Текст книги "P.S. Я тебя ненавижу (ЛП)"
Автор книги: Лорен Коннолли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Глава 6
Мы были слишком пьяны, чтобы сесть за руль. Бармену, похоже, абсолютно всё равно, что он нас пересаживает, а я слишком рассчитывала на то, что мистер Ответственный Засранец в какой-то момент остановит меня. Я была уверена, что Дом откажется хотя бы от первого шота, который я ему заказала.
А если не от первого, то уж точно от второго.
Ну, а третий он точно пить не станет…
Единственное, что останавливает бесконечный поток пива, джина и текилы – закрытие бара.
Мы шатаясь добираемся до мотеля, который явно рассчитан на летних пляжников, а не на гостей зимних похорон. Всё здесь выкрашено в аквамариновый цвет, усеяно ракушками и увешано рыбацкими сетями.
На секунду мой пропитанный алкоголем мозг паникует при мысли о том, что мне придётся делить номер с Домом. Но тут он просит у администратора два ключа, и до меня доходит, что это не придорожный трактир из какого-нибудь исторического любовного романа – конечно, здесь есть несколько свободных номеров.
Когда молодой парень за стойкой, протягивая нам ключи, переводит на нас взгляд с лёгким недоумением, я понимаю, что он думает.
Почему эти двое в хлам пьяных людей берут отдельные номера, если явно собираются переспать?
Во мне слишком много джина, чтобы позволить ему продолжать заблуждаться.
Опираясь локтем на стойку, я наклоняюсь ближе и готовлюсь взорвать ему мозг.
– Он в разводе, – тыкаю пальцем в Дома. – Я свободна. – Указываю на себя. – Но мы не будем спать вместе и заниматься сексом. Потому что я его ненавижу. И его лицо. И его боксёры с ананасами. Боксёры, между прочим, которые ему подарил мой брат. Но, типа, совершенно без задней мысли. Наверное. Охренеть. – Я хлопаю ладонью по широкой груди Дома. – Ты переспал с Джошем?
Дом накрывает мою руку своей, сжимает, удерживая её, и устало закатывает глаза к потолку.
– Нет, Мэдди. Джош и я никогда не спали вместе. Мы были просто друзьями.
Звучит он слишком трезво для человека, который влил в себя четыре пива, три шота и не съел ни крошки.
– Ну и отлично. Только одно пятно Сандерсон на твоем имени. – Я выдёргиваю руку из его хватки – это оказывается сложнее, чем я рассчитывала, – и хватаю карточку от номера.
– Мэдди. – Голос у него сердитый. Наверное, злится, что я выворачиваю его грязное бельё – его единственную ошибку – перед случайным мотельным работником.
– Доминик, – передразниваю я, передразниваю, и выхожу из офиса. Или, точнее, пытаюсь гордо выйти, но земля уходит у меня из-под ног, так что получается больше неуверенная походка с периодическими танцевальными элементами – чтобы никто не понял, насколько я пьяна.
Снаружи влажный солёный ветер пробирается сквозь промокшее платье, и я мечтаю о том, чтобы снять с себя всю одежду и встать под горячий душ хотя бы на час.
– Ты прошла мимо своего номера. – Грубый голос заставляет меня обернуться, и я вижу Дома, который стоит чуть позади и рассматривает автомат с едой.
– Откуда ты знаешь? Ты же даже на меня не смотришь.
И это хорошо. Не хочу, чтобы он на меня смотрел.
– Потому что наши номера вон там. – Он указывает на ряд дверей на другой стороне офиса.
– Мог бы сказать раньше, – бурчу я, неуклюже поворачиваясь обратно. – Ненавижу отели. И мотели. Все номера одинаковые. Как копии, которые невозможно отличить друг от друга. Они безжизненные.
По пути к своей двери я намеренно сбиваюсь с курса и врезаюсь в Дома плечом, чтобы тоже заглянуть в стекло автомата. Разноцветные упаковки подсказывают мне, что я голодна. Я вытаскиваю кредитку, готовая спустить все свои сбережения на мармеладных червяков, но тут до меня доходит – у автомата нет оплаты картой.
– Это хрень какая-то, – возмущаюсь я, указывая на щель для купюр, и бросаю на Дома взгляд, рассчитывая на его фирменный недовольный прищур. Вместо этого я вижу, как он достаёт из кожаного бумажника хрустящие купюры.
– Ты носишь наличку? Ты серьёзно? Кто вообще носит наличку? Тебе девяносто лет? Ты чеками за продукты расплачиваешься? Наверняка у тебя была точная сумма на проезд через платные дороги, да?
Дом безмолвно слушает, пока засовывает свою древнюю валюту в автомат. Нажимает несколько кнопок, и я со стоном смотрю, что падает вниз.
– Орехи? Да ты, блин, издеваешься! – Единственное преимущество, которое у меня есть перед этим великаном под два метра, – я могу быстрее нагнуться. Я тут же падаю на колени, засовываю руку в отсек для еды и выхватываю его драгоценные арахисы.
– Мэдди. – В голосе слышится предупреждение, которое я намеренно игнорирую.
– Доминик Долбаный Перри. Тут ряды конфет и чипсов, и у тебя есть деньги, чтобы скупить их все, а ты выбираешь орехи. Как какой-то серийный убийца.
– В орехах белок.
– Попробуй ещё раз, – требую я, агрессивно тыкая пальцем в стекло.
– Верни мне мои орехи. – Он делает шаг, чтобы схватить их, но я быстро отступаю назад, выходя из зоны досягаемости.
– Нет!
Видя, что он собирается предпринять ещё одну попытку, я с торжествующим «ха!» засовываю пакет с орехами за вырез платья.
Мистер Ответственный Засранец никогда не осмелится нарушить святость моей одежды без моего разрешения.
К сожалению, мой пропитанный алкоголем мозг временно забывает, как вообще работают платья, так что почти сразу орехи выпадают снизу, как будто я – гигантская птица, сносящая яйца прямо на тротуар.
После секунды замешательства я падаю на пол, скрестив ноги, и сажусь прямо на новоотложенный пакет с орехами.
– Ты сидишь на моей еде, – говорит Дом.
– Получишь их обратно, когда выберешь нормальный перекус. – Я указываю на ассортимент вкусняшек, которые он нагло проигнорировал в прошлый раз. – Это тест на когнитивные способности.
Дом смотрит на меня слишком долго. Возможно, потому что моё тело совсем не хочет принимать форму твёрдого холодного бетона и комковатого пакета с орехами.
Наконец, он отворачивается и снова прислоняется лбом к стеклу автомата, задумчиво разглядывая варианты.
– Если ты выберешь мюсли-бар, – предупреждаю я, – я вызову полицию и скажу, что ты без зазрения совести неоднократно домогался этого автомата.
Дом бросает в мою сторону косой взгляд, затем снова опускает деньги и нажимает несколько кнопок. Слышу тяжёлый глухой звук падающего снекa. Когда он приседает, чтобы его достать, мой взгляд случайно падает на его идеально обтянутую строгими брюками задницу. Ни одной складки, вымятой горем.
Определённо не траурный наряд.
– Вот. Этот вариант тебя устроит? – Дом выпрямляется и бросает в мою сторону неоново-зелёный пакет.
Знакомая упаковка пробуждает во мне приятную ностальгию, разливая по телу тепло.
– Кислые человечки! Это мои любимые.
Я обнимаю пакет, как плюшевого медведя.
– Я знаю, – отвечает Дом с уверенной небрежностью, от которой у меня сводит зубы.
– Да пошёл ты. Ты не мог знать.
Он прячет руки в карманы, глядя на меня с непроницаемым выражением.
– Ты любишь притворяться, что это пираты, а ты – кракен, который потопил их корабль и теперь пожирает их живьём.
– Ну, эта женщина, о которой ты говоришь, судя по всему, чертовски креативная. – Я разрываю упаковку, вытаскиваю красного человечка и поднимаю его между нами. – Арг! Пощади, приятель! Я отдам тебе все свои зарытые сокровища!
А потом засовываю его в рот целиком, наслаждаясь кислым взрывом на языке.
Дом смотрит на меня, плотно сжав губы.
– Попробуй. – Я протягиваю ему угощение. Но только одного. И, конечно, оранжевого. Дом не заслуживает ни красного, ни зелёного, ни жёлтого.
Я ожидаю, что он вздохнёт, отчитаeт меня или снова попросит вернуть орехи. Вместо этого он приседает прямо передо мной, наши лица оказываются слишком близко. Затем он просто раскрывает рот, ожидая.
Боясь остаться без пальцев, я осторожно кладу конфету на его широкий язык и тут же отдёргиваю руку. Дом смотрит мне в глаза, медленно жуя, затем сглатывает. И без единой эмоции в голосе произносит:
– Арг, приятель.
Чёрт бы его побрал.
Из меня вырывается смех. Пьяный, звонкий, потрясённый. Доминик Перри и его убогая пиратская пародия.
Пока я трясусь от веселья, его лицо медленно меняется. Сначала едва заметный тик в уголке рта. Потом оба уголка.
И вдруг он улыбается.
Доминик Перри улыбается мне – широко, сногсшибательно. И настолько неожиданно, что моё тело двигается быстрее, чем я успеваю осознать. Я целую его улыбку. Жадно, чтобы запомнить. Отчаянно, потому что когда-то его улыбки были только моими. Я жажду вернуть то время, когда он целовал меня, и я верила, что он это делает, потому что хочет. Я отчаянно хочу вернуться в момент, когда я была счастлива.
Когда губы Дома касаются моих, мне всё равно, что моя задница мёрзнет от холодного бетона, что мой мозг крутится в алкогольном водовороте, что моя грудь разрывается от боли, потому что моего брата больше нет.
Когда я ощущаю тепло его рта, когда мои пальцы зарываются в его мягкие волосы, когда я слышу его низкий стон, вибрирующий во мне с головы до ног, мне снова девятнадцать. И мир всего лишь немного дерьмовый – настолько, насколько я привыкла. А в этом мире есть одно светлое пятно – этот человек, который держит меня в своих руках, прижимая к своей широкой груди.
Этот момент исчезает так же быстро, как сахар тает на языке. Дом резко разрывает поцелуй, его руки крепко удерживают меня за плечи, не давая приблизиться снова.
– Мэдди, – его голос хриплый. – Мы не можем.
Но это ложь. Мы можем. Легко. Он в разводе. Я свободна. И моего брата – который, возможно, был бы против, чтобы его лучший друг спал с его сестрой, – больше нет.
Мы можем.
Дом должен был быть честным и сказать то, что действительно имел в виду.
Мэдди. Я не хочу тебя. Никогда не хотел.
Глупая я забыла. Алкоголь размягчил мою броню, но волна трезвости, вызванная отказом, с треском вернула её на место.
– Очевидно. Мы ничего не собирались делать. – Я отталкиваю его руки, только теперь осознавая, что он успел поднять меня на ноги во время поцелуя.
Хорошо. Так мне будет проще уйти.
Я обхожу его и быстрым шагом направляюсь к своему номеру – теперь я чётко вижу номер двери.
– Мэдди, подожди. – Его тяжёлые шаги следуют за мной, но я не оборачиваюсь.
Вместо этого сосредотачиваюсь на том, чтобы правильно провести картой-ключом, пока мой рот включает защиту.
– Ты подумал, что это что-то значило? – Я выдавливаю смех, резкий, словно порез стеклом. – Нет. Просто вдруг осознала, что никогда раньше не делала такого. Захотелось узнать, каково это – целовать засранца.
Дверь открывается, и я оглядываюсь через плечо, встречаясь с его тёмным взглядом и натягивая усмешку.
– Усвоила урок. Дерьмовый опыт.
Затем с силой захлопываю дверь перед его лицом. Запираю её. Закидываю засов.
Игнорируя стук и его голос, повторяющий моё имя, я бегу в ванную. Колени с глухим ударом падают на холодную плитку, и я едва успеваю поднять крышку унитаза, прежде чем меня выворачивает.
Всё, что я сегодня выпила – джин, глоток пива за брата, единственная съеденная конфета, капля морской воды, которую я поднесла к губам. И даже крошечные бабочки, что попытались взлететь в груди, когда Дом улыбнулся. Всё это выходит из меня в виде желчной горечи, обнажая суть сегодняшнего дня. Ничего прекрасного или судьбоносного в этих последних часах не было.
Это всего лишь новая версия всё того же разочарования.
Глава 7
Я уезжаю из мотеля в три часа ночи, когда уже полностью протрезвела, а Дом крепко спит, убедившись, что к тому моменту, как он проснётся, меня уже давно не будет. Я успеваю вернуться в Пенсильванию до рассвета – и это минимум того расстояния, которое мне необходимо после вчерашнего.
Собираю вещи, отвожу арендованную машину в аэропорт, сажусь на самолёт до Вашингтона – и всё это без очередного провала в своей жизни. Думаю, этим можно гордиться.
Вернувшись в Сиэтл, я даю себе обещание не думать о Доминике Перри до следующей поездки, когда мы снова будем рассыпать пепел. Но, к сожалению, в моём телефоне есть фотография, которую мои пальцы почему-то открывают по несколько раз в день.
Может, Джош меня преследует. Может, ему скучно, и он решил помучить меня. Потому что прямо сейчас, спустя два дня после похорон и пляжной катастрофы, я могла бы сидеть на сайте приютов и рассматривать бездомных котов, пытаясь заполнить ими дыру, оставшуюся после брата. Но вместо этого я лежу на полу своей квартиры и пялюсь на неловкое фото нас с Домом, сделанное в Делавэре.
Моя улыбка отвратительная. Полный рот зубов, натянутость, фальшь. Больше похоже на оскал, чем на что-то радостное. Дом даже не пытается притворяться. Он даже не смотрит в камеру. Нет, этот человек уставился на меня, наверное, пытаясь понять, зачем я вообще затеяла это фото. Я должна его удалить. Мне оно не нужно. Когда всё закончится, говорю я себе. Когда все поездки останутся позади, я пересмотрю фотографии, а потом избавлюсь от них. Ещё один способ сказать «прощай».
Громкий стук в дверь вырывает меня из меланхоличных размышлений.
Я игнорирую знакомый ритм ударов и выключаю телефон. Потом просто уставляюсь в потолок, пытаясь вспомнить, сколько лет Флоренс.
Моя мать и бабушка панически боятся старения и врут о своём возрасте при любой возможности. Но я точно знаю, что Сесилия родила меня в двадцать два, а Флоренс как-то упоминала, что была беременна в двадцать, когда жаловалась на мою неспособность найти парня в старшей школе.
Флоренс на сорок два года старше меня.
Если я проживу столько же, мне придётся существовать без Джоша ещё сорок два года.
А скорее всего, даже больше.
Я знаю, что эти мысли нездоровые. Они точно неутешительные. Но мой мозг упрямо продолжает прокручивать различные способы осознания времени, которое теперь растянулось передо мной без брата.
Сорок два года.
Если только моя жизнь не оборвётся раньше. Как его.
Стук повторяется, теперь сопровождаясь требовательным криком:
– Мэдди, открой!
Я переворачиваюсь на живот и вдавливаю лицо в мягкий ковёр, пытаясь заставить гравитацию выдавить из меня слёзы. Часть меня задаётся вопросом, не поэтому ли моя боль так тяжело переносится – потому что я не могу физически её выплеснуть, не могу разразиться рыданиями, не могу утонуть в слезах.
Даже после Ошибки в Мотеле, как я её окрестила, я так и не заплакала. Да, я свернулась в комок на дне слегка песчаной ванной и молила Джоша протянуть руку через завесу между мирами и забрать меня к себе. Но я не плакала.
Я, конечно, придумала парочку креативных проклятий в адрес брата за то, что он настаивал на том, чтобы я проводила больше времени с его лучшим другом, когда в дело вмешивался алкоголь. Похоже, пьяная Мэдди легко прощает и забывает, как Дом избавился от меня, будто я обжигающий его картофель.
– Мэдди! – Голос за дверью звучит раздражённо. – Даже не думай прикидываться, что тебя нет дома. Я чувствую запах твоей чёртовой коричной свечи!
С громким стоном я приподнимаюсь на колени и раздумываю, стоит ли пересечь комнату и открыть входную дверь.
Это не так далеко. Квартира небольшая, но мне это всегда казалось уютным. Вся моя гостиная – мягкий зелёный диван, массивный журнальный стол и куча подушек для медитации. Хотя, конечно, я не медитирую. Слишком много времени, проведённого внутри собственного сознания, сейчас кажется мне не лучшей идеей. Эти подушки для другого – для дополнительного комфорта, когда сидишь на полу.
Нет, не квадратные метры мешают мне двигаться вперёд.
Я просто не уверена, готова ли я столкнуться с тем, кто стоит за дверью. Готова ли я впустить их.
Слышится раздражённый вздох и ещё один настойчивый стук костяшками пальцев.
– Я не постесняюсь воспользоваться запасным ключом! Лучше открой сама, иначе мне придётся вернуться домой за ним только потому, что ты решила впасть в режим затворника-ленивца!
Он не уйдёт.
С приглушённым стоном я поднимаюсь на ноги и обхожу кухонный остров, отделяющий мою крохотную кухню от входа. Смотреть в глазок нет смысла. Я и так знаю, кто стоит за дверью.
Распахнув её, оказываюсь лицом к лицу со своим бывшим парнем – а ныне лучшим другом – Джереми Хассэном.
Джереми – самый красивый человек, которого я когда-либо встречала в своей жизни. И я учитываю каждую чёртову фотографию каждой чёртовой знаменитости. Джереми всё равно горячее. Это непреложный факт. Высокий, с золотистой кожей, с тёмными, тяжёлыми веками глаз, пронизывающих насквозь, будто ты – его единственное спасение. Для меня было немыслимо, что этот воплощённый на земле бог захочет встречаться со мной.
Не то чтобы я считала себя уродливым троллем, обречённым в одиночестве жить под мостом. Большую часть времени – теперь, когда я живу за тысячи километров от постоянных придирок Сесилии и Флоренс, – мне даже нравится моё лицо. Иногда волосы ложатся так, как я хочу. А ещё я чертовски мило выгляжу в свитере.
Что, впрочем, очень кстати, потому что большая часть моего гардероба – это свитера.
Но даже с этим я всё равно не на уровне Джереми.
И всё же мы встречались. Два года назад. Потом продолжили. Несколько месяцев. Я даже делала фотографии на память, просто чтобы убедиться.
Но самое ошеломляющее во всей этой ситуации? Осознание того, что он мне не нравится таким образом.
Как это вообще работает?
Джереми настолько красив, что я однажды мазалась солнцезащитным кремом перед встречей с ним. Если бы от человека можно было обгореть, то от него – определённо. И хуже того? У него ещё и характер потрясающий. Забавный, умный, добрый. Вообще, нечестно, что на свете существует такой человек.
Но однажды мы сидели у меня на диване, я посмотрела на его безупречное лицо и подумала: Всё, чего я хочу, – это продолжать наш марафон «Зачарованных» и больше никогда не спать с ним.
А ведь мы спали. Много раз. И это было… нормально.
Нет, это я виновата, что было просто нормально. Джереми слишком красив и слишком внимателен, чтобы секс с ним был просто нормальным. Есть люди, настолько привлекательные, что они даже не стараются в постели. Но Джереми… он всегда следил за тем, чтобы я кончила первой.
И всё же это было… нормально. Не полная волна удовольствия, а скорее приятное сокращение мышц.
Но я не разорвала всё. Потому что я любила Джереми, пусть и не была в него влюблена. И меня до смерти пугала мысль, что, если я признаюсь, что чувствую к нему только дружескую привязанность, он исчезнет из моей жизни.
Он как-то упоминал, что у него был парень до меня, но больше о нём не говорил. Полностью вычеркнул его из своей жизни. И я была уверена, что он сделает то же самое со мной, если я признаюсь в своих истинных чувствах.
Честность по отношению к нему начала вызывать у меня приступы астмы, когда я слишком глубоко об этом задумывалась.
А потом однажды Джереми появился у меня на пороге с моим любимым лавандовым латте и круассаном.
– Мы не занимались сексом месяц, – сказал он.
Я уставилась на него с открытым ртом.
– И мне нравится парень из 2F. – Он улыбнулся виновато, но в глазах читалась надежда. – Ты возненавидишь меня, если я попрошу быть не твоим парнем, а твоим лучшим другом? Хотя какое там попрошу – я настаиваю, потому что не хочу тебя терять, Мэдди Сандерсон.
Это было самое милое предложение дружбы в моей жизни. И впервые за несколько месяцев я смогла дышать.
– Я не могу поверить, что ты бросаешь меня раньше, чем я успела бросить тебя, – надутым голосом заявила я, как будто у меня бы хватило смелости закончить это самой. А потом я собрала для нас тарелку со всякими закусками, пока он рассказывал мне о 2F, а я старалась не нервничать из-за того, что новый человек в его жизни может вытеснить меня.
Но Джереми уверял, что понял, что мы с ним родственные души, в тот самый день, когда впервые зашёл в наш подъезд и услышал, как я ору: «Только не мой сыр!» – когда у меня порвался пакет с продуктами. Моя преданность молочным изделиям его окончательно покорила.
Иногда оказывается, что родственные души предназначены быть друзьями.
Теперь я не могу от него избавиться.
И это проблема, потому что Джереми слишком добрый, чтобы справляться с той яростью, что бурлит под гнетущей тяжестью моей скорби.
Джереми Хассэн подружился с тихой, весёлой интроверткой. А не с этой токсичной, оборонительной версией меня, вытекающей из незаживающей раны.
Но, возможно, я всё ещё способна на лёгкую болтовню. Что-то вроде того, что я швыряла в Дома, но без острых углов. Тогда я смогу убедить Джереми, что со мной всё в порядке, он уйдёт обратно вниз, а я смогу ещё пару недель пролежать на полу, размышляя о бренности бытия.
Его глаза мягко на меня смотрят.
– Мэдди, – вздыхает он.
– Ты здесь ради Бри, да? – Я слышу панику в своём голосе. Это не его обычный зашёл-тусоваться-и-найти-еду смех.
– Нет. – Джереми раскидывает длинные руки. – Я надел самый мешковатый свитер и пользуюсь одеколоном Карлайла. Я здесь, чтобы обнять тебя, Мэдди Сандерсон.
Я не любитель объятий. Никогда не была. Я предпочту безэмоциональные прикосновения врача во время ежегодного осмотра нежели спонтанное объятие друга. Я знаю, что это странно. Дело не в том, что прикосновения других людей вызывают у меня отвращение. Я обняла миссис Перри, потому что знала, что она любит объятия и использует их, чтобы сказать «привет». Я обняла Адама, чтобы защитить его от ярости его брата. Но для меня это не было утешением. У меня нет инстинктивного желания прижаться к кому-то. И когда мне приходится это делать, ощущение… пустое.
За исключением одного: свитеров.
Что-то в мягкости ткани, что прижимается к моей щеке, когда меня заключают в объятия закутанных в свитер рук, успокаивает. Но опять же, дело не в человеке, который носит свитер. Меня утешает само это оверсайзное объятие. Я шлюха по свитерам. Худи-ханжа.
И Джереми это знает. Знает, что это не он обнимает меня. Это его божественно пахнущая домашняя одежда. Возможно, мне действительно приносит утешение только идея одушевлённого одеяла.
– Ну давай же. Я офигенно пахну, – увещевает он, распахнув руки и входя в мою квартиру, лягнув дверь пяткой, чтобы та захлопнулась.
Я осторожно двигаюсь вперёд и позволяю себе утонуть в этом облаке мягкости.
И чёрт, Карлайл действительно разбирается в парфюме. Я зарываюсь носом в ткань на груди Джереми, глубоко вдыхаю и воображаю, что согретое одеяло само обернулось вокруг меня, превращаясь в персональную машину для объятий.
– Мы бы приехали. Ты знаешь это, да? – шепчет он в мои волосы, разрушая иллюзию.
От вины в груди всё сжимается. Я вздыхаю и отступаю. Он не препятствует, просто опускает руки.
– Вам не нужно было.
Я понятия не имею, что бы я сделала, если бы Джереми и моя лучшая подруга Тула приехали и начали меня утешать. Может, я бы сломалась и наконец-то заплакала. А может, просто наблюдала бы, как их лица хмурятся от обеспокоенной растерянности, пока я прячусь за сарказмом и не проливаю ни слезинки.
На тот момент я не понимала, что со мной делает смерть Джоша.
До сих пор не понимаю.
И я не делаю ничего из того, что должны делать нормальные скорбящие сёстры. По правде говоря, единственные моменты, когда я испытывала хоть какое-то облегчение, пусть и кратковременное, – это когда поливала Дома своим ядом.
Господи, как же приятно было рвать его на части. Выливать на него весь этот неконтролируемый, неуместный юмор и получать в ответ только его непроницаемую стену молчаливой выдержки.
Я не смогла бы так обращаться с Джереми и Тулой. Они ничего не сделали, чтобы заслужить это. И я до смерти боюсь, что моя поганая, изломанная скорбь отпугнёт их от меня.
– Я знаю, что не нужно было, – говорит Джереми, вытягивая руку и аккуратно подёргивая выбившуюся прядь из моего хаотичного пучка. – Но я бы всё равно приехал. Ради тебя. Чтобы ты не была одна. Особенно на похоронах.
– Там было полно людей… Подожди. Откуда ты… – Я запинаюсь, чувствуя, как мои щёки заливает краска стыда.
На следующий день после смерти Джоша я написала Джереми и Туле, сообщила им новость и сказала, что меня не будет несколько дней. Но про похороны я ничего не сказала. Потому что знала – они бы приехали.
– Я зашёл на блог твоей матери, – признаётся он, кривясь, словно от боли. – Хотел убедиться, что она не втянула тебя в свою блогерскую хрень.
Я ухожу в сторону кухни, но ощущаю его взгляд, прожигающий мне лопатки.
– Я держалась на расстоянии. И на похоронах долго не оставалась. Просто зашла поздороваться со старыми друзьями.
В голове тут же всплывают лица Адама и Картера, и я невольно улыбаюсь, думая о близнецах. Я нашла их в Инстаграм, написала в личку, взяла номера, и теперь у нас есть общий чат. Адам – самый активный, постоянно закидывает нас гифками и случайными видео о своей жизни.
– Что ты делала после похорон?
Я возилась с банкой варенья, чуть не уронив стеклянную ёмкость, но в последний момент успела её поймать.
– Да ничего особенного. Сходила в бар. Выпила за Джоша. Провела ночь в своём гостиничном номере.
Нет никакой необходимости упоминать, кто был в этом баре вместе со мной и как я оказалась в случайном мотеле после повторения старых ошибок.
Джереми устраивается на моём диване.
– Ты выглядишь потрясающе, кстати.
Без макияжа, с грязным пучком, в стандартном домашнем комплекте: леггинсы и огромный вязаный свитер, который я притворяюсь, что мне подарил Крис Эванс из личного гардероба. Ни красной дорожки, ни даже обычного вечернего выхода в люди.
Но Джереми знает, как я обожаю свитера. Он бы никогда не сказал о них ничего плохого. Это его попытка заставить меня почувствовать себя лучше.
– Я запеку бри. Но тебе всё равно не достанется весь мой сыр, – предупреждаю я вместо ответа.
Потому что, по правде говоря, я не знаю, что сказать.
Горе, смешанное с неловкостью, похоже, творит чудеса с моими порами.
– Запечённый бри – это всё, что нужно человеку для счастья, – говорит Джереми, наклоняясь над моим журнальным столиком и изучая разложенный на нём пазл. Он берёт случайный кусочек, пытается вставить его на место, но безуспешно.
– Он должен идти сюда, – бормочет он.
Я плотно сжимаю губы, чтобы сдержать улыбку. Джереми великолепен в марафонах, караоке и ведении медиа-отношений самого крупного университета города. Но он ужасен в пазлах.
И в романтических отношениях со мной. Хотя и я была не лучше, так что счёт равный.
Дружить с ним гораздо приятнее, особенно учитывая, что влюблённость в сексуального стоматолога из 2F не помешала ему продолжать наведываться ко мне за сложносоставными сырными тарелками, которые Карлайл отказывается для него делать. Можно всегда рассчитывать на то, что у меня найдётся пара десятков сортов сыра.
Я ставлю противень на столешницу и застилаю его пергаментом.
– Целый круг или половину? – спрашиваю.
– Целый. Тула скоро придёт.
Моя рука застывает на дверце холодильника.
Тула заходит ко мне почти так же часто, как Джереми, несмотря на то, что живёт всего в нескольких кварталах отсюда. Но тот факт, что он знает о её приходе заранее – это тревожный звоночек. Они не договариваются о визитах. Они просто появляются.
И, словно по волшебству, раздаётся короткий стук в дверь, прежде чем она широко распахивается.
– Я принесла маргариту. – Тула уверенным шагом направляется на кухню, шлёпает огромный термос на мою стойку, а затем вытаскивает лаймы и соль из своей сумки.
Её тёмные волосы и загорелая кожа влажны от моросящего дождя, который я замечаю за окном. Несмотря на то, что этот город практически утопает в осадках, Тула почти никогда не пользуется зонтом, утверждая, что он её замедляет. Единственные разы, когда я видела её с зонтом, были во время наших походов в книжные магазины – и это было скорее ради защиты страниц от капель, чем ради неё самой.
Она двигается по моей квартире с привычной лёгкостью, откапывает бокалы для маргариты, которые сама же мне и подарила на день рождения – в основном для того, чтобы они всегда были под рукой, когда она устраивает у меня спонтанные вечеринки. Взамен она платит мне цитрусовым алкоголем, а я с удовольствием слушаю её возмущённые монологи о мужиках с её работы, которые считают себя гениальными инженерами, но при этом косячат так, что потом ей приходится всё исправлять. Я обожаю сплетни и драмы, которые меня не касаются, так что с радостью пью и разделяю её праведный гнев.
Когда всё готово, Тула останавливается и пристально смотрит на меня, ловя мой взгляд своим – полным любви и грусти.
– Как ты?
Вот он, момент. Тот самый, когда я должна разрыдаться, рухнуть под тяжестью зияющей дыры в груди. Мои два лучших друга здесь, готовы поддержать меня. Но вместо этого я чувствую… злость. Не на них. Я им благодарна. Их присутствие значит для меня больше, чем я могу выразить. Но внутри по-прежнему тлеет это раздражение, медленный, тяжёлый жар, который разливается под кожей, заставляя мягкую ткань моего свитера казаться колючей, словно дешёвая шерсть.
Сдерживая это беспричинное напряжение, я отвожу взгляд от её пристального взгляда.
– Я пеку бри, а ты принесла выпивку, так что мне лучше, чем десять минут назад, – отзываюсь я, углубляясь в недра холодильника и делая вид, что ищу нужный сорт сыра.
– Как прошли похороны? – осторожно спрашивает Тула.
– Слушай, – резко выдаю я, а затем заставляю себя вдохнуть и смягчить голос. – Я не хотела, чтобы вы приезжали, потому что это были не его похороны. Не настоящие.
Вместо того чтобы швырнуть сыр на столешницу, я аккуратно кладу его на пергамент.
– Это была комната, полная подписчиков моей матери и незнакомых людей.
Кроме Перри.
Кроме Дома.
Не думай о нём. Не думай о его осуждающем взгляде. Не думай о натянутой коже на его бедрах, исчезающей под поясом боксёров с ананасами. Не думай о том, как он прорычал свою пиратскую пародию с таким серьёзным лицом, что тебе пришлось ощутить вкус кислой конфеты на его строгом рте. Не думай о том, как он снова оттолкнул тебя.
Может, мне стоило пригласить Джереми и Тулу. Они бы не позволили мне выставить себя такой идиоткой.
– Именно поэтому мы должны были быть там, – говорит Тула, забирая у меня банку с инжирным джемом после того, как я минуту безрезультатно материлась, пытаясь её открыть. Она справляется с крышкой за один поворот. – Ты бы знала нас. Мы могли бы держать тебя за руку, подливать тебе выпивку и высмеивать незнакомцев вместе с тобой.
И стоять на страже возле уборной, чтобы Дом никогда не нашёл меня застрявшей в ловушке из туалетной бумаги.
Может, действительно было бы лучше, если бы они были там.
– Это было на другом конце страны, – пожимаю я плечами, сосредоточившись на том, чтобы разместить бри точно в центре противня.
– Мы бы полетели на другой конец мира ради тебя, – спокойно отвечает Джереми.
Вот же он. Идеальный момент, чтобы разрыдаться. Но мои слёзные железы остаются сухими. Они заслуживают лучшего друга, чем я. Того, кто по-настоящему ценит ту любовь, которую они готовы отдать.
