихами вашей дочери? Не правда ли, ее брак с Перетти закончился великолепно? Ваш ум сотворил чудеса? Вот во что превратилась гордая, властная женщина, отважившаяся бросить мне тогда в лицо столь суровые слова? Прекрасные творения вашей заносчивости принесли жалкие плоды.
– Одно из ваших прекрасных творений, – ответила она, – вы оставили мне здесь. – Она показала на труп. – Ваш конец еще не пришел, но поверьте мне, настанет час, когда ваша жена будет рвать на себе волосы, сокрушаясь о своей и вашей доле: в затхлой, тесной, мрачной тюрьме вы с позором закончите жизнь, и все ваши сограждане будут ликовать, что наконец негодяй получил по заслугам.
С содроганием покинул Луиджи провидицу, оглядев напоследок дом, в котором когда-то надеялся быть другом, а стал врагом юной девушки, где, впервые увидев Перетти, произнес слова проклятия, которое, однако, какие бы несчастья ни обрушивались на семью Аккоромбони, не исполнилось.
Правительство Рима было в большом затруднении. Старый папа, от природы мягкий и слабый человек, тяжело переживал случившееся. Он раскаивался в отданных им приказах, повлекших за собой кровавые события, и опасался худшего. Его пугали и пророчества коварных людей типа кардинала Фарнезе, высказавшего опасение, что весь Рим может возмутиться и принудить папу и правительство бежать, потому что и горожане, и жители окрестных сел угрожали примкнуть к партии дворян.
Монтальто, Фердинанд Медичи и Карл Борромео собрались в уединенной комнате, чтобы обсудить последние события.
– Дела плохи, – заявил Монтальто. – Святой отец слишком слаб, у него нет сил обуздать заносчивое дворянство. Он оплакивает приказ, отданный им недавно предводителю сбирров.
– И ругает себя, правительство, любимого сына – губернатора и всех нас, – подхватил Фердинанд. – Он уже подписал смертный приговор нескольким сбиррам, укрывшимся в его дворце, обвинив их как мятежников и смутьянов, самовольно выступивших против него и против города. Как это на руку высокомерным разнузданным молодым дворянам и черни – их владыка, перед которым они должны дрожать, открыто просит прощения, позорно жертвуя теми из своих слуг, вся вина которых лишь в неукоснительном следовании долгу.
– Нечего больше говорить об этом, – добавил Борромео. – Баригелл, храбрый, мужественный человек, бежал, спасаясь, за границу. Папа требует его выдачи, затем последует процесс: его обвинят в растрате денег, в тайной связи с предводителем банды, известным Антонио из Субиако, и предательстве, за что и отрубят голову. Вот так пытается папа успокоить взбунтовавшихся дворян, демонстрируя тем самым свою слабость. Но удовлетворят ли подобные искупительные жертвы распоясавшуюся молодежь? Мне кажется, нет. Мы сами показываем им, что они могут требовать всё больше и больше. Я опасаюсь худшего.
Между тем Виттория находилась в своей тюрьме. Защищенная толстыми стенами, она ничего не знала о боях на улицах, не слышала ни диких криков, ни выстрелов. Во время этого мятежа, когда губернатор и Вителли бесшумно принимали меры по защите крепости, на случай если восставшие отважатся на штурм, она сидела и писала стихи в своей тихой комнате. «Разве память о нем, – думала молодая женщина, – не рай и не Царство Небесное? Мой любимый стремится сюда – я постоянно чувствую это.
А разве я не счастлива? Враги затихли, их нападки отбиты, надсмотрщики приятны, учтивы, утонченны: каждое мое желание исполняется, как только я его выскажу. Бедный Тассо, как счастлива я, когда сравниваю свою судьбу с твоей.
Дважды злой демон возвращал тебя в ненавистную Феррару. Ты не слушал предостережений, тихий шепот твоего гения заглушала страсть. А теперь ты, благороднейший из всех, томишься в затхлой, мрачной, тесной камере {121}, брошенный на поругание своим сторожам. Когда ты размышляешь и творишь, тебя оглушают вопли сумасшедших, живущих рядом с тобой. Разве ты – безумец? Держать тебя в сумасшедшем доме! Наглые, слабоумные сумасброды на свободе высмеивают тебя, проходят мимо тюрьмы, издеваясь над тобой или сочувственно пожимая плечами. А бесчестный Малеспина издает твою поэму самовольно {122}, без спроса, лишая творца последней надежды, и посылает ее мне, прекрасную и грустную. Произведение обезображено, а болтун пишет мне, что так всё же лучше, чем если бы поэма потерялась совсем; герцог заставил издать ее. Бьянка тоже желала этого всей душой.
Нужна целая армия, чтобы уничтожить тиранию, суесловие, неприкрытое злорадство, раздавить весь этот змеиный клубок».
Вошел лейтенант Вителли. Он рассказал Виттории о мятеже и убийствах после того, как якобы воцарилось спокойствие.
– Теперь святой отец насытил всех жертвами, которые он принес мятежникам, – произнес он.
– О Луиджи! – воскликнула Виттория. – Этот злой дух, этот человек, внушающий ужас, известен мне, но Небо хранит меня от необходимости его видеть. Он – воплощение ярости и грубости, но по существу он еще страшнее, ибо может разыграть человека утонченного, галантного. Даже когда он приветливо смеется, то думает о самом гнусном.
– Вы преувеличиваете, прекрасная госпожа, – ответил Вителли. – Скорее всего Луиджи, как и большинство людей, на подобные поступки вынуждают обстоятельства, а не внутренняя злоба. То дурное, что совершают люди, не надо списывать на их плохой характер. Иногда мы бываем так слабы, что многого не можем допустить или, наоборот, избежать, даже если и хотим, как, например, святой отец или почтенный губернатор. Они оплакивают удар, нанести который их принудили обстоятельства. Будьте здоровы, меня вызывает папа.
– Постойте, – воскликнула в испуге Виттория. – Позвольте предостеречь вас, друг мой. Разве вы не боитесь в такое время появляться на улицах Рима? Вы не должны так рисковать. Папа примет ваши извинения, а губернатору следовало бы просто запретить вам выходить.
Вителли улыбнулся в ответ:
– Женские страхи!
– Вы, мужчины, все таковы. По-вашему, женщины боятся всего и трепещут перед вами. Но бывает робость столь же мудрая, сколь и мужественная; безрассудную смелость и легкомыслие не стоит называть мужеством. Прошу вас, останьтесь сегодня в крепости, если не хотите, чтобы я умерла от страха за вас: я вижу черного демона за вашей спиной, он злобно и коварно ухмыляется.
– Я счастлив, – ответил молодой человек, – что вы принимаете такое теплое участие в моей судьбе.
– Не надо пустых фраз, – воскликнула она, – сейчас для них неподходящее время. Как сравню ваше нежное лицо, ваш благородный, мягкий характер с Луиджи и ему подобными!.. Останьтесь, друг мой, мы почитаем и займемся музыкой, ведь вы еще не дочитали до конца «Освобожденный Иерусалим».
Вителли снова улыбнулся, нежно поцеловал ее руку и направился к двери.
– До свидания! – крикнул он в ответ.
«Эти мужчины никогда не бывают серьезными, – сказала себе Виттория, – считают, что должны демонстрировать свое восхищение нами даже в те моменты, когда это совершенно неуместно. Несчастье женщин в том, что мы не можем найти настоящего друга среди мужчин. Они обожествляют нас на словах, а на самом деле совсем не уважают. Вот и кроткий любезный Вителли хочет выглядеть героем в моих глазах… «Нет ни одного настоящего друга среди мужчин», – это я только что сказала? О, я должна попросить у тебя прощения, добрый, верный Капорале!»
Вителли отправился к папе, чтобы выслушать его распоряжения. Поскольку город снова успокоился, необходимо было принять строгие меры к бандитам, рассыпанным по деревням. Но сомневались, что после смуты хотя бы один баригелл или стражник рискнет отправиться в провинцию. В городе их истребили, а новых будет трудно завербовать на такую опасную службу. Конечно, можно было использовать для этих целей преступников, подлежащих амнистии, чтобы хоть немного навести порядок. Но положение стало бы чересчур щекотливым: правительство попало бы в зависимость от них. В крайнем случае всегда можно положиться на вооруженный люд, солдат и даже наемных швейцарцев, на добровольцев, к которым обращались с призывом в случае крайней опасности.
Папа наконец отпустил своего любимца Вителли и наблюдал теперь за ним из окна. Офицер, поднявшись в небольшую открытую коляску, отвесил почтительный поклон в сторону дворца. В это время на площади появился Луиджи Орсини в сопровождении негодяя Пигнателло, они подошли к коляске. Спутник Орсини был одет так же, как когда-то в горах при встрече с графом Пеполи. С некоторых пор он стал лучшим другом Орсини, и тот использовал его для самых гнусных услуг. Вителли, стараясь подавить в себе тревогу, приказал кучеру трогаться. Орсини, пустившийся за ними вслед, закричал: «Стой!» И, схватив за поводья, остановил лошадь. В то же мгновение Вителли упал, сраженный выстрелом Пигнателло, и голова его свесилась через край коляски.
– Твой отец, – закричал Орсини, – негодяй, отдавший приказ стражникам убивать дворян! Так прими же награду за это!
Они медленно удалялись, напоследок посылая угрозы дворцу. Кучеру ничего не оставалось, как везти труп своего господина назад во дворец папы.
Папа, видевший из окна это гнусное преступление, упал без чувств на руки своего камердинера. Зрелище ужаснуло его. Вот, значит, как? Никакой кротостью и уступчивостью не смягчить эти жестокие сердца.
Это преступление, естественно, снова взволновало весь Рим. Убийство Вителли не одобрили даже друзья Орсини, многие из союзников отошли от него, громко и открыто осуждая гнусное преступление. Когда Луиджи узнал, что большинство мятежников отвернулись от него, то уже мог предвидеть свою судьбу. Но это не испугало его, он громко засмеялся и крикнул храбрецам, оставшимся с ним:
– Теперь я начинаю жизнь, о которой уже давно мечтал. Как Пикколомини, как Сциарра {123}, я буду вести открытую войну со своей страной. У меня отнимут замки и имения, меня объявят изгнанником и приговорят к смерти, если я снова ступлю на римскую землю. Пусть! Я отправлю жену в Венецию и, может быть, потом присоединюсь к ней. А до тех пор мы поселимся в лесу и в горах, займем там жилье, не спрашивая разрешения: все виноградники, вся дичь охотников, все женщины в крепостях – всё наше, а меч, нож и огонь отныне – наши братья.
Он покинул город, прихватив в спешке столько денег и драгоценностей, сколько сумел увезти. Как только папа пришел в себя и созвал правителей города, было принято решение, что Луиджи Орсини, как смутьян, бунтовщик и убийца, на вечные времена должен быть изгнан из Римской области и всех провинций; кроме того, за его голову была установлена цена и обещана большая награда тому, кто привезет его сюда живым или мертвым. При этом рассчитывали даже на бандитов – его приятелей.
Известие об убийстве Вителли не удивило и не испугало Витторию – она предвидела это. Молодая женщина плакала вместе с губернатором, на которого так неожиданно обрушился страшный удар судьбы.
