Текст книги "Побег аферистки"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Тем не менее назад она не вернулась. Минут десять после отхода поезда Люля еще ждала ее, думала, что попутчица вскочила на ходу в какой-нибудь другой вагон и сейчас придет сюда. А потом догадалась проверить свои вещи. Оказалось, что у нее не только деньги пропали, а даже вся сумочка с паспортом, документами об окончании школы, с характеристиками – все украла мошенница.

Да, в самом деле оказалось, что мир не без добрых людей. Как она плакала! Как причитала о своей доверчивости! Ее громкие рыдания услышали пассажиры соседнего купе. Это была молодая супружеская пара – мужчина военный, жена – заурядная столичная красотка и ребенок, только начинающий ходить. Они расспросили, что случилось, и после Люлиного рассказа пригласили к себе нянчить мальчика. Что оставалось делать? Люля согласилась, тем более что Вячеслав Емельянович, так звали военного, пообещал помочь с восстановлением украденных документов.

Дальнейшая история была столь банальной, что о ней и вспоминать не хочется. Но из песни слов не выбросишь. Короче, Люля влюбилась в своего благодетеля, и это закономерно, так как он быстро и без нервотрепки выполнил свое обещание. А это было довольно непросто. Почему? Да потому что Вячеслав Емельянович, познакомившись с Люлей и ее историей ближе, предложил в новых документах изменить ее отчество и фамилию.

– Знаю я, что теперь документы просто так не уводят, – сказал он. – Свершат с ними какое-нибудь мошенничество наподобие сумасшедшего банковского кредита, а ты потом весь век будешь расхлебывать да доказывать, что это не ты взяла деньги. Надо тебе такое? Лучше уж изменить имя.

Желание избежать возможных осложнений в будущем было простым и понятным, и Люля согласилась. Поэтому по приезде в Москву заявила в органы о пропаже документов, получила нужную справку и, как водится, подала в СМИ объявление, что паспорт, метрическое свидетельство и свидетельство об окончании средней школы, выданные на Люлино имя, со дня опубликования данного объявления считаются недействительными. В заявлении на выдачу новых документов изложила просьбу об изменении полного имени с убедительной мотивацией. Вскоре на это было получено разрешение суда, а дальше все стало, как говорится, копеечным делом – осталось просить о выдаче новых документов, прибавить к заявлению решение суда об изменении имени и отнести все туда, где выдают дубликаты оригиналов. Так Люля стала Омахиной Улитой Геннадиевной – имя менять не стала в память о родителях и бабушке. Да и от фамилии кое-что оставила – перевела на украинский образующее слово. Что не по силам рязанской сироте, то легко удалось устроить боевому столичному генералу. Как здесь было бедной девушке не воздать ему должное – сильному, всемогущему? Как не увлечься им и не влюбиться? Недаром говорят, что ребенок, воспитанный без отца, склонен преувеличивать мужские достоинства, ведь она в них всегда так нуждалась, что готова была принять за них простое человеческое участие. Конечно, Люля понимала, чем вызвано ее чувство к своему чуткому работодателю, – безграничной признательностью, тем, что как раз крепче всего привязывает людей друг к другу. И она, с трудом сдерживая свои нежные чувства, не угрызала себя за них.

Тем более что Маргарита Исаевна, жена благодетеля, оказалась вертихвосткой и скоро бросила мужа по причине того, что его перевели хоть и на более высокую должность, но куда-то на север. А ей оно не надо было. Она нашла себе еще одного ценителя женской красоты, не отягощенной нравственностью. Счастливец искренне полагал, что выбор сделал сам, что ему ужасно повезло, и забрал обретенную жену с ребенком к себе.

Поговаривают, что нет большего счастья, чем жить за дураком. Может и так, тем более что этот конкретный дурак был не какой-нибудь работяга, а занимал престижную должность и не собирался уезжать из Москвы – Маргарите Исаевне как раз это и подходило.

Конечно, Люля предложение Маргариты Исаевны пойти за нею в новую семью приняла – на то время она была рада и этой работе. Но отнюдь не переставала сочувствовать Вячеславу Емельяновичу, который писал жене безысходные письма, где жаловался, что не перенесет долгой разлуки с сыном. А когда эта паразитка уже и при новом муже завела шуры-муры с каким-то ничтожеством, то Люля не выдержала, решила приструнить ловкую искательницу амурных приключений и в глаза сказала, что о ней думает.

– Вон отсюда! – закричала Маргарита Исаевна на это, да так громко и с надрывом, что ее крик до сих пор стоит в Люлиных ушах.

Тогда Люля совершила неблаговидный поступок, почти подлость, неважно, в чем он состоял. Важно, что после этого вертихвостка возвратилась к родному мужу как нашкодившая собачонка, причем с сыном в зубах.

А сама Люля, вздохнув после этого, легко исчезла из их жизни. Но этот этап ее биографии не прошел даром, а имел весьма полезные последствия. Ибо дальше у девушки началась новая полоса, бурная и приятная, ― она попала в круг по-настоящему влиятельных людей. Долгое время Люля была не просто успешной на этой стезе, а даже считала себя обласканной судьбой, так как эта щедрая леди время от времени переводила ее из одного круга высокопоставленных лиц в круг еще более элитный, в сливки общества. Девчонка что называется нахваталась нужных знаний, усвоила требования столичной тусовки к своим завсегдатаям и красивым искусительницам, усвоила привычки и вкус толстосумов, своими силами прошла полный курс заколачивания денег на модном гламуре[16]16
  Гламур – сначала это слово означало искусственные мушки для сокрытия акнэ (прыщей и гнойников на коже лица), сейчас употребляется в переносном смысле – блестящая внешняя личина для нравственных недостатков и порока.


[Закрыть] среди тех, кто томится скукой и роскошью и ищет все новых и новых ощущений. Ее средством стал невинный нетворкинг[17]17
  Нетворкинг – искусство устанавливать контакты с людьми.


[Закрыть], доведенный ею, при хороших актерских способностях, до абсолюта – за это в тюрьму не сажают и не обвиняют в безнравственности, даже не обижаются. Разве что жертвы нетворкинга в душе досадовали на нее, но и то скрывали это чувство, чтобы не быть посмешищем в глазах других. И никакая бы холера с нею не случилась – Люля уже имела собственную недвижимость, солидные сбережения, знакомства и умела балансировать на грани фола, если бы у нее живчики не заиграли в результате того, что она потеряла бдительность. Да, все живут впервые…

* * *

Итак, в ответ на Татьянину откровенность Люля тоже подробнее рассказала о себе, не скрыла и первой любви к Вячеславу Емельяновичу, и жизни в Москве, правда, промолчала о приличном достатке внезапного, неожиданного происхождения.

– А потом надоело мне чужих детей нянчить, прислуживать богатеям, захотелось получить образование, стать нормальным человеком, – говорила она напоследок. – Вот я и приехала в Киев, где меня не знали.

– И что? – тихо спросила Татьяна. – Ты выучилась?

– Разве я тебе не сказала? – удивилась Люля, ловко дополняя выдуманную версию последних лет своей жизни новыми деталями: – Как раз четвертый курс заканчиваю… заканчивала… заочного отделения нашего института. Ну, должна была закончить при нормальном развитии событий, – уточнила она.

Но, уставшая от разговора, Татьяна уже слушала собеседницу невнимательно. В конце концов Люля, заметив это, притихла и скоро услышала тихое сопение спящей подруги.

Люля выключила свет. Давно прекратилось хождение в коридоре, затихли голоса в соседних купе, а к ней все не шел сон. Она долго успокаивалась после опасных приключений, свыкаясь с мыслью о кардинальных изменениях в жизни, невольно что-то вспоминала, строила планы на завтрашний день и не прекращала анализировать и взвешивать свои прежние просчеты и возможные неприятности предстоящего периода.

Как я могла влюбиться в такого урода, как Дыдык?! Бросить лучший в мире город, налаженный образ жизни, положение, связи, сойти с олимпа и замараться интрижкой с брачным аферистом… Тьху, тмутараканьская дурище, трижды хроническая дебилка! Это еще хорошо, что я не вляпалась в криминал и не попала за решетку! Чтоб тебе повылазило, если ты не видела, с кем связалась! Да на него не положила бы глаз даже ворона неумытая! Чтоб тебе лопнуть, если не понимала, что он тебя тупо использует! Лучше б тебя трясцы свели, чем так потерять достоинство, так не беречь здоровье. Гляди, Татьяна – некрасивая дальше некуда, а стремится к тихому настоящему счастью. И добьется своего, помоги ей Бог! А ты – красивая, успешная, обеспеченная, жизнью битая-перебитая – и наломала дров?! Ой глупая, ой ненормальная! Нет, недаром тебе послана эта девушка, это чтоб ты ума от нее набиралась. Надо ее держаться. Смотреть и учиться, смотреть и учиться! – приказывала себе Люля. А заодно отплатить взаимностью, ведь тебя ей тоже небо, небось, не зря послало – значит, ты должна заботиться о ней, о ее здоровье в эту трудную для нее минуту и заслужить прощение за свои грехи.

Интересно, какое впечатление у меня останется от Днепропетровска, – успела подумать Люля, почувствовав, что проваливается в сладкое забытье.

Роскошествуя в мартовских мечтах и ожиданиях, мир засыпал.

Раздел 2

1

Это весна, это просто весна, – говорил себе Григорий, гася в душе какое-то тревожное нетерпение, словно вот-вот должно было наступить исполнение давней горячей мечты.

Он сонно прошаркал по полу обутыми на босу ногу высокими калошами, металлически затарахтел в сенях, загромыхал наспех наваленной в угол утварью, затем открыл дверь, привычно цыкнув на пса, выскочившего ему навстречу, и вышел во двор. Остановился посредине, огляделся, будто впервые заметил рассветный рай, широко раскинул руки с пустыми ведрами, взглянул на небо, на легкие облака, улыбнулся еще вялым внутренним мыслям и до хруста в хрящиках потянулся. «Как только люди живут в этих каменных городах, где и ветру повеять негде? Дураком я был раньше, это точно», – подумал он и неторопливо посунулся через дорогу во двор к Сопильнячке. У нее колодец был таким глубоким, что пока достанешь ведро воды, так ухайдакаешься. Зато сама вода казалась сладкой, как из того родника, что пробился у пруда. У Грицька во дворе и своя вода была, да больно соленая и жесткая, разве что не морская.

На проселке, который Григорий переходил, по правилам оглянувшись налево-направо, машин не было – рано еще, днем вот появятся. Поэтому он остановился на самой его середине, споткнувшись о мысль про ключ с вкусной водой, и недоуменно оглянулся: расстояние между его и соседским колодцами не составляло и сотни метров. Почему же вода в них разная? Зависать на этом ему не хотелось, как еще не хотелось вообще никаких усилий. «Надо расчистить родник у пруда и накрыть оштукатуренным панцирем, а то туда ветром пылищу задувает, да и ребятня шкодит, мусор бросает. А под ним ямку выкопать и сделать криничку, чтобы не побираться у тетки Насти водой», – текли дальше его мысли.

Но углубиться и в этот вопрос он не успел. У колодца Сопильнячки стояла гнедовская невестка Дарка и старательно пыталась справиться с опущенным вниз ведром, которое, очевидно, там плавало на поверхности и не набиралось водой. «И здесь руки нужны! Дела того – на копейку, грузило приделать, а сделать некому», – вздохнул Григорий, подходя ближе.

– Помочь? – приветливо обратился он к Дарке.

Года два назад эту девицу высватали в соседнем селе за Юрия Гнедого, и она прижилась тут как своя. «Красивая девка! Но попробуй, положи на нее глаз, так Гнедой рыло начешет без долгих сборов и не крякнет. Лучше бы этот колодец отремонтировал тетке Насте, а то, гляди, на меня как раз и рассчитывает, жеребец».

– О, привет, женишок! – нахально улыбнулась Дарка.

– Какой я тебе женишок? – не растерялся Григорий. – Ты, давай, не вводи меня в искушение, а то я такой.

– Известно, какой. Снова какую-то профуру[18]18
  Профура – прохиндейка.


[Закрыть] домой привез!

– Прикуси язык, детка! – прикрикнул на нее Григорий. – Это не твое дело.

– А чье? Нет, вы только посмотрите на него! – риторически обратилась она к воображаемым свидетелям. – Он подает нашим мужикам дурной пример, а ты – молчи. Да я тебе, голубок, в глаза скажу, кто ты есть.

– Ты что, не выспалась? – недоуменно заморгал глазами мужик, переминаясь с ноги на ногу.

– Сначала он привозит сюда курортную лахудру и позорится перед людьми. Теперь еще лучше – по газете черт знает кого выписал. Ты что, инвалид? По-человечески жену найти не можешь? Посмотри, сколько одиноких женщин вокруг.

– Чего ты варежку разинула? Вон люди уже из окон выглядывают. Я тебе не сват, не брат. Отцепись от меня!

– Да, разинула! Потому что моя подруга из-за тебя, паразита, под ножи пошла, а я только сегодня утром об этом узнала. Разве ты мужик? Ты – лох нечесаный. Вымахал как гагай[19]19
  Гагай – крепыш, большой и неуклюжий человек.


[Закрыть], а настоящее чувство оценить не в состоянии. Пусть только, рожа твоя страшная, с ней случится что-нибудь плохое – я тебя прибью, не побоюсь. Ходишь здесь, зубоскалишь от дурного ума, а она там мучится.

– Дарья, – обруганный Григорий еще держал марку, хорохорился: – Прекрати молоть ерунду! Какая подруга? – его аж в пот вбросило, он, естественно, был не без греха, но чтобы посылать женщину под ножи…

– Не знаешь? – ехидно прищурила глаза Дарья.

Она уже набрала воды, перелила ее в свое ведро и стояла перед соседом, подбоченившись и отталкивая его плечом от ручки вертуна, чтобы он не отвлекался от разговора.

– Не знаю…

– А Татьяна Проталина? Не строй из себя невинность, паразит!

– Та-тья-на? – переспросил он со смесью удивления, растерянности и облегчения, и наконец вытер пот со лба, сдвинув фуражку на затылок. – Да не было у меня с ней ничего! С такой страшилкой я и за деньги не связался бы. А разве она что, забеременела?

– У таких раздолбаев, как ты, одно на уме, – резюмировала Дарка, чуть улыбнувшись при этом. – Не забеременела, слава Богу, а красоту поехала наводить, чтобы тебе, псу подзаборному, понравиться.

– А причем здесь ножи, о которых ты болтаешь?

– Так она же на пластическую операцию легла, аж в Киев подалась. Гришка! – снова повысила голос молодая женщина. – Если ты в самом деле собираешься жить с этой вертихвосткой, которая вчера свои сюда бебехи[20]20
  Бебехи – бытовая утварь и личные вещи.


[Закрыть] привезла, я подожгу твой гадючник вместе с тобой. Вот увидишь! У-у-ух! – она энергично замахнулась на него согнутой в локте рукой, будто именно локтем и хотела ткнуть его в рыло. – Врезать бы тебе от души да Татьяну жалко.

С этим Дарья решительно зашагала со двора, энергично поводя крутыми бедрами, а Григорий остался стоять, как кол проглотил.

Вот это да… Каждый по-своему видит мир и относится к нему.

2

После этого разговора Григорий несколько дней ходил как побитый. Во-первых, для него стало новостью, что Татьяна Проталина, школьная библиотекарша, в него влюблена. И ни разу виду не подала, хотя бы, простая душа, намекнула! А во-вторых, он не знал, что и думать о ее затее с пластической операцией. Это она потом цепляться к нему начнет или как? Не хватало еще таких хлопот на его голову! Однако интересно, давно ли у нее это. И более ли красивой она воротится в село?

Григорий Летюк был привлекательным мужчиной весьма подходящего возраста: высокий, коренастый, правда, немного флегматичный. Если не считать последнего, то его вполне можно было считать красавцем. Даже тот, кто не собирался присматриваться к нему тщательнее, не мог не заметить прямого носа, загадочных темных глаз с оливковым отливом, волнистых волос, аккуратно облегающих голову, и круглогодичной загорелости кожи или, лучше сказать, берендеевского ее цвета, через который на щеках дьявольски откровенно пробивался дерзкий румянец. Взгляд Гришкиных волшебных глаз всегда был улыбчивым и спокойным, что свидетельствовало о его молодой доверчивости и стариковской мудрости – взрывоопасной смеси для мечтательных молодок. Такое странное сочетание качеств, конечно, на самом деле не могло иметь места, однако Григорий хоть и был мало тертым калачом, зато смышленым.

От матери он взял покладистый характер, доброжелательность и отзывчивость к людям, а от отца – трудолюбие и мужской талант ко всем делам на свете.

После окончания школы, а потом и после службы в армии мальчишка мечтал уехать в город, да не удалось ему это, не успел. Сначала умерла мать, долго страдавшая сахарным диабетом, а за ней и отец не промедлил – поймал инсульт. Первая по-настоящему болезненная потеря вызвала в нем глубокое потрясение, а потом, когда в доме вторично загорелись траурные лампадки, он пережил потрясение еще раз, и его ранимая натура впечатала в себя грусть на всю жизнь. Ему часто казалось, что он просто недосмотрел своих родителей, мало уважал их, а то вдруг он начинал укорять себя в том, что иногда не считался с ними. Теперь Григорий каждый свой шаг выверял и спрашивал у себя, одобрили бы его дорогие люди, которых теперь не было рядом, и что бы они ему посоветовали. Затем в его характере прописалась нерешительность, и в спешных делах он не всегда попадал на наилучшие решения.

Родители оставили ему новый дом, который отдать в чужие руки он не отважился, а потому остался в нем жить сам. А город – романтическая мечта – продолжал манить. Григорию часто снились разноцветные огни, асфальтированные дороги, обходительные люди и красивые, душистые девушки. Живых впечатлений о городской жизни он не имел, а поэтому представлял ее себе по кинофильмам. Иногда тоска донимала так, что хотелось кричать и биться головой о стенку. Тогда в интуитивных поисках утешения Григорий ехал к сестре в Запорожье и там гулял вечером по проспектам и широким улицам, среди разгула искусственных звуков, свидетельствовавших о безвкусице тех, кто полагал, что это играет музыка, рассматривал неоновые вывески, рекламные щиты, освещенные витрины магазинов.

Эта терапия дала желаемый результат – со временем молодой мужчина стал замечать, что он лучше чувствует себя в селе. Здесь меньше шума, нет грохота и суеты и дышать есть чем. Как-то незаметно былые порывы канули в прошлое, образ Гришкиной жизни окончательно установился, но в нем, к сожалению, не обнаружилось места женщинам, по крайней мере сельским. Очень начало походить на то, что он заплесневеет холостяком. И это его не мало страшило, так как перезревшие женихи всегда вызывали у него неприязнь, как что-то противоестественное, увечное. И скоро Григорий привык целыми днями топтаться на заводе, где у него был собственный закуток – он работал инструментальщиком в механическом цехе, – а потом возвращаться домой. Его устраивал непритязательный быт, нехитрые крестьянские заботы. Летом он до самых сумерек копался в огороде, а зимой читал книги и смотрел телевизор. Мысли о том, что сюда, где все напоминало родителей, может прийти какая-то местная ворона и взяться наводить свои порядки, были ему невыносимы. Вопреки здравому смыслу он отдавал предпочтение тому, чтобы ничего не менять в своей жизни, хотя и понимал, что так долго продолжаться не должно.

На третье или четвертое лето этой маеты Григория неожиданно пригласил к себе председатель заводского профсоюза Михаил Неруда.

– Не желаешь поехать в отпуск? – спросил он Григория.

Тот опешил, но с ответом не задержался:

– Поехал бы, так некуда.

– У нас горят две путевки в Железноводск, на минеральные воды. Так разве наших домоседов оторвешь от грядок и свиней! Поедешь?

– Ну, я, предположим, согласен. А кто еще поедет, второй?

– Женька Дмитренко. Подойдет тебе такой попутчик?

…Но Женьки на курорте почти не видно было, он носился где-то по экскурсиям и фотографировал экзотику, чтобы дома было чем отчитаться перед женой.

Григорий не успевал за ним. Ему нравилось трижды в день приходить к бювету[21]21
  Бювет – сооружение над минеральным источником, откуда непосредственно берут минеральную воду.


[Закрыть], пить горячую воду, немного пахнущую тухлым яйцом, и долго гулять среди нарядной публики. Абрисы Железной горы, вонзавшейся закругленной верхушкой прямо в небо, побуждали наблюдать движение солнца или луны, размышляя о вечности. Тешили глаз горная растительность, прыткие почти ручные белочки, местные птицы. Свежий воздух шел Григорию на пользу, его душа согрелась, освободилась от ощущения обреченности. И ей захотелось тепла, любви – большой, бездумной, пылкой. Отдых на серных водах повлиял не только на желание любить во взаимности, но и укрепил его волю. Григорий почувствовал себя смелее и начал преисполняться решительности. Это все еще только накапливалось в нем, только зрело внутри, спрятанное даже от собственного осознания, но внешние признаки не замедлили проявиться: готовность к рыцарским подвигам так и распирала душу, так и брызгала во все стороны, так и струилась вокруг него и, как все ярко выраженное, незаметной не осталась.

– Вы не обо мне мечтаете? – обратилась к нему симпатичная девушка, когда он в очередной раз уселся на парковую скамейку, не мурлыкнув к тем, кто там уже сидел. – Добрый вечер, – первой поздоровалась она и пододвинулась ближе.

– Извините, – смутился Григорий, – может, и о вас, – прибавил, смелея.

– Тогда давайте знакомиться. Меня зовут Карина, – она не подала руки, а только улыбнулась, как-то будто виновато. – Это вы простите, что я побеспокоила вас. Но здесь так мало молодежи. А вас я вижу не впервые. Вот и заговорила.

– Вы тоже лечитесь?

– Не так, чтоб очень… – с сомнением ответила девушка. – Просто приехала попить водички. Ведь это не помешает?

– Наверное, нет. Ой, а я Григорий. Назваться забыл.

Девушка была как раз такой, какая виделась ему во снах, – высокая и стройная смуглянка с горящими глазами. Они познакомились ближе, еще ближе и совсем близко. Карина оказалась затейницей, каждый день у нее созревало множество предложений относительно того, куда пойти, что посмотреть, как интереснее провести время. Ходили они и в ресторан, и в финскую баню, даже на стриптиз она его потащила – денежки так и выпрыгивали из кармана, как стрижи. Под конец отпуска у Григория даже на хлеб не осталось, хорошо, что обратный билет он взял заранее. Погуляли, одним словом.

– Ой, как я буду жить без тебя? – запричитала девушка в один из последних дней. – Зачем Бог разлуку на людей насылает…

Григорий намек понял. В тот вечер он ей ничего не сказал, промолчал, взяв тайм-аут, чтобы подумать. А чего было думать? Карина – красивая, энергичная, видно, что не глупая. Она и по хозяйству поможет, и порядок в доме будет держать. Говорит, что знает компьютер, значит, можно устроить ее на работу секретаршей, как теперь говорят – офисом-менеджером, к кому-нибудь из местных богачей. И вдобавок во всем соглашается с Григорием и в постели не ленится. С какой стороны ни возьми, она подходила ему. А то, что сирота, так и он один-одинешенек на белом свете. Его сестра или ее брат – это не помощь, не опора и не тыл, а так – лишь бы считалось, что есть родственники.

«Вот как мы здесь жили три недели, не разлучаясь, так и дома будем жить, – успокаивал себя Григорий. – Только здесь мы развлекались, а там будем работать. Чего сомневаться или бояться?».

И он привез Карину с собой. На вокзале, когда они сошли с поезда, Григория прожгла мысль, что девушке не понравится Славгород. Ведь это – почти село, а она же жила… Стоп, а где она раньше жила?

В неистовстве курортной любви он даже не поинтересовался этим. А теперь выспрашивать неудобно – как не крути, а он уже попросил ее руки и получил согласие.

Григорий остановился, вопросительно взглянул на Карину, и она ему подбадривающе кивнула в ответ. Три километра от станции шли пешком, брели полями, под посадками, чтобы меньше любопытных глаз их видело. В конце концов добрались домой, пройдя последний отрезок пути огородами.

– Прошу, заходи, – взволнованно сказал Григорий, открывая калитку. – Не бойся, собака привязана.

– Кого же ты оставлял здесь на хозяйстве на целый месяц? – спросила девушка, поняв, что во дворе никого нет. – Кто твою живность кормил?

– Соседи, через два дома от меня живет наша почтальонка, тетка Флора с дочкой Ириной, вот они и присматривали, – хозяин тем временем заглянул в почтовый ящик, вынул газеты и отпер дверь.

…Гришкин дом был точной копией тех старинных сооружений, в которых под одной крышей жилы люди, располагались помещения для домашних животных и другие хозяйственные постройки. Он имел двое входных дверей. Одни вели в хлев, свинарник и курятник, другие – в жилую часть. Между ними размещались хозяйственные помещения: сарай, амбар, кладовая и хранилище инвентаря. Отдельного входа с улицы эти вспомогательные помещения не имели и соединялись с хлевом и человеческим жилищем рядом темных коридоров. Вообще дом был хоть и не произведением искусства, зато удобным, главное – он занимал малую площадь и не нуждался в большом дворе. Издавна такие дома испытаны были в ненастье, ибо позволяли, не выходя на улицу, управляться с хозяйством и со всей домашней работой.

У входа в жилую часть дома была пристроена небольшая веранда, оснащенная столиком под окном и двумя табуретками возле него. Дальше шел коридор. Большую часть его торца занимала стремянка, ведущая на чердак, а в уголке коридора одинокой свечкой торчал холодильник. В следующей комнате, скорее всего, служащей холостому парню прихожей и гостиной вместе, Карина села на краешек стула и осмотрелась. Григорий бросился к окну отворять форточку:

– Воздух застоялся, проветрю.

– Ты, помнится, говорил, что у тебя дом новый, – разочарованно заметила Карина, видевшая в своем воображении – теперь можно было ставить сто против одного – современную многоэтажную виллу.

– А он и есть новый, четыре года назад выстроен, но по старинному проекту.

Карина скептически фыркнула, но ничего не ответила. Тогда Григорий, заметив ее разочарование, обрадовался, что она промолчала, – думал, что привыкнет да притрется. А намного позже, сказать наперед, жалел, что она не ударилась в скандал – вот тогда точно можно было бы рассчитывать, что она притрется. А так, видишь, затаила свое, неискреннее…

Славгородские женщины потеряли дар речи! На Григория многие из них смотрели с надеждой и ожиданием. Но местные претендентки на роль Гришкиной жены его не торопили, пребывая в уверенности, что он ручной и домашний и никуда не денется. И вот на тебе – выкинул кандибобер!

Карине и село, и дом – пускай уж будет длинный и узкий – понравились, как она, перегорев первыми впечатлениями, сказала. И Григорий старался верить ей.

– А после свадьбы я поеду домой, заберу свои шмотки, улажу дела с квартирой и регистрацией, уволюсь с работы, – тарахтела Карина, развешивая в шкафу наряды.

Но Григорий, не забыв ее фырканья в день приезда, затеваться со свадьбой осмотрительно не отваживался, молодые скромно зарегистрировали брак, а на следующий выходной созвали соседей, пригласили ближайших родственников и посидели во дворе под виноградными гроздями с хорошей выпивкой и закуской.

И все-таки он немного перебрал – свадьба есть свадьба. Тем более что на праздник приехал единственный родственник молодой – брат, с которым она, по ее словам, давно не виделась. Григорию новый родственник понравился, поэтому он и потерял бдительность с выпивкой.

Гости разошлись далеко за полночь, и Григорий, простившись со всеми и украдкой вздрагивая от пьяной икоты, грустно взглянул на неубранный стол и груду грязной посуды.

– Иди отдохни, – ласково сказала Карина, заметив состояние своего скороиспеченного мужа. – Я сама здесь уберусь.

– Спасибо, – облегченно буркнул Григорий и исчез в темноте, Карина не успела даже увидеть, куда он подевался.

А Григорий решил в дом не идти – понимал, что в духоте его развезет еще больше, поэтому пристроился на садовой скамейке под кустами жасмина, где его никто не мог увидеть, прихватив на всякий случай тряпку в качестве подстилки. Но, как говорят, Бог милостив – к нему пришел сон, а со сном облегчение. Проснулся он оттого, что озяб, но его еще что-то насторожило. Это были чьи-то голоса, специально приглушенные.

Он чуть приподнял голову от скамейки и прислушался, подумал, может, жена его зовет. Один из голосов в самом деле принадлежал Карине, но она не к нему обращалась, а говорила с братом. Ага, чаевничают за убранным столом, – догадался Григорий, и уже хотел было присоединиться к ним, чтобы снять похмельную сухость во рту, но то, что услышал через минуту, удержало его на месте.

– Как ты закадрила этого лоха? – спросил брат. – Зачем он понадобился нашей королеве трахкодромов?

– Чуток отдохну, – доверчиво сказала Карина. – Подлампичусь на чистом воздухе и на свежих харчах, а там посмотрим. А закадрила легко. В тот день клиентов не было, и я уже собиралась идти домой. Когда смотрю – сидит среди баб какое-то чувырло[22]22
  Чувырло – нерасторопный человек, человек низкой культуры.


[Закрыть]. Присмотрелась – морда лица будто ничего, хотя видно, что жлоб-жлобом и рассчитывать не на что.

– А зачем тогда связалась? Сколько времени потеряла! А я думаю, чего это ты без денег, не заработала ничего.

– Говорю же тебе, я вдруг испугалась возраста и подумала, что пора причаливаться. Я уже в годах, устала. Это хорошо, что он не додумался в паспорт сунуться, а то увидел бы, что я на десять лет старше его. Тогда бы каюк мне был, а не брак.

– Не много бы потеряла…

– Попробую пожить по-человечески…

– Пожить? С кем? С этим чучелом?

Собеседники затихли. Слышалось только недовольное сопение брата и задумчивый вздох сестры.

– Давай не загадывать наперед. Сначала отдохну, а там посмотрим, – повторилась после некоторой паузы Карина. – Недаром же во мне какие-то струны зазвенели. Надо с этим разобраться. Может, привыкну. Вариант-то не плохой.

– Возможно, – сказал брат, и в его тоне почувствовались интонации согласия и недоверия. – Если бы так случилось, я бы за тебя только порадовался.

Григорий оцепенел. Вот оно что! Так она – старая карга! И это у нее не любовь была, а расчет! А чем она занималась раньше, чем на жизнь зарабатывала? Он боялся даже подумать о том, что напрашивалось в ответ. Значит, она не отдыхала в Железноводске, а работала там проституткой. Вот встрял… Господи, за что?

– Я приехал сюда на машине, – тем временем сообщил Каринин брат.

– На папиной? А где ты ее оставил? – удивилась Карина.

– На вокзальной стоянке.

– Зачем?

– Откуда я знаю? Что-то «профессиональное» сработало. Возможно, я подумал, что можно облапошить[23]23
  Облапошить – обнести, обворовать.


[Закрыть] клиента и драпануть назад, поэтому и не хотел светиться. Я же не знал, что ты это серьезно затеяла.

– Крутой «мерс» на сельской стоянке ты называешь «не светиться»? Насмешил. Да у Гришки и брать нечего! – засмеялась Карина. – Нет, не намекай, оставь… Попробую серьезно.

– Если серьезно, тогда вот что, Карина… – голос молодого мужчины наполнился неподдельным теплом. – Только ты не смейся, сестричка, но… я ведь люблю тебя. У нас с тобой никого нет, и я как мужик должен позаботиться о тебе.

– Что ты лепечешь такое непривычное? – насторожилась Карина.

– Я сейчас на мели, ну, пустой, приперся без подарка. Поэтому… возьми машину себе. Я завтра оформлю генералку на Григория. Надо же чем-то воздать ему. Он, похоже, нормальный мужик, простак только…