Текст книги "Повесть о падающих яблоках"

Автор книги: Людмила Шарга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Не бойся. Я – Дана.

Голос приятный, успокаивающий…

– Садись, – она указала на стул. – Положи руки на стол и закрой глаза.

Галка всё сделала так, как велела провидица и успокоилась.

– Можешь открыть глаза, – теперь Дана сидела напротив Галки. – Смотри на чашу и мысленно представляй всё, что тебя тревожит, с чем ты пришла ко мне. Только мысленно – ни слова вслух – понятно?

Галкина тревога тонула в зелёной матовой глубине… Она не знала – о чём думать. О том, что не высыпается в последнее время, хотя спит больше, чем раньше? О том, что странные, судорожные боли в руках стали привычкой? О том, что к зеркалу подходить не хочется? Разве это заслуживает внимания…

Неожиданно, на передний план выплыла коралловая туника, всё заслонив собой, и Галка увидела себя: с серебряным тюрбаном на голове, босую, изгибающуюся в каком-то страстном восточном танце.

«У меня нет такого тюрбана, – подумалось ей, – …красиво, – словно я сказочная принцесса… И откуда столько шёлка, неужели это всё моя туника?..»

Коралловые волны беззвучно колыхались у ног. Голова кружилась. Дышать становилось всё труднее и труднее, – казалось, что воздух стекает коралловым шёлком, обвивается вокруг и душит… она подняла руки, чтобы сорвать с себя тугие коралловые волны и закричала: нежную кожу покрывали уродливые чёрные пятна…

– Постой-ка,.. – голос Даны принёс облегчение, и коралловое удушье отступило, – она сейчас недалеко… в Москве.

– Кто? – шепнула Галка, испуганно рассматривая свои чистенькие розовые ладошки. Коралловый кошмар исчез. Она находилась за столом в абсолютно белой комнате с ширмой.

– Владелица этой туники говорит по-русски. Она её подарила… одной очень дурной женщине. Подарила, чтобы та…

Дана заслонилась рукой, как от сильного удара. Провидицу качнуло, и она начала медленно оседать на пол.

– Что с вами? Вам плохо? – ничего не понимающая Галка бросилась ей на помощь.

– Пустяки, – чуть слышно произнесла та, – а вот с тобой плохо. Ты должна как можно скорее найти её. Она в Москве… Метро «Смоленская»… Гостиница «Арбат». Зовут её Марта.

Дана коснулась тонкой прохладной рукой Галкиной переносицы, и тотчас возникла перед глазами миловидная женщина средних лет, средней полноты, загорелая, с сумкой через плечо. На сумке надпись: AGIR.

– Рассмотрела? Это твой единственный шанс. Если не найдёшь её… Должна найти!

– Сколько я вам должна?

– Найди её. Пусть отпустит. Это… всё. – Дана сняла очки, и Галка увидела, что провидица слепа. Абсолютно слепа.

И от этого стало ещё страшнее.

– И ты поедешь? – в голосе Ниночки слышалась насмешка. – Да все они шарлатаны – гадалки эти. Тоже мне – провидица Дана! Глупо, Галь! Вот уж не ожидала от тебя. Ты ж у нас девушка отягощённая интеллектом. К врачу бы лучше сходила, дело-то к сорока движется. Сама знаешь, что с нами бывает. И не такое привидится. А вот что тебе действительно необходимо, так это мужчина!

– Мужчина, это не «что», это «кто».

– Ой, да ладно! К словам не цепляйся. Кстати, Рашид так телефон твой просил, так просил. Я не устояла – дала, хотя и знала, что ты ругаться будешь. Ведь будешь, Галь?..

Галка положила трубку, не дослушав. Решила, значит – поеду!

Первая же утренняя маршрутка примчала её в Москву, где она без особого труда нашла гостиницу «Арбат». Семнадцатилетнюю француженку Марту Галка сразу же исключила из поля зрения, а вот Марта из Польши и Марта из Бельгии её заинтересовали. Ждать пришлось недолго. Вскоре подъехал автобус с туристами из Бельгии, и Галка увидела её, миловидную, с ярко-синей спортивной сумкой через плечо… «RIGA! Я видела её как в зеркале! Как же Дана это делает… Вот тебе и слепая…»

– Вы – Марта? – Галка улыбнулась женщине, и та заулыбалась в ответ.

– Марта. А вы кто? Вы из Риги? От Аннэ? – она действительно говорила по-русски без малейшего намёка на акцент.

– Нет. У меня к вам дело, Марта. Вот… – с этими словами Галка вытащила из пакета краешек коралловой туники.

Марта изменилась в лице, но тут же взяла себя в руки и улыбнулась.

– Вы не подниметесь ко мне в номер? Я передам сувениры для Аннэ, как и обещала.

В лифте она несла какую-то чушь об Аннэ, о том, что забыть не может их дружбу, о том, что годы жизни в Риге были самыми лучшими… Что сейчас у неё всё есть, но нет самого главного. Что ностальгия – существует – это не выдумки.

И только в номере, закрыв дверь на ключ, она в отчаянии выкрикнула:

– Откуда это у вас? Как давно эта вещь попала к вам? Отвечайте же скорее, ну…

Выслушав Галкин рассказ, Марта схватилась за голову:

– Невероятно! Просто невероятно! Она, – та, для которой предназначалась… эта вещь, должна была поплатиться, она причинила моей семье столько бед. Моей бывшей семье, – горько усмехнулась она. – Мы были подругами, и, конечно, я обо всём узнала в последнюю очередь, как вы понимаете… Муж ушёл к ней.

– И вы её прокляли? – ужаснулась Галка, – прокляли из-за мужа? Вы обвинили во всём её, а мужа простили. Обвинили женщину? Виноваты двое. Всегда виноваты двое! Или… трое.

– Трое, – согласилась Марта, – конечно, я тоже причастна. Нельзя быть такой доверчивой и самоуверенной. Любовь надо беречь. А ей… ей нужно было всё рассказать мне. Понимаете? И я бы попыталась понять… Есть вещи, на которые женщина не имеет права. У женщины другое предназначение. И то, что позволено Юпитеру, не позволено, как известно, быку. А уж тем более, прошу прощения, корове. Да, ладно, я бы по-другому отнеслась к этому, будь это посторонний, чужой для меня человек. Но я не могла простить вероломства, предательства подруги. Лучшей подруги… Я ведь и уехала из-за этой истории. Мне было невыносимо стыдно смотреть им в глаза, мне, понимаете? Не им, а мне.

Я её приговорила. Я позвонила и назначила встречу в нашем любимом кафе. Сказала, что не хочу терять отношения «из-за мужа» – как вы выразились, хотя… я очень любила его. Она пришла, и мы долго говорили. Вернее, она говорила… а я слушала. Она плакала, просила прощения, но меня всё это уже не волновало. Я была одержима местью. Получилось расцеловать её на прощанье и убедить, что я не держу зла, всё понимаю и принимаю. Думаю, что из меня получилась бы неплохая актриса…

Однажды весной мы с ней гуляли по набережной, как всегда – по пятницам – мы встречались раз в неделю, делились секретами, обменивались впечатлениями, потом шли по магазинам. Там было полным-полно таких маленьких магазинчиков, где продавалась всякая всячина, и одежда в том числе. В одном из них она увидела эту тунику. Купить она её тогда не смогла – это довольно дорогая, авторская вещь. Идея подарить тунику сразу пришла мне в голову. А перед тем, как сделать подарок, я прокляла свою лучшую подругу.

– Вы – ведьма?!

– Нет, – горько усмехнулась Марта, – хотя… Все мы – ведьмы. Есть очень древнее знание, спящее где-то глубоко в нас. Не надо ни к кому обращаться – слово, сказанное сгоряча, в сердцах, способно убить. Знание пробуждается, и ты начинаешь делать всё так, будто всю жизнь только этим и занималась.

Я очень его любила, поймите. И он меня любил… А она…

Галке показалось, что в светлом гостиничном номере потемнело.

– Видимо, она что-то почувствовала, какую-то угрозу. Или просто решила избавиться от подарка, чтобы ничто обо мне не напоминало в их счастливой, семейной жизни. Не оправдания ради, – я довольно скоро пожалела о содеянном, но было уже поздно. Пытаясь снять проклятие с туники, ходила к ведьмам – как вы их называете… ответ везде был один: принесите тунику. И вот она у меня! Господи, если бы вы знали, как мучительно было видеть во сне её руки. Холёные, с остро отточенными, алыми ноготками, обезображенные чёрными пятнами.

– Руки? – похолодела Галка, вспомнив своё видение на приёме у Даны. – Руки… Вы всё-таки – ведьма. Со мной-то что будет?

– О, моя маленькая русская птичка Галочка, – улыбнулась Марта, – с вами ничего не случится. Я знаю, как это нужно сделать, я пять лет подряд вижу один и тот же сон: я стою с этой туникой в руках и шепчу… шепчу.

– Шепчете?

– Это нужно шептать над проточной водой, – она вытряхнула тунику из пакета и отправилась в ванную. – зло уйдёт, – доносился её голос сквозь журчание бегущей воды, – всё плохое уносит вода. Зло уйдёт… Господи, благодарю тебя за то, что ты дал возможность мне сделать это. Прости мне, как я прощаю её. Господи…

Галке вдруг показалось, что позади неё, в кресле сидит женщина с вязанием. Спицы мелькают быстро-быстро в руках, а руки… О, ужас! Руки покрыты страшными чёрными пятнами, точь-в-точь как…

Галка обернулась, но в кресле никого не было.

– Вот теперь – всё, – Марта, войдя в комнату, протянула Галке мокрую тунику. – Она чистая – не бойтесь. Можете смело носить – это ваш цвет, и действительно – ваша вещь. И невозможное возможно, – я простила её. Главное, чтобы она была ещё жива… и – здорова. Видит Бог – я и вправду этого очень хочу.

– Мне кажется, она жива, – прошептала Галка, глядя на кресло.

Она увидела, как далеко-далеко от Москвы, в старом северном городе, в доме на перекрёстке улиц Елизабетес и Тербатас, женщина выронила из рук вязание и прислушалась. Показалось, что хлопнула входная дверь. Она протянула руку, чтобы поднять вязание и увидела, что кожа на руке стала чистой – пятна исчезли…

Птица, недоумевая, уселась на спинку кресла: впервые за много дней, на ладошку хозяйки сесть не получилось. Хозяйка, вытянув перед собой обе руки, всё ещё не веря своим глазам, плакала.

Оглавление

Не встречайтесь с первой любовью…

Не встречайтесь с первою

любовью,

Пусть она останется такой,

Острым счастьем или острой

болью,

или песней смолкнет за рекой.

         Юлия Друнина

Хирург с лицом Славки Коростылёва лихо снёс верхушку моего черепа и начал ковыряться в мозгах чем-то сверкающим и острым, приговаривая: «Белая лошадь – это не всегда хорошо…» Его манипуляции причиняли мне дикую боль, а сверкающая штуковина издавала какие-то звуки. Кстати… Очень знакомые звуки…

Я проснулся и облегчённо вздохнул – это был всего-навсего обычный кошмарный сон. Хотя, кое-что из этого сна присутствовало наяву: дикая головная боль и странные звуки. Вот чёрт! Да это же телефон!

Попытка дотянуться до трубки немедленно отозвалась новым взрывом боли, и мне пришлось согласиться с мясником-хирургом из ночного кошмара, «Белая лошадь» действительно не всегда хорошо. Вчера мы с моим приятелем Славкой Коростылёвым обмывали его новую машину и пили виски «White Horse». А сегодня эта взбесившаяся кобылица резвилась в моей бедной голове и лихо цокала по черепу подковами.

Я всё-таки дотянулся до трубки, и теперь в мозгах буйствовал целый табун взбесившихся белых лошадей.

– Алло, – прохрипел я в обезумевшую трубку.

– Я так и знала, что ты до сих пор дрыхнешь! Я так и знала!

– Что ты знала, Кузнецова? Что ты вообще можешь знать о распорядке дня одинокого мужчины? Когда ты, наконец, оставишь меня в покое и поймёшь, что мы не в школе, и ты уже больше двадцати лет не староста?!

Лерка Кузнецова или Кузя, была, пожалуй, единственной из моих одноклассников, если не считать Славку, кто поддерживал со мной хоть какую-то связь. Она звонила мне почти каждую субботу и опекала меня так, словно мы продолжали учиться в школе.

– Какой там распорядок, – хмыкнула в трубке Кузя, – нажрался, наверное, вчера как скотина?

– Вот именно, как скотина, Кузя, как лошадь…

Кузнецова рассмеялась. Смех у неё остался прежним, звонким и заразительным, но это, пожалуй, всё, что осталось от нашей старосты Кузи Кузнецовой, да ещё неуёмное желание опекать меня.

– Это, потому что ты пьёшь лошадиными дозами, то бишь, вёдрами! Надо же, а? Лошадь…

– Белая лошадь, Лерка, – уточнил я и содрогнулся от отвращения.

– Ты – балда, Жорик! Ты хоть помнишь, сколько лет в этом году исполняется со дня окончания школы? Четвертачок, Жорж!

Слушая организационный бред Кузнецовой, я встал и попытался добраться до ванной. Из зеркала на меня смотрела опухшая физиономия мужика-мученика, ничего общего не имеющая с Георгием Николаевичем Катвицким, доктором исторических наук, преподавателем истории античности в местном художественном училище.

– Кузя, – прервал я повисшую на уши Кузнецову, – а ты не могла бы позвонить попозже, вечером, а ещё лучше – завтра вечером?

– Только и слышу от тебя: Кузя да Кузя, – обиженно отозвалась Лерка, – а я, между прочим, мать двоих детей, один из которых, между прочим, через месяц женится.

– Кузнецова, мать двоих детей, твою! – рявкнул я. – Имей же ты хоть каплю сострадания, а?!

– На тебе твою каплю, захлебнись, – язвительно прошипела Лерка. – Аня в городе, – и бросила трубку…

Похоже, что табун белоснежных лошадок переместился из головы в сердце.

Аня… Аня Смирнова. Третья парта у окна… Чёрная длинная коса и внимательный взгляд серых огромных глаз.

Школьный театральный кружок… Белое платье Амалии (Шиллера ставили – не кого-нибудь!). Я провожал Аню домой после премьеры и нёс какую-то чушь, а она слушала и улыбалась…

Наблюдая, как в стакане с водой растворялись, шипя, две таблетки аспирина, я продолжал вспоминать.

На выпускном вечере Валерка Крючков, вырядившийся в смокинг, спутал все мои планы. Я ведь хотел признаться Ане в любви… А гад Крючков вился вокруг неё весь вечер, не отходя. А потом они и вовсе исчезли куда-то, и рассвет встречать не пошли с нами.

Потом я уехал в Москву, поступать, – и поступил в МГУ – на исторический. Я не пропустил ни одной экспедиции, ни одних раскопок. Домой звонил редко, приезжал ещё реже. От всезнающей Кузнецовой я узнал, что Аня вышла замуж почти сразу после окончания школы за моряка-подводника и уехала с ним на Дальний Восток, что у неё уже двое детей и скоро будет третий…

А мне всё давалось как-то легко. После окончания универа предложили остаться на кафедре, затем – аспирантура, кандидатская, докторская… Женился на коренной москвичке, через три года развёлся…

После смерти матери понял, вдруг, что Москва осточертела мне хуже горькой редьки, всё бросил и вернулся в родной город, где и пребывал по сей день в полной уверенности, что сорок с хвостиком для мужика – не возраст и всё ещё впереди.

Из бывших одноклассников в городе остался только Славка Коростылёв и Кузнецова, встретив которую года три назад, я прошёл мимо. Она, попеняв мне на то, что я зазнался – своих не признаю, (а кто, скажите на милость, мог бы признать в этой необъятной бабище, проныру Кузнецову?) и выложила мне все новости, сообщив между прочим, что у Ани четверо детей. Я тогда ещё подумал, что может, оно и к лучшему, что Аня живёт так далеко. Если Лерка, родив двоих, превратилась в толстую тётку, то что же представляла из себя Аня?

Не скрою, иногда мне очень хотелось увидеться с ней, но с другой стороны, я боялся этой встречи. В моей памяти Аня оставалась всё той же хрупкой девочкой с длинной чёрной косой, и надругаться над светлым образом этой Ани я бы не позволил никому, даже Ане сегодняшней.

Таблетки сделали своё дело – головная боль утихла, только во рту оставался мерзкий привкус вчерашнего пойла. Меня передёрнуло.

Пока я заваривал чай, телефон звонил дважды. Трубку я не снимал, уверенный в том, что это Кузнецова названивает. Попив чайку и почти придя в себя, я с наслаждением вытянулся на диване и, бессмысленно гоняя телеканалы пультом, продолжал вспоминать. Кузнецовская капля сострадания разрослась до невероятных размеров. Я барахтался в водовороте воспоминаний, прокручивая в памяти день за днём из моей бестолковой жизни. Не то, чтобы я считал себя неудачником, нет, просто мне почему-то в очередной раз показалось, что если бы тогда, на выпускном, я набрался смелости и признался Ане в своих чувствах, всё сложилось бы по-другому.

Не пойду я на эту встречу! С кем встречаться? С Кузнецовой? Мне достаточно того, что она звонит каждую субботу. С гадом Крючковым? Или с Аней, которую жизнь наверняка превратила в толстую неряшливую тётку?..

Нет уж, увольте, однокласснички мои дорогие! Не пущу, не позволю грязными ножищами шастать по моему чистому и светлому прошлому. Единственный, кого я искренне хотел бы видеть, так это Славка Коростылёв, но с ним мы можем встретиться и без всяких вечеров встреч.

Размышляя так, я задремал, но вскоре был разбужен телефонным звонком. Чертыхаясь, снял трубку и только хотел осведомиться у Кузнецовой насчёт её деток, они у неё такие же настырные или переплюнули свою мамашу, как тихий женский голос произнёс:

– Алло, Георгий? Это Аня.

Могла бы и не представляться, я узнал бы этот голос из тысячи других женских голосов. Ощущая, как сердце рвануло с места в карьер, я ответил:

– Здравствуй… Здравствуйте… Слушаю Вас.

Нет, я всё-таки безнадёжный кретин… Не так нужно было отвечать ей, не так… А как?..

– Это я, Георгий, Аня Смирнова. Ты не узнал меня? Мне позвонила Лера и сказала, что ты хотел увидеться со мной?

Если бы сейчас Кузнецова попалась мне на глаза, я бы такого ей наговорил! Ах ты, миротворческая сволочь! Старая сводница!

– Аня… Я, собственно говоря…

– Я, наверное, не во время, ты извини. Просто, я улетаю сегодня в Москву, а оттуда во Владивосток. Самолёт в десять вечера. Мы могли бы встретиться в аэропорту, если ты, конечно, не против.

– Я не хочу с тобой встречаться.

Как я смог сказать ей это – ума не приложу.

– Почему? – в её голосе слышалось удивление, смешанное с обидой.

– Потому что это будет предательством по отношению к той Ане, которую я помню.

– Я ничего не понимаю. Какое предательство? – похоже, она совершенно растерялась.

– А тут и понимать нечего. Зачем нам встречаться?

– А ты, оказывается, жестокий человек, Георгий. Зачем вообще люди встречаются? Зачем встречаются бывшие одноклассники, старые друзья?

– Исключительно для того, чтобы напиться. Лучше всего для этой цели подходит пойло под названием «White Horse».

Я бросил трубку. Похмельная лошадка в моей голове проснулась и лихо щёлкнула копытцем в правый висок. Я достал ещё две таблетки аспирина. Вновь зазвонил телефон. Вне себя от злости, я снял трубку и крикнул:

– Что ещё?

– Ты придурок, Катвицкий, самый обыкновенный придурок! – Кузнецова орала так, что трубка вибрировала у меня в руке. – Слава Богу, что у тебя нет детей! Таким придуркам, как ты, нельзя размножаться! Что ты ей наговорил, а?!

– Не лезь в мою жизнь, Кузнецова!

– Да пошёл ты к чёртовой матери! Кому нужна твоя жизнь? Ни-ко-му! Как, впрочем, и ты сам.

– Лерка, не кричи. Мне сложно тебе объяснить…

– Не надо мне ничего объяснять, – вопила Кузнецова, – это ты своим дебилам-студентам будешь объяснять различие между дерьмом восемнадцатого века и дерьмом века двадцатого. Сиди и ковыряйся в своих окаменелостях, и утешай себя, что роешься в культурных слоях. Там тебе самое место! Скажите, пожалуйста, какая скотина эгоистичная!

– Кузя, прекрати ругаться. Зачем нужна эта встреча? Что я ей скажу?

– Любит она тебя, Катвицкий, – горестно вздохнула Кузнецова, – столько лет прошло, а всё забыть не может, дурака. Я ведь тебе говорила тогда, что она с выпускного к маме ушла, а ты заладил: Крючков да Крючков… Ладно, чёрт с тобой, я ведь как лучше хотела. Всё. Пока, а то я из-за тебя на дежурство опоздаю.

Когда я подъехал к аэропорту, повалил снег. Крупные белые хлопья кружились в свете уличных фонарей, как в тот далёкий январский вечер, когда я провожал Аню с премьеры школьного спектакля.

«Если снег будет так валить и дальше – могут и рейс отменить, – думал я, сидя в машине. – Зря я приехал. Мало ли что Кузнецовой в голову взбредёт. Любит… У неё семья: муж, дети… Не сложилось что-то? А я тут при чём? Какой из меня утешитель? Не хочу с нею встречаться, не хочу!»

Но как озарение на миг выплыла из памяти тоненькая фигурка в коротенькой белой шубке и белой шапочке, из-под которой выбилась длинная чёрная коса…

Зал ожидания был почти пуст. У окна сидели четверо молодых парней, а ближе к проходу, спиной ко мне стояла грузная темноволосая женщина в бесформенном коричневом пальто.

«О, Господи! Только не это. Вот она, «судьбой обещанная встреча», вот оно, то, чего я так боялся! Вот почему я не хотел встречаться с нею. Бегом отсюда, пока она не обернулась, бегом!»

Я бросился к выходу и в дверях столкнулся с невысокой изящной женщиной в длинной серой шубе. Милое худощавое личико, лучики-морщинки в уголках серых огромных глаз… Чёрная коса, короной уложенная вокруг головы… Аня?

По-детски припухшие губы дрогнули в чуть заметной улыбке. Она прошла мимо, едва кивнув, словно мы расстались только вчера, словно и не было между нами расстояния в четверть века. Её каблучки наполнили эхом и оживили зал ожидания. Она подошла к окошку регистрации, а я стоял как вкопанный, не в силах двинуться с места. Неожиданно, она повернулась и направилась ко мне.

– Я всё поняла, Георгий. Не нужно ничего говорить и объяснять. Ты прав, нам действительно незачем встречаться. Я давно уже не та Аня, которую ты знал и в которую был влюблён. Конечно, я догадывалась о твоих чувствах, но мне хотелось, чтобы ты сам сказал о них, понимаешь? Пусть всё остаётся по-прежнему. Давай считать, что этой встречи не было, и моего нелепого телефонного звонка тоже не было.

– Я вёл себя как последний подонок. Прости… Можно всего один вопрос?

– Конечно, – улыбнулась она.

– Если ты догадывалась о моих чувствах, почему ушла с Крючковым тогда с выпускного?

– Я ушла, потому что за мной прибежал сын нашей соседки. Маму забрала «скорая» – она же у меня сердечница… была. А Валера, он тоже ушёл что ли?

Шах и мат Катвицкий! И мат этот ты поставил себе сам двадцать пять лет назад. С твоим воображением, Катвицкий, нужно было в литературный поступать, сейчас бы уже, глядишь, и «Букер» отхватил!

Я не помню, о чём мы ещё с ней говорили. Кажется, я спрашивал её о детях, она что-то отвечала. Потом объявили регистрацию на её рейс, и я с идиотской улыбочкой пожелал ей счастливого полёта.

По дороге домой я старался убедить себя, что мне всё равно. Против обыкновения, я не стал ставить машину на стоянку, а припарковал её прямо у подъезда. В этот вечер я надрался так, что уснул прямо на кухне. Клюева – конечно полная дура (по её мнению Афина и Паллада – это две богини), но коньяк принесла отменный Последнее, что я запомнил, это голос Лерки Кузнецовой, орущий неизвестно откуда: «Такие идиоты, как ты, Катвицкий, не должны размножаться!»

Оглавление