Текст книги "P.S. Я тебя ненавижу (ЛП)"
Автор книги: Лорен Коннолли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
Глава 2
Он что, превратил меня в часть набора? Я что, картошка фри к бургеру Доминика?
Я пересекаю комнату, не отрывая взгляда от этих двух имён, стоящих рядом – имён, которые никогда не принадлежали друг другу и не должны были.
Мэдди и Дом
Я и мистер Ответственный Засранец.
Моя мать и бабушка получили отдельные письма. Близнецы – тоже. Даже жене Дома досталось личное послание. И ладно, я знаю, что Джош тоже был с ней дружен, но серьёзно?
Они – женатая пара.
А я – его, чёрт возьми, сестра.
Я тянусь за жёстким конвертом, чтобы схватить эту оскорбительную записку. Но промахиваюсь.
Промахиваюсь, потому что Дом держит его вне моей досягаемости. Ему это легко – он выше меня на добрых тридцать сантиметров.
– Если ты когда-нибудь захочешь использовать свои яйца не только для ностальгии по тем славным временам, когда они ещё не были размазаны моим кулаком, ты отдашь мне мой конверт, – шиплю я, подпрыгиваю, пытаясь дотянуться, и снова промахиваюсь. Эти чёртовы каблуки, впивающиеся в пальцы, явно не помогают.
– Это и моё тоже, – Дом держит письмо над моей головой. – Я хочу знать, что он написал, прежде чем ты с ним сбежишь.
– Я не собиралась убегать.
Конечно же, собиралась.
– Врунья, – бурчит он, но всё-таки опускает руку.
– Сам такой, – огрызаюсь я, ощущая, как по венам разливается злорадная зомби-ярость. Я выхватываю письмо, но остаюсь на месте. В основном потому, что взгляд Дома даёт понять – если попробую сбежать, он меня остановит.
– Это какая-то шутка! – восклицает моя бабушка, отвлекая меня. Я перевожу взгляд и вижу, как её лицо пылает от возмущения, а недопитый коктейль забыт на столике. – Одна из странных шуток Джоша, которых я не понимаю.
В руках у Флоренс сложенный лист бумаги. Она переворачивает его туда-сюда, словно пытаясь найти что-то ещё.
– Тут всего одна фраза, – она поднимает лист, губы скривлены в презрительной гримасе. – «Спасибо за годы терапии».
Боже.
На несколько мгновений я ощущаю к брату такую любовь, какую не чувствовала никогда раньше. Конечно же, Джош Сандерсон был бы тем самым человеком, который унесёт свою обиду в могилу.
– Я не платила за терапию! – возмущённо фыркает бабушка, даже не осознавая смысл послания. – Зато я платила за одежду, еду и жильё для этого надменного мальчишки. У него же были деньги с этих его снимков. Где чек? Где деньги, которые мне причитаются?
Она сверлит Дома взглядом, словно он стоит перед сундуком с сокровищами Джоша.
Ты получила ровно то, что он считал нужным тебе дать, хочется мне выкрикнуть ей в лицо.
Но годы, проведённые в холодной тени её презрения, научили меня держать своё мнение при себе.
– У него были медицинские счета, – резко говорит Розалин, не склонная пасовать перед моей осуждающей бабушкой. – Ты только за деньгами пришла? Тогда можешь уходить.
Жена Дома указывает на дверь, а второй рукой прижимает своё нераспечатанное письмо к груди, явно осознавая его ценность.
Флоренс хватает ртом воздух, возмущённая, и если бы я не была такой мелочной, то, возможно, даже зааплодировала бы Розалин.
Но я не хлопаю.
Потому что держу обиду так же крепко, как и мой брат.
Независимо от того, специально ли она разрушила мою юношескую мечту или нет, для меня Розалин навсегда останется той, кого Дом выбрал вместо меня.
И даже если сейчас я его уже не люблю, не страдаю по недоступному мужчине, я всё равно не могу избавиться от своей неприязни к ней.
Я не то чтобы ненавижу Розалин.
Я ненавижу себя, рядом с ней.
С детства я наблюдала, как она крепко сдружилась с Джошем и Домом – задолго до того, как между ней и Домом завязались романтические отношения. И всё это время моя мать, когда она вообще появлялась в нашей жизни, постоянно сравнивала нас.
Розалин стала эталоном, с которым Сесилия не уставала меня сопоставлять, подчёркивая, чего мне не хватает.
Не прошло и года, как я сама начала в это верить.
В результате я превратилась в ещё более отвратительную версию себя – алчную, завистливую, мелочную, осознающую, что никогда не сравнится с Розалин, её красотой, её грацией, её способностью легко показывать средний палец моей бабушке.
Рядом с ней я будто сжимаюсь до полметра в высоту, скрученная из детских комплексов.
Поэтому я её избегаю.
– Я никогда… – начинает Флоренс.
– Возможно, – миссис Перри перебивает мою бабушку, её тон гораздо дипломатичнее, чем у невестки, – нам стоит взять пример с Джоша и прочитать письма в своё время. А потом – когда этот печальный день скорби закончится – ты сможешь задать Дому вопросы о завещании.
Её голос заметно твердеет на последних словах, и она пристально смотрит на бабушку, а затем переводит взгляд на мою мать.
Предупреждение яснее некуда.
Вы двое можете не заботиться о своих детях, но миссис Перри, чёрт возьми, позаботится.
Мама коротко кивает и прячет письмо в дизайнерскую сумочку – скорее всего, опасается, что содержимое будет таким же пренебрежительным, как у тёти Флоренс. Я наблюдаю, как она надевает на себя маску скорбящей матери – лёгкую, дрожащую улыбку, которая должна передавать силу сквозь горе, прежде чем выйти за дверь к толпе своих преданных поклонников.
Флоренс подхватывает свой бокал мартини и грациозно удаляется следом, не удосужившись даже стереть с лица презрительную гримасу.
Ну и скатертью дорога.
– Ты хочешь подождать? – глубокий голос Дома возвращает моё внимание к нему, заставляя неприятную дрожь пробежать по нервам. Я сжимаю челюсти, прогоняя эту реакцию.
– Не могу.
Джош – в этом конверте.
Кроме того, ждать означало бы проводить ещё больше времени с Домом.
– Может, мы оставим вас одних? – снова приходит на помощь Эмилия, раскидывая руки, словно для объятия, и этим жестом направляя близнецов и Розалин к выходу.
Все уходят без возражений.
Я же, несмотря на всё, всё равно смотрю, как уходит Розалин.
Её плечи опущены от горя – это ожидаемо. А вот что странно: она не говорит ни слова поддержки Дому. Даже не бросает взгляд через плечо.
Они что, поссорились?
Я качаю головой и фыркаю от самобрезгливости. Неделя в родном городе и я снова возвращаюсь к старым привычкам. А именно: пристально наблюдаю за отношениями Дома и Розалин.
Они начали встречаться ещё в школе, и из-за моего чудовищного влюблённого обожания лучшего друга моего брата я стала болезненно одержима девушкой, которая завладела его сердцем. Будто изучение всех нюансов их отношений каким-то образом заставило бы его захотеть меня.
Я думала, что избавилась от этой привычки, когда уехала в колледж. Но вот я здесь, снова пытаюсь разобраться в подтексте их взглядов и действий.
Прекрати, идиотка. Есть вещи поважнее.
Например, письмо в моих руках.
– Ты хочешь прочита…
– Да, – резко обрываю его. – Я прочитаю своё письмо.
И сделаю вид, что Джош оставил эти слова только мне.
Дрожащими пальцами я аккуратно разрываю печать, находя неожиданное утешение в ощущении твёрдой бумаги и сопротивлении, с которым приходится справляться, чтобы вскрыть этот плотный юридический конверт. Он основательный, крепкий. Готовый вместить большое письмо. А может, даже больше.
Больше Джоша.
Я вижу белый лист и первым вытягиваю его. Ручная записка от моего брата – на дорогом пергаменте с крошечным компасом в углу.
Ну конечно, Джош подошёл к своим последним словам с размахом. Он всегда был тем, кто покупал красивые дневники и использовал их. В отличие от меня. Я покупала их, аккуратно расставляла на полке и ждала дня, когда появится что-то особенное, достойное этих страниц.
Этот день так и не настал.
Джош знал, как ценить прекрасное, пока у него было время.
– Что там? – голос Дома, напряжённый, как натянутая струна, вырывает меня из воспоминаний. На мгновение я была там, с Джошем, и в этом коротком вдохе моя голова расслабилась настолько, что я почти забыла, что его больше нет.
Но теперь этот факт вспыхивает передо мной, как дальний свет встречной машины в кромешной тьме – ослепляя, вызывая головную боль.
Стиснув зубы, я вдыхаю через нос, пока раздражение не сходит до терпимого уровня.
– Дорогая Мэдди, – читаю я вслух, – моя любимая сестра, и мистер Ответственный Засранец…
– Там так не написано, – Дом нависает надо мной, словно собирается просто вырвать письмо из моих рук.
– Читаю я, – прижимаю лист к груди, пряча его от него, и сверлю взглядом карие глаза, которые кажутся слишком мягкими для того жёсткого человека, что стоит передо мной.
– Если будешь читать неправильно, я заберу его.
И поскольку я знаю, что он действительно может это сделать, я сдаюсь и читаю так, как Джош написал.
– Ладно. – Я прочищаю горло и начинаю снова.
Дорогая Мэдди, моя любимая сестра, и Дом, мой лучший друг,
Я не готов прощаться.
Голос срывается, горе мешает словам, будто выставляя мне подножку. Но я сглатываю и продолжаю.
Я думаю, даже если бы я умер через пятьдесят лет, мне бы всё равно казалось, что в этом мире осталось ещё много приключений для меня. Но время уходит. Я пишу вам из кровати, которую уже не могу покинуть. И всё же желание остаётся. Встать, пойти, увидеть больше. Увидеть всё.
Я снова замолкаю, делаю глубокий вдох, пытаясь не утонуть в ненависти к несправедливости этого мира.
Человек, который так отчаянно хотел жить, не получил и половины той жизни, которая достаётся большинству.
Я продолжаю.
Я не готов прощаться, но знаю, что должен. Должен сказать это миру. Должен сказать это вам двоим. Но не прямо сейчас.
Мои глаза сами собой поднимаются к двери, будто Джош вот-вот войдёт, улыбнётся и скажет, что это всё ложь. Что он ещё здесь. Что мы не должны прощаться сегодня.
Дверь остаётся закрытой.
– Мэдди… – Дом делает шаг ближе, нависая надо мной, и я не знаю, он хочет забрать письмо, раздражённый тем, что я читаю слишком медленно, или…
Испугавшись, что он прервёт меня, я спешу дальше.
Это не прощальное письмо. Оно тоже здесь. Простите, но так надо. Но не это. Это только начало. Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня, и, к счастью, раз я уже мёртв, вы не можете спорить.
Я сверкаю взглядом на лист, но тёплая волна накрывает меня от знакомого чёрного юмора Джоша.
Я не увидел всё, что хотел, так что теперь вам двоим придётся путешествовать за меня. Но не переживайте, я поеду с вами. Более того, я настаиваю на этом. Если не сложно, Сорока.
Прозвище почти ломает меня.
Но я не останавливаюсь.
Возьмите мои прах и развейте его в тех штатах, которые я перечислил в конце письма. В тех, где я так и не побывал. Для каждого места есть конверт. Дом, проследи, чтобы Мэдди добралась туда, куда нужно. Некоторые места потребуют чуть больше усилий, чем просто дойти до ближайшей кофейни. Я хорошо зарабатывал на своих снимках, и большая часть этих денег теперь ваша. Делайте с ними что хотите, но я надеюсь, что вы потратите их на поездку в те места, куда я так и не добрался. Веселитесь за меня. Пожалуйста, сделайте это. Это последнее…
Я задыхаюсь, спотыкаясь на этом слове, словно оно бьёт меня в грудь кулаком.
Это последнее, о чём я прошу вас.
P.S.: Думаю, это время, проведённое вместе, пойдёт вам обоим на пользу. Не ненавидьте меня.
Под его подписью – обещанный список.
С нарастающим ужасом я начинаю считать.
Один… два… три… четыре… пять… шесть… семь… восемь.
Мой брат хочет, чтобы его прах развеяли в восьми разных штатах.
И он хочет, чтобы я сделала это вместе с Домиником Перри.
– Он… – начинает Дом, но я не остаюсь, чтобы дослушать.
Я бегу.
– Мэдди! – его раскатистый голос несётся за мной, но я уже пробираюсь через толпу людей в чёрном, отчаянно ища глазами выход.
Мне нужно выбраться.
Мне нужен воздух.
Мне нужен мой брат.
Я ненавижу своего брата.
Слова из его письма крутятся в голове, пока я отчаянно ищу другое объяснение. Как это может быть его последняя просьба? Разве он не понимал, что потерять его и так будет достаточно тяжело? А теперь он требует, чтобы я провела невесть сколько времени в путешествии по стране с человеком, которого меньше всего хочу видеть?
И Джош даже не удосужился быть здесь, чтобы поспорить со мной!
Большой конверт мнётся в моих сжатых пальцах, пока я плечом толкаю дверь и выхожу под яркое полуденное солнце. Лёгкая зимняя погода совершенно не соответствует тяжёлым тёмным облакам в моей душе.
Но даже оказавшись на улице, я чувствую, что мне нужно двигаться. Бежать, пока не окажусь достаточно далеко, чтобы притвориться, что этих слов никогда не существовало. Лямка сумки с ноутбуком бьёт по ногам, когда я, оступаясь, пытаюсь перейти на бег в туфлях на каблуках.
За моей спиной с грохотом распахивается дверь похоронного бюро.
– Мэдди! Не убегай от меня!
Но я убегаю с девятнадцати лет. И не вижу причин останавливаться.
Мой взгляд цепляется за открытую калитку, и ноги сами несут меня вперёд, несмотря на боль в пальцах ног.
Беги, беги, беги! – кричит мой мозг. – Беги как можно дальше и не оглядывайся!
– Не следуй за мной! – Если бы только Дом оставил меня в покое, может быть, тогда я смогла бы забыть эту боль.
– Не заставляй меня гоняться за тобой по кладбищу.
Приказ в его голосе, тяжёлые удары шагов по земле – всё подталкивает меня ускориться.
– Я никогда не могла заставить тебя делать что-либо!
Я мчусь вперёд, лавируя между надгробиями с именами людей, которые теперь существуют в том же мире, что и мой брат. Все они оставили после себя таких, как я. Интересно, много ли из них давали своим близким невыполнимые задания?
Грудь горит, воздух не желает покидать лёгкие и не хочет в них возвращаться. Дыхание превращается в высокий, пронзительный звук, предвестник того, что я перегрузила себя и вот-вот поплачу за это.
Я резко останавливаюсь у массивного надгробия, опираюсь руками на колени и тяжело дышу, пытаясь хоть немного успокоить лёгкие.
Не стоило мне бежать.
Я ненавижу, когда Дом оказывается прав.
– Мэдди?
Он снова нависает надо мной. Он вообще мастер в этом – нависать. Надеюсь, его огромная фигура и осуждающий взгляд не станут последним, что я увижу, прежде чем потеряю сознание.
– Чёрт. Где твой ингалятор?
Я хлопаю по сумке, пытаясь нащупать маленький контейнер с лекарством. Чья-то сильная рука отодвигает мою, легко находит боковой карман, словно точно знает, где лежит устройство. Дом вытаскивает ингалятор, быстро проверяет мундштук, а затем вкладывает его мне в ладонь.
Мозг переходит в режим выживания, пока я лихорадочно встряхиваю баллончик и стараюсь правильно рассчитать вдох в момент распыления лекарства, чтобы оно добралось до лёгких. В идеале нужно использовать спейсер – трубку-насадку для ингалятора, но он слишком громоздкий, и я никогда не ношу его с собой. Зачем, если у меня месяцами не бывает приступов?
Звуча, как пробитая автомобильная шина, я с усилием делаю ещё несколько вдохов, примерно отсчитываю время, затем впрыскиваю вторую дозу, надеясь, что этого хватит, чтобы унять проклятые лёгкие и заставить их вновь работать.
В детстве приступы астмы случались у меня постоянно. Думаю, единственная причина, по которой Флоренс вообще возилась с моими рецептами, была в том, что ей надоело получать звонки от школьной медсестры, предупреждавшей, что я снова еду в больницу.
С возрастом стало легче. Я могу проходить долгие периоды без приступов.
Но комбинация горя, злости и бега оказалась слишком тяжёлым испытанием для моих капризных дыхательных путей.
Минуты тянутся мучительно медленно, но дыхание постепенно становится легче. В какой-то момент я понимаю, что сижу на скамейке. Я сама сюда перебралась? Или это Дом усадил меня, заслоняя солнце своими широкими плечами?
Очень похоже на него.
– Ты… – я морщусь и сиплю, борясь с тугим спазмом в горле. – Ты вызвал скорую?
– Нет. – Он опускается на колени передо мной, вглядываясь в лицо. – Я видел достаточно твоих приступов, чтобы знать, когда надо везти тебя в больницу.
– Когда я становлюсь синей, – бросаю я. Это была шутка Джоша.
Когда ты выглядишь, как смурф, значит, всё совсем плохо.
Губы Дома плотно сжимаются, и я заставляю себя отвести взгляд подальше от его рта.
– Ты хочешь в больницу? – спрашивает он.
Я качаю головой.
Нет. Чёрта с два.
В последний раз, когда я была в больнице, я держала за руку Джоша. Его кожа была холодной и потрескавшейся, а тело изо всех сил пыталось сохранить энергию, чтобы выжить.
Дом кивает, но остаётся передо мной, балансируя на корточках.
Я хмурюсь.
– Перестань пялиться. Через минуту мне станет лучше. – Наверное. По крайней мере, я уже могу говорить, пусть и с парой хрипов в конце каждой фразы.
Глаза Дома прищуриваются, но он выпрямляется и отходит. Я на мгновение надеюсь, что он наконец уходит, оставляя меня в одиночестве со всем этим дерьмом, но надежда рушится, когда я вижу, как он наклоняется и что-то поднимает с земли.
Конверт.
В своей отчаянной борьбе за воздух я, должно быть, уронила его.
Дом раскрывает клапан и переворачивает конверт. На его широкую ладонь соскальзывает стопка меньших по размеру конвертов. Он перебирает их, а я стискиваю пальцы, сдерживаясь, чтобы не вырвать их у него.
– Восемь, – говорит он.
– По одному на каждый штат. – Точно так, как написал Джош в письме.
В том чёртовом письме.
Дом складывает письма обратно в большой конверт и поворачивается ко мне.
– Как ты?
Сегодня он уже второй раз задаёт этот вопрос. По крайней мере, теперь он спрашивает о моём физическом состоянии.
– Дышать могу. Так что лучше, чем пару минут назад.
Я всё ещё чувствую головокружение, а изнутри и снаружи будто с меня содрали кожу.
Но я жива. Уже что-то.
– Слушай, – начинает он, – я знаю, что ты не хочешь этим заниматься…
– Ты прав. Не хочу.
– Это было последнее желание Джоша.
Если бы у меня были силы встать и толкнуть его, я бы это сделала.
– Не нужно напоминать. И не нужно защищать его передо мной. Я любила его больше, чем ты когда-либо мог. Конечно, я выполню это дурацкое задание. Его больше нет. Это всё, что у меня от него осталось, так ведь?
Я слишком увлекаюсь, и после очередного приступа кашля снова делаю затяжку из ингалятора.
Дом подходит ближе, его взгляд ловит мой. В глазах что-то мелькает, эмоции вспыхивают и исчезают быстрее, чем я успеваю их распознать.
– Значит, мы это делаем? – спрашивает он, когда моё дыхание вновь выравнивается.
– Да. – Я сжимаю зубы, прежде чем заставляю себя выдавить: – Мы это делаем.
Дом протягивает мне конверт, и я прижимаю его к груди – единственная вещь, которая может дать мне хоть каплю утешения. Когда он убирает руку, я замечаю вспышку света на его запястье.
Часы. Часы Джоша.
Это он завещал их Дому? Или это был подарок перед концом?
В последние дни в больнице рядом с Джошем почти всегда кто-то был. Я месяцами пыталась застать его наедине, но в какой-то момент мне пришлось делить брата с другими. Чаще всего с его двумя лучшими друзьями.
У Розалин тоже есть что-то важное от Джоша?
Может, если бы я не тратила столько сил, стараясь игнорировать их с Домом, я бы знала.
Дом поднимает глаза к небу, прищуриваясь, будто только сейчас осознал, что на улице день.
– Ладно. Нам нужен план.
Планировать с Домом. Путешествовать с Домом. Прощаться с братом снова, и снова, и снова – на глазах у человека, который ещё в юности показал мне, что без проблем может разбить меня эмоционально.
Я в который раз тянусь за ингалятором.
Глава 3
Похоронное бюро без проблем сожгло тело моего брата, но вот делить его прах на восемь равных частей они отказались.
Оказывается, это не входит в их пакет «Ваш дорогой покойный теперь мёртв».
Так что теперь у меня есть вот этот маленький совок, предназначенный для муки, стеклянный контейнер, который вообще-то рассчитан на остатки ужина, и кухонные весы для шефов-перфекционистов, привыкших измерять ингредиенты до десятых долей унции. И всё это ради того, чтобы разделить прах Джоша по порциям, как какой-то наркодилер, обустроивший лабораторию на кухне дома детства Дома.
Я зачерпываю очередную порцию чуть агрессивнее, чем нужно.
– Осторожнее, – раздаётся глубокий голос.
Моё тело замирает, каждый сустав заклинивает от возмущения.
– Сейчас не время учить меня жизни. – Я сверлю взглядом карие глаза напротив.
После нашей перепалки на кладбище у меня даже нет сил на сарказм. Слишком много ярости бурлит внутри.
Восемь штатов – и рядом со мной Доминик Перри.
Да чтоб тебя, Джош Сандерсон. Даже после смерти ты продолжаешь меня мучить.
Дом опускает взгляд на контейнер, аккуратно закрывает крышку, после чего пишет название штата на красном пластике. Мы купили эти суперкачественные контейнеры по дороге сюда. Только лучшие контейнеры для праха моего брата.
Дом сбросил пиджак от траурного костюма и закатал рукава рубашки. Сейчас он работает с частью Джоша, которая отправится в Канзас.
Канзас. Что, чёрт возьми, мы будем делать в Канзасе?
Думаю, узнаем, когда доберёмся до загадочных координат из письма. Просто переступить границу штата и развеять пепел брату было недостаточно. Он оставил конкретные указания.
Это так похоже на Джоша – даже из своего последнего желания устроить квест. И если бы ситуация была другой, и мой спутник был бы кем-то другим, мне, возможно, даже было бы интересно разгадывать его загадки. Джош устраивал для меня поисковые игры на случайные праздники. День святого Валентина… День святого Патрика… Национальный день хот-дога…
– Чтобы ты хоть из дома вышла, – говорил он.
Признаюсь, в детстве я была домоседом, постоянно боялась, что аллергия на пыльцу вызовет приступ. Так что я предпочитала прятаться в своей комнате, где Флоренс могла легко забыть о моём существовании. Я забиралась на подоконник с книгой и читала о приключениях других.
Но Джош хотел, чтобы у меня были свои. Даже если всё заканчивалось тем, что я приходила в магазин, где он ждал меня с пакетом чипсов со вкусом сметаны и лука и банкой газировки.
Я представляю, как мой брат продумывал это, рисовал схемы, видя в этом очередную серию квестов для своей интровертной сестры.
Но что, он не доверял мне пройти этот путь одной? Думал, что мне нужен Дом, который будет подгонять меня, чтобы я не сдалась?
Я не настолько боюсь путешествий. Джош не раз брал меня с собой в поездки. У меня даже есть список мест, куда я хочу съездить.
Когда-нибудь. В будущем. Когда будет подходящее время.
У меня есть такая роскошь – время. В отличие от моего брата.
Чувство вины царапает кожу, как наждачная бумага по ожогу.
Джош уже бывал в больших туристических штатах – Нью-Йорке, Калифорнии, Луизиане. Но большую часть поездок он проводил за границей, поэтому внутри страны осталось несколько мест, куда он так и не попал. В списке есть интересные штаты, но есть и такие, которые меня совершенно не привлекают.
Ах да. Я вообще никуда не хочу ехать.
Потому что на каждой остановке рядом со мной будет мистер Ответственный Засранец.
– Мэдди…
– Зачем ты говоришь моё имя? – перебиваю я. – В этой комнате больше никого нет. С кем ещё ты мог бы разговаривать? Просто скажи, что хотел сказать.
Я придираюсь. Я знаю. Но его лицо само по себе пробуждает во мне желание спорить.
Как будто всего остального было мало, Дом умудрился сделать этот день ещё хуже. Оказалось, прах Джоша хранился в доме его родителей.
Оказывается, мой брат предпочёл отправить себя к Перри, а не к нашей матери.
Хороший выбор.
Сесилия, наверное, сделала бы из него бриллианты или что-то в этом роде, чтобы носить на фотосессиях.
Дом сказал, что моя мать даже не спрашивала про прах. Так что он не видел смысла передавать его ей.
Тем более, в завещании было ясно указано, кто должен развеять останки.
Я…и Дом.
Чёрт, мне даже думать о нас двоих вместе противно, не говоря уже о том, чтобы сидеть рядом с ним в одном помещении.
Но нам нужно поговорить, чтобы понять, что делать дальше.
Планировать поездку. Путешествовать вместе.
Я хочу покончить с этим как можно скорее. Я была готова улететь обратно в Сиэтл, попрощаться с Восточным побережьем и своим прошлым навсегда. Слишком многие люди на этой стороне страны оставили меня. Теперь моя очередь уходить.
Но, оказывается, я ещё не закончила. Так что вместо того, чтобы запереться в гостиничном номере с бутылкой джина до завтрашнего рейса, я позволила Дому уговорить меня приехать сюда, в наш старый район, где всё ещё живут его мать и моя бабушка. Мы в доме его семьи, потому что в дом бабушки я предпочла бы никогда не возвращаться.
Эта кухня хранит в основном хорошие воспоминания. Воскресные утренние блины от миссис Перри. Дни, когда мы собирали LEGO с близнецами, пока за окном лил дождь. Джош, готовящий нам сэндвичи с сыром после школы, пока Дом помогал мне с домашкой, когда тётя Флоренс выгоняла нас из дома.
Я отталкиваю последнюю мысль подальше. Да, когда-то Дом был добр ко мне. Но это было тогда, когда относиться ко мне, как к ребёнку, было нормально.
Но я выросла. И, видимо, это сломало его холодный роботизированный мозг.
Его челюсть напрягается, потом расслабляется.
– Ладно. Думаю, нам стоит начать с Делавэра.
– Делавэр? Это один из штатов? Но он же… прям рядом.
Мы всю жизнь жили в Пенсильвании. Как Джош умудрился ни разу не заехать в Делавэр? Даже я там бывала.
Дом кладёт один из конвертов между нами.
Делавэр
38°42’55.868” N
75°4’54.433” W
Почерк моего брата чёткий. Он хочет, чтобы часть его осталась в Первом штате.
– Это Рехобот, – Дом постукивает пальцем по координатам. – Пляж.
– Разве искать координаты не считается читерством?
Он прищуривается.
– А как ещё нам туда добраться?
– С помощью компаса и карты? – Я пожимаю плечами, следя за весами, когда отмеряю ещё 375 грамм праха.
Раньше Джош был человеком средних габаритов. Теперь он весит три килограмма. Делим на восемь частей, получаем примерно 375 грамм.
В его письме не было указаний, что всё должно быть разделено идеально поровну, но если это последнее, что я делаю для брата, я не собираюсь халтурить.
– Если бы мы так делали, мы бы до конца жизни бродили по Аляске. – Дом поднимает другой конверт.
Аляска
62°44’9.406” N
151°16’42.517” W
Кремовый конверт содержит небольшую приписку, которой нет на остальных.
Оставьте меня напоследок.
– Но если ты хочешь пользоваться компасом, – Дом продолжает, – провести недели, блуждая по штату вместе со мной…
– Гугл сгодится. – Я резко прерываю его и передаю ему седьмую часть Джоша. – Рехобот всего в паре часов отсюда. – Я бросаю взгляд в окно, где солнце ещё висит достаточно высоко. Мы ещё не потеряли дневной свет. И, кстати, я так и не добралась до бара после похорон, а значит, до сих пор абсолютно трезвая. – Согласна. Давай начнём с него. Поехали прямо сейчас.
Его рука замирает на полпути к надписи, оставляя на крышке контейнера обрывок: Северная Дако…
– Ты хочешь поехать сейчас.
Дом делает это до жути раздражающее что-то, когда произносит утверждение так, что оно звучит как вопрос. Как требование. Как будто идея принадлежала ему.
Или как будто сказанное мной настолько нелепо, что ему нужно повторить мои слова, чтобы я осознала их абсурдность.
Я не знаю, что именно это из двух.
Прошло почти десять лет с тех пор, как я пыталась разбирать тончайшие нюансы его голоса, выискивая мысли, скрытые за этим вечным суровым взглядом.
Теперь я даже не пытаюсь.
– Да, – бесцветно отвечаю я. – Я хочу поехать сейчас.
Чем быстрее мы доберёмся до этих координат, тем скорее я снова «услышу» брата.
Я согласилась сыграть в игру Джоша, но мои пальцы нервно подрагивают при мысли о том, что его голос – пусть и только на бумаге – находится прямо передо мной, в этой стопке конвертов.
И ещё, так мне придётся видеть Дома всего семь раз. А может, и меньше, если мы объединим несколько штатов в одну поездку. А я намерена это сделать.
Дом наблюдает за мной, и я стараюсь не ёрзать под его взглядом. Когда всё-таки начинаю двигаться, виню в этом колготки – а не то, что моё тело до сих пор одновременно хочет как приблизиться к нему, так и отдалиться подальше.
Он не отвечает сразу. Молча завершает процесс деления моего брата на порции.
Только когда контейнеры сложены в коробку, стол очищен, а я уже зависаю возле своей сумки, готовая выскользнуть отсюда, он наконец говорит:
– Ладно. Поехали сейчас.
Дом берёт ключи, подхватывает коробку с тем, что осталось от Джоша, и направляется к входной двери.
Мы правда это делаем. Мы правда собираемся сыграть в посмертную игру Джоша.
После того как мой разум полностью осознал безумие этой затеи, я наполовину ожидала, что ответственный, серьёзный бухгалтер скажет, что нет необходимости следовать указаниям буквально. Что просьба слишком эксцентрична и мы можем найти более практичное решение.
В подростковые годы Дом всегда был голосом разума, когда Джош придумывал очередную авантюру. Он не всегда мог его отговорить, но иногда у него это получалось.
А бывало и наоборот – Джош был слишком убедителен, и Дом оказывался в роли напарника в каком-нибудь бессмысленном безумии, в которое сам бы никогда не ввязался.
Это как раз один из таких случаев.
Смерть Джоша, похоже, стала его главным козырем в споре, потому что теперь Дом ведёт себя так, словно последняя воля брата – это самая логичная вещь на свете. Вот он, готов пересечь границу штата, чтобы развеять часть останков Джоша вместе с женщиной, которая его ненавидит.
Хотя, может, и он меня тоже ненавидит.
Скорее всего, я его просто раздражаю. Раздражаю и одновременно вызываю в нём чувство вины. А это почему-то больнее.
Часть меня злится, что Джош свалил на меня эту задачу без моего согласия. Что он использует мою скорбь, чтобы втянуть меня в одну из своих игр.
Но есть и другая часть – рана в сердце, которая до сих пор кровоточит. Часть меня, которая готова сделать что угодно, лишь бы снова почувствовать связь с братом. Даже если для этого придётся играть по его правилам.
Когда мы доберёмся до пляжа, мы откроем конверт. Я прочитаю ещё одну его записку.
Будет ли это послание для меня? Для Дома? Для нас обоих?
Но нас с Домом нет.
Может, когда-то… несколько недель – много лет назад, мы и были чем-то похожим на «нас». Дни, глупые и наивные, которые значили для меня слишком много. А для него – ничего.
Я всегда ненавидела мысль, что была тайной Дома. Но, с другой стороны, я рада, что Джош так и не узнал о том, что между нами произошло, и ему никогда не пришлось выбирать чью-то сторону.
Не знаю, как бы я это пережила, если бы Джош выбрал не меня. После того как Дом уже сделал этот выбор.
И это напоминает мне…
Слова застревают в горле, но я всё же заставляю себя задать вопрос, который тихо грыз меня с того самого момента, как Дом сел в машину одновременно со мной на парковке похоронного бюро. Как он уехал с поминок один.
– Тебе не нужно отчитаться перед Розалин? – Даже если они в ссоре или что-то в этом роде, он хотя бы должен отправить ей сообщение. – Мы вернёмся поздно. Жена может волноваться.
