Текст книги "Восход Черной луны"

Автор книги: Людмила Милевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Глава 17

Сбиваясь и путаясь, Ирина начала свой рассказ. Елена Петровна слушала ее, не отрывая от девушки напряженно-внимательного взгляда огромных черных глаз. Только в одном месте, когда Ирина заговорила о падающем вертолете, Елена Петровна, охнув, прикрыла лицо руками, но тут же, совладав с собой, вновь устремила на девушку свои проницательные глаза.

– Он погиб? – спросила она.

Голос женщины был тих и бесстрастен, но несмотря на это, в нем угадывались боль и отчаяние.

– Погиб… – задумчиво повторила Ирина, понимая, что речь идет о том голубоглазом брюнете, чье лицо высветили блики огня на поверхности воды.

– Погиб… – еще раз повторила она, прислушиваясь к странным ощущениям и не находя ответа.

И вдруг она увидела ту бездну отчаяния, которая все же прорвалась на лицо этой полной самообладания женщины, и, тут же обретя уверенность, Ирина поспешно сказала:

– Нет! Нет, нет, он не погиб. Он жив… Ранен… Правда, тяжело. Откуда пришла эта уверенность, Ирина не знала. Подчиняясь все той же неведомой силе, она, сочувственно глядя в бездонные, мерцающие болью глаза гадалки, сказала:

– Я захотела, чтобы он не умер! Я очень захотела, и он теперь жив. Он будет жить. Он ранен, но обязательно будет жить.

Девушка поняла, что напряжение, в котором все время пребывала Елена Петровна, начало медленно отступать, оставляя на лице женщины следы усталости и опустошения. Бедняжка замерла в неподвижной позе, аккуратно сложив на коленях чуть подрагивающие руки, и в огромных, чудесных глазах ее не осталось ничего, кроме покорности року.

«Видимо, способность узнавать чужую судьбу порождает безразличие к своей собственной, – подумала Ирина. – Может быть, это и есть та плата, которую неведомые силы требуют за то, что человек дерзнул вмешаться в их естественный ход».

Девушке стало до боли жаль Елену Петровну. Своим новым неизвестно откуда взявшимся знанием, она поняла, что цена того, с чем она сегодня столкнулась, будет высока, может быть, даже чрезмерна. И словно угадывая мысли Ирины, женщина тихо произнесла:

– Не думай о том, что я слишком дорого заплачу за это. Какова бы ни была плата, мне она не покажется чрезмерной. Я обещала тебе кое-что сообщить… Слушай.

И начался рассказ, который, если бы Ирина сохранила способность не доверять этой странной женщине, можно было бы принять за пересказ сентиментальной повести.

Елена Петровна поведала ей о жизни молодой цыганской девушки по имени Ляна, о ее страстной любви к русскому мужчине, летчику. Она рассказала о свадьбе и совсем короткой, но счастливой семейной жизни. Рассказала о страшной, трагической гибели мужа Ляны, о рождении ее сына, о том, как молодой женщине, хранящей верность погибшему своему избраннику, пришлось в одиночку, добывая средства к жизни гаданием, воспитывать мальчика, и о том, как он, став пилотом вертолета-штурмовика, отправился воевать в далекий Афганистан.

Когда Елена Петровна, окончив рассказ, замолчала, Ирина, скорее утверждая, чем спрашивая, воскликнула:

– О себе!.. Вы рассказали мне о себе! Это вы – та самая Ляна!

Девушка с изумлением и восхищением смотрела на сидящую перед ней изысканно одетую женщину, сохранившую и молодость и удивительную красоту, вглядывалась в чудесные ее глаза, из глубин которых выплескивалась неземная тоска и нечеловеческая усталость.

– О себе… Я рассказала тебе о себе, – подтвердила Елена Петровна. – Ляна, по-русски Елена – это я.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем высоких напольных часов, тяжелый маятник которых медленно и торжественно отмерял время их беседы.

– Что же ты ничего не спрашиваешь о себе? – поинтересовалась Елена Петровна. – Ведь все, что я тебе рассказала, пока было обо мне.

– Ах, да, расскажите, пожалуйста, – встрепенулась Ирина, мучительно пытавшаяся увязать историю жизни гадалки с собственной судьбой. – Я вас слушаю.

Елена Петровна тяжело вздохнула.

– Возможно, ты рассердишься, но все уже позади. Я без твоего согласия использовала твою силу. Природа подарила тебе удивительный, но и страшный дар – возможность не только предвидеть события, но и влиять на них. У меня тоже есть эта способность, но она меньше, значительно меньше, чем твоя. Впервые в жизни я встретила человека, который обладает такой гигантской мощью.

– Почему же я не ощущаю этой способности? – усмехнулась Ирина. – Не скрою, порой она очень даже могла бы мне пригодиться.

Гадалка вздохнула, печально посмотрела на девушку и продолжил а:

– Не думай, что это счастье, скорее всего наоборот. Если не будет крайней нужды, не пользуйся своей способностью, даже тогда, когда ты почувствуешь ее и научишься управлять ею. Я уже говорила тебе, что дорого, очень дорого платят дети Лиллит за вмешательство в естественное развитие жизни, а я хочу, чтобы ты была счастлива. Счастливее, чем я. У меня есть причины желать этого, и ты поймешь почему.

Я использовала тебя, выражаясь языком современной техники, как ретранслятор, для того, чтобы точно узнать судьбу сына и, если это возможно, повлиять на нее. То, что ты увидела, еще не свершилось, но исход этого несвершенного события уже предопределен, и предопределила его ты. Я не просила тебя ни о чем. Ты увидела моего сына за мгновение до гибели и сама захотела помочь ему. Если бы не это твое желание, я бы ничего не смогла сделать. Теперь я твоя должница. Но, заглядывая в будущее, могу сказать, что и у тебя уже есть причины испытывать ко мне благодарные чувства.

– Это почему же? – сухо поинтересовалась Ирина, гневаясь, что ее против собственной воли заставили играть какую-то роль в совершенно чужой жизни, но одновременно и гордясь тем, что она спасла человека, этого синеглазого пилота, а особенно тем, что у нее, оказывается, есть способности, которые выходят за рамки обычных человеческих возможностей.

– А потому, – взгляд Елены Петровны стал сосредоточенно-пронзительным, – что тот, кого ты только что спасла, через несколько лет станет твоим мужем.

Глядя на растерянное лицо девушки, гадалка улыбнулась:

– Да, да, именно так. Я знала об этом еще тогда, когда гадала тебе в первый раз, но промолчала. Ты все равно не поверила бы. Ты и сейчас не веришь, но это правда. Так будет. Теперь уже точно.

– Но так не бывает! Это просто невозможно, – воскликнула Ирина.

– Возможно. Думаешь, такие совпадения случаются только в плохих индийских фильмах? Нет, моя милая, жизнь преподносит зачастую сюрпризы, перед которыми бледнеет самая буйная человеческая фантазия. Но для нас это и не совсем случайное совпадение. Твое появление у меня вызвано тем, что я постоянно думала о сыне, пыталась помочь ему, вот судьба и послала мне тебя – единственную из тех, кто мог бы спасти моего мальчика.

– Но я же, по вашим предсказаниям, должна выйти замуж через три месяца? – внутренне продолжала возмущаться своеволием Елены Петровны Ирина и потому не могла не возразить. – Я даже озаботилась претворением ваших планов в свою жизнь. На каждого встречного-поперечного уже смотрю как на возможного претендента на мою руку.

Гадалка невесело рассмеялась.

– Об этом можешь не переживать. Все произойдет само собой. Я же тебе предсказала два брака. Ой! – вдруг встрепенулась она. – Мы с тобой теперь в некотором роде родственники.

– Ну, не будем забегать вперед, – язвительно ответствовала Ирина. – На всякий случай повременим с завязыванием тесных родственных отношений до моей второй свадьбы.

– Не веришь? – печально спросила Елена Петровна и тут же озорно улыбнулась. – И правильно делаешь. Так даже лучше, больше вероятности, что мои предсказания сбудутся. Нельзя забывать – ты дочь Лиллит и легко можешь изменить свою судьбу.

Она поднялась со стула и добавила уже еле слышно:

– А мой долг постараться воспрепятствовать этой легкости.

Извинившись, женщина вышла в другую комнату. Через минуту она вернулась, неся в руках небольшую коробочку. Вновь присев напротив Ирины, Елена Петровна приступила к новому еще более сказочному рассказу, на этот раз о реликвии – старинном медальоне, передаваемом в ее семье из рода в род. Она рассказала его историю и все то, что узнала о нем от Мариулы, своей старой бабки.

– Этот медальон женщины нашей семьи надевали своим мужьям или первенцам, и он хранил их от всех бед. По роковой случайности пришлось поменять эстафету, и теперь медальон может носить лишь женщина. Я сняла его, как только повстречала тебя. Теперь пришла твоя очередь владеть этой вещью, а когда ты станешь женой моего сына, – в этом месте Ирина недовольно дернула плечом, – когда ты станешь его женой, – категорично повторила гадалка, – через много лет ты наденешь эту вещь на шею своей невестки, чтобы она оберегала твоего сына от преждевременной смерти.

С этими словами Елена Петровна открыла коробочку и протянула Ирине тускло блеснувший медальон на цепочке редкого плетения.

Девушка растерянно приняла подарок. Медальон лежал в ее руке теплый, как будто живой, и на мгновение Ирине показалось, что в нем пульсирует в такт ударам ее собственного сердца таинственная, неземная жизнь. Она с интересом разглядывала вещицу. По виду медальон был действительно старинным, а надпись на нем была на языке, напоминающем санскрит.

Девушка нажала небольшой выступ на боковой поверхности медальона, и крышка плавно, как микролифт магнитофона, открылась. Внутри медальона лежала прядь черных, как вороново крыло, волос. Девушка поспешно захлопнула крышку.

– Из чего он сделан? – не столько из интереса, а скорей чтобы скрыть неловкость спросила Ирина.

– Я думала, из серебра, – охотно ответила Елена Петровна, – но оказалось, что это не так. Когда-то давно, когда Андрей, мой сын, был еще школьником, девятиклассником, – при этом воспоминании добрая улыбка тронула губы женщины, – он ночью снял с меня медальон и отнес к соседу-ювелиру, чтобы тот вставил в него полудрагоценный камушек, купленный в комиссионке на собранные от кино деньги. Хотел сделать мне сюрприз. Но я так запаниковала, обнаружив пропажу, что Андрюша вынужден был сознаться. Я тут же побежала к соседу и, когда забирала свою реликвию, выслушала мнение о том, что только идиоты изготавливают ювелирные украшения из титана. Бедняга затупил свои инструменты, но так и не смог сделать нужного для камушка углубления. Помнится, он был очень удивлен.

Закончив рассказ, Елена Петровна замолчала. После ее оживленного голоса наступившая тишина казалась гнетущей.

– Ну, я пойду? – почему-то нетвердо спросила Ирина.

– Да, конечно, – согласилась гадалка. – Прощай, золотая, точнее, до встречи. Да, да, до скорой встречи.

Девушка поднялась со стула и направилась к выходу, но тут же была остановлена взволнованным голосом хозяйки:

– Постой!

Елена Петровна метнулась к Ирине и с мольбой в голосе попросила:

– Надень медальон. Прямо сейчас, на моих глазах надень его.

Девушка нерешительно открыла коробочку и взглянула на покоящуюся на ее дне вещицу. Елена Петровна, заметив замешательство Ирины, взяла из ее рук подарок и сказала:

– Нагнись, я сама надену его.

Девушка послушно опустила голову и через секунду ощутила на своей груди непривычную тяжесть.

– Вот и все, – удовлетворенно воскликнула гадалка, – теперь я спокойна. Носи его, никогда не снимай. Я тебя очень прошу. А сейчас можно попрощаться.

И она неожиданно поцеловала Ирину в щеку.

Глава 18

Андрей впервые за много дней открыл глаза и тут же зажмурился. Яркая белизна больничной палаты ослепила надолго погасшее зрение. В ушах шумело и звенело. Казалось, его израненное тело отчаянно жаловалось своему хозяину на то, как жестоко с ним обошлись. Боль, становясь нестерпимой, достигла предела и вновь затмила проснувшееся было сознание, в котором заклубились неприятным вязким туманом мучительные видения.

Вот сосредоточенное, спокойное лицо Егора, уверенно выводящего штурмовик в атаку на яростно плюющую огнем и смертью спаренную зенитную установку, вот на серых, схваченных изморозью скалистых склонах расцветают чудовищные черные цветы разрывов их собственных снарядов, осыпая осколками стали и камня все живое…

Во всем существе Андрея была только война. Ее ставшие привычными жестокость и кровь – единственное, что воспринималось Арсеньевым как реальность. Он вновь и вновь переживал самые страшные и опасные моменты своей боевой жизни, переживал так, как будто все происходило наяву и снова грозило ему гибелью.

Черные отросшие за время беспамятства пряди волос Андрея разметались по белизне больничной подушки, на лице его выступили капельки пота. Скованное гипсом и растяжками тело было неподвижно, и лишь голова металась из стороны в строну, а пересохшие, потрескавшиеся губы выкрикивали слова команд, перемежающиеся крепкими мужскими словцами.

Молоденькая медсестра, заглянувшая в палату Андрея, некоторое врем с изумлением наблюдала за пациентом, который вот уже месяц лежал неподвижно, не проявляя никаких признаков жизни, и теперь вдруг задвигался, заговорил.

Ей, как и всему персоналу отделения, было жаль этого красивого парня, летчика, хотя все они уже и не надеялись, что он когда-нибудь выйдет из комы. Она попятилась назад и опрометью бросилась по коридору к ординаторской, чтобы сообщить удивительную и радостную новость, – пациент ожил.

Андрей словно почувствовал тот момент, когда врачи, медсестры и даже практиканты отделения сбежались в его палату. Он открыл глаза и ясным, незатуманенным взглядом обвел лица склонившихся над ним. Взор его, скользнув по людям в белых халатах, вдруг словно зацепился за что-то очень важное.

Глаза! Да, да, глаза! Снова эти глаза! Это они!

Это их он видел тогда, во время страшного падения вертолета.

Огромные черные глаза молоденькой девушки-практикантки смотрели на него с интересом и сочувствием. И хотя волосы ее были прикрыты белой шапочкой, Андрей уже знал, что они светло-рыжие, цвета спелой пшеницы.

Он не отрываясь смотрел на это прекрасное юное лицо и вдруг осознал, что долго находился между жизнью и смертью и что вернулся в бытие лишь благодаря невероятному усилию этого хрупкого существа.

Оно, это невесть откуда взявшееся создание, сначала твердо сказало костлявой «нет!», и курносая отступила, но вновь повторила атаку, и тогда этот ангел-хранитель, попросил Андрея: «Не уходи!», так попросил, что Андрей не смог, не посмел ослушаться и остался, несмотря ни на что.

«С этим лицом, с этими глазами я умирал и с ними же вернулся к жизни», – удовлетворенно подумал Андрей и вдруг застонал, не в силах выдержать новой волны боли, внезапно накатившейся на него.

Последнее, что он услышал, были слова:

– Сестра! Немедленно морфин. Не хватало после комы болевого шока…

Когда Арсеньев очнулся вновь, лекарства уже надежно держали боль в узде. Палата была пуста, но лицо милой незнакомки, той, что заставила его жить, стояло у него перед глазами. И он улыбнулся этому лицу, в котором нежданно сосредоточилась вся его жизнь.

* * *

Ирина сама не могла объяснить, что с ней произошло. Ни с того ни с сего ноги вдруг понесли ее в госпиталь. Уже подходя к КПП и доставая пропуск, она, словно очнувшись, подумала:

«Сегодня же у меня нет дежурства».

На всякий случай она спросила у охранницы, какое число и день недели, и уже уверенно заключила:

«Ну, точно нет. Так какого же лешего я притащилась сюда?»

В холле отделения она столкнулась со старшим врачом Архиповым Николаем Николаевичем, видимо, очень спешившим.

– О! Соколова! Ты что так поздно? – строго спросил он.

– Скорее уж слишком рано, – огрызнулась она.

– Сегодня вообще не моя смена.

– Тогда что ты здесь делаешь?

– Сама не знаю, наверное, соскучилась. Во всяком случае других предположений у меня нет, – задиристо ответила она Ник-Нику.

Так медсестры и санитарки называли Архипова между собой. Ирина недолюбливала старшего врача за его придирчивую занудистость и ждала с его стороны новых упреков и вопросов, но он повел себя неожиданно доброжелательно и, усмехнувшись, сказал:

– Ладно, пойдем со мной, посмотрим на Арсеньева. Он только что пришел в себя. Чудеса да и только.

Так Ирина оказалась в палате Андрея, о котором она много слышала от медсестер и санитарок, скорбящих о его тяжелом состоянии: Зная, что Арсеньев покорил сердца всех представительниц женского пола их отделения своей «необыкновенно красивой внешностью», Ирина обрадовалась представившейся возможности поглазеть на сие чудо природы.

Склонившись над Андреем, она отшатнулась от неожиданности, настолько знакомым показалось ей его лицо. Когда их взгляды встретились, девушка почувствовала легкое головокружение и слабость, навалившуюся внезапно и беспричинно.

– Где? Где я могла видеть эти синие глаза? – мучительно гадала Ирина. – Такое лицо невозможно забыть. Я уверена, что уже видела этого парня, причем совсем недавно.

Но сколько девушка ни силилась вспомнить, память словно взбунтовалась, категорически отказываясь приоткрывать завесу прошлого.

Выходя из палаты, Ирина столкнулась с медсестричкой Любочкой, самой яростной поклонницей Арсеньева.

– Видела? – заговорщически прошептала Любочка. – Пришел в себя, надо же! Может, выживет, а? – жалобно спросила она у приятельницы, словно жизнями пациентов распоряжалась исключительно Ирина.

– Обязательно выживет, – уверенно успокоила она Любочку, удивляясь тому, что уверенность эта не голословна.

Ирина действительно в глубине души знала, что Арсеньев с этого дня пойдет на поправку и вскоре выздоровеет совсем. Она знала это, как знают содержание уже однажды виденных фильмов, как знают сюжет прочитанной книги. Это знание и удивляло и пугало ее, и Ирина постаралась отмахнуться от необъяснимого и поскорей забыть об этом неприятном ощущении.

С того дня, как она рассталась с гадалкой, никаких особых перемен в жизни Ирины не произошло. Несколько дней девушке снились яркие красочные сны, в которых она еще и еще спасала того синеглазого брюнета, который якобы должен стать ее мужем, но со временем под давлением разнообразных мелких событий ее девичьей жизни образ этот стал тускнеть. И вот уже Ирина настолько забыла и о гадалке, и о герое своих полуснов, полунаваждений, что даже не признала его в пациенте их отделения летчике из Афганистана Арсеньеве.

А может, это Ляна умышленно повесила завесу на память девушки, чтобы не сумела она, дочь Лиллит, изменить свою судьбу, которая теперь должна быть крепко связана с ее единственным ненаглядным сыночком, ее Андрюшей.

Глава 19

Вот уже несколько недель Ирина чувствовала себя осажденной крепостью. Красивое и с некоторых пор привычное лицо Романа возникало ежедневно, а главное, все чаще и чаще. Везде, повсюду, куда бы девушка ни пошла. Создавалось впечатление, что у молодого человека не было в жизни иных дел и забот кроме как находиться рядом с Ириной.

Постепенно девушка стала привыкать к тому, что этот долговязый пижон появляется в самых неожиданных местах и в самых непредвиденных ситуациях. Он был готов спешить по первому ее зову и рад оказать любую услугу. И Ирина порой не могла избежать соблазна воспользоваться этой готовностью, на что тут же сердилась, обвиняя его в коварстве, а себя в бесхарактерности.

«Он же именно этого и добивается! Он же хитрый, змей: хочет, чтобы я привыкла к нему, чтобы он стал для меня необходимостью, чтобы я сама начала бегать за ним. Сколько раз такое бывало с моими подругами. Ходят парни за ними униженной тенью, а получат свое – и гордо отваливают. Он так и с дурехой-Светкой поступил, а теперь со мной вознамерился. Ну, да я не Светка. Еще долго походит, голубчик».

Но несмотря на решимость не поддаваться хитростям Романа Ирина все чаще и чаще ловила себя на том, что выходя на остановку, тревожно ищет глазами знакомую фигуру этого упрямого парня и успокаивается, лишь убедившись, что он на своем обычном месте.

Роман, видима догадываясь о сомнениях девушки, временами вел себя уж слишком самоуверенно, и тогда Ирина начинала ему мстить.

Опаздывая на автобус и завидев стоящее на обочине дороги такси с маячащим у приоткрытой дверцы молодым человеком, она злорадно оставляла его стоять рядом с машиной до тех пор, пока не подходил очередной рейсовый автобус, на котором она гордо уезжала, радуясь своей маленькой победе и стараясь не замечать предательских уколов жалости к растерянному поклоннику.

Но все чаще и чаще Ирине не удавалось совладать с этой жалостью, и тогда она подходила к такси и, окинув Романа презрительным взглядом, молча садилась рядом с водителем. За время пути она не произносила ни слова и внутренне раздражалась на самое себя. Глядя в зеркальце заднего вида на довольную физиономию поклонника, одержавшего еще одну победу, девушка уныло размышляла;

«Ну, окатила я его высокомерным взором, а дальше-то что? И разве не смешно? В такси-то я села, а значит, это высокомерие сдавшегося и упавшего на колени».

Но чем больше Ирина сердилась на себя, тем чаще малодушничала и не решалась пройти мимо поджидавшего ее Романа. Она стала придирчива к своей внешности, старалась выглядеть эффектней, объясняя это тем, что хочет побольнее ранить молодого человека. Сначала ошеломить его, а затем уничтожить равнодушием. Только вот с равнодушием время от времени обнаруживались серьезные затруднения. Но и здесь Ирина находила себе оправдания.

«Нельзя же быть совсем уж несправедливой, – думала она. – Он заслуживает некоторой милости. В конце концов он ничего не требует, кроме удовольствия побыть со мной рядом».

Временами девушку охватывали приступы самой банальной ревности, и тогда она, прикрываясь своим обычным сарказмом, принималась пытать Романа:

– Как ты думаешь, Казанова, – с неожиданно-ласковыми интонациями в голосе обращалась она к нему, – Светлана приняла бы тебя вновь в свои нежные объятия?

– Я об этом вовсе не думаю, – обиженно отвечал Роман, предчувствуя очередную ловушку-капкан, готовый больно ударить по его самолюбию безжалостными челюстями Ирининой язвительности.

– А ты подумай, подумай. Чем надоедать мне попусту, использовал бы вполне реальную возможность пригреться на внушительном бюсте своей бывшей пассии. Благо, путь проторенный и, главное, безотказно верный.

– Да что же мне до встречи с тобой в монахи нужно было записаться? – искренне недоумевал Роман со всей прямотой мужской логики, по законам которой выходило, что Ирина простить ему не может этого, как она выразилась, «пам-парам-пам».

Романа такие придирки радовали и обнадеживали, но он дипломатично не обнаруживал своих ощущений, делая вид, что не догадывается о настоящих причинах подобных дознаний.

Неискушенная Ирина, к тому же чрезмерно озабоченная собственной гордыней, не могла распознать в сложной гамме вызываемых Романом чувств явных признаков зарождающейся влюбленности. Разве могла она признаться себе в том, что этот самонадеянный тип уже давно ей небезразличен. Это же было бы полным ее поражением и соответственно триумфом и без того избалованного женским вниманием Романа.

Но сколь ни сопротивлялась Ирина, изредка она вынуждена была признаваться самой себе, что есть в этом пижоне нечто по-настоящему мужское. В его рассуждениях о жизни немало самостоятельности и, как это ни удивительно, уважения к женщинам. Порой это уважение казалось Ирине обидно снисходительным, но учитывая его национальность, (Роман осетин), было вполне допустимым. Ирина уже не замечала, как легко дает втянуть себя в беседы с Романом, потому что беседы эти были интересны. Но не проходило и дня, чтобы девушка не задала поклоннику свой традиционный вопрос:

– Зачем ты за мной ходишь?

Вероятней всего вопрос этот задавался с одной лишь целью; получить тоже ставший традиционным ответ:

– Может, я жениться хочу.

Обычно подобным диалогом эта тема и исчерпывалась, но однажды Ирина позволила себе развить ее.

– Интересно, как ты себе представляешь обязанности мужа? – полушутя спросила она.

Но Роман подошел к вопросу серьезно и обстоятельно.

– Прежде всего я бы любил и уважал свою жену. Я заботился бы о ней больше, чем о себе самом. Она была бы у меня одета лучше всех, никогда не ездила бы на автобусе, у нас был бы свой дом и в доме все то, что необходимо для ее счастья. Я мечтаю прийти с работы и застать на кухне жену, а рядом с ней ползающего по ковру малыша.

– Ах, значит, на кухне у тебя будут лежать ковры? В Осетии так принято?

Роман неожиданно смутился, сделал паузу и вдруг так проникновенно заговорил, что тут же смутилась уже и Ирина:

– Клянусь матерью, никто не будет любить тебя сильнее и преданнее, чем и ты когда-нибудь и сама поймешь это только дин того, чтобы понять, тебе нужно встретиться с другой любовью, а этого я не смогу допустить.

Глаза Романа недобро блеснули серо-стальным отсветом, и он закончил свою мысль в лучших обычаях джигитов Кавказа:

– Я убью его и тебя!

– Грозное заявление, – насмешливо произнесла Ирина.

Парень остановился, бессильно опустив руки, и глаза его стали чуть влажными. Ирина перестала улыбаться. Тревожное предчувствие овладело ею:

«А ведь он и в самом деле, пожалуй, мог бы решиться на убийство. С его самолюбием и темпераментом это вполне вероятно».

От этой мысли она поежилась. Они шли по вечерней, несмотря на непогоду, заполоненной народом улице Энгельса, манящей теплом и уютом баров, кафе, ресторанов и кинотеатров. Роман молчал и молчание это почему-то казалось Ирине убедительней всяких слов. На какой-то миг девушка поверила в то, что Роман влюблен, действительно влюблен, а не пытается взять реванш за оказанное сопротивление.

«Нет, он не способен на такую подлость, – уже убеждала себя Ирина. – И потом, было бы странно обладать таким упрямством, тратить столько времени с единственной целью поиграть со мной и бросить».

Она смотрела на красивое лицо Романа с нежной, как у девушки, кожей, большими серыми глазами и тонкими, но мужественными чертами и впервые признавалась себе, что это лицо ей нравится. Она подумала о том, что далеко не каждой из ее подруг довелось встретиться с такой самоотверженной и бескорыстной любовью.

«Своей угрозой он ведь только что объяснился мне в любви, – с удивлением осознав этот факт подумала Ирина».

От этой мысли ее охватило странное, неиспытанное ранее буйно-ликующее ощущение. Ей захотелось петь, плясать, дурачиться и кокетничать. Они проходили мимо массивных дверей гостиницы «Московская», которые резко распахнулись, пропуская веселую компанию, видимо, направляющуюся в ресторан гостиницы.

– Ну, что ж ты не пригласишь избранницу на торжественный ужин по поводу предложения руки и сердца? – озорно поинтересовалась Ирина, многозначительно поглядывая на двери гостиницы. – Или слабо?

Роман с недоверием взглянул на девушку, пытаясь прочесть в глазах ее истинные намерения, Ирина с приветливой улыбкой ждала ответа, и он успокоился, убедившись, что на сей раз это не ловушка.

– Хорошо, пойдем, только не сюда, – радостно ответил он.