Текст книги "Каменное сердце"

Автор книги: Луанн Райс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Часть 2
ВСЕЛЕНСКИЙ СОБОР, ИЛИ СТОЛИЦА МИРА

Глава 18

Они готовы все простить мне, выпустить меня из тюрьмы. Они рассматривают мои синяки, подбитый глаз, эту уродливую язву на ноге.

– За что ты убила мужа? – спросила меня одна из надзирательниц. Когда-то я видела ее в супермаркете «Колдуэлл», на ней была форма, и она покупала овощи. Женщина так легко задала этот вопрос, как будто бы мы столкнулись в магазине и она поинтересовалась, как я собираюсь приготовить цыпленка, лежащего в моей тележке.

– Я не знаю, – ответила я, решив, что это не ее дело. Я хотела одного – чтобы меня оставили в покое.

– Как же, наверное, ты его ненавидела, – сказала она голосом, полным участия. А потом рассказала, что как раз сейчас за стенами тюрьмы проходит марш в мою поддержку. – Там в основном феминистки – они всегда выступают, когда узнают о случаях, вроде твоего. Бастующие требуют, чтобы тебя освободили.

Я представила себе участниц этого марша, с их несчастными плакатами из картонок, привязанных к палкам от изгороди. Мама всегда жалуется на то, что они мешают движению, особенно летом, когда у нас и так нигде не протолкнуться из-за отдыхающих. Мне они никогда не мешали, наоборот, мне нравится включать вечером телевизор и видеть нашу тюрьму, здание из кирпича с белыми колоннами – в колониальном стиле, – место, где происходят такие интересные события.

Как правило, они требуют освобождения людей, которых считают несправедливо осужденными. Они всегда так страстно выступают в защиту этих заключенных – мне и в голову не приходило, что на самом деле те могут быть виновны. Поэтому сейчас я с тревогой представляю себе, как они ходят вокруг тюрьмы с плакатами, на которых написано: «ОСВОБОДИТЕ СОФИ! НАКАЗЫВАЙТЕ ПРЕСТУПНИКА, А НЕ ЖЕРТВУ». Ведь я на самом деле виновна.

Я не хочу, чтобы меня освобождали. Я боюсь возвращаться домой. Как я могу войти в наш дом, когда мужа там больше нет?

Прошлой ночью мне приснилось, что он там. Сон был такой реальный, я видела все как наяву. Дети выросли, вылетели из гнезда. Мы готовили лобстеров в тяжелой черной кастрюле и слушали музыку по радио. Нам не нужно было говорить – мы читали мысли друг друга. Гордон думал: «Я люблю тебя», – а я думала: «Лобстеры почти готовы». Он достал из холодильника колбаску сливочного масла без соли и положил ее в маленький медный котелок, который Мария привезла нам из Парижа. Я подумала: «Будет забавно нарядиться в детские слюнявчики с нарисованными лобстерами». Гордон услышал мои мысли и рассмеялся. Он снял с сушилки наволочку, взял волшебные фломастеры Фло и нарисовал на ней лобстера, а потом завязал наволочку у меня на шее – слишком туго, как в той игре с удавкой, но во сне я знала, что он не хотел причинить мне боль. И тут я проснулась.

Когда я поняла, что это был сон, на меня навалились тоска и одиночество. Во сне я чувствовала себя счастливой, живой; проснувшись, я снова помертвела. Я сижу в тюрьме. В одиночной камере, под постоянным наблюдением. Я спрашивала, можно ли мне взять с собой фотографии Саймона и Фло; надзирательница сказала, что пока нельзя, но она скоро вернет их мне. В камере есть узкая койка, унитаз и раковина. Ни книг, ни газет, ни музыки. Мое тело и платье, которое мне дали здесь, это единственные предметы, которые не прикручены к полу или стенам. Думаю, они опасаются, что я убью себя.

Я не могу перестать думать о Гордоне: я слышу его голос, вспоминаю время, которое мы провели вместе. Как мы праздновали Рождество, сажали яблони прошлой весной, ходили покупать детям обувь для школы в Торговый центр «Джуэл-Бокс», вечер нашего знакомства.

Билли Уокер пригласил меня на танцы по случаю Дня труда. У нас с Билли и у Джона Финнигана и Полли Крофорд не было постоянных возлюбленных, так что мы пошли вчетвером. Весь день в яхт-клубе Полли изводила нас вопросами о победителях дерби в Кентукки – все из-за того, что у ее родителей был дурацкий набор бокалов для коктейля, на которых были изображены эти знаменитые лошади: Воитель, Секретарь, Гордость Сиэтла, Танец Севера.

Я заметила Гордона сразу же, как вошла, меня словно током ударило – впервые после Джека.

Гордон стоял у бара, один, в своем синем блейзере, выпрямив спину и возвышаясь на шесть дюймов почти над всеми собравшимися. Он только что окончил Принстон; я прочла об этом в «Хатуквити Энкуайер», в статье, где говорилось о том, как он взял на себя управление отцовским магазином инструментов. Я сделала ошибку, решив поделиться с Билли своими восторгами по поводу того, как замечательно поступил Гордон, взвалив на себя семейный бизнес, в то время как он был выпускником Принстона и весь мир лежал у его ног.

– Ну и что такого замечательного в торговле инструментами? – спросил Билли.

– Не в этом дело, – попыталась объяснить я.

– Пойди к нему и скажи, что тебе нужна отвертка, – сказал Билли. Он, наверное, думал, что блеснул своим чувством юмора, однако его шутка годилась разве что для старшеклассника. Мы же к тому времени закончили Университет Коннектикута. Я понимала, что его чувства ко мне глубже, чем мои к нему, поэтому я рассмеялась, делая вид, что оценила его остроумие.

Как-то раз я сказала Марии, что уже на первом свидании знала, что хочу выйти замуж за Гордона, но на самом деле я поняла это уже тогда, в яхт-клубе, еще до того, как познакомилась с ним. У него было все: внешность, социальное положение, собственный бизнес и самые прекрасные в мире глаза. Этим глазам можно было верить. В тот вечер в них была грусть; он стоял там, в одиночестве, не обращая внимания на девушек, которые подходили к стойке и заказывали напитки. Однако его глаза сказали мне, что он нуждается в любви так же сильно, как я, поэтому в конце концов я не выдержала, подошла к бару и откашлялась. Мне хотелось показаться застенчивой, и для этого не пришлось прикладывать особых усилий.

– Я хотела задать вам глупый вопрос, – сказала я ему.

Он улыбнулся.

– Уверен, что вопрос не такой уж глупый, – заметил он.

– Вы случайно не находили водительские права на тротуаре рядом с вашим магазином? – спросила я. – Меня там остановил полицейский. Я помню, как он вернул мне права, но когда я приехала домой, их у меня не было.

Он нахмурился. Я поняла, что Гордон пытается припомнить, когда это дорожная инспекция проводилась перед его магазином, и мне стало ужасно стыдно от того, что я вожу его за нос. Однако я некоторое время смотрела на этого мужчину, прежде чем подойти, и знала, что он не откликнется на обычный флирт.

– Нет, я их не видел, – произнес он.

– Черт. Может быть, если вы вдруг их найдете, позвоните мне?

– Конечно. Как вас зовут? – спросил он, доставая из кармана записную книжку. Я помню ее как сейчас: в оранжевой обложке, с черным штампом Принстонского университета.

– Софи Дарк, – представилась я. Потом продиктовала номер своего телефона и попрощалась.

Билли опередил Питера и сейчас танцевал с Нелл, поэтому я попросила Джона отвезти меня домой и проехать через город – я оставила свои права на тротуаре перед магазином Гордона, придавив их пустой банкой из-под кока-колы. Джон смеялся как сумасшедший. Я заставила его пообещать, что он никому об этом не расскажет.

На следующий день Гордон позвонил.

– Я их нашел, – сказал он.

– Отлично! – воскликнула я. – Я заеду за ними.

– Может быть, вы согласитесь со мной поужинать? – спросил Гордон. – Тогда и заберете.

– С удовольствием, – ответила я.

Он повел меня в «Хижину рыбака». Мы сидели за столиком у окна, за которым, по его словам, их семья всегда отмечала дни рождения и годовщины свадьбы. Как счастлива я была бы в тот вечер, если бы узнала, что следующие двенадцать лет и мы будем праздновать там свои годовщины! Даже не заглянув в меню, он сделал заказ: устрицы на сковородке, суп из лобстера и запеченный фаршированный лобстер. Я заикнулась было о том, что предпочитаю устрицы сырыми, а лобстера вареным, однако выражение его лица заставило меня остановиться.

При одном воспоминании об этом у меня на глаза наворачиваются слезы. Гордона так легко было обидеть! Вы могли сказать что-нибудь не то и даже не заметить этого, а он потом накручивал себя и в какой-то момент взрывался и высказывал все, что у него на душе. Я всегда винила Эда и Гвен за то, что они вырастили его таким неуверенным в себе.

– Я с удовольствием съем устриц на сковородке и жареного лобстера, – сказала я, как только поняла, что нарушила его планы. Он был очень доволен тем, что заказал такой необычный ужин – для нас обоих. Он весь сиял от гордости, а я не могла не улыбаться, глядя на него. Джек тоже водил меня в рестораны, однако с Гордоном все было по-другому: всерьез, по-взрослому. Я знала – хотя он и не говорил об этом, – что он готов к созданию семьи.

Пока мы пили виски с лимонным соком, он рассказал мне о Принстоне, о том, что окончил экономический факультет и как не стал вступать в знаменитые гастрономические клубы – «Айви», «Коттедж» и «Тайгер-Инн» – из-за слишком утонченного вкуса. Он говорил о девушке из Брин-Мора, с которой встречался какое-то время, а потом разорвал отношения перед ее выпускным балом. Она слишком давила на него со свадьбой. Однако по тому, как порывисто он говорил, словно пытаясь скрыть свои истинные чувства, я решила, что, скорее всего, как раз она порвала с ним, а не наоборот. Он упомянул о том, как получил предложения о работе от компаний «IBM», «Мерил Линч» и банка «Чейз-Манхеттен». Потом Гордон спросил обо мне.

Эту часть я ненавижу.

Поскольку я не могла себе представить, чтобы выпускник Принстона захотел жениться на женщине, которая всю жизнь просидела в Хатуквити, за исключением нескольких лет в Университете штата, я рассказала ему биографию Марии.

– Я училась в Рэдклиффе, – сказала я. – Первый год провела в Риме, изучала археологию. Собиралась защищать дипломную работу в Кембридже, получила стипендию Фулбрайта, но потом передумала.

Что я ответила бы, спроси он, почему я не поехала в Кембридж? До сих пор ощущаю неловкость при мысли о том, что была бы вынуждена ответить что-то вроде: «Я решила, что хочу остаться здесь, в Хауквити, потому что мне нравится простая, обыкновенная жизнь. А эти тараканьи бега я оставила сестре». Мне казалось, что такой ответ должен понравиться ему – мужчине, который не стал вступать в знаменитые принстонские гастрономические клубы из-за слишком утонченного вкуса и вернулся домой, чтобы управлять семейным бизнесом. Как и он, я словно бы отказалась от возможностей, которые для многих были пределом мечтаний. Однако он ничего не спросил.

– Я рад, что ты не поехала, – произнес он, накрывая мою ладонь своей. От его улыбки у меня слабели колени – так было на протяжении всех лет, которые мы прожили вместе. Однако тот вечер был для меня испорчен из-за лжи, которую я произнесла, и уже в следующий же момент я начала мучительно думать о том, как рассказать ему всю правду, перебирая в уме возможные варианты.

Я никак не могла решить, насколько правдивым должен быть мой рассказ. Может, сказать, что я участвовала в университетской постановке Аиды? Или рассказать о том, как мои стихи опубликовали в студенческом журнале? Или мимоходом упомянуть, что я бросила Джека, потому что в нем было недостаточно естественности? Все это было ложью, а правда заключалась в том, что я окончила факультет филологии в Университете Коннектикута, пела в студенческом оперном кружке и что парень, которого я любила и за которого собиралась выйти замуж, недавно бросил меня ради другой.

Сидя напротив Гордона и слушая, как он применяет принципы экономики, которые изучал в Принстоне, в своем магазине, я стыдилась своей правды и радовалась, что солгала. Я наклонилась вперед и оперлась подбородком о ладонь – чтобы мои глаза сверкали в свете свечей. Фантазировала, как он благодарит свою счастливую звезду за то, что она послала ему женщину, какой я ему представилась.

Я подсчитывала его плюсы. У Гордона было все то, чего не хватало Джеку: хорошая семья, собственный бизнес, отличные манеры. Я говорила себе, что жизнь с Джеком была бы похожа на американские горки, что Джек любил удовольствия больше всего – и уж точно больше, чем меня, – и что рано или поздно его новая девушка ему надоест и он бросит ее так же, как бросил меня. Я была уверена, что с Гордоном такого не случится. Почему-то я с самого начала знала, каким надежным человеком он был, как много требовал любви к себе и как щедро готов был отдавать ее.

Наша свадьба стала сюрпризом для всех, кроме нас самих. Господи, сколько сил его мать положила на то, чтобы отговорить его! Он пересказывал мне все, что она говорила, в точности изображая ее голос: «Ты в этом уверен, мой мальчик? Ты же знаешь, ее мать полна снобизма, и мы оба с тобой знаем, как ты относишься к таким людям… А ее сестра – такая важная персона». Слава богу, Гордон так и не рассказал ей о моем вранье, потому что Фелисия Вудз, моя соседка по комнате, приходилась его чертовой мамаше чертовой крестницей и не преминула доложить Гвен все подробности моей жизни в колледже, включая разрыв с Джеком и то, как после этого я целыми днями лежала в постели и они с Кэрол были вынуждены силой отвести меня к врачу. Гордон ни разу не упоминал о моей лжи; по крайней мере, до позапрошлого года.

Наверное, я единственный человек в мире, оказавшийся в тюрьме, которая стоит бок о бок с домом его матери. Бедная мама, она совсем близко, за этими самыми деревьями. Наверное, изо всех сил старается забыть, что я здесь, и, конечно, ей это не удается. Это как игра, в которую играли Саймон и Фло: он запрещал ей думать о белой обезьяне, и после этого она не могла думать ни о чем другом.

Прошлым вечером, когда меня привезли сюда, я старалась гнать мысли о Гордоне. Я пыталась обмануть себя. «Тебе не надо больше думать о нем», – говорила я себе. И все равно я хочу думать только о Гордоне. Пока все они, кудахча, как наседки, смывали с меня его кровь и говорили, что он превратил мою жизнь в кошмар и, значит, я поступила правильно, я сжимала руку в кулак, чтобы под ногтями сохранить частички его крови. Как бы патетически это ни прозвучало, они – последнее, что мне осталось от него.

Глава 19

– «Приключения Шарлотты» – моя любимая книжка, – сказала Фло. – Я так думаю.

– А ты, Саймон? – спросила Мария. – Какую книгу ты любишь больше всего?

– Не знаю, – глухим голосом ответил мальчик.

– Ты, наверное, уже слишком взрослый для «Приключений Шарлотты»? – снова обратилась к нему Мария, придумывая, как бы выйти из положения. Если бы у детей была книга, которую они оба любили, она могла бы почитать им часок, после чего они бы устали и отправились спать. Весь день дети тихонько сидели в гостиной или ходили по двору, а Мария пыталась как-то развлечь их.

Постоянно звонил телефон: Питер, Хэлли и Нелл сообщали последние новости о Софи, говорили об устройстве похорон Гордона, о полицейском расследовании, давали ей советы и спрашивали о том, как чувствуют себя племянники. Один раз позвонил Дункан, просто чтобы сказать, что все время думает о ней. Только с ним она позволила себе расплакаться.

– Можно нам посмотреть телевизор? – спросил Саймон.

– Я уже говорила – у меня нет телевизора, – ответила Мария. – Но мы его купим.

Тут она замолчала; у нее чуть не слетело с губ «завтра», однако завтра должны были состояться похороны Гордона.

– Давай купим «Сони», – предложил Саймон, впервые за весь день немного оживившись.

– Давай, – согласилась Мария.

– Но я хочу домой, – сказала Фло, и ее губы задрожали. – Дома есть телевизор.

– Нам нельзя домой, – резко произнес Саймон.

– Я хочу к маме и папе! – закричала Фло.

– Замолчи! – оборвал ее брат.

Мария обняла девочку одной рукой, вторую протянула к Саймону, но тот, нахмурившись, отстранился. Мария чувствовала себя обессиленной – она ничем не могла их утешить. Утром с ними разговаривала служащая полиции; дети стояли на своем, утверждая, что смотрели телевизор, когда их мать пришла и сообщила, что случайно сбила отца машиной.

– Я знаю, что вы скучаете по родителям, – начала Мария. Однако она не могла продолжить и сказать: «Но они скоро вернутся домой».

– Мы даже не поцеловали маму на прощание, – сказал Саймон и дернул головой, отбрасывая волосы от глаз, как это делал Гордон.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Мария.

– Она не вернется домой, – ответил ребенок. – Она теперь одна из тех женщин, что сидят в нашей тюрьме.

– Сейчас она и правда там, – медленно произнесла Мария, – но мы не знаем, как надолго.

– А что будет дальше? – с тревогой спросила Фло. Она накрутила прядь волос на палец, и теперь волосы запутались. Мария стала распутывать их, делая вид, что целиком сосредоточена на этом занятии.

– Что будет с ней? – настойчиво повторил вопрос Саймон.

– Дядя Питер попросил мистера Грюнвальда быть адвокатом вашей мамы. Мистер Грюнвальд поговорит с полицейскими, с другими юристами и судьей, и они решат, как долго она должна оставаться в тюрьме.

– Как они могут оставить ее там? – недоумевала Фло. – У нее же есть дети, о которых надо заботиться.

– Папа говорил, когда-нибудь она там все равно окажется, – дерзко произнес Саймон.

– О чем ты? – спросила Мария голосом более резким, чем ей хотелось бы. Она увидела, что напугала этим племянника: он сгорбился и уставился в пол. – Расскажи мне, хорошо? – мягко попросила она.

– Он всегда так говорил, – ответил Саймон.

– Говорил, – подтвердила Фло. – Бедный папочка.

– Интересно, почему вдруг он говорил такие странные вещи, – сказала Мария. Ей не хотелось давить на детей, но было необходимо узнать подробности.

– А что тут странного? – спросил Саймон. – Он был прав – теперь она там, так ведь?

– Она очень вас любит, – сказала Мария.

– Ага, любит, – произнес Саймон, упершись взглядом в свои колени. Дети были в пижамах; у мальчика она была фланелевая, с нарисованными динозаврами, и он пальцем ковырял дырку, начинавшуюся возле головы стегозавра.

– Конечно, любит, – повторила Мария, потрясенная его тоном.

Саймон повернул голову и скривил рот в лукавой ухмылке.

– Я знаю, – добавил он. – Я же сказал: «Ага, любит».

От его слов у Марии мурашки пробежали по спине. Она с ужасом думала о том, чему ее племянники стали невольными свидетелями. Боб Фредериксон, окружной прокурор, который учился с Софи в одном классе, сообщил Питеру, что в Гордона пять раз выстрелили из револьвера 38-го калибра, потом выбросили тело из окна и несколько раз проехали по нему колесами автомобиля. Револьвер полицейские пока не нашли, однако они были уверены, что это было оружие Гордона, которое он хранил в тумбочке возле кровати. Софи ни в чем не сознавалась и пока что находилась в тюремном медицинском изоляторе: у нее был вывих плеча, растяжение связок кисти и множественные ушибы на теле.

– Я хочу, чтобы у нас был телевизор, – снова сказал Саймон.

– Вам нравится смотреть телевизор, правда? – спросила Мария, стараясь подвести их к тому, что произошло вчерашним вечером. Она понимала, что играет с огнем, что для детей может быть опасно вспоминать эти события перед сном, однако не могла остановиться.

– Нравится, – подтвердил Фло.

– А что вы смотрели вчера вечером? – поинтересовалась Мария.

– Старые мультики, – ответил Саймон. – Очень хорошие старые мультики.

– Какие мультики?

– «Кейт и Элли». Потом «Косби», кажется.

– Тебе нравится девочка из «Косби»? – спросила Фло, дергая Марию за рукав. – Правда, она миленькая? Мама всегда заплетает мне косички, как у нее.

– Можно мы пойдем спать? – спросил Саймон.

– Вы устали?

– Ну да, – ответил он. – Телевизора все равно нет.

– Ладно, – сказала Мария, пытаясь вспомнить, что дети должны сделать перед сном. В последний раз она оставалась с ними на ночь давным-давно, когда они с Альдо приезжали в Хатуквити, и Софи с Гордоном решили поехать на остров Нантакет. Она знала, что должна поговорить с детьми о предстоящих похоронах, объяснить им, что там будет происходить. Однако она не представляла, как рассказать им об этом. Ей хотелось, чтобы рядом с ней был Дункан: он подсказал бы, как хороший родитель – или хорошая тетка – должен действовать в такой ситуации.

– Наверное, вам нужно почистить зубы? – заметила Мария, пытаясь вспомнить, какой ритуал отхода ко сну был в детстве у нее самой. – А потом мы встанем на колени и прочтем молитву.

– Обычно мы еще что-нибудь едим перед сном, – с надеждой в голосе сказала Фло. – Печенье или хлопья с молоком.

– Как насчет тостов с корицей? – предложила Мария.

– Пойдет, – ответил Саймон.

– Это просто ужасно. И унизительно, – прошептала Хэлли на ухо Марии. Вся семья Дарков, Саймон с Фло и Джулиан Портер стояли в церкви Святого Луки, в том же приделе, где когда-то прощались с Малькольмом. Эд и Гвен Литтлфильд стояли напротив них. Друзья Софи и Гордона, жители города, полицейские и репортеры заполняли оставшееся пространство церкви.

– Такой толпы не было даже на похоронах мэра Брауна, и это при том, что он умер на работе, – произнесла Хэлли.

– Ш-ш-ш, – ответила Мария. Фло не выпускала ее руку из своей. Питер, с Энди на руках, сидел между Фло и Саймоном; Нелл устроилась на конце скамьи, всего в шести футах от Гвен Литтлфильд. На голове у матери Гордона была непрозрачная вуаль, которая закрывала ее лицо до верхней губы. Она плакала не переставая; когда Мария взглянула на Гвен, то увидела, как слезы капают у нее с подбородка.

– Лучше бы ей прекратить это, – вновь зашептала Хэлли.

– Попытайся понять: Гордон был ее единственным ребенком, – мягко обратился к ней Джулиан.

– Будь так добр, замолчи, – сквозь стиснутые зубы прошипела Хэлли. Она была так расстроена, что Мария и Питер опасались, как бы у нее не случился сердечный приступ.

Мать сходила с ума от тревоги за Софи. В то же время она искренне скорбела по Гордону, которого очень любила, и страшно стыдилась всей этой истории.

На входе в церковь Дарков дожидались репортеры и фотографы. Хэлли встала перед ними, выпрямив спину, и не проронила ни слова, пока не воцарилось молчание.

– У нас нет комментариев, – холодно и с достоинством произнесла она. Фотографы начали щелкать своими аппаратами, пытаясь снять Саймона и Фло, таких очаровательных в своих пасхальных нарядах, а также Хэлли, в элегантном черном костюме из шерсти-букле, черных лайковых перчатках и итальянских туфлях на высоком каблуке.

В церковь вошел отец Хоукс, все присутствовавшие встали. Дядя и двоюродные братья Гордона внесли гроб и поставили его на возвышение между семьями Дарков и Литтлфильдов. Мария посмотрела на детей. Увидев гроб, Саймон склонился к нему, словно его толкнули в спину. Потом он резко повернул голову, и Мария заметила, как племянник нахмурился, глядя на священника.

Фло взглянула на гроб отца, отвернулась, снова посмотрела туда. Хэлли перегнулась через Марию и погладила девочку по колену.

– Ангелы забирают твоего папу на небеса, – прошептала Хэлли. – Скажи это брату.

– Ангелы забирают папу на небеса, – громко сказала Фло Саймону. Он кивнул, но лицо его по-прежнему было нахмурено.

Отец Хоукс начал службу, и Мария почувствовала, как слезы потекли по ее щекам. Она хотела стереть их, но Фло держала ее за одну руку, а Хэлли – за другую. Мария представила, что должна была чувствовать в этот момент Софи. Воображение рисовало ей, как сестра сидит одна в своей камере и думает о похоронах мужа, которые проходят без нее.

Тюрьма находилась всего лишь в нескольких милях отсюда, вниз по дороге. Похоронная процессия должна была пройти мимо нее к кладбищу. Мария подумала, что Софи может увидеть в окно людей, несущих гроб с телом ее мужа, и лимузины, в которых едет ее семья. Она не знала, будет ли сестра плакать или чувство облегчения, освобождения от власти Гордона, пересилит скорбь. Все улики говорили о том, что Софи убила Гордона преднамеренно, однако сама она в этом никому не призналась.

Никому, кроме Марии. Мария помнила, как спросила сестру, хотела ли она убить мужа, и та ответила, что хотела.

И все же Софи и Гордон прожили в браке двенадцать лет, у них было двое замечательных детей, поэтому Мария не могла не признать, что где-то в душе Софи очень любила его.

Внезапно до ее слуха донеслись громкие рыдания. Мария огляделась вокруг. Она увидела, что в толпе людей позади нее стоят Дункан с женой. На мгновение их глаза встретились, потом она отвернулась. Рыдания послышались снова – это был Эд, стоявший по ту сторону гроба. Его рот был безвольно распахнут, а по подбородку бежала слюна. Мария вспомнила, как Эд называл Гордона Клещиком на том злополучном празднике, после которого Гордон так избил Софи, что она оказалась в больнице. Мария почувствовала, как слезы высыхают у нее на щеках. С каменным лицом она смотрела прямо перед собой. Неожиданно Мария осознала, что из всех Дарков и Литтлфильдов только она, Фло и Саймон не плакали – вероятно, потому, что они трое были ближе всего к истине.

– Никогда не забуду, как они игнорировали нас на похоронах, – произнесла Хэлли часом позже, когда они вернулись в ее дом. Из-за сложившихся обстоятельств они решили не приглашать никого из присутствовавших на кладбище на традиционный кофе с пирогом. – Можно подумать, что мы рады всему этому.

– В конце концов, Гордон был их сыном, – произнес Питер.

– То же самое я говорил ей, – сказал Джулиан. Как обычно, он не отходил от Хэлли на расстояние больше фута. – Должно быть, нелегко потерять своего единственного ребенка.

Нелл потихоньку заглянула в кабинет, где Саймон и Фло смотрели по телевизору игровое шоу, а Энди играл в кубики.

– Меня поражает то, что Саймон и Фло не проявляют никаких чувств, – сказала Нелл. – Я тревожусь за них.

– Думаю, они очень храбрые, – сказала их бабушка.

– Они просто не знают, что им чувствовать, – заметила Мария. – Они совершенно запутались. Дети любили отца, но в то же время видели, что он делал с их матерью. Я уверена: они знали, что происходит в их доме.

– Как они могли это знать? – спросила Хэлли. – Даже мы, взрослые, ничего не знали.

– Они же жили там, – ответила Мария, глядя матери прямо в глаза.

– Они могли видеть, как Софи застрелила Гордона, – тихо сказал Питер. – И уж наверняка они слышали выстрелы.

– Мы не знаем, что там произошло! – закричала Хэлли. – Господи боже мой! Если она застрелила его, то где же пистолет?

Все посмотрели на нее с сочувствием, не желая спорить.

– Пойдем, дорогая, – предложил Джулиан. – Давай присядем и выпьем что-нибудь.

– Выпьем? – презрительно переспросила Хэлли, давая понять, что само предложение о выпивке до полудня кажется ей оскорбительным.

– Я настаиваю, – сказал Джулиан, уводя ее.

– Вы можете в это поверить? – спросила Мария, когда мать вышла из комнаты. – Софи сидит в тюрьме за убийство Гордона, а мама так чертовски обеспокоена тем, что скажут люди, что нам надо чуть ли не заливать выпивку ей в глотку.

– Успокойся, – произнес Питер.

– Может, будь она повнимательнее, ничего этого бы не случилось. Гордон издевался над Софи много лет, а она даже не могла обратиться к матери за помощью, – сказала Мария, думая о том, какой одинокой должна была чувствовать себя ее сестра и как та боялась довериться кому-либо. Потом в ней вспыхнул гнев на Питера и Нелл, в особенности на Нелл. Почему она не обратила внимания на то, что происходило у нее под носом?

– Софи всегда защищала вашу мать, – мягко произнесла Нелл. – Еще с тех пор, когда все мы были детьми. Помнишь, Мария?

– Конечно, я помню, – выпрямила спину Мария.

– Возможно, Софи не хотела обременять ее своими трудностями, думала, что она этого не перенесет.

– Или же что мать будет ее стыдиться, – предположила Мария. – Мама всегда четко давала понять, что она может принять, а что нет. Уж точно она не приняла бы того, что Софи позволяет мужу издеваться над собой.

– Ты хочешь сказать, она не приняла бы того, что Гордон издевается над ней, – поправил ее Питер.

– Нет, я вовсе не это хочу сказать, – заметила Мария, повысив голос. – Не старайся подменить мои слова своими, Питер. Я хотела сказать, что в этой ситуации мама в первую очередь стала бы критиковать Софи.

– Не надо ненавидеть ее, – произнес брат. Он сел и обхватил голову руками. – Нам и так достаточно плохо, не хватало только, чтобы мы возненавидели друг друга. Я знаю, ты считаешь, что я должен был обратить внимание на то, что происходит, и позаботиться о Софи.

– И почему ты этого не сделал? – спросила Мария. Из-за паники, которую она ощущала внутри, ее голос сорвался.

– Боже, Мария, – сказала Нелл, прозрачная кожа которой порозовела, словно ее лихорадило. – Питер любит Софи не меньше, чем ты, и я тоже. Мы просто ничего не знали. На самом деле тебе лучше смириться с тем фактом, что ситуация ухудшилась, когда ты вернулась домой. – На последних словах Нелл задохнулась, словно не собиралась произносить их.

Мария судорожно выдохнула и присела рядом с Питером, так, что их колени соприкоснулись. Нелл озвучила то, что не решалась высказать Мария: отношения Софи и Гордона ухудшились после того, как она приехала в Хатуквити. Иначе почему они ничего не заметили раньше?

– Мы с ней были слишком близки, – промолвила Мария, ощутив себя сломленной. Ее гнев обратился в тоску, на глаза навернулись слезы. – От меня она не смогла скрыть правду. – Мария напомнила себе, что именно ей Софи позвонила после того, как убила Гордона, и ей она призналась в том, что сделала это намеренно.

– Мы тоже были близки, – сказала Нелл высоким тоном, на который, как собака на свист, отозвался Энди. Он прошлепал в кухню, и Нелл подхватила ребенка на руки. – Пока ты не вернулась, мы обязательно выходили с ней куда-нибудь раз в две недели.

– Я знаю, что вы очень дружили, – согласилась Мария. Ей больше не хотелось искать виноватых, она хотела только понять. – Но Нелл, почему ты не сказала Софи, что знаешь о ее воровстве? Ведь это могло ей помочь. Почему в тот вечер, когда она украла твои деньги в аэропорту, ты прямо не сказала ей об этом?

– Не знаю, – слабым голосом ответила Нелл, и слезы потекли у нее по лицу. Она прижала Энди к груди.

– Я готова была что угодно сделать, только бы помочь ей. Но я знала, как ей будет стыдно, если я скажу, что она ворует.

– Нелл любит Софи, – сказал Питер, улыбнувшись жене и глядя на нее так, словно хотел передать ей свою силу. – Я это знаю, и Софи тоже знает.

– Па-па, па-па, – залепетал Энди; Питер протянул к нему руки и взял малыша у Нелл.

– Думаю, мы должны помягче обращаться с мамой, – сказал Питер, оборачиваясь к Марии. – Ее жизнь и так превратилась в ад. Вы не очень ладили между собой с тех пор, как ты вернулась домой, а я оказался между вами.

– Все эти новости про Софи и Гордона страшно ее потрясли. Она думала, что у них идеальный брак, – своим ласковым голосом произнесла Нелл.