Текст книги "Повесть о падающих яблоках"

Автор книги: Людмила Шарга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

ЭПИЛОГ

Во всём виноваты мартовские ветра.

Сумасбродные, непостоянные, прилетающие под вечер и приносящие долгожданное, но обманчивое тепло. За ночь съёживаются сугробы, обнажается черная, ещё мерзлая земля, а наутро нетерпеливый краснотал уже серебрится на солнце шелковистым пушком; дела нет ему до ворчания старого дуба, потемневшего, ещё более постаревшего и, конечно, не одобряющего бесшабашного безумства молодости. Он-то хорошо знал цену этому зыбкому, нестойкому, мартовскому теплу – вот и не спешил открываться.

Дня через три мартовским ветрам наскучат серые лабиринты улиц северного города, и он помчится дальше, а вслед ему тотчас выдохнет холод норд-ост. И город, скованный ледяным дыханием уснёт до середины апреля.

Уснёшь и ты… А во сне замёрзнешь. И не согреет тебя июльское рыжее солнце, щедро льющее золотое тепло с небес, наполняя им сердца, взгляды, души, отогревая самые чёрные льды. Не отогреть твоё сердце, навеки сковали его тоска, тревога… и боль…

Но однажды взгляд незнакомки коснётся тебя, – и станет немного теплее. Ты потянешься за её взглядом, как росток тянется за солнечным лучом, но одёрнешь себя, горько смеясь: опомнись, сумасшедший, опомнись! Синеглазая, отогревшая тебя, во внучки тебе годится. А твою русалку, если только она жива, если только ты не убил её своим предательством, время не пощадило. Опомнись, старик… Остановись. Ты – смешон!

А как хотелось тогда догнать Синеглазую, расспросить обо всём. Как сладко замирало сердце, бросаясь в обманчивый омут надежд: «а вдруг…» Испугался. И был жестоко наказан за испуг и малодушие тем, что догонял её с тех пор в каждом из своих снов. Догонял, хватал за тонкое нежное запястье… И она, вздрагивая, оборачивалась к тебе, и руку не отнимала, а прижималась к твоей руке тёплой, мокрой от слёз щекой.

«Не плачь, Верочка, я вернулся. Не плачь…» – шептал, но вдруг отталкивал её в ужасе – в руку впивалась мёртвой хваткой старуха, и её коричневое, сморщенное лицо – печёное яблоко, оказывалось так близко, что ты видел грязь в глубоких складках-морщинах. Ты вырывался, пытался бежать, но… не получалось, как это не получается во сне. Ужас овладевал тобой, и ты падал прямо под ноги этой отвратительной старухе с лицом – печёным яблоком, и слышал её хриплый, булькающий, похожий на клокотанье воды в забитой сточной канаве, смех, и содрогался от тлетворного, зловонного дыхания…

Но сегодня тебе удалось то, что ты пытался сделать в течение всей жизни – и не мог. Тебе удалось завесить разбитое окно, и в комнате сразу стало тепло, и мама услышала твой крик и обернулась.

«Аркаша? Наконец-то, сынок… Иди же скорее к нам… Мы так соскучились по тебе…»

Шаг навстречу родному, тёплому голосу… но ты вспомнил об апельсинах. Бросился к холодильнику, открыл дверцу, и оранжевый поток сбил тебя с ног – холодильник был забит апельсинами.

Ты начал рассовывать их по карманам, потом сообразил: снял рубашку и ссыпал туда оранжевую солнечную россыпь.

Теперь всё. Ты вернулся в комнату, опасаясь, что мамы и Мишеньки уже нет. Но они всё ещё были там, словно знали, что ты отлучился ненадолго и сейчас вернёшься.

Вернёшься для того, чтобы никогда уже не расставаться с ними.

Мама протянула руку, и ты пошёл, и когда до протянутой маминой руки оставался всего один шаг, ты почувствовал синеву взгляда за спиной.

Верочка – тоненькая, светловолосая, юная стояла в солнечном луче, подняв ладошку, и сквозь нежную золотистую кожу просвечивало утреннее солнце.

Оглавление

ДОЖИТЬ ДО ВЕСНЫ

             поколению семидесятых посвящается

…Шагов десять – не больше, – если идти. А если ползком?

Во что превратится расстояние в десять шагов?

Серая мазанка (на Украине… у тети Гали когда гостили, с отцом… дом обмазывали глиной, а потом – белили, отчего дом становился нарядным… и казался игрушечным, кукольным… и прохладным. Это из-за того, что в известь добавляли капельку синьки. Тётя Галя называла свой дом – хатой, а папа – мазанкой…) запомнился сад вишнёвый, хотя и абрикосовых деревьев там была парочка, и одно персиковое, и три яблоньки у самой калитки.

А за хатой два сливовых деревца под боком у старушки-шелковицы.

Спать хотелось только под вишнями – самое тихое и уютное место во всем саду, хотя в хате было прохладно даже пополудни, когда жар июльского солнца стекал густым, горячим потоком, и дышать становилось трудно…

мазанка – это на Украине…

А здесь что? А… здесь сакля… Нет, сакля – это в других горах, в Грузии, наверное. А здесь какая-то халупа стоит. Ну и хрен с ней! Стоит себе сарай: с крышей, со стенами; только бы до него доползти… он единственное убежище в этом песчаном поднебесье.

Если обстрел не прекратится, то ползти, всё-таки, придётся.

Если не попадут, конечно.

И если там, в этой мазанке, за мрачной враждебностью серых стен никого нет…

Чёрт!.. Слишком много «если»… Через все «если» можно пройти, а на последнем споткнуться.

Снаряд разорвался совсем близко, и сразу же из мазанки вышла девушка. Шла легко, не глядя по сторонам, словно не слыша рвущихся рядом снарядов… тоненькая, коса русая ниже пояса.

– Маша?! – обо всём забыв, он выпрямился во весь рост, – Машенька!

Девушка оглянулась на крик. Взгляд полыхнул в ответ, да так сильно, что ослепил, – пришлось закрыть глаза руками. И сразу стало влажно и горячо ладоням… Он почувствовал сырой кисловатый запах – запах свежей крови. Своей крови.

Упал, так и не отнимая ладоней от глаз. До спасительной серой мазанки оставалось шагов пять – не более…

Она возвращалась домой первой электричкой. Убаюканная монотонным перестуком колёс, задремала, и сон её был коротким и отчётливым, как явь. Она видела себя в лесу, стоящую на коленях у маленького озерца; можно было бы подумать, что это – лужа, если бы не глубина, да не прозрачная, кристально-чистая вода в нём. Позади, в двух кругах: внешнем – большом и внутреннем – поменьше, стояли высокие тёмные фигуры, и перед каждой горел огонь. Сва-ро-жич… [1]

Сварожич – она точно знала, что огонь следовало называть только так и не иначе. Фигуры были вырезаны из тёмного дерева… или просто были очень старыми… А из глубины озерца проступало изображение синего камня-валуна. Прислонился к тому камню юноша, лица не разглядеть – кровью лицо залито; а вот и она сама рядом с камнем стоит, синие цветы в руках держит… цветы те сон-травою [2] зовутся, здесь возле капища [3] рано распускаются, задолго до того, как снег успевает сойти.

А по подолу платья узор бежит из тех же самых цветов, а на зарукавье [4] лазоревы яхонты [5] горят.

– Неразумная дщерь! – …вода в озерце заволновалась, рябь побежала как от ветра, и видение исчезло.

– За содеянное понесёшь кару, – старик в белом балахоне до пят, тяжело дыша, опирался на тёмный резной посох, – видать спешил, да не успел: заглянула дева в озеро, узнала, что на Роду написано. А книгу Рода прочесть только раз в жизни дозволено, да и то лишь тому, к кому Боги милостивы.

– Невежа, что сотворила… Чуешь? Желя [6] плачет, а сестрица Карна [7] ей вторит, космы длинные распустила.

– Что ж я такого содеяла, старче? Я заглянула в озерко, а там витязь. Ему, знать, подмога надобна, ранен он… неужто нави [8] назначен? Жаль мне витязя того, старче, я бы его выходила. Люб он мне. Только где сыскать этот камень, не ты ли ведаешь? Я и себя там, подле витязя видела. Скажи, старче, то моя доля?

– Неразумная дщерь! – ещё пуще разъярился старик. – До срока не дозволено в озеро заглядывать! А кара тебе за то будет такая: будешь ходить вокруг, вокруг да не с ним – около. Ступай, пестуй своего витязя, да помни – Доля [9] вам разные нити выпряла – и ты сама в том повинна! – он ударил посохом о землю и…

_____________________

[1] Огонь Сварожич– третьим братом Солнца и Молнии, третьим сыном Неба и Земли для древних славян был именно Огонь. к тексту

[2] Со'н-трава(лат. Pulsatílla pa'tens) – многолетнее травянистое растение, первоцвет. к тексту

[3] Капище– древнее русское слово. Поляна, окруженная камнями с установленным, как правило, в центре идолом или идолами, являющаяся сакральным местом, предназначенным для ритуалов и обрядов, в том числе жертвоприношения. Также на капище должен быть алтарь, но встречается не всегда. к тексту

[4] Браслет, надевавшийся поверх рукава, служивший одновременно и украшением и застёжкой – пуговицы появились много лет спустя. к тексту

[5] Яхонт– одно из устаревших названий красного и синего ювелирных минералов корундов. Соответственно красным яхонтом называли рубин, а «яхонтом лазоревым» или синим – сапфир. к тексту

[6] Желя– славянская богиня печали и плача. Упоминается в «Слове о полку Игореве». к тексту

[7] Карна– богиня печали, богиня-плакальщица у древних славян, сестра Жели. Если воин погиб вдали от дома, первой оплакивает его Карна. По преданиям, над мёртвым полем битвы по ночам слышен плач, всхлипыванье. Это богиня Карна в чёрных длинных одеждах выполняет трудную женскую повинность за всех жён и матерей. Др.-рус. «карити» – оплакивать. к тексту

[8] Явь, Правь и Навь– важнейшие понятия устройства мира древних славян. Навь – потусторонний мир, мир мёртвых. к тексту

[9] Доля, Среча, Сряшта, Встреча, Счастье– пряха, помощница Макоши, матери жребия, Ягишна (Голубиная книга, Афанасьев). к тексту

Оглавление

Глава первая

…поезд остановился. Матерясь и пиная друг друга локтями, в вагон вошли четверо. Увидев девушку, один из них присвистнул:

– Ишь ты, финти-фря какая, скажите пожалуйста!

Намеренно вихляясь и шаркая подошвами, они направились к ней.

Девушка ощутила противную сухость во рту и растерянно оглянулась вокруг: вагон пуст, – присутствие плюгавенького мужичонки, безучастно глядевшего в заоконье и старательно не замечавшего происходящего в вагоне, было не в счёт

– Смотри-ка, Дьяк, – часики! – Рыжий, с мерзко отвисшей нижней губой схватил девушку за руку.

– Что вам нужно? – она попыталась вырваться. Слова застревали в пересохшей гортани…

– Грубиянка! Тебя чё, мама с папой не учили, как надо вести в об-честве? Так мы это… – он рыгнул и оглянулся на своих дружков, – счас научим!

– Да отпусти, больно же! Часы нужны – забирай! – Голос девушки срывался от страха.

– Ку-ку, девочка, приехали! – Рыжий дёрнул её к себе. – Часы можешь оставить на память о сегодняшней встрече, которую ты никогда не забудешь, это я тебе обещаю. Можешь спасибо сказать, я тебе их дарю. Ага? – он подмигнул девушке, отчего губа его съехала набок, и физиономия стала ещё противнее.

– Ладно, Гиря, кончай базар! – маленький, стриженный наголо, занервничал. – Что ты в ней нашёл: два мосла и стакан крови! – он презрительно сплюнул.

– Грубиянка, – пояснил Гиря, притворно вздыхая, – воспитать надобно.

Дверь всхлипнула, распахнулась от резкого удара, и в вагон вошёл высокий черноволосый парень.

– Что, развлекаетесь смерды?

Он увидел дрожащие ресницы девушки, полные слёз серые глаза, прищурился на миг, будто оценивая её… или успокаивая.

– Отпусти, – неожиданно приказал он Гире.

– Да вот, понимаешь, пристала,.. – заулыбался тот, – никак отвязаться не могу, с тобой, говорит, хочу… Во, видал? Вцепилась, клещака!

– Я сказал, отпусти! – Парень нахмурился. – И пошли отсюда… Быстро, ну!

– Грид, ты не выспался?! Или вообще не проснулся? – удивился Гиря, но руку девушки выпустил. – А, может ты сам, в смысле… один хочешь… Ну так сразу бы и сказал. Чё орать-то? – он гадливенько подмигнул черноволосому, и вся четвёрка, хихикая и перемигиваясь, удалилась.

– Спасибо. – Девушка отвернулась к окну, потирая ноющее запястье.

В этот момент из динамика сквозь треск и шум донеслось: «Платформа триста сорок третий километр. Стоянка электропоезда две минуты.»

Электричка остановилась, зашипели рассерженно разбуженные двери, и в вагоне повеяло лесной утренней свежестью. Вытекая из насыпи, узкая тропинка вилась змейкой и убегала в берёзовую белоствольную бесконечность.

Дух захватило от танцующего берёзового хоровода, растворились, пропали куда-то слюнявые Дьяк и Гиря, словно и не было их никогда; душу охватило предчувствие светлой радости. Она даже забыла, что черноволосый спаситель её стоит за спиной.

– Что, приглянулась наша роща? – В карих глазах парня вспыхивали золотистые искорки.

– Понравилась, – кивнула девушка. – А вы – местный?

– Я-то? Неподалёку деревня есть, Меленка называется. Не слыхала?

– Нет.

– Весной в гости приезжай! Подснежников здесь видимо-невидимо. Место это древнее, заветное; снег лежит везде, а они уж цветут. И немудрено, – когда-то давно капище тут стояло. У нас говорят, что весна отсюда начинается.

– Капище? – удивилась девушка. Вспомнился сегодняшний сон: поляна с двумя кругами, с изваяниями-идолами, озерко, злой косматый старик…. А ведь это и было капище.

Но… четвёрка ублюдков, и то, как он вёл себя с ними… Главарь – не иначе, вон как они его слушаются, уважают или… боятся.

Выплыло лицо из короткого странного сна. Парень был как две капли воды похож на витязя, лежащего у синего камня. Бывает же такое. Хотя, во сне и не то привидеться может, наверное я его уже видела раньше, потому и лицо знакомым кажется. Верховодит он тут – это ясно, но… – капище?!

– Ну что, ждать в гости-то? Меня Гридом кличут, любого в этих краях спроси, – сразу дорогу к моей избе укажет.

У выхода всё-таки оглянулся и бросил грубовато: «Езжай спокойно. Никто не тронет! »

Она увидела, как он спустился с насыпи и направился к вьющейся тропинке, уводящей в берёзовую бесконечность.

Электричка быстро набирала скорость. Ещё миг – и исчезнет за поворотом светлая, пятнистая карусель, и потянутся вдоль дороги брянские леса: дремучие, сумрачные, древние.

– Меня Машей зовут! – девушка высунула голову в открытое окно, и Грид, обернувшись на её крик, покачал головой…

Нет, мол… А что нет-то? Она сама удивилась собственной смелости. Ей почему-то хотелось верить этому парню, более того, она уже поверила ему, и уверенность, что всё самое плохое позади не покидала её вплоть до самого родного дома.

…стало понятно, что значит «вне времени». Время потеряло всякий смысл и значение здесь, на выжженной чужим солнцем, земле. Он с удивлением осознал, что вокруг тихо. Вот только тишина эта была лживой. Земля под ним продолжала сотрясаться и дрожать. Тогда он стал звать Машу, правда уже шёпотом, без крика… Он верил, что она обязательно услышит. Для того чтобы тебя услышали, вовсе не обязательно кричать. Молчаливый зов будет слышен тем, кто верен тебе, кто ждёт, кто всегда готов отозваться и прийти на помощь.

И она услышала. И пришла… и присела рядышком. И ладошку свою прохладную на горячий лоб положила: белый, расшитый синими цветами рукав блузки коснулся лица, зарукавье приятным холодком коснулось глаз.

Он осторожно отвёл её руку.

– Грязный я… пыль да копоть, да кровь…

Догадка о невозможности, нереальности происходящего обожгла изнутри, и он даже привстал, чтобы разглядеть её, заранее приготовившись к тому, что никакой Маши нет рядом. Но она была, была, и руку его в своей баюкала, точно дитя малое, и улыбалась печально, будто прощалась.

– Так откуда же ты здесь взялась, Машенька? – прошептал он, бессильно уронив голову на горячий песок.

Маша оглянулась, прислушалась к чему-то, встала и медленно пошла к серой мазанке.

– Куда же ты? Почему уходишь… Не уходи, слышишь? Не уходи… Раз уж отозвалась и пришла… Лучше бы вовсе не приходила.

Собрав остатки сил, не обращая внимания на боль и рвущую сознание на части тишину, он пополз вслед за ней, потому что знал: только она могла вытащить его из этого пекла, только она… – Лада [1], и выпряла им Доля ровную золотую нить, длинную и крепкую-прекрепкую…

Одну – на двоих.

_______________

[1] Лада – Славянская богиня счастливой любви, весны.

Глава вторая

Родители встретили Машу спокойно, без упрёков. Даже слишком спокойно, и это ничего хорошего не предвещало.

– Ничего, доченька. У тебя целый год впереди. Подготовишься, как следует, и поступишь, – суетилась мама, накрывая на стол.

– И правда, Маш, – добавил отец, – не унывай. Подумаешь – не прошла по конкурсу, с кем не бывает. Поработаешь годик – а там и вне конкурса сможешь пойти, со стажем-то. На заочном проще учиться, мы с матерью так и делали.

Отец Маши работал инспектором РОНО, мать преподавала русский язык и литературу в местной школе-десятилетке, и другого пути кроме как в педагогический, родители для единственной дочери не видели.

– Поработаю в школе? – удивилась Маша, – Кем, интересно?

– Учителем, кем же ещё, – нарочито бодро ответил отец, старательно избегая Машиного взгляда. – В Меленке вот, вакансия есть. Да… Школа там начальная, малокомплектная, неужели с кучкой ребятишек не справишься?

– Да какая же из меня учительница? Мне ещё самой надо учиться.

– Не бойся, дочка, не боги горшки обжигают. Возникнут трудности – помогу. Как-никак – больше двадцати лет в педагогике.

– Как ты сказал, деревня эта называется?

– Меленка. Маленькая, тихая, речка рядом, лес… А жить будешь у Антонины Тихоновны, у школьной технички. Я уже обо всём с ней договорился. От нас автобусом полчаса езды, а там ещё через поле километра два – не больше. Рукой подать…

Отец ещё что-то говорил о кадровых проблемах, о сельских малокомплектных школах, но Маша его совершенно не слушала. Она и об обиде своей на родителей забыла, надо же – без неё всё решили; плыла перед глазами светлая берёзовая бесконечность, звучал голос Грида, – утреннего знакомого из электрички. И стучалось в сердце первое, неосознанное ещё, чувство и к нему и к тихой, незнакомой деревушке с ласковым названием – Меленка.

Наутро напомнила о себе осень: только-только Ладино полетье [1]началось, а уж росы упали холодные, туманы стыли в низинах. Как ни старался Догода [2],как ни посылал на землю ясные тёплые деньки, но и по солнцу было понятно – настоящего летнего тепла уже не будет.

На золотисто-рыжем коне торопился вестник Авсень [3]рассказать всем о том, что осень пришла.

Сидя у обочины автотрассы, Маша рассматривала дорогу, ведущую к лесу. Там, у самой опушки, приютилось десятка два домиков, которые отсюда казались игрушечными. Разувшись, она пошла по этой пыльной дороге, огибающей картофельное поле, и вскоре оказалась у деревенской околицы. Сама дорога не исчезла, а как ручеёк впала в деревенскую, надо полагать единственную, улицу.

Домики и вблизи были как игрушечные. Аккуратные, с весело глядящими окнами из-под кружевных капорчиков наличников. В садах всё больше яблони да сливы, и рябины почти у каждого крыльца.

Посреди дороги, у огромной лужи копошились два мальчугана лет восьми-семи.

– Ребята, здравствуйте, – остановилась Маша, – а где живёт Антонина Тихоновна?

– Какая это Антонина Тихонна? – переспросил похожий на цыганчонка мальчишка, усердно ковыряя пальцем в носу.

– Палец сломаешь, – улыбнулась Маша, – она в школе работает техничкой.

– Тончика, штоль? Так бы и сразу и сказала. Вон ейная хата.

Грязный мальчишеский палец оставил на мгновение недра носа и указал на опрятную избу, стоящую особнячком, на пригорочке.

– Спасибо, – Маша направилась к небольшому палисаднику. Второй мальчуган, светленький и веснушчатый, которого Маша про себя назвала одуванчиком, хлопая огромными пушистыми ресницами, крикнул вслед:

– А ты кто ей будешь?

– А я не ей буду, я вам буду скоро… учительницей.

Последние слова Маша произнесла как-то неуверенно. Заметив огоньки недоверия в глазах ребятишек, она подошла к ним поближе.

– Что, не похожа?

– Не-а, – протяжно отозвался «одуванчик», – нисколечко не похожа. Учительницы в юбках ходят, а ты в штанах. Да и портфеля у тебя нет…

И окинув насмешливыми взглядами Машины вытертые добела, подвёрнутые до колен джинсы, босые ноги и волосы, стянутые на затылке в хвост цветной резинкой, мальчишки в один голос повторили: «Нисколечко не похожа!»

– Машенька! Мария Александровна! Что ж в избу-то не заходите, я с самого утра дожидаюсь.

На высоком крылечке стояла сухощавая миловидная женщина лет пятидесяти. – А вы, анчутки [4], что рты разинули? Не видите, – человек с дороги, уставши! – Она погрозила кулаком мальчишкам, и те, переглянувшись, бросились наутёк – только пятки засверкали.

– Куда это они, – рассмеялась Маша, – неужели и вправду испугались?

– Испугались, как же, – Антонина Тихоновна подошла ближе,– они теперь не угомонятся, пока всех новостью не обнесут, ну чисто скаженные. Проходи, Машенька, – она распахнула низенькую калитку, и Маша попала в черёмуховые заросли.

После душистой баньки, за чаем с пирогами с той же вездесущей черёмухой, Антонина Тихоновна, (Маша уже называла её тетя Тоня) поведала ей обо всех деревенских жителях, о том, что деток на этот год в школе будет немного: всего шестеро, что дров в школе припасено года на три – и что дрова берёзовые, сухие, – песня, а не дрова! Жару от них много даже с пятка поленьев бывает. Бросишь в печку – и тепло льётся в избу солнечное, доброе да лёгкое.

Маша слушала певучий, протяжный голос тёти Тони, доносящийся откуда-то издалека, и покачивалась перед слипающимися глазами лёгким облачком берёзовая роща…

– И-вой-я! – запричитала вдруг нараспев тетя Тоня, – тебе-то с дороги поспать надобно, а я – дура старая – язык без костей: знай себе, мелет да мелет.

Утопая в пышно взбитой перине, Маша успела подумать: «Совсем как у бабушки… и перина… и подушки солнышком пахнут…»

Но уже уносила её, кружила берёзовая карусель и покачивала на смуглых гибких ветках, и баюкала.

– Куда не емши-то, Александровна! Гляди-ко, оладьи как зарумянились! Да и молочко парное…

– Не хочется, – виновато пожала плечами Маша, – я после, ладно? После уроков…

– Волнуешься, бедная… Ну да ладно, с Богом, – тётя Тоня сделала какое-то странное движение рукой, не перекрестила Машу, а словно опрокинула на неё что-то.

Маша перешла через дорогу, вошла в калитку, отделяющую школьное подворье от подворья тёти Тони и оказалась в школьном саду. Здесь, как и по всей округе, в основном, росли яблони, нижние ветки почти касались земли – столько на них яблок!

За широким окном бревенчатой избы шесть пар внимательных детских глаз, шесть приплюснутых носиков.

Войдя в светлую просторную комнату, которая и была единственным классом в школе, Маша увидела, что на её столе, в самой обычной литровой банке, стоит букет полевых цветов. Она улыбнулась и произнесла, наконец, то, что повторяла всю ночь напролёт:

– Доброе утро, дети. Поздравляю вас с началом учебного года. Давайте знакомиться: меня зовут Мария Александровна – я ваша новая учительница.

Собственный голос показался Маши каким-то чужим и очень далёким. «Господи, а дальше-то что?

Вон те двое, старые знакомые, – нарядные, чистенькие, в белых рубашечках… остальных не знаю…»

За партой у окна большеглазый мальчуган шмыгнул носом. Маша, достала платок, подошла ближе и протянула ему:

– Тебя как звать?

– Сашка, – буркнул большеглазый и снова шмыгнул носом.

– Первоклашка? – рассмеялась Маша.

– Угу. Не надо, платок у меня свой есть, мамка положила в карман, да я позабыл про него.

– О нём, – поправила она Сашку, и стало легче, и нашлись сами собой нужные слова, и растаяли настороженность и недоверие в детских глазах.

Четыре урока пронеслись как один. Класс опустел…

Журнал был заполнен, планы уроков на завтра составлены, а Маша всё ходила между рядами парт и вспоминала сегодняшний день. Ничего из того, что собиралась сказать, не сказала, а ведь готовилась и в толстую тетрадь старательно записывала мамины наставления в последний вечер перед отъездом.

– Эдак и умом тронешься, дожидаючись, – тётя Тоня держала в руках Машин плащ, – надевай-ка, Александровна, да пошли домой. Надевай-надевай – там дождик моросит… А дожди сейчас холодные идут, как и ночи – рябиновые.

– Почему рябиновые, – Маша надела плащ и они, закрыв школу, вышли на улицу.

– Старики говорят, что в такие ночи рябина цветом наливается, вот и отбирает всё тепло. А ещё эти ночи воробьиными зовут. Сказывают, что чёрт меряет воробьёв четвериками, убивая всех, кто войдёт в меру. А кто не войдет – того отпускает… это им за то, что когда Спасителя распинали, воробьи гвоздики подносили. У них лапки верёвицей с тех пор перевиты – вот они и прыгают. Пошли вечерять, – дело к ночи, а ты с самого утра маковой росинки во рту не держала.

И покатились под горочку ясные сентябрьские деньки, покатились золотым веретеном и исчезли – как в воду канули, уступив место хмурому, дождливому октябрю.

Дорогу размыло, ребятишки приходили в школу с опозданием, промокшие и продрогшие и Маша, прежде чем усадить за парты, отпаивала их горячим чаем с сушёной малиной. У жарко натопленной печки выстраивались в ряд для просушки сапожки и ботиночки, полы были тщательно вытерты тётей Тоней.

И только после того, как дети согревались, начинался урок. Особенно нравилось им слушать рассказы о древних славянских богах, о домовых, леших да банниках, о русалках да кикиморах. Даже боги и герои древней Греции не вызывали такого интереса у детей, да оно и понятно – на сотни вёрст вокруг раскинулась древняя великая земля их пращуров – русская земля.

_____________

[1] Ладино Полетье– «молодое бабье лето», череда святодней, посвящённых Богине Ладе, одни из последних тёплых дней лета. «Бабье лето» – период тёплой сухой погоды в преддверии осени. к тексту

[2] Догода– славянский бог тихого, приятного ветра и ясной погоды, полная противоположность своему свирепому брату, покровителю ветров Позвизду. к тексту

[3] Авсень(Овсень) – в славянской мифологии бог смены времен года, покровитель пастухов. к тексту

[4] Анчутка– нечистый дух у славян, бес, чертенок. к тексту