Текст книги "Ледяное сердце (СИ)"

Автор книги: Людмила Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

– Почему же?

– У духов много забот и, соответственно, мало времени на отдых, – пояснил Антти. – Знаешь, Накки очень любит детей, как и ты, часто их навещает. Глядя на вас, я сожалею, что природа порой так бескомпромиссна...

– Ничего, Антти, в конце концов она наиграется со мной и заведет нормальную семью, хоть и говорит, что водяницам это не надо, – отозвался Илья, на что старый колдун лишь многозначительно усмехнулся и потрепал его по затылку.

Неожиданно кто-то тихо постучал в дверь. Антти открыл и на пороге, к удивлению Ильи, появилась Вероника.

– Здравствуйте, – робко сказала она, обращаясь сразу к обоим колдунам. – А можно на малышей посмотреть?

– Да, сейчас можно, – тепло сказал Антти, пригласил девушку войти и сказал Илье:

– Я разрешаю Вере заходить сюда, пока дети спят, тогда это для нее не опасно. Но скоро им уже захочется подкрепиться, и тогда нам придется их оставить.

– Они тебе нравятся? – спросил Илья, заметив, как девушка поглаживала их головки и заботливо подтыкала одеяльца, словно эти младенцы и не были из того же теста, что и Латиф.

– Очень, – тихо ответила Вера. – По-моему, все дети милые и беззащитные. Только у взрослых есть заскоки и комплексы, из которых потом и растут все гадости и подлости, а малыши просто радуются жизни как она есть. Я очень хочу стать мамой и снова это почувствовать вместе со своим ребенком.

– Надеюсь, Саша это разделяет? – улыбнулся Илья. – Просто в паре такие вопросы следует прояснять до свадьбы, Вера, чтобы потом не случилось неприятных сюрпризов.

– Конечно, он тоже хочет, чтобы у нас были дети! Но придется с этим подождать, вы же знаете нашу ситуацию.

– Ну, я не сомневаюсь, что вы ребята разумные. Конечно, до такого надо дозреть во всех смыслах, а не только физически.

Попрощавшись с Антти и Верой и заглянув напоследок к Цыплаковым, Илья поехал домой и по дороге сообразил, что именно вызвало у него беспокойство. Ему вспомнились странные картины, которые он видел в галерее с говорящим названием «Лилит», – обнаженные женские фигуры в золотистой дымке, у него на глазах превратившиеся в измученные и искореженные, увязшие во мраке силуэты. Кем бы ни был мастер, воплотивший эти образы на холсте, Илья не сомневался, что Латиф каким-то путем транслировал ему свои эксперименты над телами и душами женщин. В конце концов, демоны всегда имели сильное влияние на людей искусства, вдохновляли на эксцентричные проекты и выходки, а исподволь разрушали их рассудок, холили и поощряли самые опасные увлечения.

«Значит, нужно взглянуть на эти картины еще раз. Может быть, понемногу удастся установить личности женщин и выяснить, кто их заказал» – подумал он, и в надежде, что экспозицию не успели разобрать, обратился за помощью к Накки. Илья подумал, что с ней будет легче в удушливой атмосфере этого места, а ее острый глаз вычислит то, что он мог упустить. Амулет он взял с собой и надел на шею вместе с кулоном в виде звериного клыка, который ему подарила мать Яна.

Предупредив сына, Илья поехал сразу после работы в галерею, и Накки уже ждала там, ради такого случая надев красивый пуховой палантин и высокие сапожки. Да еще впервые слегка подкрасилась – смазала губы бесцветным блеском, а веки сияли от серебристо-зеленых теней, напомнивших ему болотную дымку. Ее стихии удивительно шли все оттенки зеленого: горькие плоды северных яблонь, кислотные пятна ряски, бархатный переливающийся мох, засохшая на берегу тина, подернутая сероватым инеем.

Они прошли внутрь, взявшись за руки, и к удаче Ильи коллекция оказалась на месте. Зато народу было еще больше, чем в его прошлый визит, – в одном из залов проходил вернисаж, – и люди неловко толкались, стараясь не сбить какой-нибудь экспонат или пирамиду из шампанского. Но Илья все же изловчился и сфотографировал всю серию.

– Да, забавное местечко, веселое, – промолвила Накки, когда они осмотрели другие экспозиции, от классических пейзажей и натюрмортов до сборища разноцветных клякс и инсталляций из скрученной проволоки. Сейчас они стояли перед большим полотном, которое тоже изображало обнаженную женщину, но с ярко-красным телом, дикими пропорциями и черным осьминогом вместо головы. Его разметавшиеся щупальца, по-видимому, заменяли прическу.

Люди бродили по залам поодиночке и компаниями, матовый блеск их смартфонов и золотистое сияние бокалов в руках переливались между собой и галерея казалась сплошной мозаикой из хаотично сложенных цветных стеклышек.

– И что же тут забавного? Милых картин всего-ничего, а остальное... Если не брать в расчет Латифа, то обычные понты и пошлость, даже не смешная. Не хотелось бы думать, что и эти дутые гении знают, с кем водят дружбу.

– Скорее всего не знают, просто у них подходящее энергетическое поле – открытое, восприимчивое, способное впитывать силу окружающей среды. Ну, то самое, что вы и называете вдохновением. Да, многие из них толком не могут ничего сотворить, кроме размазывания грязи, – Накки кивнула на один из холстов, – но аура перенасыщается и требует выплеска. Культурной ценности, конечно, никакой, но мы же людей любим не за ум и не за высокие идеи! Зато эти изделия для нас все равно что консервы, причем очень питательные и сочные.

– Ну да, кто о чем, – усмехнулся Илья, подошел к фуршетному столику и подцепил пару увесистых бутербродов с красной рыбой, кружком лимона и веточкой зелени. Разговор невольно напомнил, что он и сам не успел поужинать.

– А как ты думал, почему многие «творческие люди» спиваются, травятся всякими зельями или просто сходят с ума? А потом сами убивают себя или попадают в переделки, где тоже ищут погибели?

– Слушай, не хочу я об этом думать, хватит с меня и похищенных детей, – решительно сказал Илья. – Если и о каждом неумном взрослом думать, то я вконец собственное здоровье посажу. Что ты скажешь про женские портреты?

– Во всяком случае черная аура на них есть, тут ты прав, и они могут иметь отношение к гулянкам этого беса. Но я не сумею на глаз определить, кто эти женщины и живы ли они еще: тут понадобятся долгие поиски.

– Ничего, обезвредим эту шайку, из кого бы она ни состояла, и найдем всех. Давай-ка собираться домой, – ответил Илья, запил бутерброды соком и протянул ей руку.

– Посмотри, а это что? – вдруг спросила Накки и указала на соседний столик.

Илья пригляделся. На небольшом металлическом блюде лежал один-единственный сдобный рогалик, посыпанный пудрой. Он мало отличался от тех, что продавались в пекарнях, но почему-то показался ему каким-то искусственным, несъедобным. Все же Илья осторожно взял и разломил рогалик пополам.

– С сюрпризом, – констатировал он и показал Накки монетку, испещренную непонятными символами. На оборотной стороне была выгравирована снежинка с множеством лучей.

– Это явно не из местной сувенирной лавки, но лучше спросить у старика, – задумчиво промолвила демоница. – Дай-ка ее мне, пока пальцы не поранил.

Она показала изумленному Илье небольшой участок края монетки, который не был окаймлен и угрожающе поблескивал оголенным металлом.

– Что это еще за дерьмо? – прошептал Илья. – Печенье с предсказаниями «18 плюс»?

– Это не предсказание, Велхо, скорее предупреждение, – бесстрастно пояснила Накки, спрятав монетку в потайной карман. – Причем не одному тебе: тут обозначена какая-то общая беда. Ты же помнишь, что Антти говорил о приходе ифритов?

– В последнее время я об этом не думал, были другие заботы, – признался Илья и невольно потрогал амулет, скрытый под рубашкой.

– Боюсь, как бы эти заботы не показались легкой прогулкой, – сказала девушка и сжала его локоть, словно желая успокоить.

Илья вдруг почувствовал, что в воздухе потянуло гарью и ацетоном, в глазах потемнело, да еще стало так холодно, словно кто-то распахнул все окна разом. Он слегка пошатнулся, как в гостинице после свадьбы, схватился за голову, сердце на пару мгновений замерло и во рту появился знакомый ржавый привкус.

– Илкка! – донеслось до него будто издалека. – Ну-ка давай дыши, приходи в себя!

Накки проворно вытерла струйку крови под его носом и достала ароматическую соль в мешочке. От острого яблочного запаха сознание быстро прояснилось, хотя боль все еще стискивала голову обручем.

– Ну что, ожил? Зачем ты меня так пугаешь-то? – с досадой сказала девушка, однако Илья заметил, что она в самом деле напугана.

– Ты мне это говоришь? Много же ты повидала, если от чайной ложки крови расклеилась как девочка!

Илья говорил шутливо, но не мог удержаться и тепло погладил ее по щеке – неожиданная тревога водяницы глубоко его тронула. Физически ему стало легче, но не покидало ощущение чего-то страшного и неотвратимого, подкравшегося совсем близко.

– Слушай, я, кажется понял, в чем дело, – тихо сказал он. – Моя ловушка сработала, там сейчас кто-то есть. Мне надо срочно ехать на эту гребаную дачу, пока они не выпутались и не призвали подмогу. Черт, у меня даже ножа с собой нет...

– За ножом мы по дороге заедем, только что ты сыну скажешь?

– Правду и скажу, Накки, он давно не маленький! Благодаря ему я вообще нашел этот дом, так что он имеет право знать. В крайнем случае присмотри за ним еще раз, а я постараюсь управиться поскорее.

– Нет, Велхо, я пойду с тобой, – решительно ответила Накки. – Мало ли кого мы там застанем? Я не хочу предрекать, но поверь, со мной по-всякому больше шансов, что ты вернешься живым.

Илья настороженно покосился на нее, но девушка, похоже, говорила серьезно. Он усадил ее в свою машину, завел мотор и стал заранее проговаривать укрепляющие руны.

– Только не вздумай гнать, – добавила Накки, осторожно коснувшись его плеча.

Глава 15. История двух сестер

Илья и Накки доехали до поселка уже в темноте и ему приходилось очень осторожно пробираться по изрядно побитому грунту. К счастью, дороги не успели заледенеть, но дыхание зимы все-таки ощущалось за помутневшими стеклами. Как Илья ни протестовал, Накки настояла, чтобы он захватил из дома одеяло и чай.

– Осталось только гитару взять, и будет романтическая вылазка на природу, – усмехнулся он.

– Велхо, поверь моему опыту: зимняя ночь очень опасная штука, и предосторожности не повредят. В это время устаешь и гаснешь гораздо быстрее, чем когда на дворе тепло, даже если сам не замечаешь.

– Но в худшем случае ты же не дашь мне замерзнуть?

– Разумеется, но нельзя полагаться только на это. Необходимо забрать с собой частицу домашнего тепла, она уже заряжена без всяких ритуалов.

Илья сознавал, что водяница верно все говорит, но отшучивался, чтобы не выдать одолевающий мандраж. Казалось, что рассудок вот-вот вылетит из застывшей плоти и, неприкаянно укрывшись среди голых ветвей, будет наблюдать за телом, стремящимся к безумной цели. Холод заползал в самое нутро, толкался колючим комком в желудок, драл когтями по спине.

– Все будет в порядке, ты теперь не один, – тихо сказала Накки и погладила его по щеке. Илья вспомнил, как год назад в одиночестве ехал в страшную общину и только с Кави пробирался сквозь дикий лес, прятался от снежного бурана, одолевал безумную усталость и душевную боль. Разумеется, теперь он подружился с силами природы, но и это не было гарантом защиты от темного морока, о котором даже духи не любили говорить вслух.

Наконец Илья остановил машину, полагаясь на флюиды страшного места, которые теперь были гораздо сильнее, чем в прошлый его приезд. Казалось, что в воздухе висит едкий черный дым, как от десятка фабричных труб, и Илье пришлось включить фонарик на мобильном телефоне. Накки, выйдя из машины, осмотрелась и спросила:

– Вот эта лачуга?

– Эта, – кивнул Илья, нервно покусывая зубочистку. Он пощупал для верности нож, висящий на портупее под курткой, и пошел к участку. Водяница невозмутимо следовала за ним и первый хрупкий лед потрескивал под их ногами. В этот раз дверь оказалась не заперта, и едва зайдя на веранду, Илья услышал зловещий скрежет и тяжелое человеческое дыхание. Включив тусклую лампу, которая торчала под потолком без абажура, он разглядел сидящую на полу женщину, съежившуюся не то от холода, не то от страха и боли. Ее руки, вцепившиеся в колени, были не только обожжены, как рассказывал Ян, но и изодраны до крови, также алые полосы и следы укусов виднелись на шее. Брызги крови Илья заметил и на полу.

Женщина медленно подняла голову и посмотрела на колдуна и демоницу со смесью страха и неприязни. Шаль сползла на плечи и тонкие темные волосы, слипшиеся от крови, пристали к бледному невыразительному лицу. Выделялись на нем только странные желтые глаза, обрамленные редкими ресницами.

– Это ты натравил на меня нежить? – спросила она севшим, но все еще довольно красивым голосом, с чуть заметным акцентом.

– Именно, – кивнул Илья и присел на деревянный стул. Накки отказалась садиться и осталась у дверей.

– А куда ты ребенка дел, ведьмак?

– Так я тебе и сказал! Туда, где вы его не достанете, где он будет жить, в отличие от других детей – тех самых, которых ты теперь называешь нежитью, и я вижу, что они устроили тебе очень теплый прием.

Незнакомка поморщилась, попыталась выпрямиться, но тут же осела на пол и застонала от боли. Ручеек крови пополз из-под складок плаща.

– Они меня грызут, – прошептала она. – Почему именно я? Разве ты не за Латифом охотишься?

– За ним обязательно, но и к тебе немало вопросов, – усмехнулся Илья. – Мальчик сказал, что здесь с ним общалась только ты. Вот и растолкуй, какова твоя роль, а мы сообразим, что после этого с тобой делать.

– А я тебя узнала, – неожиданно промолвила женщина, вглядевшись в него. – Это твой сын там по берегу гулял? Вы с ним очень похожи.

– Да, это мой сын, и тебе не стоило к нему подходить и тем более пытаться его трогать. Но я и за чужого ребенка перегрызу глотку хоть ведьме, хоть нечисти, так что не надейся на поблажки. Кто ты такая?

– Меня зовут Нурия, я родилась обычным человеком и когда-то надеялась стать настоящей ведьмой. Но из-за несчастья мой дар остался ущербным.

– Я даже догадываюсь, что за несчастье! Латиф был близок с тобой? – спросила Накки.

– Близок? – Нурия вдруг мрачно рассмеялась. – О нет! Он был близок с моей сестрой, а меня просто трахал. Но это долгая история...

– Ничего, мы никуда не торопимся и ночь длинна, – невозмутимо отозвался Илья. – К тому же, вдруг это твоя последняя возможность с кем-нибудь поговорить?

Женщина вызывающе посмотрела ему в лицо, затем судорожно сглотнула и, уставившись в стену, стала рассказывать.

Нурия Шухад и ее старшая сестра Хафиза родились в интеллигентной марокканской семье умеренной религиозности, неплохого достатка – отец был владельцем аптеки, – и не испытали на себе такого жесткого догматического давления, под каким жили их многие соотечественницы. Тем не менее всех издержек патриархата им не удалось избежать. Обе дочери получали вдоволь любви и заботы, но когда на свет появился их младший брат Амир – Хафизе к этому времени исполнилось четырнадцать, а Нурии десять, – жизнь в семье ощутимо изменилась. Родители расцвели, гордо смотрели в глаза знакомым и старшим, постоянно говорили о прекрасном будущем наследника, который еще не знал иных желаний, кроме голода, не отличал день от ночи, а своих от чужих. Но именно он стал главной отрадой семьи, а не дочери, успешные в учебе, расторопные в хозяйстве и послушные со старшими. Впрочем, последнее на самом деле требовало некоторой оговорки...

Сейчас Нурия уже не помнила, когда ее что-то стало настораживать в сестре. Нет, Хафиза ее не обижала, не мучила домашних животных и не отрывала головы куклам. Просто ее взгляд как-то не по-детски завораживал и пугал. Она всегда отличалась красотой и изяществом – густые черные волосы, тонкая шея, скульптурные черты лица и большие глаза. Достигнув зрелости, Хафиза стала покрывать голову шелковым платком, но и тот лишь оттенял ее природную чувственность. Однако родственники, соседи и их дети больше благоволили к невзрачной Нурии, а родители будто тоже побаивались старшую дочь, чуяли под ее внешней скромностью нечто темное и дикое.

Затем Нурии стало известно, что Хафиза любила бродить по трущобам, где жадно разглядывала больных, изуродованных, отчаявшихся людей с истощением, с язвами и лишаями, с желтушными от печеночных недугов или синими от кровоподтеков лицами. Еще она, в отличие от сестры, охотно приходила на погребальные процессии и даже сама занималась омовением усопших родственников.

– Наши отец и мать поначалу объясняли это ее особой душевной чуткостью, – говорила Нурия безучастно, словно зачитывала какую-то документальную хронику. – Говорили, что из нее получится хороший врач, раз она совсем не боится увечий и крови. Не знаю, верили они в это сами или нет, их уже не спросишь. Но я-то давно поняла, что она этих людей не жалеет, она ими любуется...

Да, Нурия часто сопровождала сестру, и все это казалось ей интересной сказкой, хоть и мрачной, – в конце концов в «Тысячи и одной ночи» тоже было немало жестокости, грязи и насилия. И позднее Хафиза даже рассказала ей, что ходит в гости к старой городской колдунье Мавахиб. Этим именем много лет грозили непослушным детям, хотя по факту обвинить ее было не в чем. Ее непроницаемое бронзовое лицо, тонкие губы, за которыми скрывались удивительно крепкие зубы, и узкие глаза красновато-коричневого цвета пугали сами по себе. Мавахиб всегда ходила в длинном кафтане и шароварах из грубого серого полотна, а на голове носила такой же платок. На ее шее висело многоярусное ожерелье из каких-то мешочков и клубков шерсти. Изредка она выбиралась на рынок, а в основном коротала время в небольшом обветшалом доме на окраине.

Хафиза помогала старухе убираться, кормила кур, которые жили у нее во дворе, а взамен та рассказывала ей диковинные вещи, учила древнему языку. Потом Мавахиб стала приобщать Хафизу, а заодно и Нурию, которая увязалась из любопытства, к своим инструментам и зельям. Когда она разжигала благовония, перебирала ожерелье и проговаривала свистящим шепотом заклинания, ее глаза становились совсем белыми, а лицо походило на сухое песчаное поле.

– Ей хотелось кому-то передать знания, для ведьм это такая же дурацкая иллюзия бессмертия, какой для обычных людей является размножение, – усмехнулась Нурия. – Но прирожденных на примете не нашлось, и она выбрала нас. Больше сестру, конечно, но и я ее устраивала: она говорила, что у нас звериная чуйка и холодная кровь, а значит, мы сможем освоить ее науку. Правда, она не могла наделить нас долголетием и защитой от голодной нечисти, но тогда мы о таких вещах и не думали. А потом...

Тут Нурия дернулась и утробно застонала. Новый ручеек крови потек по шее, словно кто-то невидимый впился в ее загривок. Но Илья никак не отреагировал, и она, переведя дух, снова заговорила о событиях многолетней давности.

Семейные будни нарушила неожиданная смерть маленького Амира – он просто уснул после дневного кормления и не проснулся. Врач диагностировал синдром внезапной детской смерти, который в то время встречался часто и не вызывал вопросов: медикам недоставало знаний, а родители, задавленные горем, просто не имели сил. Так вышло и в этой семье. У Нурии не было объективных причин считать смерть брата насильственной, но она всю жизнь подозревала, что Хафиза приложила к этому если не руку, то чары. К этому времени старуха успела научить ее влиять на насыщенность гормонов и нейронов в стволе мозга, и девушка могла просто не устоять перед искушением увидеть, как жизнь покидает человеческое тело по ее, а не божеской воле.

Родители, по словам Нурии, оплакивали младенца чуть ли не дольше, чем он успел прожить. Ей было жалко Амира, но она вскоре успокоилась, а вот Хафиза продолжала вести себя странно – подолгу сидела у постели матери, ничего не говоря, только вперившись в нее неподвижными глазами. Отец мало бывал дома, пропадал на работе, чтобы пережить горе, но возможно, и не хотел лишний раз видеть старшую дочь.

Нурия чувствовала, что семье не миновать взрыва, и в конце концов это произошло. Однажды за ужином, когда мать немного оправилась, Хафиза с небывалым блеском в глазах поведала, что колдунья обещает научить ее общаться со слугами Ахримана и Иблиса[1], а то и с ними самими.

– Она сказала, что эти властители могут все, даже возвращать мертвецов, если с ними договориться, – тихо промолвила Нурия. – Но больше родители ничего и не хотели слышать: сразу бросились в крик, назвали богоотступницей и ведьмой. В тот день это слово впервые прозвучало в нашем доме, а Хайфи и не оправдывалась. По-видимому, она тогда все и придумала, только понимала, что в нашем городе ей не развернуться, и стала мечтать об отъезде.

Она снова умолкла, и Илья, не удержавшись, спросил:

– А что, эта Мавахиб действительно при вас кого-то возвратила?

– Нет, – призналась Нурия. – Возможно, она владела только теорией. Но договариваться с миром мертвых она действительно нас научила! Правда, мы это сделали гораздо позже, когда родителей уже не было в живых. Наверное, они еще как-то сдерживали Хайфи...

Больше Хафиза ни разу не упоминала дома о колдовстве, и скандал удалось замять, но к Мавахиб они с сестрой продолжали ходить. Школу она закончила с отличными оценками и решила выучиться на врача за границей. Родители, похоже, даже радовались шансу удалить странную дочь из поля зрения, и юная ведьма по обмену уехала в тогда еще Ленинград. Когда Нурия через несколько лет захотела последовать за ней, отец и мать были против, боялись одинокой старости, но она уговорила их отпустить ее, клятвенно пообещав, что вернется и станет работать на родине.

Однако они не дождались, ушли друг за другом в течение двух лет еще до завершения учебы дочерей. Мавахиб умерла еще раньше, сочтя, что воспитала достойных преемниц. Тогда девушки решили, что в Марокко их больше ничто не держит, и стали обживаться в холодном и дождливом краю. Хафиза намеревалась стать пластическим хирургом, словно предчувствовала, что скоро из узкой сферы для элиты «эстетическая медицина» превратится в массовое помешательство и утратит почти все общее со здоровьем и красотой. Но ее даже в этом бизнесе больше интересовали души, чем тела.

Нурия так высоко не замахивалась и училась на обычного терапевта. Отношения у сестер стали в ту пору более холодными и отстраненными, чем дома, Хафиза все чаще где-то пропадала и отмахивалась от любых расспросов.

– А потом мы познакомились с Латифом, – проговорила Нурия, медленно перекатывая слова, словно леденцы, смакуя навсегда утерянное короткое блаженство.

Любовного треугольника между ними не случилось, и хотя демон сразу заинтересовался Хафизой, она быстро дала ему понять, что ничего «такого» между ними быть не может. А вот как товарищ, наставник и агент в потустороннем мире он ее вполне устроит.

– Ее что, не интересуют мужчины? – спросил Илья, весьма удивившись.

– О нет, у Хайфи есть фетиш, но совсем другой. Как бы сказать... она всегда спала только с уродливыми и глупыми мужиками, чьим единственным достоинством был большой и крепкий фаллос. А вот другие мужчины, умные, одаренные, властные, по-настоящему красивые, – те волновали ее лишь в платоническом смысле. По ее мнению, мужчина в сексе так нелеп, неуклюж и безобразен, что она не желала видеть их такими и потерять уважение и восторг. При этом секс ей был необходим, но как-то совсем по-животному, – по-моему, она вообще никогда не влюблялась.

– Вы прямо-таки все знали друг о друге? – спросила Накки.

– Скажем так, ей нравилось, когда я наблюдала за ее личной жизнью. А в моей собственной жизни никогда и не было ничего интересного, кроме Латифа.

Хафиза встретилась с инкубом в одном из арт-клубов, которые только начинали входить в моду. Он сразу привлек ее – земляк, да еще и демон смерти, то есть носитель именно тех неизведанных чар, которые с детства ее манили. Вскоре Хафиза привела его в комнату в коммуналке, которую они снимали с сестрой, и в тот вечер Нурия пропала, навсегда увязла в блестящем мазуте его глаз и вязком аромате табака, мускуса и специй.

– Я ведь была не такой, как она, мне нравились красивые и сильные мужчины. Но прежде они казались недосягаемыми, а вот когда я увидела Латифа, то... даже не то чтобы захотела с ним лечь, а просто поняла, что это непременно произойдет.

Он стал у Нурии первым мужчиной, показавшим ей тот мир страсти, которого не признавала ее сестра. Все произошло именно на этой даче, когда дом еще был уютным, во дворе цвел шиповник и черемуха, а сама Нурия была робкой и послушной девушкой, не сознающей своей красоты. Счастье в его объятиях, в пелене чувств на грани морока и боли, в сладкой утренней стыдливости, было безмерным и ярким, но увы, недолговечным. И даже когда они были вместе, девушка понимала, что для него она всего лишь подпитка, лицо из женской толпы, его повседневного рутинного труда.

Да, ее преданность и восторг были ему приятны, но не более, а по-настоящему он ценил дружбу и взаимопонимание с Хафизой – за ее жадность в познании душ, не сдерживаемую нравственными и нервными барьерами, словно у патологоанатома. За это он почтительно называл ее Малефикой, а Нурию просто по имени, будто и не считал ее за ведьму. Младшую сестру научил лишь одной из бесконечных граней магического мира, а старшую – всему, что знал сам и что могла уяснить и пережить ведьма, родившаяся обычной женщиной. За исключением секса, но Хафиза, похоже, действительно никогда об этом не жалела и спокойно смотрела на его баловство с Нурией.

– Я была благодарна ему за эту короткую радость, но она прервалась так же внезапно, как и появилась, – через силу сказала Нурия, стерпев очередной невидимый укус. Должно быть, он отозвался неизжитой болью внутри.

– Твоя сестра предложила Латифу осеменить тебя, чтобы посмотреть, что из этого получится, – утвердительно и бесстрастно произнесла Накки. Илья с изумлением посмотрел на подругу, и та лишь усмехнулась.

– Ну конечно! А зачем было добру пропадать? – ответила Нурия, попытавшись выдавить злую улыбку. – Она никогда не упускала шансов на исследование. Стоит признать, это было единственное время, когда она окружила меня заботой. Если бы не ее заклинания и травы, я бы гораздо раньше скинула зародыша, а то и погибла сама. Мне удалось доносить почти до срока, но он все-таки попросился на волю раньше времени и, конечно, не уцелел. Помню, околоплодная вода была такой горячей и едкой, что выжгла мне руки – видишь это, ведьмак? А что было с нутром, можешь вообразить? И все-таки я не жалею, что это дитя, подаренное Латифом, хоть немного пожило во мне. Только он совсем утратил ко мне интерес, стал относиться просто как к прислужнице Хайфи...

– А вот тут, похоже, и начинается самое интересное, – заметила водяница, явно не особо проникшаяся бедами Нурии.

Та поглядела на нее затравленно, но поняв, что сочувствие ей здесь не светит, снова перевела дух и продолжила рассказывать:

– Долгое время я жила через силу, Хайфи меня даже в клинику неврозов устроила. Я надеялась, что Латиф хотя бы вспомнит обо мне – все-таки я почти стала матерью его ребенка! Но они с сестрой ездили по миру, жили себе в удовольствие, она набиралась опыта, и в общем, там было не до меня. К тому же, после родов я не только потеряла матку, но и в сознании что-то сломалось, и полноценно вернуться к колдовству я уже не могла. Как и вообще самостоятельно жить... И когда сестра начала новый бизнес, в нем отвели место и мне.

– Ты похищение детей называешь бизнесом?

– Ну какая тебе разница, как я говорю, ведьмак? Сам называй как хочешь. В общем, это началось где-то десять лет спустя, когда зарождались новые технологии, и Хайфи решила, что ее время настало. Это же нормальный ход истории: то, что вчера казалось безумным, завтра войдет в моду и привычку. К тому же, занимаясь пластикой, она уяснила, что главное не результат, а то, что человек в него верит. И решила вернуться к своей давней затее. Знаешь поговорку – переложить с больной головы на здоровую?

– Донорство наоборот? – спросил Илья, переглянувшись с Накки.

– Пусть так. Ты слышал о том, как в больницах ритуальные агенты караулят родню чуть ли не у постели умирающего? А у Хайфи есть своя агентура, которая отслеживает тяжелые болезни у обеспеченных отпрысков – они ведь так же беззащитны перед мирозданием, как и все. Разумеется, такое нельзя было поставить на поток и она сама выбирала клиентов. Подобные услуги может принять не каждый...

– То есть, вы переносили болезни богатых в тела бедных?

– Что же ты так просто? – усмехнулась ведьма. – Это было целое искусство, которое Хайфи ценила выше денег! С помощью Латифа она разработала способ обмена энергетикой, при котором недуги перемещались из одного тела в другое. Это требовало долгой подготовки и главное, тесного контакта с нижним миром: договориться с божествами можно лишь путем богатого жертвоприношения.

– Что это была за жертва?

– Личность, – произнесла Нурия. – Память, опыт, душа в конце концов. Для этого находили здоровых детей подходящего возраста, отлавливали и погружали в теневой мир, то есть укрытие, отрезанное от чужих глаз, вроде этого дома. Здесь они почти не подвергались магическому влиянию: их изводили одиночеством, тишиной, холодом и страхом. Вся выделившаяся энергия шла в дар богам мертвого мира, а дети слабели и становились восприимчивы к болезням.

– В таком случае что ты тут делала?

– Я все же присматривала за детьми, пока они оставались в памяти, потом отдавала Латифу и Хайфи и те уже довершали обряд перенесения недугов. И делала это не ради денег – на что мне их тратить? Я просто хотела немного с ними побыть, почувствовать их тепло. Это чуть-чуть гасило мою старую боль... Мы не всегда крали семейных детей, бывали и приютские, но у тех здоровье чаще оставляло желать лучшего.

– А для чего жена Латифа пыталась соблазнить моего друга?

– Родительская тревога подпитывает детей на расстоянии и мешает разрушить личность, продлевает ломку. Я не раз это наблюдала, и знаешь, ведьмак, пыталась сделать их переход менее болезненным. Мы выслеживали именно те семьи, в которых дети и так несчастливы, – зачем им было про это помнить? Я бы стала лучшей матерью, чем те, кто их родил, но судьба лишила меня этой возможности...

Нурия прикрыла лицо руками и стала их кусать, раздирать уже нанесенные раны. Илья немного помолчал и произнес:

– Да вы не ведьмы, Нурия, вы сволочи. Ненормальные, больные сволочи, больше мне нечего тебе сказать. Да и зачем? Теперь дело за твоими товарищами – насколько они тебя ценят? И на что готовы пойти, чтобы нежить не сожрала тебя? Я буду доволен, если они сжалятся и придут тебя спасти, но если нет – хоть ты получишь по заслугам, уже неплохо.