Текст книги "Большой обман"
Автор книги: Луиза Винер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
14
У меня возникли подозрения насчет Большого Луи. Мне кажется, он – картежник вроде папы. Может, конечно, я придаю слишком большое значение тому, что в его электронном адресе фигурирует слово «холдем», но есть и другие тревожные факты. Со своей женой он повстречался в Атлантик-Сити. Разорился в одну ночь. Дом у него был в пригороде Лас-Вегаса. И кроме того, почему его поразила моя фамилия?
Впрочем, не исключено, что так звали его школьного учителя, или друга детства, или любимую тетушку. А то еще проще: где-то какая-то лавочка названа в честь своего владельца: «Унгар», о чем всех оповещает эмалированная табличка на дверях. А может, так зовут хорошо известного ему человека.
* * *
– Когда ты представилась?
– Да. Почему это произвело на тебя такое впечатление?
Большой Луи забирает у меня большой бумажный пакет и принюхивается, обдумывая ответ.
– Ты знаешь, – произносит он, – у тебя замечательное старомодное имя. Оно напоминает мне об Одри Хепберн. О далеких годах.
– Нет, – возражаю я. – Тебя поразила моя фамилия, а не имя.
– Неужели?
– Тебя зацепила фамилия Унгар.
– Фамилия Унгар?
– Именно она.
* * *
Я не собиралась навещать его так скоро – Джо еще даже не подобрал нужных растений, – но мне надо разобраться. Покерных сайтов в Интернете четыре с половиной миллиона – и я представления не имею, с чего лучше начать. Имеются дискуссионные площадки, форумы, десятки онлайновых казино и списков участников турниров, не говоря уже о статистических материалах и подсказках игрокам. Я попыталась прибегнуть к перекрестным ссылкам, но сеть выдала мне только одну фамилию – знаменитого игрока Стью Унгара, ныне покойного (трижды выигрывал Мировую серию покера [24]24
Ежегодная серия из пятнадцати покерных турниров с входным билетом от $10 000, проходящая каждой весной в казино «Подкова» в Лас-Вегасе. Для покеристов всего мира это главнейшее событие года, на него съезжаются лучшие игроки со всей Земли.
[Закрыть], был мастером безлимитного холдема [25]25
Вариант холдема, при котором игроки могут ставить любое количество денег, имеющихся на столе, на любой стадии торговли.
[Закрыть]и т. д.).
Этот Унгар, судя по всему, был изумительным игроком. За свободный, бесстрашный стиль игры его прозвали Малыш Камикадзе. Первый свой браслет победителя Мировой серии он выиграл в двадцать четыре года. У него была фотографическая память – он мог полностью восстановить в уме порядок карт в трех колодах подряд, – а о его прочих дарованиях большинство игроков могло только мечтать.
Изучая подробности жизни Стью Унгара – он блистал за карточным столом и употреблял наркотики, которые и свели его в могилу, – я припомнила, что папа упоминал его имя, еще когда жил с нами. Они ссорились с мамой, а я сидела в уголке, потирала щеки и смотрела на них. Скандалы начались сразу же после того, как Джимми побывал у нас впервые, и почти всегда их причиной были деньги или игра. Мама все недоумевала, как это взрослый мужик, у которого жена и ребенок, может просаживать деньги в дурацкой азартной игре.
По мнению папы, лучшие покеристы – легенды типа Стью Унгара, Дойла Брансона [26]26
Чемпион по покеру.
[Закрыть]или Джонни Мосса – по своему таланту были равны величайшим шахматистам. По его словам, покер – совершенно уникальная игра, у которой нет ничего общего со своенравными игорными автоматами, рулеткой или игрой в кости с их слепой удачей. Непосвященным покер может показаться простенькой детской забавой, но для людей понимающих покер – высокоинтеллектуальная игра, где нужен особый дар.
По мнению мамы, эти слова только доказывали, что папа живет в мире иллюзий и неумолимо катится вниз. Представляю себе, как Фрэнк накачивал ее примерно такими же мыслями, подкрепляя их букетами цветов из бакалейной лавки и воскресными походами в церковь. Думаю, он немало поспособствовал тому, что она приняла решение расстаться с папой. Что касается меня, то мне всегда нравилось сравнение покера и шахмат. Наверное, я бы не выдержала, если бы папа бросил нас из-за такой чепухи, как дурацкая азартная игра.
* * *
– Ну да, конечно, – лукаво говорит Большой Луи. – Стью Унгар. О нем-то я и подумал. Ты хоть знаешь, кто он?
– Да. – Я разворачиваю пакет с трюфелями с кремом. – Он был покерист. Наверное, самый выдающийся из всех.
– Никаких «наверное», – бурчит Большой Луи, уставив на меня свои буркалы. – Этот малыш был гений. Единственный в своем роде. Откуда ты о нем знаешь?
– У меня папа играл. Правда, это было давным-давно…
– Любитель?
– Поначалу. А потом… знаешь… он решил зарабатывать себе на жизнь таким образом.
– Много проигрывал, да? – Луи следит за выражением моего лица.
– Изрядно, – подтверждаю я.
– М-да… – Луи нюхает белую коробку с конфетами и потирает пористые щеки. – Это судьба. Женщина, которая в состоянии по достоинству оценить огурец высшего качества, да ещезнает кое-что насчет покера… Почему ты появилась в моей жизни только сейчас?
– Значит, я права? – говорю я в надежде вытянуть из него еще что-нибудь. – В Штатах ты был игроком.
– Время от времени.
– Время от времени?
– От случая к случаю.
– От случая к случаю?
– Я же сказал. Время от времени. От случая к случаю. Здесь и там. Для девушки у тебя слишком хорошее чутье. Это не самая привлекательная черта. Тебе кто-нибудь это уже говорил?
Я захожу с другой стороны:
– Тебе понравились трюфели?
– Понравились, – говорит он, – отличные конфеты.
– А огурцы?
– Совсем неплохие.
– И ты не передумал, по-прежнему хочешь, чтобы я тебе ставила ящик для цветов и наполняла его достойным содержимым?
Большой Луи смотрит букой: нечего, мол, прикалываться.
– Тогда скажи мне, – меня понемногу охватывает волнение, – мне просто интересно. Я хочу знать.
– Что такое ты хочешь знать?
– Как в сети легче всего разыскать пропавшего картежника? Дискуссионные площадки, форумы, интернет-казино и так далее? Ты наверняка в курсе.
Поняв, что я не собираюсь копаться в его недавнем прошлом, Луи немножко успокаивается и откидывается в своем кресле, полный задумчивости.
– Это все твой отец, да? – говорит он печально. – Ты его ищешь?
– Да, – отвечаю я. – Вряд ли у меня что-то получится, но, как показывают недавние события, все-таки стоит попытаться.
– Какие события? – Луи любопытен до подробностей.
– Ничего особенного, семейные обстоятельства.
– Ясно. – Луи запихивает в рот конфету. – Если тебе не нужна моя помощь, можешь не говорить. Вдруг он не желает с тобой иметь ничего общего. Вдруг он из-за тебя ушел от вас. Вдруг он вовсе и не скучает по рыжей нахальной девице, всюду сующей свой нос.
– Луи?
– Чего?
– Ты такой гадкий.
– Ага, – улыбается он. – Знаю.
* * *
Я рассказываю ему немного о папе и о том, как он ушел от нас. Луи зевает и кивает, словно уже тысячу раз слышал эту историю.
– Если хочешь знать мое мнение, он не очень походил на настоящего игрока, – говорит он, жуя очередную конфету.
– Не знаю. Он выигрывал иногда. Вроде был игрок как игрок.
– Видишь ли, – Большой Луи склоняется ко мне, – любой дурак кажется на уровне, когда выигрывает. Проигрывать – вот что надо уметь.
– Не понимаю. Что такого хитрого в том, чтобы проиграть?
– Это целое искусство, – торжественно произносит Луи. – Надо уметь справляться с этим. Надо уметь с достоинством выйти из игры. Надо уметь подвести черту под проигрышем и переварить его, иначе он будет жрать тебя изнутри подобно паразиту и проест тебе все кишки. А потом примется за душу.
Похоже, Луи знает, о чем говорит.
– Во всяком случае, – он меняет тему разговора и беспокойно ерзает в кресле, – я могу порекомендовать тебе пару сайтов и журналов, но, если ты серьезно хочешь его найти, лучше просмотри большие турниры. Мировую серию, например.
– В Лас-Вегасе?
– Угу. Игроки собираются на нее со всего света. Тысячами. В мае каждого года. Любители, профессионалы, полусумасшедшие – все типы игроков, какие можно себе представить. Есть даже чисто женские турниры. Чтобы дамам было чем заняться, пока они ждут своих мужей. Если они, конечно, не умеют вязать.
– А как дело обстоит здесь? – Я не обращаю внимания на его комментарии и протягиваю ему еще конфетку.
– Понятия не имею. Я никогда не играл за пределами Штатов, и мне не за что зацепиться. У меня были друзья, которые полжизни провели за игрой по всей Европе и Азии, а я лично не видел необходимости лететь куда-то, чтобы найти партнеров. Они у меня и так были. Кроме того, мне не хотелось оставлять Маленького Луи одного надолго. Собачка приносила мне удачу.
– Она была с тобой, когда ты играл?
– Всегда. Рено, Атлантик-Сити, Туника, игорные дома на кораблях вдоль Миссисипи. Говорю тебе, эта такса ни разу меня не подвела. Никогда. Блеф она чуяла за версту.
– Ясно. И что собачка при этом делала?
– Ничего.
– Как это?
– Ничего. Просто вид у нее делался немного другой. Надо было ее хорошо знать, чтобы заметить. Тем не менее, – продолжает Луи, – я знаком с несколькими английскими игроками, может, они как-нибудь тебе помогут. Как игроки они почти все говно, но английская сцена им хорошо знакома.
– А в Англии имеется целая сцена?
– Разумеется, имеется. Не такая большая, как в Штатах, но это потому, что вы лохи.
– Кто лохи?
– Вы, англичане. За исключением одного-двух, все вы задницы, если речь идет об игре.
Я прячу лицо в ладонях.
– А как насчет тебя? – Луи не в силах понять, что это со мной. – Ты-то какую игру предпочитаешь? Наверное, что-нибудь тупое типа «сумасшедшего ананаса» [27]27
Один из упрощенных вариантов холдема, в котором игроки получают вначале не по две, а по три карты.
[Закрыть]или карибского стад-покера. Женщины любят такие игрушки в духе Микки-Мауса.
– Нет, – говорю я. – В данный момент я не играю ни в какие игры.
– А почему нет, позволь спросить?
– Не знаю. После всего того, что случилось с моим папой, я подумала…
– Ну да, – Луи принимается за последнюю конфету, – понимаю. Ты боишься, что тебя тоже затянет.
15
Большой Луи искоса наблюдает, как я грызу ногти. Он будто оценивает меня. Белки налитых кровью глаз кремового цвета, он тяжело дышит, и что-то внутри него сипит и щелкает. Большой Луи впитывает мою беду, словно губка, и мне очень неуютно под его взглядом. Он молчит, барабанит пальцами по коробке из-под конфет, теребит пакет из-под огурцов и изредка вытирает рот краешком свежевыглаженного носового платка.
– Сколько же тебе было, когда он от вас ушел? – наконец спрашивает Луи.
Я вынимаю пальцы изо рта.
– Десять лет.
Некоторое время он переваривает мой ответ.
– И за все это время никаких известий?
– Нет, – отвечаю я. – Никаких.
– А как насчет его родственников? С ними он связывался?
– Его родители умерли. Где-то в Ирландии имеется какой-то странный кузен, но он с ним никогда не был близок. А так – ни братьев, ни сестер. Он был единственный ребенок.
– Как ты?
– Да. А ты откуда знаешь?
Большой Луи пожимает плечами. Смешной вопрос.
– Послушай, – он поудобнее устраивается в кресле, – а что, если он тебе не понравится, когда ты его разыщешь?
– Не знаю. Я как-то не думала об этом.
– Что, если он спился? Или сделался вором? Или стал таким же жиртрестом, как я?
– Для меня это неважно.
– Неважно?
– Да. Это не имеет значения.
– Ты, наверное, думаешь, это так романтично: папа бросил всех, чтобы сколотить состояние за карточным столом?
Меня выводит из себя, что он повторяет слова Фрэнка, и я отвечаю довольно резко:
– Нет. По-моему, это совсем не романтично. По-моему, это безумие.
– По-моему, ты все еще злишься на него, – невозмутимо произносит Луи.
– Да, – говорю я. – Конечно, злюсь.
– Так, может быть, он догадывается об этом. Может, он не хочет, чтобы ты видела, во что он превратился, не хочет, чтобы тебе было стыдно за него.
Я беру куртку и говорю, что мне, пожалуй, пора.
– Не уходи. – У Луи шелковый голос. – Гости заглядывают ко мне не каждый день. Побудь еще немного.
– Мне надо идти. У меня дела.
– Еще полчасика, – просит он. – Заодно поможешь мне прибраться. К тому же я хочу показать тебе кое-что. Тебя заинтересует, вот увидишь.
Минуту я стою в задумчивости, затем опускаюсь на стул. Не знаю, что заставляет меня торчать с этим страшилищем в его закупоренной клетке, парящей где-то на подступах к небесам, – но я остаюсь. Мне выдают запасную пару резиновых перчаток – целые стопки их лежат под раковиной, – и мы вместе отмываем с тарелок уксус и стряхиваем с дивана несуществующие шоколадные крошки. Когда с уборкой и мытьем посуды покончено и осталось только смыть с рук моющее средство, Большой Луи указывает на узкую дверь в прихожей.
– Это стенной шкаф, – изрекает он. – На первой полке лежит стопка фотоальбомов. Достань их мне, а я пока приготовлю чай с лимоном.
* * *
Шкаф битком. В каждый кубический дюйм пространства втиснуто максимальное количество бумаг, фотографий, игральных карт, фишек, пустых бутылок из-под отбеливателя и покерных журналов. Все покрыто толстым слоем пыли. Я смотрю на весь этот унылый хлам и прямо вижу, как ладони у Большого Луи покрываются потом. Сам факт существования шкафа с таким содержимым должен не давать Луи спать по ночам: грязь, микробы, споры плесени и хаос.
Заметив на верхней полке несколько фотоальбомов, я осторожно их вытаскиваю, стараясь не касаться прочих книжек и бумаг. Все-таки несколько старых номеров «Карточного игрока» падают на пол, из-под их пожелтевших страниц вылетают клубы пыли. Слышу, как Большой Луи бурчит что-то про себя. Я поднимаю журналы – поднять бы еще поменьше пыли – и впихиваю их между двух книг в твердых переплетах. Это биография Уилта Чемберлена [28]28
Знаменитый американский баскетболист, пик карьеры которого пришелся на 1970-е.
[Закрыть]и захватанная жирными пальцами «Супер/Система» Дойла Брансона – настоящая сокровищница плодотворных идей по тактике покера. У папы была точно такая же и в такой же обложке. Только не такая замызганная.
– Нашла альбомы? – спрашивает Луи, стоя спиной ко мне.
– Да. Принести их тебе?
– Сперва протри. Влажной тряпкой. И моющей жидкостью. И пожалуй, полиролью для мебели.
Я протираю пластиковые обложки альбомов, наношу на них полироль и передаю Большому Луи. Альбомы толстые и тяжелые, но Луи подхватывает их, будто газеты, и страницы мелькают у него в руках с такой скоростью, словно это непереплетенные листы. Гримаса отвращения проступает у него на лице при виде пятен плесени на плотном картоне.
– Что скажешь? – спрашивает он у меня с гордостью. – Каков красавец-мужчина, а?
Я захожу за спинку дивана и заглядываю ему через плечо. С выгоревшей карточки мне улыбается жизнерадостный спортсмен, надежда колледжа, – высокий мускулистый юноша с тяжелой челюстью и проницательными глазами типа «орехи в меду». На нем белая спортивная форма с малиновой отделкой, в вытянутой руке баскетбольный мяч цвета пламени. Фотовспышка выхватила его рельефную мускулатуру и напряженные вены на руке – мяч он держит крепко.
Под этим портретом – еще один снимок того же спортсмена, прорывающегося с середины баскетбольной площадки к кольцу. Игроки команды противника растопыривают руки, и прыгают, и пытаются его задержать, но ясно, что мяч все равно будет в корзине. Рядом с этой фотографией – вырезка из газеты колледжа. Заголовок гласит: «На счету Блума уже третий победный мяч в сезоне. «Скарлет Найтс» выигрывают у «Принстона» 75:73».
Я изумленно таращусь на фотографии.
– Этот человек… это ты?
– Угу. Я. Глазам своим не веришь, правда?
– Когда… Сколько лет этим снимкам?
– Мне было девятнадцать. Я учился на первом курсе. Тренер был уверен, что я дойду до вершины.
– До какой еще вершины?
– До НБА. И может быть, даже в один прекрасный день буду играть за «Нью-Йорк Никс». Кто знает?
Я смотрю на фотографию, потом перевожу глаза на Большого Луи, не в силах осознать, что длинноногий красавец-атлет и гора дряблого мяса, возвышающаяся сейчас передо мной, – один человек.
– Что такое? – спрашивает он резко. – Ты сомневаешься, что это я?
– Да нет, нет… просто… на фотографии ты совсем другой.
Большой Луи медленно, с чувством переворачивает страницы фотоальбома, возвращаясь к дням своего триумфа и упиваясь ими.
– Ты знаешь, сколько парней в Штатах играют в баскетбол?
– Нет, – говорю я. – Представления не имею.
– Около полумиллиона. Из них в команды НБА в год попадает человек пятьдесят. Нехилый отсев, правда?
– Один из десяти тысяч, – немедленно вычисляю я.
– Точно так. У меня был один шанс на десять тысяч, но я четко знал: этот шанс мой. У меня и тени сомнения не было. Мои руки и ноги знали, что им делать в конкретный момент, лучше меня самого. Я знал позицию каждого игрока на площадке в каждую секунду игры даже повернувшись к ним спиной. Некоторые матчи я вообще мог бы сыграть с закрытыми глазами. Как будто у меня было шестое чувство или что-то в этом духе, понимаешь, о чем я?
Его лицо озаряется, глаза подергиваются дымкой воспоминаний, губы сами складываются в полуулыбку. Откинув голову на спинку старого дивана, он видит толпы в «Мэдисон-сквер-Гарден» и девушек, выкрикивающих его имя. Он видит баскетбольную майку «Нью-Йорк Никс» со своим именем и себя с кубком НБА в руках. И тут лицо его темнеет. Губы сжимаются и разжимаются вновь, и сквозь прокуренные зубы вырывается отчетливый стон, подобный вою раненого животного.
– Я ее даже не видел, – шелестят его слова, будто гонимые ветерком. – Я ее даже разглядеть не успел.
Луи набирает побольше воздуха и закрывает глаза. Руки шарят по подлокотникам, пока намертво не впиваются в ткань.
– Она раздавила меня. – Луи не открывает глаз. – Эта машина раздавила меня, как куклу. Я думал, что неуязвим. У тебя когда-нибудь было такое чувство, Одри? Чувство неуязвимости. Пока эта машина не сбила меня, оно меня не покидало.
У него утомленный вид, и он закрывает фотоальбом и кладет себе на колени. В альбоме остаются еще сотни фотографий – кусочки его жизни, застывшие, замороженные, – но он явно не хочет ничего мне больше показывать.
– Она врезалась в меня, как товарный состав, – бесстрастно произносит Луи. – Водитель умирал за рулем. У него был инфаркт, он знал, что вот-вот умрет, вот и нажал на газ до отказа. Умирать – так быстро. Да еще прихватить с собой кой-кого, понимаешь, о чем я? Эта машина возникла из небытия, впечаталась мне в таз и размозжила мне ноги. Все косточки до единой – лодыжки, большие берцовые, малые берцовые, бедренные, – и я валялся и истекал кровью, словно козел отпущения с перерезанным горлом. Три года я перемещался в инвалидной коляске. Даже умыться сам не мог… и пописать… не мог сам.
Большой Луи поднимается с места и направляется в прихожую к шкафу, желая сам демонстративно положить фотоальбомы на место. Я смотрю, как он пробирается по узкому коридору, и тут до меня доходит, что причина его странной походки – не только избыточный вес, но и перенесенные увечья. Он заталкивает альбомы обратно на полку, закрывает дверь и вздрагивает всем телом. К бутылке с чистящим средством он просто кидается и с такой яростью начинает оттирать себе пальцы, что, наверное, сдирает кожу.
– Вот тогда-то я и начал играть в карты. – Луи поглощен мытьем рук. – Не сразу, понятное дело, после аварии прошел год или что-то около того. Первый свой год в госпитале я только и делал, что хныкал, словно девчонка. Почему, почему несчастье случилось именно со мной? Сама знаешь, как бывает в молодости. Несмотря ни на что, тебе кажется, что в жизни есть какая-то справедливость.
Чай с лимоном на кофейном столике давно остыл, я предлагаю заварить еще и включаю чайник.
– Да, это ужасно. Как ты только все это пережил. Подавать такие надежды – и чтобы все пошло прахом. Это просто… – Я останавливаюсь на полуслове, не в силах подобрать точное определение.
– Просто сволочизм, – говорит он, нюхая пену у себя на руках. – Но что поделаешь? Только подумаешь, что добился чего-то, как жизнь изворачивается и находит новый способ трахнуть тебя в задницу.
16
– Что ты читаешь?
– «Сельскую жизнь».
– С чего это?
– Провожу исследование. В связи с нашей поездкой. Я купила высокие сапоги и вытащила из сундука куртку с капюшоном.
– Зеленую?
– Да. Она хоть немного смахивает на шикарные вощеные куртки, которые в деревне все носят. Правда, она не вощеная, но ничего, я ее пропитаю гелем для волос, и она заблестит.
– Одри?
– А?
– Мы с тобой всего-навсего собираемся поужинать в деревенском пабе. Мы не будем участвовать в охоте на лис или травле барсуков.
– Я в курсе. Только не хочу, чтобы на нас пялились как на «городских лохов». Не надо выделяться из массы.
* * *
Мы с Джо сидим в деревенском пабе, пьем эль цвета ржавчины, и все глазеют на меня как на дуру. На мне моя старая школьная куртка с капюшоном – я покрыла ее двумя слоями геля для волос – и ярко-зеленые сапоги, нарочно перемазанные грязью. Волосы я специально спутала и завязала в конский хвост. Вид у меня такой, будто я все утро только и делала, что чистила лошадей. А у всех окружающих вид такой, будто в их поместье чистят лошадей (пардон, моют «рейндж-роверы») исключительно слуги.
– Что это они все так хорошо одеты? – интересуюсь я, сдувая пену с пива.
– А ты чего ждала?
– Не знаю. Но ты только посмотри, ведь на них… джемперы.
– На дворе холодно. Что они, по-твоему, должны были надеть?
– Это понятно. Но я думала, они будут одеты похуже. И мне казалось, у них на одежде будет больше… пятен.
– Пятен?
– Ага. Поменьше, знаешь ли, стерильности. Близость к земле как-никак. Мне казалось, от каждого деревенского должно попахивать псиной. Одно хорошо, – я оглядываюсь, не подслушивает ли кто, – хоть исполнителей танца «моррис» не видно.
* * *
– «Салат-ракета» с вялеными помидорами и подсушенные морские гребешки для джентльмена. И… гхм… тушенный в пиве стейк и запеченный в тесте для вас, мадам.
– А сейчас что не так? – Джо глядит, как я заворачиваю углы у своей салфетки.
Я молчу, пока официант не покидает пределы слышимости.
– Чего это он так важничал со мной? Все из-за того, что я заказала этот дурацкий стейк? Слышал, как он кашлял, задрав нос? Он счел меня простолюдинкой. И все из-за стейка в слоеном тесте.
– Этого блюда не было в меню. Он у них наверняка лежит замороженный в холодильнике. Чего ты хотела?
– Чего я хотела? Уж во всяком случае не цесарку на вертеле под сыром пармезан.
– А почему бы и нет?
– Потому что мы в сельском пабе. Не их дело подавать «салаты-ракеты». Меня бы вполне устроил какой-нибудь кусок окорока или дюжина креветок под чесночным соусом. И ты только посмотри на цены. Горячее по двадцать фунтов. Обеды по двадцать фунтов. Беспредел какой-то.
Не обращая внимания на мои слова, Джо вгрызается в свои гребешки. У меня слюнки текут. Я без всякого энтузиазма принимаюсь за мясо в тесте. Мне не хочется, чтобы Джо понял, насколько это невкусно, и, вместо того чтобы выплевывать хрящи и мелкие косточки, я их глотаю.
– Как мясо?
– М-м-м… вкуснятина. – В зубах у меня застрял осколок черепной кости коровы, и я пытаюсь его выковырять. – Я правильно сделала, что его заказала. Как гребешки?
– Отличные. Хочешь гребешочка?
– Нет, нет. Ешь спокойно. Я сыта.
– Уверена?
– Ну разве что совсем маленькийкусочек.
* * *
После того как полпорции гребешков Джо и шоколадное суфле с вишнями – в качестве утешения – съедены мною (а то ведь сопливый официант двадцати с небольшим лет от роду, титулующий вас «мадам», в состоянии отравить весь день), мы принимаем решение бросить вызов стихиям и отправиться на прогулку. Узкая дорожка между задней стеной паба и каналом (по этой стежке тянут лодки на бечеве) выводит нас к шлюзу, а потом к центру деревни.
Первоначально мы намеревались отправиться на машине в Хартфордшир и пообедать в местности, именуемой Тринг, но в итоге нас занесло совсем в другое графство (Беркшир), в игрушечную деревню под названием Кэссокс. Это все потому, что за рулем сидел Джо со своей жизненной установкой типа «просто направим машину в северо-западном направлении и посмотрим, куда она нас привезет». Вот она и привезла. По душе это место Джо или нет, понятия не имею.
Одно могу сказать: все вокруг нас такое совершенное, что дальше некуда. Окружающую среду словно постригли маникюрными ножницами, а контур мельничного пруда, похоже, вывели по транспортиру. Традиционное пожелание доброго пути покрывает живописный мох, мостик горбат в самую меру, а в крытых соломой лавках вдоль главной улицы продается мармелад со вкусом шампанского и плетеные из прутьев утки. Все прочее столь же приторно. Боковые улицы освещены поддельными викторианскими фонарями и вымощены не менее поддельным булыжником. В общем, настоящая деревня из детского конструктора.
За околицей мы попадаем на узкую дорогу, обсаженную дубами и опутанную живыми изгородями. Нашему взору открываются дали. Мерцают поля, недавно засеянные рапсом, зеленеют холмы, и над всем этим влажным покрывалом вздымается небо.
– Красиво, правда? – восхищается Джо.
– Да. – Я стараюсь быть объективной. – Очень… гм… холмисто.
– Как все-таки классно – вырваться из Лондона! Прочь от потоков людей и машин!
Честно говоря, ничего особенно классного я не вижу. Да, красиво. Но что-то во всем этом есть унылое. Глянцевая открытка с видом английской деревни – но при взгляде на нее меня охватывает чувство одиночества. На денек сюда съездить можно, почему бы и нет, особенно если не употреблять в пищу замороженное мясо в тесте, – но жить так далеко от города для меня было бы совсем невесело.
* * *
– Что случилось?
– М-м… нет, ничего. С чего ты взял?
– У тебя такой вид, будто ты сейчас расплачешься. С тобой все хорошо?
– Со мной все нормально, честное слово. Слушай, давай-ка вернемся в Кэссокс и выпьем чаю со сливками или что-нибудь в этом духе. Купим сувенирчик. Какую-нибудь плетеную утку или чатни [29]29
Острая кисло-сладкая фруктово-овощная приправа к мясу; содержит манго или яблоки, чилийский перец, травы и т. п.
[Закрыть]домашнего приготовления.
– А у тебя нет настроения проделать все это в следующей деревне?
– Ну, если ты так настаиваешь… а следующая деревня далеко?
– Что-то около мили. Хозяин паба сказал, по пути есть старинная церковь. Можно и туда заглянуть.
Я старательно подавляю стон.
– Там есть могилы времен Норманнского завоевания, – соблазняет меня Джо. – И еще огромное чумное кладбище. Это, наверное, интересно.
– Хм-м, – мычу я, делая вид, что обдумываю его предложение. – Чумные захоронения, говоришь? Почему бы и нет?
* * *
Джо бродит по кладбищу с ножом для чистки овощей в руке и пластиковой сумкой под мышкой. Глядя со стороны, можно подумать, он затеял что-то дурное. На самом деле он просто срезает черенки растений. Если Джо видит какую-то необычную траву, он бормочет что-то непонятное по-латыни и в дело идет нож. Потом Джо присыпает место среза специальным порошком и заворачивает черенки в мокрую вату. Дома он посадит их в горшки и вырастит полнокровные растения.
Когда Джо набил полную сумку, а я закончила подсчитывать среднюю продолжительность жизни норманна (надо же было как-то убить полчаса), мы огибаем кладбище и направляемся к следующей деревне. Еле приметная дорожка вьется по долине еще где-то с полмили, и перед нами возникает небольшое село под названием Лингс-Уолден. Тут нет затейливых чайных лавок и украшенных рекламой «Мишлена» гурман-пабов с сопливыми официантами, тут только почта, обычная пивнушка и лавочка с сельхозинвентарем.
Джо обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Я знаю, о чем он думает. Вот именно в таком месте он хотел бы жить. Это по нему – жить бок о бок с курами и козой, и возделывать овощные грядки на натуральном навозе, и ездить в город не чаще нескольких раз в год. Зимой он бы грелся у камелька и поглощал лепешки, а летом в его саду цвели бы дикий жасмин и ночные цветы. Сады богатеньких жителей Кэссокса дали бы ему верный кусок хлеба – он заработал бы состояние на фигурной стрижке живых изгородей (в форме летящих диких уток, например, или пасущихся домашних гусей). Джо думает о будущем. О нашей совместной жизни. О том, как бы купить дом и основать семейную династию. О том, как он назовет своих детей.
Я вижу, как блестят его глаза от всех этих мыслей, и теснее прижимаюсь к нему. Волосы у Джо мокрые, под мышкой – кипа черенков, но все равно меня тянет к нему. Я знаю, он проживет и без меня. Но когда мне понадобится человек, на которого можно опереться, стоит лишь подать знак – и он явится. На какое-то мгновение мне даже кажется, что я примирилась с жизнью. На какую-то секунду все становится легко, просто и надежно.
Но сердце вдруг затрепетало, как птица, и мысли мои потекли совсем в другую сторону. Как же одиноко будет мне в одном из этих неприветливых коттеджей! Ни занавесок, ни личных вещей, ни фотографий, ни людей, только вид из холодного окна, подобного оку зеваки. Только деревья, и продуваемые ветром аллеи, и пустые нивы, прихваченные морозом, все чужое, и не за что зацепиться глазу.
И я позволяю мыслям направиться туда, где безопасно. На широкую авеню Манхэттена, заполненную людьми, на забитую лавчонками улицу Бангкока – там воняет бензином и кипит жизнь, – наконец, на заброшенные железнодорожные пути, заваленные велосипедными колесами и поросшие травой. И вот передо мной вонючий, весь в оспинах панельный дом – пристанище великана из детских сказок.
