Текст книги "Повесть о падающих яблоках"

Автор книги: Людмила Шарга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Кариатида

Часть первая. Вадим

       Мой приятель-художник прожил на

       земле мало лет…

               А. Макаревич

Серый питерский рассвет разогнал остатки сырой промозглой ночи, и чад догоревших свечей, смешанный с запахом краски, стал просто невыносим. Вадим отложил кисть в сторону и осторожно, изо всех сил стараясь не смотреть на холст, вышел на кухню. Две чайных с горочкой – кофе, две чайных без горочки – сахара, щепотка корицы и несколько крупинок соли… Аромат кофе смешался с запахом сырого холста, проникшего сюда, несмотря на плотно прикрытые двери. Теперь оставалось самое трудное – войти в мастерскую и увидеть то, что получилось. Или не получилось.

Он давно научился не смотреть сразу на свои работы. Законченная картина могла ждать день, два, а бывало что и несколько недель.

Эта Рыжая на холсте за дверью тревожила его сны давно. Он запомнил каждый изгиб, каждую линию её маленькой точёной фигурки. Он запомнил всё, кроме лица – оно почему-то снилось нечётким, размытым. А вчера, во сне, Вадим наконец-то увидел и её лицо, увидел, словно наяву и, вскочив среди ночи, бросился к давно натянутому на подрамник холсту, пылившемуся в ожидании.

Будет обидно, если там, на холсте, не та. Тогда Рыжая опять будет сниться ему ночами – уж в этом-то Вадим не сомневался. Такое уже было с ним и не раз. Правда, иногда Рыжая отпускала его, и ему снились другие сны. Женщина-свеча приснилась во время короткой передышки, предоставленной ему Рыжей. Свеча снилась почти полгода, пока он не понял, как нужно писать. А когда образ женщины-свечи остался жить на холсте, Вадим испугался холодной чёрной пустоты. Сны, если это можно было назвать снами, были похожи на падение в бездну – кругом мрак и безмолвие. Он боялся этих снов без сновидений, они мучили его ещё больше чем образы, являвшиеся в ночи. Но вскоре вернулась Рыжая, и всё стало на свои места. Он видел её обнажённой и одетой, печальной и радостной, поющей и молчаливой. Он успел узнать о ней всё, но он никогда не видел её лица. Она, словно нарочно, не открывала его до минувшей ночи.

Теперь Вадим торопился покинуть свою квартиру, две небольшие комнаты которой, объединённые в одну, служили ему мастерской. Можно было, конечно, отсидеться в третьей, совсем маленькой комнате, но он знал, что не выдержит. Слишком велико было искушение заглянуть в мастерскую и посмотреть на холст – что же там получилось. А может, не получилось…

Обычно он уезжал к друзьям в Парголово или просто бежал из города, куда глаза глядят, только чтобы не увидеть раньше времени воплощение своих снов. В сущности, он был очень замкнут, хотя и снискал в богемных кругах славу одинокого, сумасшедшего, но весьма креативного художника. То, что происходило с ним, не имело объяснения, да он и не пытался что-либо объяснять. Что-то внутри подсказывало ему, что так надо, и Вадим привык полностью доверять этому «что-то», уж оно-то его никогда не подводило.

Уже одетый, на ходу допил совершенно остывший кофе и, несмотря на мелкую противную морось за окнами, закрыл дверь и вышел в серое осеннее питерское утро.

Часть вторая. Рина

       Чёрный Пёс – Петербург

            Ю. Шевчук

Не роскошной Северной Пальмирой, не мистическим Чёрным Псом из песен Шевчука, а бездомной рыжей дворнягой лёг у ног её незнакомый город, заглядывая в глаза и поскуливая, словно спрашивал: «Останешься? Оставайся – не пожалеешь, смотри, вот я какой!»

И она смотрела, смотрела, не в силах отвести взгляд, потому что влюбилась в Питер с первого шага на мокрый пустынный утренний перрон, едва вдохнув прохладную ветреную влагу, серебристой пылью рассыпающуюся в воздухе.

А он, город, щедро бросил к её ногам свои проспекты и улицы (как странно они назывались здесь – линии), набережные и мосты. И остатки сомнений, зацепившиеся за шпиль Адмиралтейства, (ехать или не ехать в Петербург осенью, там и так сыро, а в октябре и подавно) растрепал ветер с Финского залива, не оставив от них и следа. Она сразу почувствовала мятежный, такой близкий и знакомый ей дух незнакомого города и, едва ступив на его улицы, уже знала, что обязательно сюда вернётся. Неважно когда, – вернётся, чтобы остаться навсегда.

Рина приехала в Питер на две недели – благо, остановиться было где, – здесь обитал её закадычный друг детства, двоюродный брат Сергей, в обиходе Серый или, как он сам себя величал – Серж. Ничего не поделаешь, так уж повелось, коль носишь такое имечко – быть тебе Серым, даже если снаружи ты вполне белый и очень пушистый. Но Серый упорно не сдавался и старательно везде и всюду напоминал о том, что он – Серж.

– Удобства – налево, кухня направо, ключи и деньги на столе. Располагайся, Арина – балерина… Да, чуть не забыл – пыль не вытирать, бумажки со стола не выбрасывать. Знаю я вашу заботливую женскую руку! В прошлый свой приезд твоя матушка – моя незабвенная тётушка устроила тут генеральную уборку, и я потом полгода после её отъезда ничего найти не мог. Роман пришлось восстанавливать почти полностью…

Серж писал холодящие кровь, детективные романы с лихо закрученными сюжетами и был весьма популярен в питерских и московских литературных и окололитературных тусовках.

– Осваивайся, отдыхай – ты ведь устала с дороги, а я вечером освобожусь, сходим куда-нибудь в приличное место, что ты там у себя в провинции видишь-то. Бедная моя, бедная, – он шутливо промокнул глаза отсутствующим платочком, а Рина улыбнулась:

– Я – как Золушка, Серж.

– Какая ещё Золушка? При чём тут Золушка? – он лихорадочно запихивал в папку толстенную пачку бумаги.

– Я – как Золушка – в дороге отдохнула.

Но он уже не слышал. Хлопнула входная дверь, и Рина осталась одна в небольшой, захламленной, но очень уютной комнате, с двумя огромными окнами выходящими на незнакомую тихую улочку (линию – поправила она себя мысленно).

Убедившись в полном отсутствии продуктов в холодильнике, Рина обрадовалась, что привезённые ею сальности и солёности с одесского Привоза пришлись как нельзя кстати. Подавив в себе привычное желание схватиться за веник и тряпку, она, не торопясь, распаковала чемодан и развесила свой небогатый гардероб в шкафу, отодвинув в сторону множество галстуков. Галстуки и шляпы были неизменной страстью Сержа, и Рина отметила, что в его коллекции появилось несколько новых галстуков и парочка великолепных чёрных шляп.

Часы показывали начало одиннадцатого, до вечера оставалась масса свободного времени, к тому же Рина не знала, когда у Сержа начинался вечер. То, что утро не наступало раньше полудня, ей было хорошо известно, а сегодняшнее – просто исключение в честь её приезда. Поэтому она решила выйти и немного прогуляться по городу, а заодно и к ужину что-нибудь докупить. Она переоделась и, захватив с собой зонт, вышла в обещавший разразиться скорым дождиком, питерский осенний день.

Часть третья. Встреча

       И в день седьмой, в какое-то мгновенье,

       Она возникла из ночных огней

       Без всякого небесного знаменья…

               Б.Окуджава

Мелкая серебристая морось собралась наконец-то с силами и превратилась в ленивый и тихий дождичек. Рина, пройдя всего два квартала, успела промокнуть и решила раскрыть зонт, хотя ходить под зонтом не любила. Она чуть замедлила шаг, нажимая тугую кнопку автомата, и столкнулась с мужчиной, выходящим из арочного подъезда старого дома. От неожиданного толчка зонт раскрылся, вылетел из рук Рины на мостовую, и немедленно угодил под колёса автобуса.

– Ради Бога, простите, – мужчина бросился было за зонтиком, но проезжавший на сумасшедшей скорости чёрный «мерс» превратил жалкие остатки в сплошное месиво. – Теперь это вряд ли можно исправить, – огорчённо вздохнул он, и Рина встретилась взглядом с его серыми проницательными глазами. Небольшая, аккуратно подстриженная бородка, тонкий прямой нос… А волосы собраны в гламурный хвостик, выглядывающий из-под берета. Рина усмехнулась: «Ну и тип! Ни дать, ни взять – творческая личность… Свободный художник…».

– Позвольте мне помочь Вам, – тип изъяснялся изысканным, «высоким штилем». – В двух шагах отсюда есть магазин. Если вы не возражаете, я куплю вам новый зонт взамен утраченного из-за моей неуклюжести.

Он так пристально смотрел на Рину, будто что-то пытался рассмотреть у неё на лице.

– Да будет вам, какие проблемы, – Рина продолжала улыбаться, в свою очередь, разглядывая третьего питерца в своей жизни. Вторым был Серж, неведомо где болтающийся, богемный двоюродный братец. А первым был тот, кому и положено было им быть – гордый медный всадник на вздыбленном коне. Его Рина запомнила с детства по рассказам бабушки и многочисленным фотографиям, оставшимся после её смерти.

– А вы – приезжая, – полувопросительно произнёс тип, но договорить не успел, – наглая морось хлынула с небес таким мощным ливнем, что пришлось спасаться бегством под спасительный свод того самого арочного подъезда, откуда десять минут назад появился гламурный тип. Там, в полумраке он лихо щёлкнул каблуками старых, насквозь промокших туфель и, склонив голову, сказал:

– Разрешите представиться: Вадим. Вадим Демский – художник.

Рина весело рассмеялась и протянула ему маленькую ладонь.

– Рина. Просто Рина.

Он, не выпуская её озябшую мокрую руку, вновь заглянул в глаза, словно надеялся отыскать что-то, известное лишь ему одному.

– Что вы так на меня смотрите? – она поёжилась, то ли оттого, что окончательно замёрзла, то ли от его странного вопрошающего взгляда.

– Скажите, Рина, мы с вами раньше нигде не встречались? Я ведь угадал – вы приезжая.

– Совсем как в сериале, – разочарованно ответила она, – сейчас вы скажете, что моё лицо вам знакомо, что вы искали меня всю жизнь… Чушь какая!

– Да, да, именно так и скажу! И не просто скажу, а покажу! – И не отдавая себе отчёта в том, что делает, повинуясь какому-то внезапно нахлынувшему порыву, он схватил её за руку и потащил под проливным дождём к двухэтажному дому в глубине двора. Рина и не пыталась сопротивляться. В одно мгновение ливень промочил её насквозь, ей было не просто холодно, зубы её стучали, и когда сумасшедший художник втащил её в маленькую тёмную прихожую своей квартиры, она не испугалась, а напротив, с облегчением вздохнула. «На улице дождь, а здесь тепло и тихо, и пахнет чем-то необыкновенным, то ли корицей, то ли кофе, и ещё, почему-то краской… А Серж наверное уже дома… Волнуется… А, чёрт с ним! Ему волнения на пользу идут, глядишь – и разродится очередным бестселлером, где главной героиней буду я…».

Часть четвёртая. Озарение

         Он умел только то, во что верил,

         А как же иначе?

                А.Макаревич

Запах свежемолотых кофейных зёрён кружил голову. Кофе был восхитительным – вкусным и крепким. «Ни за что на свете, никогда больше не буду пить растворимую бурду. Люди, вас кто-то жестоко обманул – настоящий кофе не имеет ничего общего с той жидкостью, в которой растворена вся периодическая таблица Менделеева…».

Рина сидела в кресле, уютно поджав под себя ноги, заботливо укрытые тёплым шерстяным пледом. Вадим устроился на низеньком кухонном табурете и пристально смотрел на Рину, боясь отвести взгляд. Он словно самому себе не верил, что не дававшая покоя, Рыжая властительница его снов, сидит сейчас рядом и пьёт сваренный им кофе. С того момента как они встретились, прошло немногим более двух часов. За это время они успели рассказать друг другу о своей жизни всё или почти всё, и теперь им казалось, что знают они друг друга давно. Целую жизнь. Вечность.

Дождь давно кончился, и стремительно падающее за горизонт солнце запуталось в рыжих прядях.

– А что ты мне хотел показать, Вадим? – Рина поставила кофейную чашку на подоконник.

– Тебя. Я хотел показать тебе Тебя, снившуюся мне всю мою жизнь, измучившую меня этими снами.

– ?!!

– Я не мог разглядеть твоё лицо. Понимаешь, оно всё время ускользало от меня, было каким-то размытым, нечётким. Я искал тебя на улицах и набережных родного города, я влюблялся во всех встречных рыжеволосых девушек и женщин, надеясь, что нашёл тебя. Но, увы… Рано или поздно я понимал, что ошибся, что это не ты, ведь ты продолжала сниться мне… А сегодня ночью я увидел твоё лицо. Проснулся и до самого утра писал. Закончил, вышел из дому и встретил тебя настоящую!

– Можно мне взглянуть? – Рина легко коснулась рукой щеки Вадима, – где она?

– Там, – он кивком головы указал на дверь в мастерскую, – только, иди одна. Я боюсь смотреть на неё. А вдруг я опять ошибся.

Рина осторожно сползла с кресла и как была босиком, на цыпочках подошла к двери в мастерскую. Её взгляду открылась огромная комната, заставленная мольбертами, картинами в рамах и просто холстами, сваленными в груду. Множество тюбиков с красками, баночек, кисточек и кистей, ещё каких-то приспособлений, о которых Рина понятия не имела. На стене, единственной без оконных проёмов висели, очевидно, уже законченные работы.

И тут Рина увидела её, точнее – себя. Маленькая рыжеволосая кариатида стояла на сером камне, высоко подняв гордо посаженную голову. Одна рука её упиралась в крутой изгиб обнажённого бедра, а вторая в изящном подъёме удерживала на раскрытой ладони целый город, с хорошо знакомыми очертаниями домов и улиц. Там, на этих улицах, было полным-полно машин и людей, на балконах домов копошились дети, собаки, коты; сидя за столами ели и пили мужчины и женщины с обрюзгшими синими лицами… А внизу, у серого камня плескалось самое синее море в мире.

«Господи! Но ведь так не бывает… Как он мог увидеть?..»

Она не прошептала, не крикнула, а выдохнула: «Вади-и-и-м…», и в тот же миг ощутила на плечах его сильные, нежные руки.

Рина разрыдалась, а он, гладя её рыжую взлохмаченную голову, смотрел на творение рук своих уже без страха, понимая, что на этот раз не ошибся. Потом Рина, как завороженная, переходила от одной картины к другой и от восхищения не могла вымолвить ни слова. Особенно поразили её три картины, они и висели рядышком, слева от камина. На первой – седой длинноволосый старик в каком-то невероятном, развевающемся балахоне с резным посохом в руках. По посоху змеились узоры и надписи, то ли руны, то ли ещё что. За спиной у старца угадывалось очертание планеты, непохожей на Землю.

– Это Альтаир, – пришёл на помощь Вадим, – есть такая звезда в созвездии Орла. Но, это нам она кажется звездой. На самом деле – это планета, и она очень похожа на нашу Землю. А если бы ты очутилась там, на Альтаире и посмотрела бы на Землю, то была бы очень удивлена – ты бы увидела звезду…

– Где-то я читала о том, что человек тянется к звёздам, забывая, что Земля тоже звезда, кажется у Ефремова, – прошептала Рина.

Со следующего полотна на Рину смотрела прекрасная бронзовокожая амазонка. Она мчалась под облаками на тонконогом вороном коне. Длинные рыжие волосы девушки, развеваясь, перепутались с иссиня-чёрной, роскошной гривой скакуна. «И всё-таки – рыжая!» – с каким-то удовлетворением отметила Рина и улыбнулась. Ещё она заметила, что ни уздечки, ни седла на коне не было – руки прекрасной всадницы тонули в массивной гриве, да и сидела она на нём как-то особенно, полулёжа, так, что согнутые в коленях ноги её находились на спине коня. И никакой одежды, только щиколотки ног охватывали витые серебряные браслеты, рисунок на которых точь-в-точь повторял рисунок широкого пояса на немыслимо тонкой талии всадницы.

– Именно так они и держались на лошадях, – словно угадывая мысли Рины, сказал Вадим, – это Ипполита – царица амазонок.

– Я слышала легенду о ней, – Рина с трудом оторвалась от созерцания прекрасного обнажённого тела всадницы.

– О, о них существует множество легенд. Многие из них – правда, многие – вымысел, как та, в которой говорится о том, что амазонки выжигали себе одну грудь, чтобы было удобнее стрелять из лука. Они были совершенны! Впрочем, как и сейчас.

Рина удивлённо взглянула на Вадима.

– Я имел в виду внутреннюю сущность, а не то, что представляет собой человек внешне. Для того чтобы запечатлеть внешность есть великое изобретение – фотография. Художник же должен уловить внутреннюю сущность. Это не так просто, порой за ангельской внешностью скрывается уродливый монстр. А бывает наоборот… Иногда это удаётся и фотографам, в основном тем, кто работает с чёрно-белой фотографией. Не замечала? Вот ты, например, знаешь себя? Знаешь, кто ты?

– Знаю, – печально кивнула Рина, – уставшая от груза семейных проблем, преподавательница никому не нужного языка. (Рина преподавала французский в экономическом колледже.)

Вадим посмотрел на неё как-то особенно, грустно и в то же время ласково, и осторожно коснулся рукой волос.

– А в принципе, ты уловил мою внутреннюю сущность верно. Я действительно кариатида, потому что держу на своих плечах весь этот груз. Наверное, ты прав, Вадим. Я – каменная баба, привыкшая тащить на себе семейные проблемы. Уж от амазонки во мне точно ничего нет! Знаешь, у нас в городе есть дом, у входа в который стоят две огромные кариатиды. Мне приходится частенько пробегать мимо, и вот что я заметила: одна стоит как ни в чём не бывало, а вторая сплошь в трещинах, хотя между ними всего каких-нибудь полтора метра, а такое впечатление, что целая пропасть. Так вот, мне всегда казалось, что та, вторая – это я. Всё-таки удивительно, как ты мог угадать?

Он ничего не ответил и подвёл её к третьей картине, на которой было много ветра. Да, да, именно ветер почувствовала Рина, глядя на едва различимые вихри, вьющиеся вокруг женщины с зажжённой свечой в руках. Пламя свечи дрожало, но чем пристальнее Рина вглядывалась, тем больше ей казалось, что свеча не гасла, а наоборот – разгоралась всё ярче и ярче.

– Это «Свеча на ветру». Когда я впервые прочёл её стихи, я увидел её именно такой. Хочешь, я тебя с ней познакомлю?

– Что, прямо сейчас? – растерялась Рина, а Вадим усмехнулся и достал с книжной полки книгу в ярко-синей обложке.

Рина услышала приглушённый бой часов.

– Не уходи,.. – его глаза потемнели и стали стальными. – Я не могу потерять тебя, я так долго тебя искал.

– А как же Серж, ведь он будет беспокоиться.

Ей вдруг стало по-настоящему страшно. Она почувствовала, что Вадим, этот «гламурный тип», с которым судьба столкнула её на тихой питерской улочке, стал близок и дорог ей. И ещё она поняла, что не знает, как быть, как жить дальше. Ей почему-то не верилось в собственное «завтра увидимся…». Кто знает, что могло случиться до завтра – целая ночь впереди, целая ночь.

– Надеюсь, ты отдаешь себе отчёт в том, что делаешь? – в голосе Сержа звучала обида, к которой примешивались нотки тревоги. – Скажи хотя бы, где ты находишься, мало ли что.

– Не волнуйся, Серенький, я в порядке. Я нахожусь в двух шагах от тебя.

– Рина! Ты с ума сошла! Одна в чужом городе…

– Я не одна.

– Тем более.

– Серж, ты случайно не читаешь то, что сам пишешь? Это не сюжет твоего последнего романа, это жизнь, понимаешь? Прости. А если будут звонить из дому, скажи, что я сплю.

– Ну, ты даёшь, Арина-балерина! Вот тебе и тихоня!

Рина положила трубку. За окнами разливалась осенняя питерская ночь. Картины в мастерской погрузились в её чернильный мрак, и лишь лицо женщины с зажжённой свечой в руках излучало нежное голубое сияние…

Часть пятая. Эпилог

       И осталось всего-ничего,

       Разве только – холсты,

       И на них неземные рассветы,

       И лошади скачут…

           А. Макаревич

В ночь перед отъездом Рина почти не спала и только под утро, положив рядышком книгу в ярко-бирюзовой обложке, задремала. Ей приснился огромный мост через реку, на котором стояла хрупкая белокурая женщина. Сияние, исходящее от неё, освещало тёмную громаду моста, а ветер развевал её волосы. Казалось, ещё порыв – и угаснет, померкнет золотой ореол, но голубое свечение разгоралось всё ярче и ярче, и всё меньше холодного беспросветного мрака оставалось вокруг.

Рина улыбнулась Вадиму, который проснулся раньше и уже успел сварить кофе. Она боялась, что он сейчас заговорит о том, о чём ей не хотелось не то что говорить, а даже думать. Но Вадим, словно почувствовал её волнение и шепнул:

– Не бойся. Все точки над «і» ты расставишь сама, если сочтёшь нужным.

Она с благодарностью прижалась щекой к его руке.

На вокзале он молчал, и когда объявили отправление поезда, на мгновение крепко прижал её к себе. Рина расплакалась…

– Я вернусь, слышишь!

– Я всегда буду ждать тебя… Всегда.

…Одесса встретила Рину ласковым осенним солнышком, и она без особых приключений добралась до дома, где попала в нетрезвые объятья, принявшего с утра на радостях граммов сто – не меньше, мужа. Раздав подарки детям и мужу, стойко выдержав расспросы о том, как съездилось и отдохнулось, как смотрелось на «европы» через «окно», она распаковала чемодан, перемыла гору грязной посуды и занялась уборкой квартиры. Дети, (двадцатипятилетний сын и дочка – на год младше сына) перебивая друг друга, рассказывали ей о том, как трудно им было без неё – столько проблем накопилось… Она выслушивала их терпеливо, а перед глазами стояла кариатида, на которой становилось всё больше трещин. Трещины ползли изворотливыми змейками, безжалостно уродуя мраморную белизну плеч и шеи, а одна из них, самая широкая, добралась до сердца.

Поздно вечером, убедившись, что все уже спят, сняла телефонную трубку и набрала номер Вадима. «Не отвечает. Нет дома? Или просто не хочет снимать трубку. Ну и правильно. Что я ему сейчас скажу? Что доехала нормально и дома всё в порядке?.. Господи, бред какой! Но как же хочется услышать его голос! Как мне теперь жить со всем этим? Вади-и-и-и-м…!»

А в северном ветреном городе на другом краю земли, в пустой квартире сидел у звонящего телефона человек и изо всех сил сдерживал себя. Слишком велико было желание снять трубку и услышать далёкий, ставший таким родным, голос.

И покатились друг за дружкой серые обыденные дни, похожие один на другой. Она сознательно изматывала себя работой, взялась давать частные уроки, даже ремонт затеяла в квартире, лишь бы не оставаться наедине с собственными мыслями. Слушая недовольное брюзжание мужа, она понимала, что сказать ему всё как есть, никогда не сможет. Она по-прежнему каждый вечер набирала номер Вадима, но к телефону никто не подходил. Рине уже начало казаться, что всё произошедшее с ней – сон, наваждение. Но, пробегая мимо дома с кариатидами, она видела, что трещин действительно стало больше, что даже лицо не пощадили уродливые тонкие бороздки. Рина стала бояться зеркал, ей казалось, что морщины на её лице полностью идентичны трещинам на подружке-кариатиде.

Накануне Нового года приехал Серж. Смеялся и шутил как всегда, привёз кучу подарков, но когда Рина вопросительно заглядывала ему в глаза, отводил взгляд в сторону. После бурного застолья в честь приезда дорогого кузена, гости разошлись, а муж отправился спать. Рина осталась на кухне – её ждала неизменная гора грязной посуды. Серж вызвался помочь, и когда с посудой было покончено, они сели рядышком перекурить.

– Как живёшь, Арина-балерина?

– Не спрашивай… Ты что, не видишь?

Серж вздохнул, вышел в коридор и вернулся с небольшим свёртком-рулоном в руках.

– Он просил передать тебе это.

Рина дрожащими руками развернула свёрток. Там оказался холст.

– Ты видел Её?

– Видел, – закашлялся Серж, – у него недавно была выставка, так я чуть умом не тронулся, когда картину эту увидел. Что же ты молчала?

– А что я должна была говорить?

– Просто, Вадима я очень хорошо знаю. Он очень необычный человек и очень хороший художник.

– Он что-нибудь просил передать мне?

– Только это. – Серж кивком указал на рулон. – Ещё он просил передать, что будет ждать тебя всегда.

– Почему он не подходил к телефону? Я звонила ему каждый вечер…

– Я скажу тебе только то, что знаю. Он в больнице. Жить ему осталось недолго. Он не хотел волновать тебя, боялся, что станет обузой.

– Баллада о прокуренном вагоне…

– Какая ещё баллада? О чем ты?

– Он читал мне эти стихи в ночь перед отъездом. А я – дура, думала, что это только красивые стихи, что в жизни так не бывает.

Рина свернула холст в рулон и подошла к окну. Снегопад закончился. Рина сняла телефонную трубку и набрала номер справочной аэропорта. Торопливо побросав в сумку кое-какие мелочи, она добавила к ним тёплый свитер, а сверху аккуратно уложила свёрток с холстом. Облегчённо вздохнула и ещё раз сняла телефонную трубку – вызвала такси.

В самолёте она забылась коротким тревожным сном. Ей снился Вадим, падающий в бездонную темноту. И когда тьма почти поглотила его, вдруг чья-то лёгкая рука возникла из ниоткуда. И падение прекратилось, – Вадим, почему-то ставший совсем маленьким, спокойно спал на хорошо знакомой Рине ладони с маленьким белым шрамом. Этот шрам у неё был с самого детства, когда она не побоялась выхватить бездомного котёнка из пасти соседского породистого пса.

Рина проснулась с ощущением какой-то лёгкой радости. «Интересно, когда они заметят, что меня нет? В холодильнике еды дня на три-четыре – не меньше, бельё выстирано, в квартире – порядок… Да, дня три пройдёт, пока опустеет холодильник, а в раковине вырастет гора грязной посуды… Привет, ребята! Я вас всех очень люблю, но пора научиться жить, не опираясь на чьё-то крепкое плечо».

А сидящий рядом человек никак не мог понять, почему эта Рыжая с античным профилем постоянно улыбается. Серебристая огромная птица уносила её всё дальше и дальше от самого синего в мире моря, от озябших кариатид на заснеженной улице к человеку, о котором Рина не знала почти ничего и знала всё. На несколько жизней вперёд.

Оглавление