Текст книги "Повесть о падающих яблоках"

Автор книги: Людмила Шарга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Шаг третий

Потолок, стены, дверь – всё белое. На окне – белые занавески, за окном – белая решётка…

Интересно, где это я.

Девушка входит в белую комнату, тоненькая, – и тоже вся в белом. Она улыбается и делает мне укол. Улыбается одними глазами, губы её закрыты марлевой повязкой, а глаза теплые-тёплые – так бывает только от настоящей улыбки.

Я начинаю понимать, где нахожусь.

– Привет. Я – Ната. Тебе не очень больно?

– Очень.

– Ой, потерпи немного, ладно? А мне говорили, что я лучше всех уколы делаю.

Девушка расстроена – я вижу это по глазам.

– Мне не от укола больно.

– А, – вот ты о чём. Так это сейчас пройдёт.

Мне почему-то очень хочется ей поверить, я так и делаю, и боль действительно уходит. Я засыпаю.

Просыпаюсь в совершенно другом настроении: без боли. Боль исчезла, белая клетка-комната погружена в приятный полумрак – за окном сумерки лиловые, густые, бархатные.

Откуда-то всплывает: клетка-комната называется па-ла-та… у-ма-па-ла-та…

В дверь заглядывает Ната:

– Проснулась? А к тебе гости – встречай.

– Ликуша… – мама улыбается, но в глаза мне старается не смотреть.

– Забери меня отсюда, – прошу я, но она качает головой.

– Почему. Почему нет?

– Тебе лучше пока оставаться здесь. После того, что случилось…

– А что случилось? Я кого-нибудь убила? Гадика? Гадёныша?

– Ты чуть не утонула! Ликочка, детка, ты только не волнуйся, всё уже позади. Здесь тебе будет хорошо, ты скоро поправишься, а весной мы поедем в Швейцарию – на консультацию к Биллу Айленду. Это очень известный специалист.

О тебе не забыли, девочка моя, о тебе помнят. Вот, деньги на дорогу и на лечение прислали. Но пока тебе необходимо остаться здесь. Не переживай, мы к тебе будем каждый день приходить…

– Кто это «мы»?

– Я, конечно… Ну и Вадик с Алёшенькой. Они тебя тоже очень любят.

– Ты можешь приходить. А Гадика я видеть не хочу, как и Гадёшеньку. Принеси мне мой блокнот и карандаш.

– За что ты их так ненавидишь? Это же близкие тебе люди – твоя семья.

– У меня нет семьи. И быть не может – я не от мира сего, понятно? У меня был один, единственный родной человек, но он меня предал. Этот человек – ты. Предала… предала… Променяла на гадёныша Гадёшеньку!

Я задыхаюсь. На крик прибегает Ната, и мама, вся в слезах, уходит, оставляя на окне блокнот.

Увижу я её теперь не скоро, только в день отъезда. Почти три года я проведу в белой комнате-клетке с мягким названием па-ла-та.

Всё это время я ищу свой мир. Ко мне почти не приходят строчки, а если и приходили – их записывала Ната. Держать карандаш в палате запретили.

Гадика с Гадёшенькой на вокзале не было: лучшего подарка ко дню рождения они придумать не могли.

Да, именно в тот день, когда мы с мамой сели в поезд, идущий в московском направлении, чтобы потом из Москвы лететь дальше – в Берн, мне исполнилось шестнадцать.

Я по-прежнему называю эту женщину «мама», по привычке, наверное, я просто не знаю, как мне её называть…

Я по-прежнему ищу и не нахожу свой мир…

Может быть, номер в маленькой гостинице окажется уютнее белой комнаты-клетки?

Гостиница находится в парке, где полным-полно фонтанов, миниатюрных водопадов, беседок и скамеек. Дорожки здесь посыпаны жемчужно-белым песком, трава на газонах свежая, сочно-зелёная.

А ещё здесь тихо, так удивительно тихо, что слышно журчание воды и пение птиц. Такое впечатление, что этот кусочек чужого мира начисто лишён острых углов – здесь даже скамейки овальные.

В школе я ненавидела геометрию, но там всё гораздо проще, чем в реальной жизни. В геометрии достаточно к острому углу добавить определённое количество градусов, – и угол превратится в тупой – не путать с тупиком!

А если добавить ещё немного градусов – угол вытянется в прямую линию, то есть станет развёрнутым, проще говоря, прекратит своё существование.

Оказывается и в жизни можно «добавить градусов», – этому меня научила Ната, и теперь я частенько прибегаю к уничтожению острых углов при помощи Его величества Градуса. Не всё так гладко, как на бумаге: вместо прямой у меня частенько получаются зигзаги и ломаные линии, гораздо реже – параболы. Но острые углы исчезают – это факт!

– Лика, ты пьёшь? – мама плачет. – Зачем ты губишь себя, Лика?

По моим подсчётам она давно уже должна была выплакать все слёзы… Впрочем, у неё было достаточно времени пополнить запасы солёной водички, при помощи которой люди в этом мире выражают свои чувства и эмоции.

– Ты хотела сказать: зачем ты губишь меня. Ответь мне на встречный вопрос, и я обещаю тебе подумать над твоим. Зачем ты меня предала?

– Я не предавала тебя, Лика. Когда же ты, наконец, поймёшь это…

– Дальше можешь не продолжать – я знаю. Тебе было трудно одной с больным, ненормальным ребёнком.

– Господи, Ликуша, ты ведь уже взрослая девочка, а говоришь такие глупости.

– Я не только говорю глупости, я ещё делаю их – я же ненормальная, мне простительно. Скажи, а как тратились деньги, которые у тебя не переводились, благодаря ненормальной дочери? Легко?

Как тебе ездилось за границу, когда твоя ненормальная дочь получала премии и призы? Каково было ощущать себя матерью феномена, иноплатнетянки… как они меня тогда ещё называли…

– О каких деньгах ты говоришь? Ты – неблагодарное, эгоистичное создание! Тебе постоянно были нужны консультации врачей, лекарства… Да разве ты можешь понять, что я пережила, пока вырастила тебя?

Она ещё что-то кричит, но я уже не слышу её. Меня в этот момент больше интересует содержимое маленького бара в нашем гостиничном номере. Там десятка полтора разных бутылочек с яркими, очень красивыми наклейками, которые мне ни о чём не говорят – из всех спиртных напитков я пробовала только самую обычную русскую водку. Я останавливаю свой выбор на пузатой бутылочке с золотистой наклейкой, в которой плещется янтарная маслянистая жидкость.

– Лика, не пей. У нас консультация на три назначена, а сейчас почти полдень.

– Спокойно, – отмахиваюсь я.

И действительно. К трём часам я не успеваю набраться и выгляжу вполне прилично.

Светило мировой психиатрии Билл Айленд удивлён, поражён и растерян. Он, как и положено профессору – в очках, с аккуратной седой бородкой и чистенькой розовой лысиной. Удивлён он тем, что я вполне сносно отвечаю на его вопросы на английском – Ната меня научила не только выравнивать острые углы при помощи градуса…

Поражён тем, что его пациентка и есть та самая Лика Арбина – маленькая русская, с которой носилась вся страна Советов, по крайней мере – лучшие представители её интеллигенции и культуры.

Это было ужасно давно, когда все ещё любили меня.

А потом случилось непоправимое – девочка выросла и оказалась никому не нужной…

Билл убеждён: таких болезней, как у меня, почти не существует. Я, всё-таки, феномен. Пытаюсь ему объяснить, что не больна, просто – неотсюда, не от мира сего.

Увы… моих знаний английского для этого недостаточно, как и его знаний русского.

Растерян же Билл оттого, что из-под белой короткой юбки в широкую складку выглядывают мои коленки, розовые от коньяка. Лысина Билла тоже розовеет; он постоянно снимает очки и протирает их, а когда надевает вновь, отводит взгляд – совокупность воспитания, звания и должности не позволяет ему так откровенно пялиться на смазливую русскую пациентку.

По его мнению – я серьёзно больна, и мне необходим длительный курс лечения в его клинике. Кроме того, я просто находка для науки, я – тема его будущей научной работы, и заниматься моим лечением он будет сам. Лично.

Улыбка не покидает моё лицо, и мама удивляется:

– Чему ты так радуешься? Ты хоть представляешь себе, сколько это стоит!

– Но он же намекнул тебе, что я тема для научной работы. Работы, которую ждёт нобелевка – не меньше. Следовательно… А вот я не понимаю, почему ты не рада. Ты сможешь вернуться в родной гадюшник; там тебя уже наверняка заждались.

Нет, ну какие же, всё-таки, молодцы эти швейцарцы. Мало того, что у них потрясающе вкусный сыр, так они ещё и бар в гостиничном номере пополняют аккуратно.

– Ликочка, не пей так много. Это же виски.

– Неужели…?

Золотисто-янтарная жидкость растекается блаженством по моим венам, и через пару минут острые углы вытягиваются в прямые, послушные линии… Откуда-то из небытия приходят строчки, но без боли, без горячей волны. Просто приходят – и всё. Я совершенно спокойно записываю их в блокнот…

«…жизнь моя – черновик,

на котором все буквы созвездия,

сочтены наперёд все ненастные дни

жизнь моя – черновик,

все удачи мои – невезения

остаются на нём

как надорванный выстрелом крик…»

…лечение в клинике помогает. Я не знаю, чем они меня колют и кормят, но с некоторых пор меня всё устраивает в окружающем мире. Почти всё…

Билл посвящает мне всё свободное время, как и несвободное, впрочем. Свои наблюдения он записывает в толстенную тетрадь – он не доверяет компьютерам. Он не устаёт повторять, что я – уникальна, и я почти верю в это… и почти верю ему.

Четыре месяца спустя мне наконец-то удаётся ему объяснить, что я не больна, просто я не от мира сего. Он соглашается со мной и при этом делает новые записи в своей тетради. А ещё через месяц я начинаю отсчёт дней. Их осталось совсем мало – всего тридцать. Всё чаще и чаще я задаю себе вопрос: что дальше? Возвращаться в гадюшник? Неожиданно возникший, но вполне ожидаемый острый угол чуть не стал последним углом в моей жизни.

Я напиваюсь так, что меня едва вытаскивают с того света. Из моего мира…?

На следующее утро, увидев мрачный взгляд Билла, я понимаю, что сегодня что-то должно проясниться. Или он пошлёт меня ко всем чертям, или…

Денёк оказался памятным: мы вновь приятно друг друга удивили. Я его тем, что в свои неполные семнадцать оказалась девственницей, он меня тем, что в свои неполные семьдесят оказался способен на нечто большее, чем краснеть при виде моих коленей. Потом он долго рассказывал, что привык, привязался ко мне, что не представляет себе жизнь без меня и что, если я не против, конечно, мы могли бы теперь жить вместе.

– Жить вместе где? – чёрт возьми, меня не устраивала роль игрушки, пусть даже и дорогой игрушки, профессорской.

– У меня дома. Ты не понимаешь меня, Ли, я делаю тебе предложение.

Я согласилась, не раздумывая. Мезальянс? Ну и что. По крайней мере, ложиться с ним в постель мне не было противно. Самое главное, что я ощущала себя нужной кому-то.

Мы отметили это событие в маленьком полупустом ресторанчике на берегу озера. Он подарил мне тоненькое, почти невесомое бриллиантовое колье… и кольцо.

Начиналась какая-то новая жизнь, и она была очень похожа на сказку.

Билл отменил все ранее назначенные лекарства, заявив, что я абсолютно здорова, и я ему верила: мне и правда было так легко и так хорошо в тот день, и все последующие за ним.

Три года спустя, в утро моего двадцатилетия, Билл дрожащими руками застегнул на моей шее очередное колье. Надо отдать ему должное, он всегда дарил мне только бриллианты. И за всё это время ни одного недоразумения, ни одного скандала, ни одного приступа… ни одной строчки.

Похоже, что он и впрямь меня вылечил, ведь я окончательно прижилась в этом мире. Может, я действительно была больна?

Незаметно для себя я произнесла это вслух и сама же себе ответила:

– Конечно… вылечил.

Впервые за три года белоснежная порцелановая улыбка Билла показалась мне хищным оскалом.

Конечно… вылечил…

И острых углов больше нет. И тупых – тоже. И прямых линий нет, есть только состояние нереальности происходящего, состояние подвешенности. Ответ был настолько прост, что впоследствии, вспоминая эту историю, я не раз удивлялась собственной глупости: как же я сразу не догадалась-то, а…

Вечером, за ужином в честь дня моего рождения, улучив момент, когда Билл отвернулся, я поменяла местами бокалы с вином. Благородное мерло даже не всколыхнулось, – так ловко я это сделала.

Эффект от перестановки слагаемых был неожиданным. Сумма не меняется – это верно, но меняется статус.

Из жены профессора Билла Айленда я практически сразу же стала вдовой профессора Билла Айленда, старого маразматика и извращенца, пичкавшего меня в течение трёх лет смесью психотропных препаратов, рецепт которой был разработан им же самим.

Леденящее кровь, описание воздействия препаратов на пациентку (ах ты, старая сволочь Билл – я тебе была пациенткой?) я нашла у Билла в кабинете, в той самой толстенной тетради.

Последняя запись была датирована сегодняшним утром: он решился на увеличение дозы препарата и сам же называл её критической, максимальной. Далее он собирался описать состояние подопытной и произвести замеры давления, частоты сердечных сокращений… сделать анализы крови. Мочи…

Ну всё, как обычно… всё, как всегда…

А я-то думала, что ты меня любишь, Билл.

Извини, что сорвала научный эксперимент. Использовал ты меня, видимо, вдоль и поперёк: поил гремучей смесью, дожидался, пока я усну; а и не удивительно, что я спала как младенец: психотропные препараты в сочетании с алкоголем… Ай, как нехорошо получилось, профессор.

И так – каждый день в течение трёх лет.

Нобелевку хотел отхватить…

Сволочь ты, всё-таки, Билл, но убивать тебя не входило в мои планы, это всего лишь нелепая случайность.

Прости…

Шаг четвёртый

Состояние моего покойного супруга оказалось неимоверным, до неприличия огромным. Я никогда не интересовалась, как далеко простираются его владения и сколько ноликов насчитывают его банковские счета – зачем? Скрягой он не был, и денег у меня было предостаточно.

Теперь же на раздел этого состояния слетелись профессорские детки – два ублюдка-сына со своими ублюдками-адвокатами. Пожалуй, не ошибусь, если скажу, что они были немного разочарованы, узнав, что мне ничего не нужно.

На счету, который Бил открыл на моё имя, лежала кругленькая сумма. Бриллиантовые удавочки – его подарки, которых накопилось немало, тоже оставались со мной.

С документами всё было в порядке.

Одним словом – у меня всё было.

Не было проблем с полицией: дневники Билла – четыре толстых исписанных им тетради, выставляли меня скорее жертвой, чем убийцей.

А ещё у меня не было желания оставаться в этой стерильно-чистой стране.

Ко мне вернулись и строчки – я едва успевала их записывать, и приступы удушья.

С острыми углами, а они тоже не замедлили со своим появлением, я справлялась пока легко – мне вполне хватало денег на приличное вино.

Хватило денег и на билет до Москвы и на то, чтобы снять крохотную квартирку в Сокольниках.

Возвращаться к маме я не думала, хотя мне очень хотелось домой. Вот только, где мой дом и мой мир, я по-прежнему не знала… верилось, что не там, где поселились Гадик со своим Гадёнышем.

Как ни странно, в Москве обо мне ещё помнили, правда, всех почему-то удивлял тот факт, что я выросла. Вероятно, они считали, что я так и останусь восьмилетней девочкой, пишущей странные, совершенно недетские стихи.

В то, что мне исполнилось двадцать, просто отказывались верить.

«Неужели? Та самая Арбина? Не может быть, она же ещё ребёнок…».

Ещё как может быть, дорогие мои, ещё как.

Да, я и есть та самая Лика Арбина, только я выросла! Ах, вам не интересно? Стихи, говорите вы, пишут многие. А вот дети, пишущие взрослые стихи – действительно редкость. Что же, выходит, что я здесь никому не нужна со своим стихами?

Оказалось – нужна. Журналистам и репортёрам. Правда, теперь весь их интерес сводился не к тому, чем я дышу и что я пишу. Им не терпелось узнать, с кем я сплю и с кем просыпаюсь, и сколько раз на дню посылаю соседей «по матушке».

И мама обо мне вспомнила. Узнала из газет, что её ненормальная доченька вернулась – и вспомнила. И в Москву приехала, да не одна, Гадика с Гадёшенькой с собой притащила. Но, слава Б-гу, интерес ко мне у этой милой семейки быстро угас, стоило только им узнать, что богатой вдовой я не стала и, что квартира эта – съёмная, а значит, мне не принадлежит.

– Как же так, девочка моя, – всхлипывала мама, – он же был так богат, твой покойный супруг… почему же ты не заявила о своих правах на наследство, на свою долю? На что же ты будешь жить? Я помочь тебе не могу – у нас ребёнок, ты же знаешь. А ты и не учишься (к тому времени я уже почти бросила ГИТИС) и не работаешь.

И этот твой со-жи-тель, как его, Паша… Ведь он тоже нигде не работает. На что же вы существуете? Ты постоянно пьёшь – мне соседи рассказали. Какие-то люди подозрительные тут толпятся постоянно…

– Тебе-то какое дело? – совершенно искренне удивилась я. – У тебя Гадёшенька есть, вот и расти из него нормального человека.

– Лика… Мне иногда не верится, что ты – моя дочь.

Мать осторожно, чтобы не испачкать светло-серую юбку в широкую складку, присаживается на краешек ободранного и залитого вином кресла.

– Не верится – значит, не верь! Значит, так оно и есть… Я не должна была появляться на свет, по крайней мере – здесь, в вашем ублюдочном мире. Тебе не приходило в голову сделать аборт, а? Сейчас бы никто не страдал, никто никого не стеснялся…

Я по-прежнему называла её матерью, но никаких чувств к ней давно не испытывала, как впрочем, и ко всем людям.

Только одно чувство было мне знакомо – горячая боль в солнечном сплетении… Порой ещё возникало что-то, похожее на обиду.

За что? Почему… Зачем я пришла и живу в этом странном, абсолютно чуждом мне мире? Здесь говорят одно, думают – по-другому, а делают – третье. Здесь полным-полно острых углов, и я постоянно натыкаюсь на них и кричу от боли. Здесь больно быть и жить.

Кто-то слышит мой крик?

Вероятно – да, но всем на меня плевать. И на всех плевать…

Из моего окна – двор.

С некоторых пор острые углы не исчезают при добавлении градусов, наоборот – они растут, становятся огромными и заглатывают меня. Остаётся кусочек ярко-синего неба… уж там-то точно нет острых углов.

Может быть, мой мир там?…

Это легко проверить. Мне всего лишь нужно сделать шаг – один…

Пустой стакан падает с подоконника и, разбиваясь, разлетается на множество мелких осколков. Я иду по ним босиком, не чувствуя боли; для меня сейчас главное – дойти до окна и взобраться на подоконник, а оттуда останется сделать только один шаг…

Чтобы взлететь.

Делаю шаг и… лечу.

Лечу туда, где нет острых углов, боли, приступов удушья, гадиков, гадёшенек и сопливых жирных ангелочков.

Лечу домой.

Шаг пятый

«Дождь, ночь, разбитое окно

И осколки стекла в воздухе

Как листья, не подхваченные ветром

Вдруг – звон…

Точно так же

Обрывается жизнь человека…»

Маленькая белая бабочка вылетела через распахнутую балконную дверь – прямо в майское утро.

Вылетела… и исчезла.

Её исчезновение не осталось незамеченным.

Кто-то перекрестился: "Упокой, Господи грешную душу…"

Кто-то облегчённо вздохнул.

Кто-то заплакал…

Никогда не возвращайся сюда, глупышка.

Счастливого пути…

___________

(В повести использованы отрывки из стихотворений Ники Турбиной. Все совпадения имён, фамилий и событий – случайны)

Оглавление

Людмила Шарга

Поэт, прозаик, член Южнорусского Союза Писателей, Одесской организации Конгресса литераторов Украины, Одесской организации Межрегионального союза писателей Украины.

Лауреат международных литературных конкурсов и литературных премий.

Родилась в России, живёт и работает в Одессе.

Публиковалась в Одесской антологии поэзии «Кайнозойские Сумерки» (2008), в альманахах «Меценат и Мир. Одесские Страницы» (2008, Москва), «ЛитЭра» (Москва), «Свой вариант» (Луганск), «Провинция» (Запорожье), «ОМК» (Одесса), в журналах «Дон» (Ростов-на-Дону), «Ренессанс» (Киев), «Арт-Шум» (Днепропетровск), «Работница» (Москва), «Южное Сияние» (Одесса), в газетах «Литературная газета» (Москва), «Интеллигент» (СПб), «Литература и жизнь» (Киев), «Отражение» (Донецк), в интернет-журналах «Авророполис», «Ликбез», «Великороссъ», «Гостиная» и других изданиях.

Автор сборников поэзии и прозы «Адамово ребро» (2006), «На проталинах памяти» (2008), «Билет в осенний день» (2010).

Редактор сайта Творческой Гостиной Diligans.

Оглавление

Библиография

Людмила Шарга «Адамово Ребро»

Сборник поэзии и прозы.

Одесса. «Полис», 2006 г. 112 стр.

ISBN 5-7707-7914-6

Предисловие Павла Мацкевича «Читая произведение…»

Людмила Шарга «На проталинах памяти»

Стихотворения, рассказы.

Одесса. Издательство «Optimum», 2008 г., 186 стр.

ISBN 978-966-344-243-3

Тонкие, лирические стихотворения, умные, глубокие, без навязчивой морали рассказы – содержание сборника, который станет открытием для истинных почитателей литературы.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Вступительное слово Инны Богачинской «Пространство, заполняемое четверостишьями, очень требовательно…»

Людмила Шарга «Билет в осенний день»

Стихотворения, рассказы.

Одесса. Издательство «Optimum», 2010 г., 301 стр.

ISBN 978-966-344-404-8

Вступительное слово автора «Иди своим путём!»

Людмила Шарга «Рукой подать»

Стихотворения разных лет.

Одесса – Санкт Петербург, Published by docking the mad dog, 2012 г.

Электронная книга в форматах ePub, mobi, fb2, pdf.

ePub book uuid: 7f7a3080-8a77-4300-b442-d504a97cf8fc

Оглавление