Текст книги "Повесть о падающих яблоках"

Автор книги: Людмила Шарга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Часть вторая

– Нет-нет, профессор, рисунок действительно уникален! Во всяком случае, раньше я такого не видел. Приезжайте, я очень хочу услышать Ваше мнение. И привезите с собой художника, графика… Я дилетант во всём, что касается кисти и полотна, но здесь случай уникальный!

Ральф положил трубку телефона и окинул взглядом свой кабинет, который располагался в самой тёмной комнате дома – на первом этаже. Когда-то давно здесь была библиотека, но с появлением Элины в доме всё изменилось. Ей доставляло радость всё переделывать, перестаивать на свой лад, и дом – старое родовое гнездо одной из самых древних фамилий в округе, наполнился светом её молодости и радости.

Элина…

Ральф и сейчас отчётливо помнил каждую морщинку на её милом, открытом лице…

Вот она поворачивает голову на его оклик, и длинные русые волосы падают на плечи…

Вот она выходит из воды: длинноногая, стройная; по гладкой, смуглой от загара коже стекают капельки морской воды…

И последний день… побелевшие, пересохшие губы шепчут что-то ему, бессвязно, умоляюще… Что… Что она хотела сказать…

Ральф вздрогнул – таким громким показался ему голос управляющего.

– Почему Вы так кричите, Ричард. Что-нибудь случилось?

– Я вовсе не кричу, сэр. Я несколько раз обращался к Вам. Но вы меня не слышали.

К Вам мистер Тиккрей. Прикажете принять?

– Проси скорее. И прикажи подать кофе со сливками для мистера Тиккрея и чёрный – для меня.

– Слушаюсь, сэр.

– Мистер Норд, добрый вечер! Прекрасно выглядите, друг мой. – Профессор, как всегда был полон энергии. – Позвольте представить: мистер Лоуренс. Он преподаёт графику в академии Художеств и любезно согласился приехать со мной и быть нашим консультантом.

– Прошу вас, господа. – Ральф указал на кресла и прошёл к столу. – Ричард, будьте добры, для мистера Лоуренса… – он выжидательно посмотрел на художника, – ещё один чёрный кофе – без сахара.

Взяв со стола рисунок, и в который раз поразившись его чёткости, Ральф передал его Лоуренсу.

На бледных впалых щеках художника проступили алые пятна. На рисунке был изображён мужчина, простирающий руки к огромному синему солнцу. Серые, безжизненные равнины вокруг… Чёрная, растрескавшаяся земля…

Но более всего поражали глаза мужчины: молящие, почти безумные от отчаяния и безысходности.

– Сколько лет Вашей дочери, мистер Норд? – голос Лоуренса дрожал от волнения.

– Три с половиной года.

– Невероятно! – Лоуренс вскочил и начал метаться по кабинету. – Это сделано рукой талантливой, я бы даже сказал – гениальной, но… рукой взрослой, опытной. Взгляните на твёрдость, на завершённость линий! Трёхлетнему ребёнку, пусть даже и одарённому, такое не под силу – здесь всё говорит о руке мастера.

– И, тем не менее, Лоуренс, – профессор просто сиял, понимая, что его идея с балом-маскарадом принесла свои плоды, и этот рисунок – лучшее тому доказательство, – рисунок сделан трёхгодовалой девочкой. Да вот и она сама! Прошу любить и жаловать: перед вами мисс Норд.

Малышка вопросительно посмотрела на отца и, получив одобрительный кивок, вошла в кабинет. Она улыбнулась как старому знакомому профессору Тиккрею и перевела взгляд на Лоуренса.

– Это мистер Лоуренс, милая, он – художник. – Ральф усадил дочурку в кресло, – он специально приехал для того, чтобы взглянуть на твой рисунок, и, кажется, рисунок произвёл на него впечатление.

– Вы позволите задать ей несколько вопросов? – Лоуренс подошёл ближе.

– Разве профессор не рассказал Вам? Дело в том, что моя дочь не говорит.

Но, я думаю, что на общение это не повлияет – Вы всё поймёте. Дорогая, покажи мистеру Лоуренсу свои розы – там вы и пообщаетесь…

– А как её зовут?

– Пока не знаю, – рассмеялся Ральф, но, видя недоумение на лице художника, пояснил – мы перебрали тысячу имён: ни на одно их них она не отозвалась.

– Прошу прощения, я боюсь показаться невежливым, но, всё-таки… Как же она может отозваться, если не говорит…

– Может, Лоуренс, ещё как может, – заверил художника профессор, – и Вы убедитесь в этом в самое ближайшее время.

– Так ты видела этого человека во сне?

Малышка кивнула и погладила огромную белую розу, распустившуюся утром.

– А почему у него такие глаза? У него что-то случилось, какое-то горе?

Вновь лёгкий кивок, – и Лоуренсу показалось, что он действительно слышит детский голосок, тоненький и тихий. – Скажи мне, ты ещё будешь рисовать?

На этот раз девочка пожала плечами.

– Если будешь, позови меня, пожалуйста. Мне очень хочется увидеть, как ты рисуешь. Можно?

И лёгкое движение очаровательной детской головки превратило Лоуренса в счастливейшего из смертных.

– Твои розы великолепны! А ты знакома с сортом «Кария»?

При этих словах девочка вздрогнула и как-то странно посмотрела на художника.

– Незнакома, – догадался Лоуренс, – а между тем, это один из лучших сортов роз. Я пришлю тебе несколько кустов в подарок.

Малышка схватила его за руку и умоляюще заглянула в глаза. Затем она прижала свои крохотные ладошки к груди и указала на цветок.

– Постой… я начинаю понимать… Ты хочешь, чтобы тебя называли Кария?

– Я вижу, вы подружились, – в оранжерею вошёл Ральф.

– Мистер Норд! – Лоуренс бросился к Ральфу, – Кажется, Ваша дочь нашла своё имя!

Малышка подбежала к отцу, и тот с радостью подхватил её на руки и закружил.

 – Это правда, дорогая?

Девочка кивнула и указала на розы.

– Это связано с цветами?

– Мы беседовали о розах, и я пообещал подарить несколько розовых кустов сорта «Кария» – это любимый сорт моей матушки.

Девочка приложила ручки к груди и поклонилась Лоуренсу, отчего тот чуть не разрыдался.

– Так значит, Кария? – спросил Ральф. – Красивое имя… Я Вам признателен, мистер Лоуренс и очень надеюсь на то, что вы будете частым гостем нашего дома. Я и… Кария – будем вам всегда рады.

И в привычном, размеренном укладе жизни обитателей старого дома наступили перемены.

Лоуренс приезжал почти каждый день – он полюбил малышку. Бедный художник был одинок, кроме старенькой матери у него никого не было. Он рассказывал Карии удивительные истории, читал стихи и баллады, приносил свои эскизы, наброски… Иногда они рисовали вместе, иногда – только Лоуренс, а девочка устроившись неподалёку, наблюдала, как из-под его руки проступали черты чьего-то лица или проглядывал зимний солнечный день.

Февраль подходил к концу – близилась весна. Деревья в парке стояли притихшие – в ожидании тепла, готовые взорваться зелёными клейкими брызгами молодой, нетерпеливой листвы. Все семь розовых кустов сорта «Кария», подаренных Лоуренсом, принялись и уже радовали глаз свежими, тёмно-зелёными листочками. И, хотя Лоуренс утверждал, что в первый год они цвести не будут, вскоре на одном из кустов появился маленький крепкий бутон. Кария боялась пропустить момент, когда он раскроется, и приходила в оранжерею даже по ночам.

Рисовать ей больше не хотелось – тот рисунок оказался единственным, и Лоуренс уже начал опасаться, что новых рисунков не будет.

Но майской тёплой ночью, в полнолуние, расцвёл первый розовый бутон «Кария». Девочка от радости захлопала в ладоши и собралась было бежать за отцом, как вдруг остановилась – перед ней проносились ожившие видения из её снов: дома из белого камня, улицы, мощёные лазурной плиткой, висячие сады, фонтаны и… розы, розы на каждом шагу…

Одно удивило её – прекрасный город казался вымершим. Ни на улицах, ни в парках, ни на балконах – нигде не было людей. Только чайки высоко в небе кричали тревожно о чём-то.

Ей захотелось оживить улицы сказочного города и, вытащив из кармашка блокнот и карандаш, с которыми никогда не расставалась, она начала рисовать.

Утром Ральф, встревоженный отсутствием дочери, которая всегда прибегала к нему по утрам, – нашёл её в оранжерее. Кария спала прямо на полу, положив руку под голову, а поодаль лежало несколько рисунков.

Отец бережно поднял малышку на руки, но она не проснулась – так крепок был её сон. Он коснулся детского лба губами – жара нет… Значит, просто спит…

Ральф отнёс девочку в спальню и вернулся. Он долго рассматривал рисунки и не мог понять, откуда в очаровательной детской головке взялись такие фантастические сюжеты. Где, в каком из её снов, живут эти люди, широкоплечие гиганты и стройные, гордые девы – им под стать.

Он вернулся в комнату дочери и увидел, что Кария уже не спит.

– Доброе утро, жизнь моя, – ты меня напугала. Ты видела – роза расцвела? Мистер Лоуренс не преувеличивал – это действительно уникальный сорт. А теперь скажи, кто эти люди на твоих рисунках? И где находится город из белого камня с лазурными мостовыми и тротуарами?

Карри подняла верх руки.

– Не на Земле? Я правильно понял тебя? Мне тоже всё это напомнило рай Господень.

Что же ты хмуришься, дорогая? Это не рай?

Ральф внимательно смотрел на малышку, пытаясь понять движения её рук.

– Знаешь, Кария, скоро придёт Лоуренс. Я уверен – он лучше, чем я поймёт тебя. А сейчас – завтракать – Цезарь, наверное, уже сходит с ума, он же без тебя не прикасается к еде.

Часть третья

– И Вы, верите в переселение душ, Лоуренс? – Ральф пристально смотрел на художника.

– Я имел в виду не переселение душ, а память, память наших прошлых воплощений, прошлых жизней. На рисунках Карии мы видим прошлое.

– Чьё прошлое? Выходит, моя дочь была когда-то одной из этих дев? Они похожи на ожившие античные статуи… А этот город… знаете, Лоуренс, я когда-то довольно серьёзно занимался археологией и могу Вас заверить в том, что на Земле ничего подобного не существовало. Во всяком случае, пока не найдено никаких подтверждений тому, что здесь была такая цивилизация.

– Не могу с Вами не согласиться, мистер Норд. Но, есть одно маленькое «но». На одном из последних рисунков Карии, эти «ожившие статуи» пытаются удержать разрушающийся свод дворца на площади. Взгляните-ка, вам они ничего не напоминают? – Лоуренс протянул Ральфу рисунок.

– Ну, конечно же! – воскликнул Ральф, – Атланты и кариатиды… Как мне раньше это не пришло в голову! Постойте-ка, имя Кария… Вы думаете, что оно как-то связано с этим?

– Уверен. Рисунки Вашей дочери, не просто плод детской фантазии, это свидетельство о существовании древней цивилизации, о расцвете и о катастрофе, постигшей её. Если бы Кария могла говорить, она бы многое нам поведала, хотя… рисунки говорят вместо неё.

– Разгадка возникновения атлантов и кариатид…, – улыбнулся Ральф, – утопия самой чистой воды… Думаю, что рисунки моей дочери всего лишь плод необычайно развитого воображения. Фантазия, Лоуренс, просто фантазия!

– А техника этих рисунков Вам ни о чём не говорит? У девочки в четыре года рука зрелого мастера – как Вы это объясните?

Ральф пожал плечами и подошёл к окну. Отсюда открывался прекрасный вид на парк, и ему хорошо было видно, как Кария играла с Цезарем. Было уже совсем тепло, и Мэг – няня девочки, позволяла не надевать капор. Длинные, тёмно-русые волосы малышки развевались за плечами, щёки разрумянились…

«Как она похожа на Элину. И почему судьбе было угодно разлучить нас… И я ничего не хочу никому объяснять – я просто хочу. Чтобы моя девочка была счастлива. И всё…»

– Мистер Норд, а что если я напишу рассказ по рисункам Карри. Я напишу так, как чувствую её мир, который оказался мне не чужд. А потом мы прочтём его девочке. Вы не возражаете?

– Что Вы, я буду только благодарен Вам.

Художник ушёл, оставив Ральфа в полном смятении чувств. Он рассеянно перебирал рисунки, вглядывался в прекрасный, но всё-таки, странный, чужой мир, и пытался понять, что же может быть общего с этим миром у его маленькой дочурки…

Лоуренс и Кария шли по каштановой аллее старого парка, взявшись за руки. Неумолимо приближалась осень – желтых листьев становилось всё больше и больше, и на прогулки няня уже не отпускала девочку без тёплого тёмно-синего капора и перчаток.

Лоуренс что-то рассказывал ей, а она внимательно его слушала и лишь изредка кивала головой.

Вдруг он остановился…

– Я догоню Вас… идите вперёд. Прошу Вас…

Достав из кармана пальто платок, он приложил его к губам и зашёлся в долгом приступе кашля.

Кария обернулась и с тревогой посмотрела на художника.

– Всё в порядке, мисс Норд, не волнуйтесь. Это обычная простуда. Матушка оказалась права – мне ещё рано выходить из дома. Но я очень соскучился – из-за этой болезни мы не виделись две недели.

Кария укоризненно покачала головой и, попросив его наклониться, коснулась ладошкой лба Лоуренса.

– Вы хотите сказать, что у меня жар? Пустяки…

Он изо всех сил пытался скрыть слабость, внезапно навалившуюся на него, но обмануть девочку не удалось. Она решительно направилась к дому, не отпуская руки художника.

Усадив его в гостиной, она побежала к отцу и сразу же вернулась, но уже с Ральфом.

– Лоуренс, друг мой, что с Вами? – Ральфа поразила смертельная бледность художника.

– Ничего особенного, это моя старая подружка – простуда… – он вновь закашлялся и потерял сознание. Из кармана пальто выпал платок с пятнами крови.

Кария расплакалась…

– Ну что ты, дорогая, не пугайся. Сейчас мы уложим его в постель, и пошлём за доктором. Ничего страшного не случится. Иди к себе, пожалуйста.

Мэг увела перепуганную девочку, а Ральф, отдав все необходимые распоряжения, стал дожидаться врача.

Врач приехал через час, мельком взглянул на Лоуренса, сразу же сказал, что нужна срочная госпитализация, и художника увезли в госпиталь, который находился неподалёку, в монастыре Святой Елены.

Чуть свет Кария прибежала к отцу в спальню и робко постучав, вошла. Ральф не ложился этой ночью.

– Всё в порядке, дорогая. Через недельку наш друг навестит нас – вот увидишь. И вы снова будете гулять в парке, беседовать и любоваться розами.

Но ни через недельку, ни через месяц Лоуренсу не суждено было появиться в доме Нордов – всё оказалось намного серьёзнее, чем обычная простуда. Зная о стеснённых жизненных обстоятельствах художника, Ральф взял на себя все расходы по его лечению, а два месяца спустя и все расходы по организации похорон.

Он никак не решался сказать об этом дочери, пока случай не расставил всё по своим местам.

Кария часто и подолгу стояла у окна в кабинете отца – отсюда хорошо просматривалась вся центральная аллея парка. В надежде увидеть нескладную, долговязую фигуру своего лучшего друга, она и с Цезарем не играла и рисунки забросила.

В воскресный день её ожидание было, наконец, увенчано успехом: на аллее показался кто-то, но из-за плотного тумана невозможно было разглядеть, кто.

Кария выбежала навстречу долгожданному гостю и остановилась в недоумении: пожилая худощавая дама, одетая во всё чёрное, приближалась к ней.

– Здравствуйте. Вы ведь Кария – я не ошиблась? У меня есть кое-что для Вас.

Дама протянула конверт. Кария открыла его и узнала почерк Лоуренса.

Слёзы выступили на глазах девочки. Она вопросительно посмотрела на даму…

– Будет лучше, если Вы отведёте меня к Вашему отцу, мисс.

Ральф сразу понял, кто перед ним – Лоуренс был очень похож на мать. Он указал на кресло:

– Прошу Вас, миссис Лоуренс.

– Я вижу, Вы узнали меня, мистер Норд. Да, я мать бедного Стива. Я пришла, чтобы поблагодарить Вас за всё, что Вы сделали для моего мальчика и чтобы передать Вам вот это, – она указала на конверт в руке Карии. – Стив часто писал мне о Вас, о том, что подружился с Вашей дочерью, об её удивительном даре…

Всё это я нашла в его комнате, квартирная хозяйка сохранила все его бумаги и холсты.

Я взяла на себя некоторую смелость и отправила их на Ваш адрес. Думаю, что и Вам и маленькой мисс Норд будет приятно иметь у себя частичку сердца своего бедного друга.

Кария подошла к миссис Лоуренс, обняла её крепко – она всё поняла без слов и объяснений. Мать художника ошеломлённая столь неожиданным порывом, не смогла произнести ни слова. Её руки гладили худенькие вздрагивающие плечики малышки, а по впалым, морщинистым щекам катились слёзы.

Часть четвёртая

– Ну что ж, друзья мои, я начинаю.

Миссис Лоуренс открыла великолепное издание: книгу с рисунками Карии и небольшой повестью Стива.

С того дня, как мать художника появилась в доме Нордов, прошло более полутора лет, и Ральф с дочерью привязались к этой одинокой, немногословной женщине. Ральф уговорил её продать дом в Керокке и переехать к ним. Деньги, вырученные от продажи дома, были положены в надёжный банк под хорошие проценты: теперь это был фонд Стива Лоуренса, созданный в помощь одарённым, но бедным людям: художникам, поэтам, музыкантам…

Миссис Лоуренс обрела настоящую семью, ей доставляло удовольствие заботиться о Ральфе и Карии, и они платили ей взамен теплом и любовью.

Сегодняшний день был особенным: вышла книга, которую ждали давно.

Все собрались в гостиной, за празднично накрытым столом. Здесь были развешены картины Лоуренса. На двух была изображена Кария, но совсем не такая – более взрослая, задумчивая и печальная, гораздо печальнее и серьёзнее, чем в жизни.

В распахнутые окна майский ветерок доносил аромат цветущей белой сирени… и роз, конечно же, роз.

Была середина мая…

«…была середина мая – время, когда уже достаточно тепло, но ещё нежарко, и можно целыми днями писать пейзажи цветущих склонов Карии.

Мы лежали в густой, молодой траве… Я смотрел, как ты покусываешь травинку, и вспоминал день, когда увидел тебя впервые.

Ты бежала по лазурной мостовой, распахнув гибкие руки-крылья, и синее солнце сияло за твоими плечами…

Я и не заметил, как мой мольберт слетел вниз – ты, пробегая, зацепила его кончиками пальцев. Пейзаж был безнадёжно испорчен – внизу тянулась песчаная отмель, и тысячи тысяч песчинок, словно того и ждали – прилипли к свежим мазкам масляной краски.

Ахнув, ты приложила руки к груди и шепнула:

– Прости меня, пожалуйста, я не хотела… правда…

– Пустяки, – отмахнулся я и удивился, с какой лёгкостью расстался с кропотливым, упорным трудом двух недель.

– Спрячь меня… спрячь меня скорее, – встревожено оглянулась ты, словно расслышав что-то далёкое и опасное…

В двух шагах отсюда, у излучины реки стояла моя хижина – туда я и отвёл тебя.

– Как здесь уютно! – восхитилась ты. – Ты – художник?

– Я – художник. А ты?

– Как тебя зовут, художник? – лёгкая тень пробежала по твоему лицу, спрятав на миг улыбку…

– Стив. – Я безуспешно пытался оттереть руки, испачканные краской.

Белое платье качнулось, точно колокольчик на тоненьких стебельках…

– Скажи мне, Стив, ты умеешь хранить чужие тайны?

– Не знаю, – пожал плечами я, – наверное, умею…

– Я принцесса Кария. Да ты наверняка обо мне слышал! Меня ищут… и… я не хочу, чтобы нашли.

– Принцесса? – недоверчиво посмотрел я на твою руку.

– Ты ищешь знак, художник? – нотки надменности неприятно изменили твой голос, – тебе должно быть известно, что знак могут видеть лишь посвящённые. Он находится под магическим покровом и скрыт от праздного любопытства и от чужих глаз.

…Отбросив травинку, ты потянулась ко мне:

– Вспоминаешь, как мы встретились?

И сразу же на тонком запястье проступил контур розы. Я поцеловал твою руку, чуть выше знака.

– Спрячь его. На службе у твоего отца множество магов, и тебя быстро обнаружат.

– Знаю, любимый… – знак исчез. – Иногда он проступает сам – помимо моей воли, защита, почему-то, не срабатывает. Чаще всего, это происходит, когда я очень волнуюсь или испытываю невероятный накал чувств, вот как сейчас.

Ты наклонилась надо мной, и прикрыла глаза…

– Кария, что нас ждёт? Я не могу представить, что тебя найдут, и нас разлучат…

Я согласен пойти в тюрьму, на плаху – куда угодно, только бы ты была счастлива. Слышишь?

– Мы не расстанемся, художник. Что бы ни случилось – мы уже никогда не расстанемся – это невозможно. Мы будем вместе через сто лет, через тысячу, через десятки тысяч…

Только бы ты узнал меня, только бы не прошёл мимо.

Видишь ли, мой отец – себе не хозяин. Душа его давно принадлежит Верховному жрецу, хотя он по-прежнему меня любит – я знаю. Думаешь, легко ему было дать согласие на то, чтобы меня принесли в жертву Эйсону – отвратительному богу сумерек.

Ты приподнялась на локтях и насторожилась…

– Что-то не так?

– Какая-то магия, Стив. Я кожей чувствую… Похоже, эти ищейки всё же выследили меня. Тебе нужно бежать… скорее. Я помогу – ты будешь невидимым для них некоторое время.

– Я не оставлю тебя, – вытащив из заплечного мешка арбалет, я выпрямился во весь рост. – Где эти отродья, пусть попробуют только сунуться со своей магией!

Вокруг было тихо, подозрительно тихо… И странный жёлтый туман наползал на лощину – из-за него-то я ничего и не видел.

Голова закружилась… Последнее, что я услышал – твой крик…

Очнулся я в тёмном, сыром помещении, руки мои были связаны. Сильно хотелось пить, голова раскалывалась от дикой боли.

Но ещё более сильную боль мне причиняла мысль о тебе. Где ты… Что с тобой…

Снаружи загремел засов, дверь распахнулась, и на пороге возникла сгорбленная фигура в ядовито-жёлтых одеждах. Сам Верховный жрец пожаловал… Старый колдун…

– Здравствуй, Стивен.

Он протянул мне свою сморщенную руку для поцелуя – раскрытой ладонью – по обычаю.

И я, из самых последних сил, плюнул в эту чёрную, обтянутую кожей-пергаментом, ладонь…

Колдун рассмеялся, и своды подвала задрожали от этого смеха.

– Напрасно, художник, напрасно, я ведь не причинил тебе никакого вреда. Пока… пока не причинил… Но, коль ты так враждебно настроен, изволь – я отвечу тем же.

А ведь мы могли бы быть полезны друг другу.

– Что ты сделал с Карией?

– Ничего. Вот уже целый месяц она живёт себе в своих покоях и о тебе не вспоминает. Завтра – слияние трёх звёзд, такое бывает лишь раз в сто лет. Принцесса была бы принесена в жертву, как ей и предначерталось. Но, ты вмешался, художник. Ты лишил её невинности, ты – простой бродяга из касты художников, посмел смешать свою кровь с кровью высокородной принцессы Карии. Ты знаешь – какова будет расплата за содеянное.

Но я могу оставить тебе жизнь, если ты согласишься принести в жертву младенца. Вспорешь ей живот и убьёшь младенца. Она останется жива. Согласен?

Кровь ударила мне в голову…

– Так она ждёт ребёнка! Моего ребёнка… Нашего! И ты думаешь, что я соглашусь отдать её и сына злобным, слюнявым тварям, которых ты называешь богами?

Я убью тебя, и пускай эти кровожадные гады сожрут твою гнилую плоть!

– Глупец! – зашипел он, – У тебя была единственная возможность спасти свою шкуру, но ты её только что потерял. Теперь ты сдохнешь на глазах у высокородной потаскушки!

Но сначала ты увидишь, как ей вспарывают брюхо. Да, художник, я доставлю тебе такое наслаждение…

Тяжёлая дверь захлопнулась за ним, а я принялся лихорадочно думать, как мне выбраться отсюда. Утешало только одно: Кария не может быть принесена в жертву – она носит под сердцем дитя. Моё дитя… Нашу с ней плоть и кровь. Значит, завтра на алтарь взойдёт другая несчастная…

После нескольких попыток развязать руки, я почувствовал, что верёвка ослабла. Наконец, узел поддался. Я попытался дотянуться до маленького окна – тщетно – стена была гладкой: ни трещинки, ни выбоинки. Я начал подпрыгивать, пробуя зацепиться за небольшой зазор между решёткой и стеной, но дотянуться до него было непросто.

А когда мне, наконец, удалось это сделать, голова моя закружилась, я упал на ворох гнилой соломы и снова потерял сознание.

Не помню, сколько прошло времени, прежде чем я очнулся. Пол подо мной ходил ходуном. Стены подвала разваливались на глазах, будто какой-то исполин раскачивал их из стороны в сторону. После очередного толчка стена возле двери рухнула, образовалась огромная брешь, и я ринулся к неожиданно образовавшемуся выходу.

Выбравшись на свободу, я увидел ужасную картину: лазурная плитка на мостовых и тротуарах вздыбилась и потрескалась, от великолепия царского дворца остались одни руины, серебристые фонтаны задохнулись под обломками зданий…

Кария… если старый колдун не врал, то она во дворце, вернее, в тех руинах, что остались от него…

Я скорее почувствовал зов, чем услышал. В южной части дворца, под одним из уцелевших сводов, я увидел тебя и бросился к центральному входу.

– Сюда нельзя, Стив! Ты – погибнешь! Уходи скорее, слышишь меня, уходи! Здесь мой отец – он ранен… Эту часть стены удерживает только моя магия… Силы мои на исходе…

Я подбежал совсем близко и увидел, как вибрирует стена.

Ты протянула руки, и даже издали было видно, как контур розы на запястье пылает багровым цветом: зловещие кровавые круги расходились от него. Это означало, что все запасы магической силы пущены тобой в действие.

Я сам не обладал магической силой, но хорошо знал, что когда её обладатель использует всю силу сразу – он проживает свою жизнь за считанные часы.

– Видишь, как всё хорошо. Мне даже ничего не нужно тебе объяснять, Стив – я скоро умру. Не пытайся меня спасти – это бесполезная трата времени, позаботься о моей душе и о душе той жизни, что зреет во мне. Я знаю, что ты – знаешь. Это твой ребёнок. И не оставляй здесь отца – любимцы Верховного жреца только и того и ждут…

Когда я, наконец, пробрался к тебе, ты лежала, свернувшись, у ног отца, почти без признаков жизни, и контур розы мерцал всё слабее и слабее.

Я вынес тебя на улицу, уложил у чаши задохнувшегося фонтана и бросился за отцом. К счастью, он пришёл в себя и, хоть был очень слаб, пошёл сам, опираясь на моё плечо. У самого выхода я услышал оглушительный треск, посмотрел наверх и понял, что мы обречены – арка центрального входа разваливалась над нашими головами.

И в этот момент ты встала, воздев руки к безжалостному небу, и запела заклинание на древнем карийском языке…

Я отчётливо видел, как твоё лицо покрывалось сетью морщин, кожа съёживалась на теле, как седела и превращалась в клочья волна густых, светло-русых волос…

В тот момент, когда голос твой умолк, я уже стоял на улице, а твоёму отцу оставалось сделать один шаг… Я попытался удержать рушившуюся каменную глыбу руками и каким-то внутренним зрением увидел, как ты встала рядом и подставила руки под камень

Твой отец успел выйти и упал замертво…

Чья-то невидимая рука буквально вытолкнула меня на мостовую. Когда пыльная завеса рассеялась, из-под рухнувшей арки выплыл синий шар.

Он покружил над руинами, затем резко подлетел ко мне и… я ощутил только странное покалывание в груди.

Что было дальше – я помню плохо… нещадно палящее, синее солнце, растрескавшаяся земля… и то, как я лежал на этой земле.

И ещё: синий шар, покидающий моё тело. Он покружил надо мной. Завис, видимо, прощаясь, и воспарил, чтобы через минуту исчезнуть.»

Миссис Лоуренс перевернула последнюю страницу…

За окном давно уже стемнело, воздух стал густым, влажным – приближалась гроза, и аромат роз с каждой минутой становился всё насыщенней.

– Вот и вся история, дорогие мои. Нам остаётся только гадать, кто первым воплотил в архитектуру идею, использовать атлантов и кариатид в опорах. Кем он был? Скульптором, мечтателем и романтиком, а может быть, художником, как мой бедный сын…

– По большому счёту, это неважно, ведь так, жизнь моя? – Ральф обнял Карию, и девочка кивнула в ответ. – Важно то, что рядом с нами сегодня живут атланты и кариатиды, рядом с нами и… среди нас.

В дверь постучали. На пороге стоял юноша лет тринадцати, высокий, черноволосый, с резко очерченным, тонким профилем – неуловимо напоминающий профиль Лоуренса.

– Прошу любить и жаловать, друзья: это Кэвин. Кэвин… – тут миссис Лоуренс выдержала небольшую паузу, – Лоуренс, мой внук. Сын Стива…

– Как? – изумлённо вскричал Ральф. – У Стивена был сын?

– Я и сама узнала об этом только незадолго до его смерти. Когда-то, в очень ранней молодости, мой мальчик был влюблён в одну… вздорную особу, которая ответила на его чувство чёрной неблагодарностью – предала его. Родив ребёнка, она оформила его в Дом сирот, ничего не сказав об этом отцу – Стиву. А не так давно я получила от неё длинное покаянное письмо… Да.

Но, бедный Стив был уже мёртв – он так и не узнал, что у него есть сын. Мне удалось не только быстро разыскать мальчика, но и оформить все необходимые документы.

А знаете, что было самым трудным во всём этом? Не проговориться – я очень хотела сделать вам сюрприз, и у меня это получилось!

Юноша, смущённо улыбаясь, подошёл к Карии и протянул руку: «Кэвин. Кэвин Лоуренс.

Девочка смотрела на него, широко раскрыв глаза. Затем осторожно вложила в протянутую руку свои тоненькие пальчики…

– Видишь ли, Кэвин, – Ральф поспешил прийти на помощь Карии, – дело в том, что…

– Я всё знаю. Вашу дочь зовут Кария.

– Тебе бабушка о ней рассказала?

– Нет, Кария сама только что произнесла это. Вы, разве, не слышали?

Можно мы посмотрим, как начинается гроза, из беседки?

…они ушли. Взявшись за руки, а Ральф и миссис Лоуренс переглянулись, ничего не говоря. Им тоже давно не требовалось слов, чтобы понимать друг друга…

…первые проявления художественного творчества в области ваяния кроются во мраке доисторических времен; не подлежит, однако, сомнению, что они были вызваны…

…потребностью человека, еще не вышедшего из дикого состояния, выразить чувственным знаком идею о божестве или сохранить память о дорогих людях. …

…поэтическая легенда древних греков об изобретении пластики, – легенда, по которой Кора, дочь коринфянина…

…возлюбленным, сохранить себе на память его изображение, очертила контур его головы по тени, брошенной солнцем, а ее отец заполнил этот силуэт глиною.

…начальные опыты ваяния в доисторическую эпоху – о том позволяют нам судить истуканы, найденные европейскими путешественниками при первом посещении..

– простые столбы…

Профессор Каменьков оторвался, наконец, от моего конспекта и посмотрел на меня как-то странно.

– Скажите, Аникеева, с Вами всё в порядке? Может быть, вам к врачу обратиться…

– Что Вас опять не устраивает? И к какому врачу я должна идти…Придираетесь ко мне, как обычно.

Он аккуратно выделил заключительную часть конспекта.

– Здесь встречаются отрывки лекции, которую прослушала ваша группа…

Некоторым образом… М..да, а у меня есть приятель – замечательный специалист своего дела, психиатрия – его конёк, знаете ли… М..да…

Скажите, а кто Вам посоветовал поступить в архитектурный?

– Какое это имеет отношение к зачёту? И на что Вы намекаете?

– Никакого. Как и Вы, собственно – к архитектуре. Как и то, что здесь написано – к моей лекции. Дайте Вашу зачётку. С психиатрией я, конечно, поторопился…Вы никогда не задумывались о литературном институте?

Когда я увидела проставленные отметки за семестр вперёд, я не удивилась – к тому моменту я уже прочла две страницы «лекций профессора Каменькова», записанных мною с его слов – под его диктовку, на одной из лекций по истории архитектуры.

…греческая колонна стоит свободно. Отсюда и происходит ее тектоничность…

эллинская антропоморфная идея.

…зрительно (изобразительно) выражает действие сил строительной конструкции, ассоциирующихся с силой свободно стоящего человека.