Текст книги "Ледяное сердце (СИ)"

Автор книги: Людмила Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– Не сойдешь, Велхо, – заверила водяница, потрепав его по плечу, – ты северный человек, плоть от плоти с этим снегом, с этой ночью, и от них никуда не деться.

– Так почему же так больно?

– Потому что ты живой, – пояснила она так спокойно, будто объясняла житейские азы. – Хуже всего, когда не больно, а когда уже никак. А пережить боль я тебе помогу.

Илья невольно улыбнулся и Накки погладила его холодные пальцы.

– Ну что, отлегло немного? Ладно, давай собираться, а то чую, что наступает новая буря. Не хочу, чтобы она тебя здесь застала. Идем-идем, пора тебе отдохнуть.

После некоторых колебаний Илья послушался и они побрели к гостинице. Тут подоспели и духи, с отчетом о заблудившихся и замерзших. Кого-то успевали отогреть и привести в сознание, но иногда, увы, оказывалось слишком поздно. Однажды Юха нашел в кустах младенца, завернутого в толстое одеяло, которое, впрочем, не особенно помогало, – ребенок был уже близок к обморожению.

– Не иначе как сам Тапио уберег! Вот видишь, Велхо, кому мороз беда, а кому удача быстро избавиться от нежеланного детеныша, если уж вытравить заранее не успела, – сказал парень Илье. – Ничего, теперь он заново родился, будет потом расти с нашими ребятами.

Колдун посмотрел на ребенка, казавшегося совсем крохотным в здоровенных мозолистых ручищах молодого демона, провел по нежной младенческой щеке и спросил:

– А как назвать думаете?

– Это девочка, так пусть будет Тейя, – улыбнулся Юха. – Хоть запомним, что этой зимой были не только потери, но и дары.

Вечера в гостинице проходили скучнее: после ритуала Илья пару часов отсыпался, потом проверял уроки у Яна и они шли ужинать в зал к гостям. Там по-прежнему пахло запеченной картошкой, пряными травами и крепким кофе, домовинки с добродушными румяными лицами разливали горячий суп и подавали тарелки, потом приносили всем желающим чай и свежие пышные пироги с лесной ягодой. От уютных запахов гости оттаивали и благодарно улыбались, а многие быстро запомнили слово «киитос». Но разумеется, попадались разные люди, и Илья не сомневался, что будь у Антти «шведский стол» и безлимитное пиво, ужины выглядели бы куда менее благостно. И кое-кого удерживала от вольностей только странная для непосвященного человека бесстрастность работниц и суровый вид работников, иногда заглядывающих в зал.

Оказаться выкинутым на улицу в такое время не хотел никто, поэтому постояльцы довольствовались вялыми перепалками между собой – в основном из-за погодного бедствия. В нем видели биологическое оружие, происки других государств, божье наказание, инопланетную диверсию, и каждый готов был отстаивать свою точку зрения на разрыв аорты. Про себя Илья удивлялся, что им охота сейчас тратить силу на пустые споры, но тут же вспоминал слова Накки – «хуже всего, когда никак», и считал это обнадеживающим сигналом.

Неподалеку от камина в зале обычно грелась Луми, наблюдая за обстановкой прищуренными золотыми глазами. Иногда она подходила к какому-нибудь столику и тыкалась гостям мордочкой в колени или щекотала их хвостом. Антти объяснил Илье, что его фамильяр, как и многие кошки, распознает человеческие недуги и старается помочь хорошим людям, дружески расположенным к гостинице. С дурными, по словам старика, любимица вела себя совсем по-другому.

В то же время Илья заметил, что духи все больше доверяли ему свои секреты и в первую очередь советовались именно с ним – впрочем, старик вполне это одобрял. Дружба Хейкки с лесовиком Юхой показалась Илье особенно трогательной при их забавном внешнем несходстве. Румяный синеглазый домовой будто забрал все краски у белокожего приятеля в блекло-серой рубахе: другие парни шутили, что Юхе зимой вообще не надо становиться невидимым в лесу. Но по рассказам обоих, это совсем не мешало им с детства быть друг за друга в огонь и воду.

Сдружилась с Ильей и домовинка Сату, дочь музыканта Халти и самая боевая из девчонок. Однажды она призналась Илье, что ребятам очень хочется потанцевать, и предложила показать финские танцы гостям. Обычно такие вечера устраивались только по праздникам. Илья знал, как духи умеют задать жару в этом деле, и сам хорошо танцевал, поэтому особо уговаривать его не пришлось.

– Правда, боюсь, кто-то может оскорбиться, что мы в такой момент развлекаемся, – осторожно заметил он.

– О, такие люди всегда найдутся, Велхо, не переживай, – улыбнулась Сату. – А я тебе скажу, что уныние для нижнего мира самая жирная приманка! Чтобы смерть отогнать, как раз и нужен звон, клич, топот и прочий шум, потому и все обряды с этим связаны, даже вой на похоронах. Выглядит-то скорбно, а суть такая же: воля к жизни криком кричит...

Другие молодые духи охотно присоединились, и даже отец Сату не остался в стороне. Тогда Илья попросил Накки встать с ним в пару, и она ради такого случая согласилась надеть чулочки и башмаки с пряжками. Музыку, правда, пришлось включить на аппаратуре, чтобы не смущать гостей, но в остальном компания в старинных нарядах выглядела сошедшей со страниц какого-нибудь великого северного эпоса.

– Этот танец у ингерманландцев назывался «рентушки», от финского слова «рентюстяя», что значит «идти как попало», – пояснил Илья, когда все собрались за вечерним чаем. – Вся соль в том, чтобы от души подвигаться и порезвиться, не думая о том, как выглядишь со стороны. Допускается даже легкое хулиганство. Так что если вам захочется присоединиться, мы будем только рады: навыки значения не имеют.

Зазвучала мелодия, которую Илья знал с детства, как один из немногих осколков родной культуры, и позже танцевал под нее в общине, но здесь она была какой-то другой – неземной, завораживающей, целительной, посвящающей в тайны. Ее переливы даже на пленке походили и на боевой клич, и на молитвенные причитания, и на задорную плясовую песню. Накки, сжимая его ладонь, встряхивала длинными волосами, развевались складки ее юбки, расшитой бисером, звенели серебряные браслеты на руках. Подошвы мужских и женских башмаков отбивали ритм в такт мелодии, блики таинственного света мерцали в ожерельях и сережках в ушах у девушек и некоторых парней, а порой и глаза танцоров вспыхивали ярким, неведомым для постояльцев огоньком.

Мало-помалу люди за столиками развеселились, стали хлопать, а затем и втягиваться в группу танцующих. Саша одним из первых поманил смутившуюся Веру, и даже всегда зажатый Олег неожиданно поднялся и позвал жену. Лариса поначалу растерялась, но он волевым движением взял ее руку и повлек за собой. Проходя вместе с Накки круг за кругом, Илья замечал, как изменились тусклые глаза приятеля, как он впервые за много дней по-настоящему улыбнулся, словно увидел в жене истинную, а не придуманную прелесть и любовь.

Дети тоже захотели порезвиться, и даже робкий Никита соскочил со стула, будто это был городской праздник, а не убежище от холода и злых чар. Потом, когда все решили передохнуть, Илья вышел из зала в прихожую, которая к вечеру успевала выстыть, прислонился к стене и задумался, прикрыв глаза.

«Получается, эта короткая радость в какой-то мере оплачена жизнями тех, кто замерз, – с горечью заключил он. – Но если бы я еще раз мог выбрать между разрушением одной семьи, смертью одного ребенка, – и бедствием целого города? Да нет, ничего я, конечно, не выбирал, это делают высшие силы, а я обычный шаман. Но почему тогда так радостно их видеть и в то же время – так больно?»

Вдруг он услышал легкий шорох, напоминающий шелест воды по прибрежным камешкам и песку. Оглянувшись, Илья увидел стоящую рядом Накки – полосы света от фонарей за окном пробегали по ее бледному лицу и волосам, и она казалась покрытой инеем. Рефлекторно он схватил ее за плечи, словно пытался согреть, притянул к себе – ее побелевшие щеки к его зардевшемуся от танца лицу, ее жадный красный рот к его сомкнутым губам, ее лукавые серые глаза к его голубым и задумчивым. Еще секунда, последний порыв что-то сказать о бедах, проблемах, колдовстве. И забвение, тепло ставших родными губ, болезненное, до хруста переплетение пальцев, как, возможно, бывает только раз в жизни.

Илья сам не понимал, что с ними произошло: ведь сколько раз они уже целовались до умопомрачения, совокуплялись до мокрых простыней, он наизусть знал вкус ее потайной влаги, а она – вкус его крови и семени. И никогда у него не было табу на поцелуи в губы ни с одной женщиной, даже в самой легкой и необременительной связи: он считал, что все заслуживают ласки и тепла, а не только животной механики. Но так – не бывало ни с кем, даже с матерью Яна. Теперь не имело никакого значения, как его назовут люди, духи или христианский бог, – только то, что эту женщину он мог целовать и в оледеневшей избе посреди умирающей деревни, и в эпицентре бурана, злобно хлещущего по лицу, норовящего выколоть глаза и перебить дыхание, и в пелене черного морока, прикинувшегося городским смогом.

[1] Верховный бог воды в карело-финском фольклоре

[2] Главное лесное божество, покровитель охотников в карело-финском фольклоре

Глава 20. Необратимость

С трудом разомкнув объятия, Накки пристально, почти строго взглянула Илье в лицо и промолвила:

– Велхо... ладно, Илкка, мне очень нужно кое-что тебе рассказать.

– Ты уверена? Это не может подождать?

– Не может! Я и так молчала слишком долго, а теперь, возможно, время поджимает еще сильнее. В конце концов ты имеешь право сам решать, как жить, без указок от нас или от старика.

– Ну, милая, теперь скорее приходится думать о том, как выжить. Давай поговорим, но при одном условии, – заявил Илья, – я хочу, чтобы ты чего-нибудь поела. Ты же ни к чему не притрагиваешься, того и гляди совсем испаришься. Понятно, что ты у нас водяная принцесса, но в плотском виде мне с тобой все-таки легче общаться.

– Ты ведь знаешь, что мы прекрасно обходимся без вашей еды, – грустно улыбнулась Накки. – Чем зря переводить, пусть людям больше достанется: кто знает, что нас впереди ждет...

– А чем ты сейчас будешь питаться, когда люди вокруг как полумертвые, и ни в лесу, ни на заливе никто не гуляет? Где вам энергию-то взять?

– Я буду от тебя подпитываться, как прежде.

– Ну да, а то я женщин не знаю! Ты скорее от себя кусок оторвешь, – вздохнул Илья. – Давай, съешь хоть что-нибудь: может, от вкуса и силы прибавятся.

– Ладно, пойдем к нам, раз такое дело, – кивнула Накки и протянула ему руку. Илья попросил немного подождать и быстро вернулся в зал, чтобы предупредить сына. На ходу он столкнулся взглядом с Хейкки, который посмотрел на него сочувственно, и как показалось Илье, – безнадежно.

Быстро накинув теплую куртку, Илья проследовал за Накки в корпус, где жили духи, – она спокойно шла по лютому морозу в тонкой рубашке и юбке, и первые снежинки зарождающейся бури оседали на ее волосах. Он решительно провел ее на кухню, где она поела немного земляничного варенья и поставила на огонь кофейник.

– Так что же? Я тебя внимательно слушаю, русалочка, – сказал Илья, ласково коснувшись ее руки.

– Ты здесь не случайно оказался: старик давно тебя присмотрел себе в преемники, – произнесла демоница. – Твое колдовство не могло ускользнуть от его взора: на нашей земле за этим пристально следят. Правда, я и еще кое-кто из ребят знали тебя и раньше, с детства, но тогда было неизвестно, что из тебя вырастет, – даже прирожденные колдуны в зрелости не всегда способны на что-то толковое...

Илья невозмутимо кивнул. Накки поставила кофе на стол и заговорила снова:

– А в тебе Антти сразу разглядел что-то такое... и отправил меня в ту общину, чтобы помочь разобраться в твоем деле. И потом, когда ты был на грани отчаяния и чуть не вздумал забросить ведовство, он снова меня прислал, исцелить тебя и вернуть вкус к жизни.

– То есть, велел со мной спать?

– Ну как велел, он прекрасно знал, что я не против, – усмехнулась Накки. – Но в общем да, это было его решение. Сильных, но неопытных молодых ведьмаков легче всего склонить к темному миру именно таким образом. Надо же получать что-то взамен потерянной крови, утрат и разочарований.

– Ладно, пусть так, – пожал плечами Илья. – Но старик все-таки счел меня способным на толковое, надо понимать?

– Разумеется, поэтому он и не желал тебя упускать. Это случилось, когда у тебя произошла беда и ты просил о том, чтобы высшие силы защитили других людей, оградили их от таких же страданий. Тогда Антти понял, что ты не просто одарен от природы, но и способен на достойные решения, на уважение к тем, кто наделил тебя этим даром, на заботу о тех, кому его не досталось. Ты не боишься слабости и не молишься на силу – а это и значит быть проводником.

– Он как-то повлиял на исход моего колдовства?

– Нет, ни в коем случае! Ты должен был пройти через это сам, иначе проверка не имела бы никакого смысла. Но мы поклялись оградить тебя от всяких бед с законом и другими людьми, и будем исполнять это обязательство и дальше.

– Ты и Нурию убила в рамках этого обязательства?

– А я вообще особый разговор, Илкка, – усмехнулась Накки. – Что, хочешь, чтобы я рассказала дальше?

Илья снисходительно улыбнулся и снова погладил ее пальцы, осторожно провел по когтям.

– И чем еще ты намереваешься меня поразить? Хорошая моя, ты вправду думала, что я не догадался и принимал все это за череду случайных совпадений? Я принял предложение Антти с совершенно открытыми глазами, только не знал, что же его впечатлило больше всего. Наверное, это даже славно, хотя старик никогда не казался мне особенно человеколюбивым.

– Тем не менее он обставил все так, будто я привела тебя к нему, а не наоборот, – вздохнула водяница. – Ему это казалось более пристойным, но я уже не могла молчать. Понимаешь, с какого-то момента все вообще пошло не так.

– И с какого же?

– Наверное, когда мы снова стали близки. Антти говорил, что когда ты окрепнешь в своем решении, я смогу жить дальше как хочу, а я хотела только по-прежнему быть около тебя. Заботиться о тебе и о твоем детеныше, доставлять тебе удовольствие, делать все, что ты хочешь, и только потому, что ты этого хочешь. Мне было невыносимо думать, что в конце концов ты женишься на обычной женщине, и я уж пыталась сама тебя к этому подтолкнуть, чтобы не продлевать агонию и сохранить себе хоть место любовницы. А эта безмозглая Нурия... да я тогда и не думала про обязательства, все на голом порыве вышло, едва она на тебя замахнулась. Видишь, мне было велено тебя соблазнить, но по итогу я сама влипла в этот дурман, привязалась к тебе – не как к сильному колдуну или источнику энергии, а как к мужчине. А этого нельзя было позволять...

– Почему же? Антти не велел? – усмехнулся Илья. Он понимал, что этот вопрос не вполне деликатен, но очень хотел отвлечь девушку от того опасного поворота, к которому неуклонно шли ее откровения.

И в другое время, при солнечном свете и более-менее ясном завтрашнем дне, она бы, возможно, и обиделась, если духам это вообще свойственно. Но сейчас только бесстрастно улыбнулась и произнесла:

– Потому что ты человек, Илкка. И те несколько десятков лет, которые тебе еще отмерены, для меня ничто, пыль, которая развеется, и я снова останусь одна! Представь, как человеческая женщина узнает, что ее близкому мужчине предрекли год-два оставшейся жизни. Но она еще на что-то может рассчитывать – на кудесников-лекарей, знахарей, сакральные места, молитвы, – лелеет хоть какие-то надежды, пусть самые сумасбродные и пустые, а у меня и этого нет! Для нас все будет так, и никак иначе. Ну что, надо еще объяснять, почему мне нельзя было к тебе привязываться? Мы рождены для того, чтобы забирать ваши чувства, а не отдаваться вам, чтобы потом утратить себя навсегда. Да, у нас нет своей души, но это не значит, что нам вообще терять нечего.

– Это и есть то желание, которое я не могу исполнить?

Накки кивнула и опустила голову, давая понять, что сказала все что могла. А Илья глядел в сторону и просто не знал, куда двигаться. Удивляться было глупо: разумеется, все это он давно предчувствовал. Успокаивать? Так девушка не жаловалась, не плакала, а лишь констатировала со своей обычной непроницаемой улыбкой. Заверять, что все будет хорошо, как он мог бы сказать любой другой женщине? Но она права: будет так и никак иначе, и какой смысл после этого изворачиваться и лукавить?

За окном вновь разгулялась буря и разноцветное стекло жалобно звякнуло от порыва ветра. По спине пробежал холодок и Илья вдруг вспомнил, как летом в городе выдалась очень жаркая неделя и Ян уехал к бабушке в Зеленогорск, поближе к заливу. А они с Накки на несколько дней остались вдвоем в раскаленной от зноя квартире. Она ждала его с работы, потом раздевала до плавок и в ее объятиях он словно окунался в студеное горное озеро. Они вместе пили холодный сок, ели бутерброды и мороженое, занимались сексом когда и где хотели и просто подолгу лежали рядом и разговаривали. Ее губы исследовали на его тонкой коже каждую метку от палящего солнца и бережно гасили жар и боль. Им было так хорошо вместе, что о расставании даже думать не хотелось. И неужели Накки уже тогда одолевали мрачные мысли? Почему же она молчала, переваривала все внутри, вместо того, чтобы откровенно поговорить?

«А что бы ты сделал, если бы она призналась? – одернул он себя мысленно. – Ты что-то мог изменить, раздвинуть рамки мироздания? Она просто не желала отравлять жизнь еще и тебе, так что скажи ей спасибо за мудрость и терпение. А лучше скажи наконец то, что она действительно сейчас ждет».

– Я тоже очень к тебе привязался, Накки, – произнес Илья и крепче сжал ее руку. – Как к женщине. И мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой.

И она действительно просияла – хоть на миг, но ее глаза заискрились, как изморозь на стекле, а щеки налились нежным розово-яблочным румянцем. Он мог бы еще что-то добавить: что счастье вовсе не зависит от долголетия, что в их силах наполнить радостью каждый день вместе, а пока надо прогнать проклятый мороз. Мог, но понимал, что сейчас она его просто не услышит, потому что все нутро у нее сворачивается и разрывается от никому не заметных рыданий.

Илья осторожно притронулся к ее лбу, чтобы погрузить в сон, – духи-хранители были подвластны этому заклинанию, хотя чаще не давались без боя. Но в этот раз Накки с благодарностью приняла его волю, покорившись скорее как родному мужчине, чем как колдуну. Напоследок, уже задремывая, она еще раз сжала его пальцы, и Илья сам почувствовал болезненную тесноту в горле. Но во сне водяная дева казалась совсем безмятежной, словно ей виделось чистое озеро или весенняя капель.

Он осторожно отнес Накки в комнату, уложил на постель и укрыл ей ноги пушистым одеялом, подумав, как нелепо выглядит со стороны – пытается накормить ее, хотя ей не нужна эта еда, и обогреть, хотя она не мерзнет. Но как еще напомнить, что для него она в первую очередь женщина, нуждающаяся в любви и ласке, а не древняя потусторонняя сущность? Что она видела и слышала от других колдунов, о которых теперь не желает вспоминать? Конечно, Илье не стоило об этом думать, но он чувствовал, что за столь долгую жизнь людского тепла, искреннего, а не вырванного силой, дабы утолить голод, Накки испытала не так уж много.

Он посидел рядом с ней, потом, убедившись, что сон крепок, осторожно прикрыл за собой дверь. Но собравшись идти за Яном в гостевой корпус, Илья у лестницы неожиданно столкнулся с Сашей Силаевым. Парень успел упаковаться в толстый пуховик и уже натягивал шапку с мохнатыми ушами.

– О, какие люди! – удивился Илья. – А что ты здесь один делаешь, где Вера?

– А мы с парнями после танцев в карты решили поиграть, – пояснил Саша почти с гордостью. – Хейкки и Юха меня научили всяким древним приемам, я сначала, конечно, растерялся, а потом и сам стал выигрывать. Сейчас вот к Вере пойду и будем спать ложиться.

– Ну что же, здорово, – искренне отозвался Илья: энтузиазм юноши даже в такое страшное время его радовал. Тем не менее он решился заодно спросить:

– А тебя совсем не смущает, что эти парни тоже демоны? Я в них-то не сомневаюсь, но легко ли тебе с ними общаться и не вспоминать о том, что с вами сотворили?

– Ты про этого отбитого Латифа? Ну, в таком случае и людям не надо верить, раз среди них попадаются сволочи, – улыбнулся Саша. – Ты представь, Илья: меня родители чуть не угробили ради собственных капризов, после такого весь мир впору ненавидеть! И кто нам тогда помог? Значит, не так все просто в жизни устроено: там свои, тут чужие. А эти ребята вообще классные, и все у них почти как у обычных парней. Говорят они, конечно, чудно, но я приспособился, зато сколько знают народных баек, каких при девушках лучше не рассказывать!

– Это замечательно, Саш, – тепло сказал Илья. – Похоже, мы все понемногу учимся у них, а они у нас. А необучаемым, вроде Латифа, все равно не останется места в нашем мире.

– Точно! – кивнул юноша. – А ты, похоже, у своей русалки сейчас был?

– Саша, она на самом деле не русалка, а дух воды, – заметил Илья. – Да, был у нее, но не в том смысле, что ты подумал.

– И что же я подумал? – весело подмигнул Саша. – Да ладно, Илья! Любишь ты ее, что тут еще думать...

– Это кто тебе сказал?

– Да что я, слепой или глупый? – пожал плечами Саша, и Илья невольно растерялся. Он ни разу не думал о том, нуждаются ли их отношения с Накки в каком-то названии. Просто знал, что она всегда рядом, как верный друг и советчик в потустороннем мире, как неистовая любовница, как мудрая и ласковая зрелая женщина, чья заботливость никогда его не смущала и казалась органичной как сама жизнь. Да, порой ему было неловко от такой самоотдачи, но она раз и навсегда дала понять, что это только ее выбор. И даже теперь, после ее признания об участии Антти, Илья в этом не сомневался. Так значит, и его чувство вины, и благодарность, и безграничное доверие к этой безжалостной хищнице, – все умещалось в одно слово, которое он заставил себя позабыть, спрятать в дальний ящик вместе с мечтами и чудачествами молодости.

– Илья, ты чего такой кислый? – смутился Саша. – Может, я что-то не то спросил?

– Да нет, все ты правильно говоришь – люблю, и она меня любит. Но толку-то с этого, если счастливой ее сделать я не могу...

– С чего ты взял?

– Потому что я умру гораздо раньше нее, и она из-за этого страдает, – вздохнул Илья.

Саша посмотрел на него задумчиво и промолвил:

– Ну слушай, мужчины почти всегда умирают раньше, и ничего, до этого же все вполне счастливо живут...

– Саш, тут все немного сложнее, – добродушно усмехнулся колдун, – я умру сильно раньше: на момент моей глубокой старости Накки останется такой же молодой, какой ты ее сейчас видишь. И это если мороз закончится и мы вообще будем целы. Духи-то его переживут, хоть им тоже несладко приходится.

– И ты ничего не можешь наколдовать, чтобы продлить себе жизнь?

– Нет, Саша, не могу, да если бы и мог... Знаешь, на самом деле для человека в этом нет ничего хорошего. Силенок не хватит, волей-неволей максимум лет через сто захочешь прилечь и отдохнуть от этого мира и всех его завихрений. Ты поймешь, когда немного постарше станешь.

– А ты уже больно стар! Да в жизни столько интересного, что и за двести лет не перепробуешь! – возразил парень. – Просто мы большую часть времени как-то бездарно выкидываем. Но слушай, Илья, а разве плохо, что в старости рядом с тобой будет молодая красавица? По-моему, так это просто мужская мечта.

– Да мне-то не плохо, я вообще только рад, что она будет жить долго и потом еще успеет стать счастливой. К тому же, у прирожденных ведьм довольно болезненная смерть – душа тяжело отходит, это нам такая расплата за то, что живем чуть дольше простых людей. Поэтому я бы хотел, чтобы она в этот момент была рядом, так немного легче. Но ей плохо! И что с этим делать, я не знаю, – горестно сказал Илья.

– Да, такое себе... – растерянно отозвался Саша. – Я тоже до сих пор думаю, каково Вере пришлось, когда я чуть у нее на руках не откинулся.

– Вот-вот, – кивнул Илья. – И как только женщины все это терпят?

– Ну тогда, извини за прямоту, но вам остается только забить на то, что будет дальше. Может, от нас действительно уже послезавтра останутся обледенелые кости, но хоть завтра-то еще можно пожить! Вот так ей и скажи, и главное, порешительнее будь, – заявил Саша, – девушки такое любят.

– А, ну теперь все понятно, – улыбнулся Илья и потрепал парня по плечу. – Если без шуток, то наверное, ты прав. Во всяком случае, мы попытаемся.

Он искренне был благодарен Саше и вышел во двор с более легким сердцем. Метель уже набирала обороты, и пришлось поторапливаться, чтобы отвести Яна в комнату, все время прикрывая его от колючего снега. Мальчик то и дело поглядывал отцу в глаза, видя, что его что-то гнетет, но Илья только ободряюще улыбался.

Наутро, когда сын еще спал в раскладном кресле под пуховым одеялом, Илья услышал тихое шуршание босых пяток, открыл глаза и увидел, что Накки присела рядом. Все такая же безмятежная, с ледяными глазами, в которых лишь блестели искорки давно не виденного солнца.

– Ну как спалось, раккаани[1]? – тихо спросила она, погладив его по щеке.

– Пожалуй, сейчас неплохо, – улыбнулся Илья. – А чем так вкусно пахнет?

– Это я принесла к завтраку ваш любимый черничный пирог. Встала сегодня пораньше и подумала: что время терять? – лукаво подмигнула Накки. – Давай будить мальчика и попьем вместе горячего кофе, взбодримся немного.

– Спасибо, – тепло ответил Илья и стал подниматься. Накки осторожно придержала его руку и шепотом произнесла:

– Подожди, Илкка, я хочу, чтобы ты знал еще одну вещь...

Он посмотрел на нее с улыбкой, но глаза оставались тревожными, и девушка поспешно добавила:

– Запомни, что для меня ты никогда не будешь стариком, сколько бы лет ни прошло. Я всегда буду видеть тебя таким, как сейчас, самым сильным, самым красивым, самым страстным из всех, кто мне попадался на пути. Только позволь мне остаться рядом.

Илья так и не нашелся что сказать – слишком перехватывало горло и дрожали руки, поэтому только привлек ее к себе и бережно погладил по голове. Некоторое время они сидели так почти неподвижно, и наконец он промолвил:

– Слушай, мне кажется или метель с ночи до сих пор не прекратилась? Может, туман так сгустился, но что-то за окном вообще ничего не видно.

– Да, снег так и валит, ребята пока даже не брались за уборку, – вздохнула девушка. – Возможно, ты сегодня не сможешь выйти в лес...

– Возможно, – повторил он, как эхо. – Но дома тоже дела найдутся, верно?

– А как же! – тихо отозвалась Накки и стала наливать кофе. Илья немного посидел на кровати, обхватив голову руками, затем подогнал себя и отправился к сыну.

[1] Родной, любимый (фин.)