Текст книги "P.S. Я тебя ненавижу (ЛП)"

Автор книги: Лорен Коннолли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава 14

Больше нет.

Слова эхом прокатываются сквозь меня, гулким звоном отдаваясь где-то внутри, грозя разорвать на части.

Он ещё не ушёл. Часть его лежит у меня в сумке. А ещё есть письма в сейфе у Дома.

Джош всё ещё здесь.

Просто… не так, как прежде.

– Он умер в январе, – отвечает Дом. В его голосе нет ни намёка на ту боль и ярость, с которыми я пытаюсь справиться. Он спокоен, как всегда. – Вы его знали?

Мужчина за стойкой выпрямляется, и женщина тут же оказывается рядом, прижимаясь к нему, а он обнимает её за плечи. Они стоят, единое целое, говоря с нами.

– Мы встретили его в Орегоне, – отвечает мужчина. – Я сделал предложение у водопада Малтнома, а Джош как раз оказался там. Он сделал этот снимок. – Реджи кивает в сторону стены, где в рамке висит фотография целующейся пары, окружённой сверкающим водяным туманом. – Снимок получился идеальным. Он предложил отправить его нам бесплатно. А я сказал, что если он когда-нибудь будет в наших краях, я сделаю ему тату – в знак благодарности. Мы поддерживали связь, но… – Реджи замолкает, взгляд его становится расфокусированным. Все мы знаем, что именно ему трудно озвучить.

Джош так и не смог сюда приехать, чтобы воспользоваться своим подарком.

Реджи натягивает слабую, неуверенную улыбку.

– Он позвонил в прошлом году. Рассказал, что происходит. Спросил, можно ли передать этот подарок вам. Своей сестре и своему лучшему другу.

– Мы сразу согласились. Конечно, согласились, – добавляет Кармен, её глаза поблёскивают, в уголках ресниц собираются слёзы.

Она может плакать по моему брату. Женщина, которая знала о нём лишь самую малость. А я – нет.

– Спасибо, – говорит Дом. – Джош упоминал, какую татуировку мы должны сделать?

Кармен тихо смеётся, а Реджи расплывается в широкой ухмылке.

– Нет. – В его щеке появляется ямочка. – Он сказал, что если станет указывать, вы никогда не согласитесь. Так что решать вам.

Кармен отходит обратно к своему клиенту, а Реджи вытаскивает несколько папок и кладёт их на стойку.

– Посмотрите, не спешите. Если есть идеи, я могу нарисовать что-то уникальное. Всё, что захотите.

А что, если я не хочу татуировку? – почти вырывается у меня с языка, но я сдерживаю эту неблагодарную мысль.

Потому что это ложь.

Джош не соврал в письме. Я мечтала о татуировке с шестнадцати лет. О том, как художник нарисует на моей коже что-то красивое, значимое. Но так же, как и страницы всех тех симпатичных блокнотов, которые я покупала себе, моя кожа оставалась пустой.

Я ждала, пока в моей жизни случится что-то важное. Что-то, что заслужит вечный символ.

Но хочу ли я увековечить смерть брата?

Пока эти мысли носятся в моей голове, Дом чуть сильнее надавливает ладонью на мою поясницу, направляя меня к стойке. Открывает первую папку и начинает медленно перелистывать страницы.

Я не вижу ни одного изображения. Я уверена, они великолепны, нарисованы с мастерством. Но они предназначены не для меня. И не для Джоша.

Я почти жалею, что он не оставил чётких инструкций. Потому что я не знаю, как выбрать что-то, что важно.

А лучше всего – я бы хотела, чтобы он был здесь. Чтобы спорил со мной, подначивал, давил, пытался уговорить, а потом злился, что я не соглашаюсь.

Выиграл бы он? Или я? Но теперь спорить не с кем. Только слова на бумаге.

– О чём думаешь? – тихо спрашивает Дом, его голос звучит у самого уха, тёплое дыхание касается моей кожи. Я вздрагиваю, а потом сразу же мрачно хмурюсь.

– Думаю, что спорить с Джошем теперь гораздо сложнее.

Я слышу низкий, глубокий звук. Спокойные, тягучие ноты, и только через секунду осознаю, что это Дом… смеётся.

– Я имел в виду, какую тату ты хочешь. Если, конечно, решишься.

Я сверлю его взглядом и вижу, что он уже смотрит на меня.

Наши взгляды сталкиваются.

– Я сделаю татуировку, – мой голос звучит не так твёрдо, как мне хотелось бы. Почти… с придыханием. – Но она должна что-то значить.

Губы Дома сжимаются, он коротко кивает, ни на секунду не отводя взгляда.

– Например, банку арахисового масла на заднице?

Его подача – мертвенно-серьёзная – именно это и добивает меня. А ещё воспоминание о том, как Джош, с жуткого похмелья, ввалился в мою комнату, бормоча, что совершил ошибку.

Вся злость и обида испаряются из меня, когда я фыркаю. Потом хихикаю. А потом валюсь в приступ хохота, скручивающего живот.

На своё восемнадцатилетие мой старший брат напился дешёвой водки и нашёл какую-то сомнительную тату-студию, где согласились набить пьяному подростку его идиотскую идею. Джош спустил шорты и приоткрыл бинт ровно настолько, чтобы я смогла разглядеть безупречно детализированную банку с открытым арахисовым маслом и реалистичный ломтик хлеба, густо намазанный коричневой жижей.

– Арахисовая задница, – объяснил он мне.

– Я не буду делать такую тату, – выдыхаю я сквозь смех, потом пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов через нос, чтобы не пришлось пользоваться ингалятором. Но хихиканье всё равно прорывается. – Но знаешь, что ещё более позорно? Что он доделал только половину.

Дом, с улыбкой на лице, приподнимает бровь.

– Половину?

– Ну да. Половину бутерброда. – Я развожу руки, как будто держу два кусочка хлеба. – С арахисовым масло и джемом. Ему нужна была банка с джемом на второй половине.

Боже, это было бы идеально. Задница с арахисовым маслом и джемом.

И тут происходит нечто потрясающее. Щёки Дома слегка розовеют. Сначала едва заметный румянец, но он стремительно темнеет, превращаясь в явный, бесспорный красный.

Он… смущается? Из-за чего?..

Меня вдруг накрывает абсурдное подозрение, и я отступаю на шаг, изучая этого законопослушного мужчину рядом, пытаясь понять, не стану ли я сейчас свидетелем чуда.

– Доминик Перри. – Мой голос дрожит от недоверия и отчаянной надежды. – У тебя… на заднице набита татуировка с банкой джема?

Он выпрямляется во весь свой метр девяносто, скрещивает руки на груди, сжимает челюсти…

А потом коротко кивает.

Мой мир взрывается. Время теряет всякий смысл. Кажется, я теряю сознание, но как-то умудряюсь остаться на ногах.

Вполне возможно, что этот едва заметный кивок Дома станет самым простым способом вызвать у меня приступ астмы. Но я всё же умудряюсь дышать и выдавливаю единственный вопрос.

– Как?

Дом прищуривается, но я готова поспорить на свой любимый пазл, что он изо всех сил пытается не улыбнуться.

– Водка. – Он пожимает плечами и тут же опускает их обратно. – И это был его день рождения.

– Кажется, я сейчас заплачу.

Или заплакала бы, если бы мои слёзные железы работали как надо. Но именно настолько я счастлива от осознания того, что мистер Ответственный Засранец навсегда украсил свою задницу нелепым рисунком.

Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

– Мне нужно это увидеть.

Дом дёргает головой назад, его глаза расширяются.

– Что?

Я не знаю почему, но в этот момент мне больше всего на свете хочется увидеть эту татуировку.

– Покажи. Прямо сейчас. Мне нужны доказательства.

Обе его брови взмывают вверх.

– Ты не можешь говорить серьёзно.

Я потираю руки с коварной ухмылкой, потом складываю ладони рупором у рта.

– Покажи товар лицом!

Справа раздаётся сдавленный смешок, и только тогда я вспоминаю, что в тату-салоне не только мы с Домом. Поворачиваю голову и вижу Реджи – он сидит на низком табурете возле набора инструментов для татуировок и с ухмылкой наблюдает за нашим обменом репликами.

– В конце коридора есть туалет, если вам нужна уединённость, – говорит он, кивая назад через плечо.

Я не даю Дому возможности отказаться. Упираюсь ладонями ему в поясницу и изо всех сил, которых у меня, честно говоря, не так уж много, толкаю его к туалету. Когда он начинает переставлять ноги, я понимаю, что победила. Потому что если бы Дом не хотел двигаться, он бы не двинулся с места.

Мы добираемся до ванной и она вполне достаточно просторная, чтобы вместить нас обоих. Я закрываю дверь за нами.

Запирая нас внутри.

– Показывай.

Я скрещиваю руки и сверлю Дома требовательным взглядом, едва сдерживая восторженное хихиканье.

Этого просто не может быть. Доминик Перри не может иметь татуировку на заднице.

Он отвечает мне таким же испытующим взглядом. А потом его пальцы тянутся к ширинке, и меня обдаёт жаром, когда я осознаю, что сейчас произойдёт.

Дом собирается раздеться передо мной.

Когда мы купались в ледяном океане, он оставался в нижнем белье. Даже в ту злосчастную ночь с жалким несостоявшимся петтингом Дом так и не разделся полностью. И пусть он не раздевается полностью сейчас – но я увижу новую часть его тела.

Звук расстёгиваемой молнии раздаётся слишком громко в неожиданно притихшей ванной.

Он поворачивается ко мне спиной, и у меня перехватывает дыхание.

Приподнимает футболку – и у меня учащается пульс.

Просовывает палец под пояс брюк – и я вгрызаюсь в нижнюю губу.

А потом Дом оголяет для меня свою правую ягодицу.

В первую секунду я могу лишь осознать, насколько она упругая и идеально сформированная. Но уже в следующую вижу только одно – изображение, запечатлённое на его коже.

Тот же стиль – толстые линии, насыщенные цвета. Та же композиция – открытая банка и кусок хлеба, намазанный липкой массой.

Только у Дома это банка джема с нарисованными на этикетке гроздьями винограда и фиолетовым цветом.

Вторая половинка бутерброда.

На ослепительный миг я растворяюсь в радости узнавания. Я узнаю брата этой татуировки.

Но затем реальность обрушивается на меня с такой силой, что я отшатываюсь, судорожно глотая воздух.

Я закрываю лицо руками, пряча, как оно искажается от внезапного, жуткого осознания. Я больше никогда не увижу дурацкую татуировку Джоша.

Не то чтобы я видела её часто. Только когда мой брат был в особенно игривом настроении и надевал на плавание плавки вместо обычных шорт. В этом жалком лоскутке ткани его бледная задница оказывалась на полном обозрении вместе с ошибкой его восемнадцати лет.

Но то, что вонзается мне в грудь, как тупой нож, – осознание, что татуировки Джоша больше не существует.

Как и его самого.

Он – пепел.

Желе Дома осталось совсем одно.

– Мэдди?

Я не убираю рук с лица. За глазами скапливается невыносимое давление, требующее слёз под тяжестью этого момента. Но вместо того, чтобы пролиться по щекам, моя боль пронзает висок резкой, пульсирующей вспышкой.

Моё горе – это дрель, вгрызающаяся в мозг.

А затем сильные руки обнимают меня, прижимая к жёсткой груди, укутанной в мягкий хлопок.

– Прости, – бормочет Дом, его тёплое дыхание проникает в мои волосы, в кожу, успокаивая боль. – Я думал, это тебя рассмешит.

Я делаю прерывистый вдох, с трудом подавляя слёзы, но всё же опускаю руки. А потом, потому что сил бороться у меня больше нет, склоняю лоб на его плечо.

Мы стоим так – он держит меня, я опираюсь на него – какое-то неопределённое время.

И предательский голос в голове замечает, что этот объятие – не просто жест. Это не притворство.

Это облегчение.

А значит, я должна разорвать этот момент, пока он не начал значить слишком много.

– Это ужасно неловко, – бормочу я в его, пахнущую кедром, рубашку.

Дом тихо фыркает, но ничего не отвечает.

– Ты жалеешь об этом?

Он не сразу отвечает, но я чувствую, как его пальцы слегка распрямляются, будто пытаясь закрыть большую часть моей спины.

– Раньше жалел. Но теперь… Теперь думаю, что, возможно, это лучшее, что есть во мне.

Моё сердце болезненно сжимается, и я глубоко вдыхаю, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями.

Решимость вытесняет боль и смятение, которые охватили меня всего минуту назад, и я осознаю, насколько уязвимой позволила себе стать рядом с Домом в этой ванной. Почему, чёрт возьми, я каждый раз позволяю себе расслабиться, когда он рядом? Я знаю, что этот путь приведёт только к новой боли, поэтому выскальзываю из его объятий и отвожу взгляд, увеличивая расстояние между нами настолько, насколько могу.

– Натяни штаны. – Теперь мой голос твёрдый. – Нам пора сделать что-то, о чём мы не будем жалеть.

Я не жду его, выхожу из ванной и возвращаюсь в переднюю часть салона, проходя мимо Кармен, которая рисует оранжевые языки пламени на коже своего клиента. Дом не задерживается и появляется рядом со мной, когда мы снова устраиваемся у стойки.

Пора принять решение.

Я перевожу взгляд на папки с эскизами, но тут же отводю глаза. В этих страницах нет ничего для меня. Незаметно мой взгляд снова скользит к заднему карману Дома – но не потому, что я хочу себе банку с желе. Из кармана торчит сложенный лист бумаги.

Письмо Джоша.

Я вытягиваю его, разворачиваю, а Дом молча наблюдает за мной. Пальцами я веду по знакомому почерку моего брата, и когда дохожу до последних двух слов, я точно знаю, что хочу запечатлеть на своей коже. Что я хочу навсегда вписать в себя чернилами.

– Можешь набить мне это? Точно так, как он написал?

Я протягиваю Реджи драгоценный лист и указываю на подпись.

С любовью, Джош.

Татуировщик улыбается мне мягко, с пониманием.

– Конечно, Мэдди. Для меня это будет честь.

С особой осторожностью он берёт бумагу, внимательно изучая почерк.

– Куда набьём?

– На запястье, – отвечаю я без раздумий. – Чтобы я всегда могла его видеть.

За моей спиной возникает ощущение чьего-то присутствия, и я понимаю, что Дом подошёл ближе. Я напрягаюсь, готовясь к тому, что он предложит мне выбрать место, которое можно будет прикрыть, если вдруг понадобится. Какой-нибудь «ответственный» вариант.

– Я хочу то же самое.

Я изумлённо оборачиваюсь, хмурясь.

– Ты что, воруешь мою идею?

Дом встречает мой взгляд. В его карих глазах мелькает какое-то неразгаданное чувство.

– Это хорошая идея.

Я ещё не решила, хочу ли я спорить с ним из-за его решения набить такую же татуировку, но Реджи уже подзывает меня к креслу. Он переносит подпись Джоша на специальную кальку, а затем прикладывает её к моей коже, оставляя отпечаток.

И даже просто видя этот почерк на себе в виде временного фиолетового контура, я понимаю, что сделала правильный выбор. До конца моей жизни кусочек моего брата будет на моём запястье. Куда бы я ни пошла, он всегда будет со мной – пусть и таким маленьким способом.

Игла впивается в кожу жгучей, резкой болью.

Я сжимаю зубы и вглядываюсь в стену с эскизами, мысленно вырисовывая линии на чужих рисунках, чтобы отвлечься.

– Готово, – объявляет Реджи быстрее, чем я ожидала.

Но я всё равно рада, что боль наконец закончилась.

Я опускаю глаза, и слова застревают у меня в горле. Но даже если бы я смогла говорить, я не уверена, что нашла бы нужные слова, чтобы передать, насколько важно для меня видеть С любовью, Джош на своём запястье.

– Выглядит отлично, – раздаётся низкий голос, и я поднимаю взгляд, встречаясь с глазами Дома.

– Тебе должно оно нравиться, раз уж ты набиваешь такое же, – пытаюсь сострить я, но голос выходит почти бесшумным, прерывистым.

Мне часто не хватает дыхания. Просто с Домом это случается чаще.

Его губы дёргаются в слабой тени улыбки, и он наблюдает, как Реджи бережно очищает татуировку, затем накрывает её прозрачной плёнкой.

– Теперь твоя очередь, здоровяк.

Я соскальзываю с кресла, уступая место Дому. Реджи убирает использованные инструменты, меняет иглы, распечатывает новый перевод эскиза.

– Какое запястье?

Дом смотрит на свои руки, затем расстёгивает ремешок часов Джоша.

– Подержишь?

Он протягивает мне аксессуар.

В отличие от того дня в домике, я принимаю их, осторожно прижимая к груди.

Пока Реджи готовит Дома к тату, я машинально перебираю часы пальцами. Кожа браслета тёплая от прикосновений Дома, а металлическая задняя крышка всё ещё хранит тепло его тела.

И именно тогда я замечаю это.

Небольшую выбоину на гладкой поверхности. Я переворачиваю часы, вглядываясь в нижнюю часть корпуса, и замечаю гравировку. Простое послание.

Братья навсегда – Д

Д – Дом.

Дом подарил эти часы Джошу. А в конце мой брат вернул их обратно.

Глава 15

Реджи отправляет нас на лавандовые поля в Топике.

Гектары сиреневых кустов тянутся во все стороны, почти такие же яркие, как закат, разрисовывающий облака в небе.

Оказывается, мы приехали как раз вовремя – скоро начнётся сбор урожая. Мы могли бы застать лишь пустые поля. Разве это не было бы иронично? Привезти прах моего умершего брата к лаванде, которую он так хотел увидеть при жизни, только чтобы обнаружить, что мы снова опоздали.

Я бреду между рядами цветущих кустов, позволяя пальцам скользить по ароматным стеблям, размышляя о времени и о том хитреце, которым был мой брат.

– Как думаешь, он хотел, чтобы мы вернулись сюда снова?

Слова срываются с языка прежде, чем я успеваю осознать, стоило ли их произносить. Дом идёт за мной, такой высокий, что даже на расстоянии его присутствие ощущается физически.

– О чём ты?

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему, стараясь не обращать внимания на то, как угасающий дневной свет заставляет его тёмные волосы казаться местами золотистыми.

– Я имею в виду пляж среди зимы. Светлячков. Личинок. Что угодно. Их ведь не увидишь круглый год. И вот это место.

Я обвожу рукой лавандовое море, радуясь, что другие посетители достаточно далеко, и слышать меня может только Дом, который смотрит на меня с непроницаемым выражением.

– Лаванда цветёт только в определённые месяцы. Мы просто оказались здесь в нужное время. Чистая удача.

Я опускаю руку.

– А что, если это была не удача? А что, если бы мы приехали, а поля уже были собраны? Что, если бы мы пришли в Чернила Долго и Счастливо, а они бы были закрыты? На день, на неделю?

– Ты думаешь, Джош хотел, чтобы мы совершили эти поездки больше одного раза.

Дом сжимает и разжимает челюсти, обдумывая моё предположение.

Я усмехаюсь.

– Думаю, он бы посчитал это забавным, если бы нам пришлось. Мы же говорим о Джоше. Человеке, который вечно был в дороге. Который никогда не говорил мне точно, где находится, а только называл часовой пояс и давал парочку намёков.

Иногда он мог быть настолько раздражающим, что я просто отказывалась участвовать в его игре. А иногда я проводила полчаса, изучая, что такое гривистый волк и у какого водопада он может пить, чтобы понять, в какой части света находится мой брат.

– Держу пари, он думал о том, чтобы написать больше информации на конвертах, но не стал. Он бы не считал возвращение назад проблемой. Он оставил нам достаточно денег, чтобы мы могли совершить эти поездки дважды.

Две недели назад завершился процесс распределения наследства, и я получила средства, которые мой брат хотел, чтобы я использовала для этих поездок.

Я открыла второй банковский счёт, перевела туда все деньги и назвала его «Фонд мирового господства зла».

Надеюсь, это кого-нибудь в моём онлайн-банке рассмешит, а не заставит отправить жалобу в ФБР.

Ты думаешь, у меня есть время вечно садиться в самолёт и летать через всю страну? – мысленно возмущаюсь я Джошу.

За этим тут же приходит чувство вины.

Могу ли я злиться на Джоша за это, если он сам так и не смог сюда приехать? Я действительно жалуюсь, что, возможно, мне придётся дышать этим восхитительным ароматом лаванды не один раз в жизни?

Какие ужасные мучения.

– Забудь, что я сказала, – бурчу я, краснея от раздражения и стыда.

Дом молчит, и я ему за это благодарна. Этот день был слишком странным, слишком тяжёлым. Моё запястье ноет.

Эта картина – безумно красивая, делает мне больно.

Я не знаю, хочу ли бежать отсюда или остаться навсегда. Но свет медленно гаснет, и я понимаю – пора делать то, ради чего мы здесь. Я тянусь к сумке, и моё запястье протестует резкой вспышкой боли, напоминая о словах, вписанных в мою кожу.

С любовью, Джош

Что за идеальная метафора, потому что, чёрт возьми, эта любовь тоже сейчас больно ранит.

– Думаю, это не самое плохое место, чтобы остаться, – задумчиво произношу я, поднимая пластиковый контейнер, чтобы Джош мог видеть, как солнце опускается за горизонт, а небо темнеет, становясь глубже по оттенку, чем окружающие нас растения. – Здесь хотя бы приятно пахнет.

Дом издаёт какой-то звук, который мне кажется недовольным. В груди вспыхивает раздражение, выжигая часть моей печали.

– У тебя что, проблемы с лавандой?

Он смотрит поверх кустов, его лицо снова застыло в этом знакомом, до зубовного скрежета раздражающем, непроницаемом выражении.

– Она нормальная.

– Нормальная?

Я крепче прижимаю Джоша к груди, оскорблённая за него и за эти чудесные ароматные растения.

– Лаванда – это восхитительный запах. Лёгкий, свежий, с земным, цветочным оттенком. Успокаивающий, но не приторный. Лаванда – это божественно. Ты когда-нибудь пробовал лавандовый латте? Он великолепен. Да, этот запах настолько хорош, что его можно пить. Если у хороших снов есть аромат, то это лаванда. Если ангелы существуют, можешь не сомневаться, они принимают ванну в лавандовой воде и моют свои задницы лавандовым мылом.

Пока я страстно, но абсолютно объективно восхваляю лаванду, Дом медленно переводит взгляд на меня, его брови приподнимаются всё выше с каждым моим аргументом.

– Я точно знаю, что люди, которые любят лаванду, физически, умственно и эмоционально превосходят остальных. А вот те, кто её не любит – бездушные роботы, мечтающие высосать из мира всю радость.

Я наклоняю голову, прикладывая ухо к крышке контейнера.

– Правда ведь, Джош?

Задерживаю дыхание, как будто прислушиваюсь.

– Он говорит, что я права и что Дом должен вынуть свой нос из своей не-лавандой-пахнущей задницы.

Дом скрещивает руки на груди и снова отворачивается к полям.

– Розалин всегда пользовалась лавандовыми духами, – говорит он после паузы. Пожимает плечами. – Я всегда считал этот запах… нормальным. Просто нормальным. Видимо, это и есть мой внутренний робот.

Мой поток язвительных комментариев мгновенно иссякает.

Отлично.

Я только что потратила последние пять минут, неосознанно восхваляя аромат его бывшей.

И чёрт бы меня побрал, она, наверное, пахла лавандой естественно, а он думал, что это духи. Это ведь Розалин. У неё всегда всё получалось с лёгкостью, будто само собой.

А теперь я внезапно начинаю сомневаться в своей любви к лаванде. Это мой собственный вкус, или я внушила себе, что мне нравится этот аромат, потому что в детстве хотела быть похожей на неё во всём?

Я сжимаю зубы, поворачиваюсь к Дому спиной, делая несколько медленных вдохов, чтобы успокоиться и напомнить себе, что обещала не бросаться на него с каждым удобным поводом.

То, что произошло между нами, случилось давным-давно. И я больше никогда не позволю ему обладать такой властью надо мной. На эти несколько коротких поездок я могу притвориться взрослой женщиной. Наверное.

Когда раздражение стихает, я медленно снимаю крышку с контейнера и поворачиваюсь на запад, туда, где солнце уже исчезло за горизонтом, но в небе ещё дрожит остаточное свечение.

– Надеюсь, тебе понравится этот запах, – говорю я брату, а затем бросаю взгляд на Дома, давая ему возможность сказать что-то тоже.

Его взгляд прикован к моим рукам, к тому, как я держу урну.

– Думаю, он уже любил его, – тихо произносит Дом. – А теперь будет любить всегда.

Я наклоняю контейнер, и прах Джоша срывается с ладоней, растворяясь в лавандовом бризе.