Текст книги "Большой обман"
Автор книги: Луиза Винер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
34
Мы с Джо идем по берегу моря. Уже больше часа перед глазами у нас маячат паруса виндсерферов и в ушах стоит шум волн, разбивающихся о кучи грязного песка и гальки. Мы по большей части молчим, можно обойтись и без слов, когда солнышко пригревает и дует легкий бриз. Фотографии папы лежат у меня в сумке. Я всегда подозревала, что она не смогла его разлюбить, но я и не догадывалась, насколько тяжело пришлось при этом Фрэнку. Любить женщину, и жить с ней, и окружать ее заботой, и знать, что все равно ты будешь недостаточно хорош. Ведь душа ее отдана не тебе.
Мы доходим до начала сгоревшего Западного пирса и присаживаемся на гальку отдохнуть. Обугленные и изуродованные конструкции причала (кажется, толкнешь – и все рухнет) все еще противостоят напору волн. Я набираю пригоршню гальки и начинаю считать, сколько камушков у меня под ногами и сколько на всем берегу.
– Как узнать, что смертельно надоел близкому человеку? – неожиданно для самой себя спрашиваю я и обнимаю Джо за талию.
– Ты меняспрашиваешь?
– То есть как обрести уверенность, что человека, с которым живешь, не тошнит от тебя и он не собирается уйти к другому?
Джо высвобождается из моих объятий и ласково щекочет мне шею.
– Я не знаю. – Джо щурится на волны. – Да и ты не знаешь.
– Значит, наверняка не скажешь?
– Нет. Какое там.
С этими словами Джо поднимается с земли, берет небольшой окатанный голыш и кидает в воду. Камешек прыгает по волнам – раз, два, три, – пока хватает энергии. Потом он тонет.
Совсем не то я хотела услышать. Впрочем, так мне и надо. Нечего задавать вопросы, на которые сама не знаешь ответ.
35
По пути домой мы делаем еще одну, последнюю остановку – у казино рядом с вокзалом, где так часто играл папа. Подростком я, наверное, тысячи раз проходила мимо, но зайти… да ни за что на свете! Зато сейчас мне отчаянно захотелось посмотреть на вертеп изнутри.
Джо остается на улице, а я тщетно пытаюсь убедить швейцара, что, осмотрев помещение, может, тоже захочу во что-нибудь сыграть. Удивительное дело: он все-таки разрешает мне войти.
И вот я в казино. Совсем не так я его себе представляла. Ребенком я думала, что в любом казино полно высоких дам в длинных перчатках и эффектных щеголей в визитках и галстуках а-ля Дэвид Найвен [54]54
Британский киноактер (1910–1983), воплощение элегантности. Из наиболее заметных фильмов: «Грозовой перевал», «Розовая пантера», «Пушки острова Наварроне».
[Закрыть]. В них дрожь предвкушения и аромат утонченного порока, они пьют шампанское и курят сигары. На самом деле помещение больше смахивает на контору букмекера. Тут серовато, грязновато, темновато и уныло; в атмосфере чувствуется напряжение; игроков немного, и от всех от них веет какой-то мертвечиной. Вот кучка изможденных пенсионеров просаживает свои сбережения в рулетку. Вот какие-то туристы режутся по маленькой в «двадцать одно». А вот толпа игральных автоматов гундит о чем-то в углу, и лампы их то вспыхивают, то гаснут, словно испорченные елочные гирлянды.
Интерьер не нов, безвкусен и перегружен. Не проходит и минуты, как у меня начинает рябить в глазах. Это все из-за ковров – оранжево-желтых, с зелеными пятнами, словно их соткали из рвоты.
Старушка с черными ногтями запустила руку в кошелек и нудно пересчитывает пятифунтовые банкноты. Вот она вынимает из кошелька несколько бумажек, и тип в галстуке на резинке меняет их на фишки, и она рассыпает фишки по полю рулетки. Чет-нечет, красное и черное, и не забыть даты рождения обоих внуков.
Ставки сделаны, и утомленный крупье вбрасывает шарик на крутящееся колесо. Рулетка вертится, и все смотрят на нее страшными глазами и бормочут тайные заклинания.
Колесо замедляет свой бег. Серебряный шарик дрожит, и звенит, и перепрыгивает с номера на номер. «Два черное». Никто не выиграл. Старушка с черными ногтями тоже проиграла. На лице ее постепенно проступает осознание проигрыша. Интересно, как она сейчас поступит?
Старушка недоуменно трясет головой, достает кошелек, и все начинается сызнова.
На задах казино на некотором возвышении находится помещение, которое именуется здесь «залом для игры в карты». Наверное, там папа и играл. Площадка, отгороженная низкими деревянными перилами и заставленная восьмиугольными столами и стульями с жесткими спинками. Образ папы никак не вяжется у меня с этим гадким местом. С этими жуткими пенсионерами, и туристами, и крупье, от которых разит застарелым потом, и официантками в узких черных юбках и с неопрятными подносами.
За карточными столами алкоголь запрещен, так что все пьют чай или кока-колу. Кто-то заказывает сэндвичи: кусочки белого хлеба, намазанные маргарином и прикрытые тоненькими ломтиками мяса. В любой придорожной забегаловке такие же бутерброды. Почти все курят, и кончики прилипших к губам сигарет так и ходят вверх-вниз. А игроки бормочут что-то, и ругаются, и стараются сосредоточиться, и скрещивают пальцы на счастье.
Я присаживаюсь за свободный стол и обвожу казино взглядом. У всех окружающих какой-то замороченный вид; никто не смеется и не улыбается, словно игра не доставляет ровно никакого удовольствия. Даже те немногие, кто выиграл, мрачны как могила. Может быть, это зависит от времени суток. Наверное, по ночам здесь веселее. А может, здесь всегда так: серенько, мрачненько и гадко.
Когда я прохожу мимо рулетки к выходу, Черные Ногти как раз выигрывают двадцать фунтов. Я приношу старушке свои поздравления. Она просит подсказать ей какое-нибудь счастливое число и огорчается, когда я говорю, что не знаю счастливых чисел. Зато мне известно много простых чисел. При этих словах старушка смотрит на меня как на сумасшедшую и покрепче прижимает к себе пластиковый пакет, где спрятан кошелек.
– Простые числа? Что еще за простые числа?
– Это очень интересно, – соловьем разливаюсь я. – Это числа, которые делятся только на один и на себя. Как два, три, пять, семь, одиннадцать или тринадцать. В самом большом простом числе больше четырех миллионов знаков. Ученые все время открывают новые простые числа.
– Вот оно что.
– Но я вовсе не предлагаю ставить на них. Я просто говорю…
– Семь подойдет. У меня внучка родилась седьмого числа. Может, мне еще раз поставить на семерку?
Я вежливо улыбаюсь, желаю ей удачи и ухожу из казино задолго до того, как колесо сделает свой первый оборот.
* * *
В машине я сплю чуть ли не до самого дома. Мне снятся папа, и Фрэнк, и толпа кровожадных исполнителей танца «моррис». Просыпаюсь я с пересохшим ртом и гудящей головой. Дома я почти весь вечер просиживаю в спальне: перебираю фотографии, составляю планы занятий и реву в три ручья.
На мою электронную почту не пришло ничего достойного. Несколько человек ответили на объявление о пропавшем без вести, но они и сами ничего толком не знают. Я нашла школу, где папа когда-то работал, и связалась с бывшими папиными сослуживцами, но и они пребывают в неведении. Ушел с работы, и привет. Я даже отправила послание бывшей девушке Джимми Шелковые Носки, но и у нее нет никаких сведений. Уже лет десять как нет. Ни про папу, ни про Джимми. Как и Фрэнк, девушка полагает, что оба они где-то в Америке. Как с ними связаться, она понятия не имеет.
Я уже готова сдаться, но тут на экране высвечивается новое сообщение – от Луи. Прописными буквами выделено: ХОРОШАЯ НОВОСТЬ. Этого-то мне и надо. А то настроение совсем никуда.
36
– Ничего себе хорошаяновость! Как только у тебя язык повернулся!
– Я думал, ты обрадуешься. Теперь ты у нас будешь Сэмми Дэвис-младший. Вместо него.
– Луи, у человека был инфаркт, и он умер!
– А у его жены усы. И что с того? Ему там,пожалуй, лучше.
Я гляжу на Луи, широко открыв глаза. Он всем своим видом показывает, что я чересчур сентиментальна.
– Ко всему прочему, у него была эмфизема. – Луи открывает холодильник и принимается за сооружение традиционного бутерброда «перед игрой». – Он бы все равно загнулся. Ты видела, какие сгустки слизи он выплевывал? Все зеленые, комковатые, с кровавыми прожилками. Брр. Что за жизнь у такого человека?
– Некоторые могут сказать то же самое про тебя. Жирный псих, торчит в своей норе безвылазно, и поговорить-то ему толком не с кем. Уж лучше бы ему, тебе то есть, помереть.
– Как мило ты общаешься с друзьями! Как замечательно ты относишься к своему наставнику по покеру! Что это ты разошлась ни с того ни с сего? Ах, ну да, конечно. Это все твой парень. Он наконец протер мозги и стал трахать совсем другую девушку?
– Как славно, Луи! Ты сегодня такой милый! Только ты его с кем-то путаешь.
Я лезу в сумку, достаю фотографии и протягиваю своему «наставнику по покеру». Луи споласкивает руки (а как же!), берет снимки и долго рассматривает.
– Это и есть твоя мама?
– Да. Это день их свадьбы.
– Красивая. Немного похожа на тебя. Такие же рыжие волосы и грустные глаза.
– Грустные глаза?
– Ну да. Вроде как у Маленького Луи, когда я его накажу, чтобы не вонял в доме. У тебя все время такие глаза.
– Большое тебе спасибо.
– Не за что.
– Это папа, – я показываю на снимок на фоне моря, – а это один из его друзей. Тот, кто втянул его в азарт.
Большой Луи внимательно рассматривает Джимми Шелковые Носки и осторожно проводит кончиками пальцев по фотографии.
– Он всегда носил эту шляпу? Эту белую сутенерскую шляпу, которую он тут нахлобучил себе на башку?
– Да. А откуда ты знаешь?
– Просто у него такой вид, словно он жутко любит шляпы, вот и все. Твой отец носил головной убор?
– Нет.
– Когда ты его видела в последний раз, он не начал лысеть?
– Нет.
– А у него были какие-нибудь особые приметы? Следы от ожогов, родинки, протезы и прочее дерьмо?
– Нет. Ничего. Если не считать руки.
– Что у него было с рукой?
– Она у него не гнулась до конца. Папа когда-то подрался, ему сломали руку, и она у него неправильно срослась. Он может согнуть ее только наполовину.
– Долг, который не вернешь.
– Да, – говорю я грустно. – Наверное.
Большой Луи кивает и просит оставить ему на время фотографии. Он их отсканирует, разошлет старым приятелям и сразу же вернет.
– Ну и как тебе казино? – Луи прячет снимки в конверт. – Тебя хоть пустили внутрь? Позволили как следует осмотреться?
– Да. – Я наконец освобождаюсь от куртки. – Казино почти такое, как ты мне описал.
– И там полно жалких людей?
– Навалом. Все какие-то мрачные.
– Ты ведь в курсе, почему с вами, англичанами, так трудно?
Вот уж он мне сейчас расскажет…
– Вы не умеете веселиться. Вы, блин, слишком зажаты,чтобы радоваться жизни. Всего-то вы стесняетесь. Секс, еда, жалобы на жизнь, выигрыш – все это для вас лишь повод съежиться. А уж особенноденьги. Потому-то у вас и казино такие. Либо ветхие бараки, где полно старичья и гнусняков, либо выпендрежные притоны, куда без галстука не пустят, а крупье смотрят на тебя как на говно. Такое впечатление, что им и без клиентов хорошо. В Лас-Вегасе – совсем другое дело. Можешь садиться за стол хоть в замызганных шортах и с голым пузом, и никто тебе слова не скажет. Главное, чтобы денежка была в кармане.
– Серьезно? Полезные сведения.
– Вы, англичане, все пытаетесь отрицать очевидное. – Луи разворачивает огурцы. – Вы притворяетесь, что даже запах денег вам не по душе, а на самом деле отношение к деньгам у вас точно такое же, как и у всех прочих. Вы словно наркоманы, большинство, во всяком случае. Все скрыто, все спрятано, все пронизано хорошими манерами, хорошим произношением, хорошим тоном, этикетом и… чувством вины. Я вот что тебе скажу, – Луи вгрызается в свой трехэтажный клубный бутерброд, – все это чушь собачья. Хороший тон ничего не значит для покериста. Лично я чихать хотел на хороший тон.
– Чудненько. – Я смотрю, как на губах Луи выступают и лопаются пузыри кетчупа. – А я и не замечала.
– Ты должна четко осознать, что тебе надо от жизни, Унгар. – Луи поворачивается и тычет в меня огурцом: – Ни в коем случае не надо плясать под чужую дудку. Не надо извиняться, когда ни в чем не виновата, и позволять людям помыкать тобой. Надо сопротивляться системе, иначе она тебя проглотит и переварит. Надо брать от жизни все. Понимаешь, о чем я?
Большого Луи несет. И погода-то у нас паршивая, и законодательство об игорном бизнесе архаичное, и сервис дерьмовый, и зубы лошадиные. И вообще, англичане – нация говнюков и нытиков. Если бы не Америка, мы бы давно выступили заодно с нацистами.
Тут уж я не выдерживаю:
– Чего же ты не возвращаешься в свою Америку? Если в Штатах все так замечательно, что ты тут торчишь?
Большой Луи улыбается (широко-широко, даже страшно делается), сплетает пальцы, потягивается и испускает самодовольный вздох. Потом трубно сморкается.
– Яйца курицу не учат. Может, все быстро переменится. Кто знает? А может, я задержусь тут надолго.
Разговор окончен. Луи считает, что раскрыл тему, и не хочет к ней больше возвращаться. Потихоньку начинают прибывать гости. Дин, Мэрилин, Лорен и Кеннеди. Только Сэмми Дэвиса-младшего нет.
По моему настоянию Большой Луи произносит небольшой спич, посвященный памяти Сэмми. Мы выпиваем по бокалу джина с «Доктором Пеппером» (любимый напиток Сэмми), и Луи говорит о заслугах Сэмми в том, что касается игры. Он навсегда останется у нас в памяти как замечательный игрок. Хотя постоянно проигрывал. И никогда не знал, какая у кого карта. И всех достал своим «Ну, ребята, сейчас я вас потрогаю за вымя», как только к нему приходила мало-мальски приличная комбинация. Хорошо хоть про усы жены не упоминает никто. Ага, как же. Разбежалась. Без усов никак. Большой Луи как раз интересуется, кто из присутствующих знаком с женой Сэмми. Почтили память, называется.
Краткое обсуждение и голосование идут следующим номером программы, после чего Сэмми Дэвисом-младшим становлюсь я. Я предлагаю не торопиться с этим и подождать пару недель (хотя бы из приличия), но Кеннеди говорит, что покойный бы нас одобрил. Мы выпиваем еще по глоточку, и Большой Луи вскрывает новенькую колоду карт. В прошлый раз банк метал в основном Луи, но сегодня он хочет, чтобы обязанности крупье по очереди выполняли партнеры. У него болят руки – все пальцы и впрямь в пластырях. Первая сдача выпадает на мою долю.
Я беру колоду – чистенькие тугие карты – и ловко, играючи, перемешиваю. Большой Луи тоже мастер тасовать, но у меня получается аккуратнее, элегантнее и быстрее. Тасуя карты, я стараюсь сосредоточиться. Уж сегодня-то я не допущу ошибок и не дам раздражению одержать верх. Я буду играть тихо-скромно. Да руководят мною терпение, расчет и логика. Все мои знания да будут мне в помощь. Отныне, присно и во веки веков.
* * *
– Ну как?
– Что именно?
– Я была на высоте. Ведь правда? Я – достойный игрок.
– Ты играла неплохо. Для девушки.
– Прекрати. Ты просто не хочешь признать, что я справилась с задачей.
– Худо-бедно справилась, – говорит Луи хмуро. В руках у него тряпка. – Однако хороший анализ плюсов и минусов тебе не повредит. Возьми губку и ведро. Непочатая бутылка моющего средства под раковиной.
Мы вдвоем наводим порядок. Моется стол, моется пол, отскребаются пятна. Уборка доставляет нам удовольствие. Большой Луи даже принимается напевать «Нью-Йорк, Нью-Йорк» и предлагает мне присоединиться.
– Ты нормально сыграла. – Луи снимает резиновые перчатки и трет окровавленные ладони щеточкой для ногтей. – Когда ты подсадила Дина Мартина на тройке дам, он обалдел. Никогда не видел его в таком состоянии. Но у тебя была хорошая карта. Тебе шла полоса [55]55
Или «пруха», когда игрок снимает банк за банком. Стоит суеверным игрокам почувствовать «свою полосу», как они начинают играть раскованно и агрессивно.
[Закрыть]. Только идиот может провалить игру с такими комбинациями на руках.
– Все так, но ты обратил внимание, как я старалась разнообразить игру? Первый час я играла осторожно, второй – свободно, третий…
– За кого ты меня держишь? Конечно, заметил. Ты верно играла. Внимательно. Сегодня ты была терпелива.
– И я следила за лицами. Ты видел, как я за ними следила?
– Угу. Я как раз собирался поговорить с тобой об этом. Подумай, как действовать потоньше. Не стоит склоняться над столом, подпирать рукой подбородок и есть каждого глазами.
– Но ведь в принципе я вела себя правильно? Ведь так и надо?
– Да, пожалуй. Дело в том, что дурни не умеют сосредотачиваться. Они болтают, и обмениваются сплетнями, и жуют, и злятся, и не понимают, что расслабляться нельзя. Ни на минуту. Даже когда пасуешь. Даже когда бросаешь карты. Смотри, слушай и запоминай.
Последняя тарелка уже в шкафу, антибактериальная обработка произведена. Большой Луи вздыхает и говорит, что устал. И тут я задаю ему вопрос, который весь вечер вертелся у меня на языке:
– Не могу понять. Мне кажется, ты нарочно не играешь в полную силу. Ведь ты бы выиграл все, если бы только захотел. Ты не хочешь никого обидеть, так?
– Нет, не так. – Большой Луи зевает. – Я просто играю на ноль, без прибыли и убытка. Порядочность тут ни при чем.
– Почему? Ведь выигрыш – суть игры. Ты же сам мне говорил: первое правило покера – не давать лоху передышки.
– Ну, у нас пока не игра, а что-то вроде лечебной физкультуры. Зачем потрошить салаг? Пусть сперва закончат курс и сядут за большую игру. Вот тогда-то их денежки и перекочуют ко мне.
– Ты это о чем? – Я надеваю куртку и застегиваюсь. – Я-то думала, это – твои лучшие игроки. Те самые, которые в следующем месяце собираются отправиться на Мировую серию. Мне казалось, Дин Мартин и есть твой лучший ученик.
Большой Луи издает довольное уханье.
– Смеешься, что ли? Вот это – мои лучшие ученики? А Дин Мартин – вундеркинд? Да его блефу не поверит его собственная бабушка! Ты имеешь дело с начинающими. Начинать всегда следует с того, что полегче.
Я так огорчаюсь – самой не верится. А ведь если подумать, я должна быть благодарна Луи. Но уж какая тут благодарность! Мне так хотелось помериться силами с настоящими бойцами. А мне подсунули эрзац.
– Но ты ведь сказал, что игра будет реальная! На живые деньги! С участием твоего крошки-гения!
– Думаешь, ты готова?
– Конечно.
– Две игры с приготовишками, немножко везения – и ты уже рвешься танцевать с большими мальчиками?
– А почему бы нет?
– Потому что ты все проиграешь, идиотка.
– Откуда ты знаешь?
– Тут знать нечего. Ты еще не готова. Ты что, вообще? Прочла «Супер/Систему», умеешь неплохо считать в уме, и тебе уже не терпится сразиться с субботними? Послушай, чего скажу. Они тебя с потрохами сожрут.
– Ты сказал – с субботними? То есть игра завтра?
– Предупреждаю тебя, Унгар. Не суйся.
– Дай мне попробовать.
– Ни в коем случае. Не связывайся. Пожалеешь.
Я засовываю руки в карманы и надуваю губы. В такой позе я стою довольно долго. Наконец Луи не выдерживает:
– Черт с вами, ваша светлость. У вас есть лишняя тысяча фунтов под матрасом?
– Тысяча… Ну что же. Поищем.
– Чтобы сесть играть с нами, меньшей суммой не обойтись. Ты готова к таким тратам?
– М-м… готова.
– Тогда приходи. Мне тебя не остановить. Не лучший способ самоубийства, между прочим. Только помни…
– Знаю, знаю. Вести себя тихо, не высовываться, иметь уверенный вид и никогда, ни при каких обстоятельствах не тормозить игру.
– Вот именно.
– Так, значит, я завтра прихожу?
– Похороны состоятся в назначенное время, Сэмми Дэвис. Твои похороны.
37
Большой Луи прав. Ни дать ни взять похороны. Все помалкивают, к закускам никто и пальцем не притронулся, а мужчина в черном габардиновом костюме на два размера больше, чем надо, и вовсе попросил задернуть шторы. Мужчину зовут Боб, он директор погребальной конторы. От него так и разит жидкостью для бальзамирования, зубной пастой и сигаретами, под ногтями – траурная кайма засохшей мыльной пены. Рядом с Бобом расположился толстый ливанец по имени Рабих, справа от Рабиха сидит Патрик – немытый байкер в джинсах, мощных кожаных башмаках и майке с надписью «Мать твою». Лицо у него рябое и красное (наверное, раздражение после бритья).
Рядом с Патриком восседает Хэмиш, актер «на покое». Вечер холодный, но на Хэмише вместо брюк пижамные штаны, едва прикрывающие сандалии паломника без задника, которые то и дело сваливаются с его тощих ступней. Справа от Патрика позиция отставного букмекера Кита Шарпа, а подле Большого Луи устроился сам.На юном даровании темные зеркальные очки и бейсболка.
Я, как всегда, являюсь самаяпервая. Джо я подкидываю Лорне – вообще-то мы оба были приглашены к ней в гости, – а сама мчусь сюда. Луи любезно соглашается проконсультировать меня перед игрой. Только что-то он не слишком торопится.
– Значит, так… – Луи, как и полагается, жует сэндвич. – Переходим к Патрику. Он – настоящий бейсболист. Он тебя поднимет ни на чем. Ты будешь уверена, что он блефует, а у него на руках окажется железная комбинация. Рабих – агрессор, прицепится – не отвяжешься. Кит в принципе такой же, но я заметил: если они уж очень сильно мутят воду, значит, им есть что скрывать. Только не позволяй им читать твои мысли. Как только они узнают, что у тебя в голове, – с тобой все ясно. Деревян-бушлат.
– Ага… Понятно.
– И помни: максимальная ставка – триста фунтов. Не больше.
– Хорошо.
– Ты готова?
– Надеюсь.
– Нервничаешь?
– Немного. Луи, и вот еще что…
– Что на этот раз?
– Кто он?Крошка-гений?
– Его зовут Карл. На нем темные очки и счастливая зеленая рубашка.
– Особые приметы?
– Имеются. Ему нравится у всех на глазах делать животных из воздушных шариков. Хороший трюк. Отвлекает других игроков. Они так балдеют, что теряют нить рассуждений.
Звонок. Я резко выпрямляюсь:
– Мне принять гостей?
– Решай сама. Можешь уйти прямо сейчас, если хочешь. Я тебе не нянька.
– Это возможно?
– Вообще-то, уже нет.
– Значит, я остаюсь.
* * *
Эти люди непробиваемы. Я залихватски тасую фишки, вкладывая все свое умение. Хоть бы глазом кто моргнул. Никто не произносит ни словечка, никто не предлагает мне сигарету, и уж тем более никто не задает никаких вопросов. Я-то надеялась, что заговорю им зубы насчет британской покерной сцены и вверну пару слов про папу. Только вряд ли это заинтересует хоть кого-то.
Молчать-то они молчат, но непрерывно наблюдают за мной. Я все время чувствую на себе их взгляды – ни карты, ни табачный дым, ни темные очки не в состоянии их скрыть. Даже Большой Луи следит за мной – следит в открытую. Ведь на этот раз он играет в полную силу.
Луи уже трижды обернул [56]56
То есть пошел на повышение ставки после того, как её уже увеличил противник.
[Закрыть]по максимуму – в ответ все только пасовали. Он сегодня как-то увеличился в размерах, распрямился, стал строже. Своим низким, бархатным голосом Луи призывает других игроков не отсиживаться. И он совершенно спокоен. Укоряя Боба или Доктора Смерть, подначивая Кита, что тот «раньше времени обгадился», Луи не пытается ничего скрыть под своими словами. Он просто говорит что думает.
Первое время он обращается ко мне не иначе как «идиотка».
– Что там у тебя, идиотка? Что ты заначила, идиотка? Что это ты, идиотка, поднимаешь на пустышках?
Его слова задевают меня, хоть я и понимаю, что он нарочно. Это вроде закалки – Луи хочется посмотреть, как я отреагирую. Что он там мне вдалбливал? Настоящий игрок умеет читать в душах людей. Настоящий игрок знает противников лучше, чем свою собственную жену, видит их сильные и слабые стороны, страхи и печали. Я умею, знаю и вижу. Из своей засады я тихонько наблюдаю за ними и составляю психологический портрет всех и каждого.
Часа через полтора все становится на свои места. Я больше не боюсь ни одного из них. Я знаю, что Боб в своих фантазиях занимается сексом с покойниками, которые проходят через его контору, и что у Рабиха в банке целая тонна денег. Я знаю слабое место Хэмиша – он хочет, чтобы все на свете обожали его. Патрик считает себя бунтарем. Его девушке ужасно нравится, когда он в ресторане отправляет блюдо обратно на кухню, а ему самому ужасно нравится гонять на мотоцикле без шлема. Он считает, что своим поведением нарушает естественный ход событий. В игре он без конца уравнивает ставки. Просто ничего не может с собой поделать. Всю свою жизнь он будет пытаться побить тузов десятками.
Психоанализ успокаивает меня, и потихоньку я вхожу в игру. Часа через два неусыпного наблюдения, напряженного внимания и строгого самоконтроля я уже могу играть с ними на равных. Мысли мои заняты их картами, а не моими. Я думаю не о деньгах, а о том, как выиграть. Ведь я в состоянии побить их, в этом не может быть никаких сомнений. С тех пор как под столом на нашей кухне передо мной предстали двенадцать ног, я всегда знала, что выигрывать – моя стезя.
* * *
– Не береди рану, – сухо произносит Луи. – Выбрось из головы. А то будет только хуже.
– И это говоришь мне ты? Ты же все сам видел!
– Ну раздели тебя. Бывает. Шансы – штука зыбкая. Судьба может подложить тебе свинью. Перестань скулить. Ты приобрела опыт.
– Мне не надо было делать ставку? Не надо было идти ва-банк?
– В данной ситуации – нет.
Я шарю рукой в пустом кармане и стараюсь разобраться, что я сделала не так. Ведь все складывалось хорошо. Я взяла три небольших банка подряд и даже выиграла какие-то деньги у вундеркинда. Это его взбесило, я видела. Ведь я его полностью переиграла. Его две пары я перебила тройкой семерок, а он и не подозревал, какая у меня комбинация. И тут я углядела возможность разобраться с ним по полной, со всеми его воздушными шариками, старомодными зеркальными очками и недостроенным флешем, который никогда не будет полным.
– Но я же знаю, ему надо было прикупить карту до флеша. – Я обхватываю голову руками. – У меня была тройка королей, и я видела, что он блефует. Не понимаю. Почему он не вышел из игры? Как можно противостоять тройке королей, если у тебя неполная комбинация и вероятность прикупить нужную карту один к четырем?
– У него есть характер. – Большой Луи ерзает на стуле. – У него есть отвага и инстинкт. Их-то тебе и не хватает.
Я подхожу к окну и недоверчиво качаю головой:
– Не знаю, Луи. Все это глупость какая-то. Я уже раз сто прокрутила ситуацию, рассмотрела ее со всех сторон. Я разыграла свою руку совершенно правильно.
– Уверена?
– Абсолютно.
– А может, он тебя раскусил? Заранее просчитал все твои действия?
– Нет. На чем это он мог меня расшифровать? Уж скорее… он наверняка знал, что выиграет. Знал, что в прикупе – нужная ему карта.
Большой Луи не говорит ни слова в ответ. Сопение и пыхтение делаются все громче. Кажется, что в комнате паровоз. Когда сопение достигает крещендо, Луи поднимается со своего места и разражается:
– Это слова идиотки. Я же тебе говорил. Стоит упустить какую-нибудь мелочь, и тебя – раз! – и обошли. Иногда математика не срабатывает. Только с толку сбивает. Я же тебе говорил во вторую нашу встречу. Настоящего игрока видно по его отношению к проигрышу. Прими проигрыш спокойно, проанализируй его, сживись с ним, и тогда закон больших чисел будет на твоей стороне.
– Но, Луи… я все проиграла.
– Ну да, ну да.
– Все деньги.
– Дело житейское.
– Целую тысячу фунтов.
* * *
С руками в пустых карманах, я стою у окна и гляжу в темноту. Где-то высоко в небе летит самолет, слышен шум его двигателей. На пустыре за вокзалом горит костер. По стеклу стекает капля, и я провожаю ее глазами, пока взгляд мой не упирается в ящик-клумбу.
– Луи, подойди-ка на секундочку!
– Я занят. Мне надо посуду мыть.
– Я серьезно. Подойди ко мне, пожалуйста.
– Что там такое?
– Лаванда.
– Что с ней?
– Почки набухли. Она скоро расцветет.
Луи идет ко мне через всю квартиру. Медленно-медленно, словно пол усыпан битым стеклом, а на ногах у Луи – одни носки. По пути он трижды останавливается – почесывает бровь, вытирает руки, наливает в чашку теплой воды. Наконец он рядом. Собравшись с духом, Луи медленно открывает окно и вздрагивает, ощутив на лице дуновение ветерка. Ноздри его шевелятся – первые атомы лавандового аромата щекочут ему нервы. Луи довольно долго стоит у окна – вполне достаточно, чтобы рассмотреть на древовидном стволике пробивающиеся почки, потом быстро отворачивается и отступает в глубь квартиры, прикрываясь окном, словно щитом.
– Извини, – говорю я ему вслед. – Не надо было тебя звать.
– А вот и надо, – отвечает Луи. – Болезнь отступает. Мне теперь значительно легче.
