Текст книги "Украденное счастье. Цветок на камне"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Вардан вдыхал печальный запах осени, запах сырой земли, опавших листьев, засохшей травы. То было последнее затишье перед наступлением холодной поры, когда с севера потечет вереница огромных мрачных туч и горы заснут под снежным покровом.
После землетрясения прошло два года, и это время выдалось на редкость тяжелым. Было уничтожено много посевов и виноградников, вдобавок последняя зима затянулась, в пору цветения деревьев пришли холода, и урожай фруктов оказался таким же скудным, как урожай зерна.
Арабы продолжали осваивать ранее неприступные области страны, что привело к новым грабительским налогам, которые отныне должны были вноситься только деньгами. Торговля упала, денег ни у кого не было, между тем арабы требовали уплаты подушной подати даже за тех, кто умер со времени последней переписи населения, прошедшей пять лет назад.
До жителей Луйса доходили тревожные слухи о преследовании христиан, о борьбе хуррамитов против завоевателей страны, но Вардана куда больше интересовала свои земля и хозяйство, ибо семья выросла и ее надо было кормить, тогда как урожаи падали и становилось все меньше возможности нанимать работников.
В связи с постоянными заботами и нелегкими думами скорбь, которая раздирала и терзала его сердце первое время после гибели Асмик и которая казалась неизлечимой, теперь превратилась в некое болезненное воспоминание, в светлую грусть. От глубокой раны, что нестерпимо жгла душу Вардана еще два года назад, остался тихо ноющий рубец.
Никто не произносил имя Асмик вслух. Малышка Сусанна искренне привязалась к новой семье, а Тигран замкнулся в себе настолько, насколько это было возможно для десятилетнего мальчика.
Он никогда не ходил по селению без Вардана, выполнял все его поручения, однако мужчина чувствовал, что между ним и мальчиком воздвигнута невидимая и нерушимая стена. Его собственный сын Сурен подрастал, а при виде чужого Вардан не испытывал ничего, кроме щемящей сердце досады. Этот ребенок был доказательством любви Асмик к другому мужчине, а также напоминанием о его собственной вине.
Жив ли араб? Встретятся ли он и Асмик на том свете, если они молились разным богам? Неужели любовь в самом деле превыше всего, даже долга и веры?
Вардан поднял глаза к небу, где меж длинных и тонких, сотканных, казалось, из серебряной чешуи облаков кружили черные птицы, откуда струились по-осеннему нежные солнечные лучи, и прошептал:
– Если ты там, если ты слышишь меня, отзовись!
Он вздрогнул, услышав печальные птичьи крики, и вмиг ощутил, как душа наполняется грустным светом. И странно обрадованный, успокоенный, отправился домой.
Через несколько дней пошел снег. Он был мягким и пушистым, покрыл деревья хлопьями, напоминающими весенние цветы, и обещал напитать землю влагой в ожидании обильного урожая.
В начале зимы жители Луйса вздохнули свободнее. Многим из них предстояло потуже затянуть пояса, но они надеялись как-нибудь дожить до весны. Иные и в прежние времена жили не лучше. Так Гаянэ вспоминала, как зимой они с Манушак сидели дома, словно в берлоге, сберегая драгоценное тепло, стараясь побольше спать, чтобы поменьше есть, хотя именно голод чаще всего не давал им заснуть. И сейчас молодой женщине думалось, что едва ли закрома этого дома могут когда-нибудь оскудеть настолько, что ей и ее детям придется голодать. С некоторых пор зима означала для Гаянэ скорее уют и тепло, чем одиночество и холод.
В один из вечеров Каринэ позвали принимать роды. Она возвращалась домой поздней ночью с другого конца селения. Зимой в Луйс не забредали чужие, и можно было не опасаться лихих людей. Никто не знал, сколько времени будут продолжаться роды, и Каринэ заверила сына, что спокойно доберется обратно одна.
На темно-синем, почти черном небе сияли редкие крупные звезды. Деревья были покрыты тонким кружевом инея. Горы вздымались волна за волной; освещенные луной пики белели на фоне темных небес. В холодном воздухе кружились снежинки.
Путь женщины пролегал мимо кладбища; она ускорила шаг, стараясь не поддаваться суеверному страху. Каринэ говорила себе, что зимой мертвые спят намного крепче, чем в иные времена года.
При ярком свете луны женщина без труда различила две темные тени. Они двигались бесшумно и медленно; то были силуэты каких-то людей, а быть может, демонов, которые искали чью-то неуспокоившуюся душу. Каринэ охватил ужас. У жителей Луйса не было привычки разгуливать по ночам между могил!
Женщина поморгала – видение не исчезло. Ей казалось, что пришельцы с головы до ног облачены в черное и что у них нет лиц. Они кружили возле одного из камней, и Каринэ знала, чья это могила – Сусанны Агбалян.
Каринэ спешила как могла, но ноги, казалось, сделались ватными. Всю дорогу женщине чудилось, будто она слышит за спиной крадущиеся шаги призраков, и она мучительно боялась и столь же страстно желала оглянуться. Ветер однообразно и тоскливо завывал в ночи, бил в спину, словно преследовал беглянку.
Вернувшись домой, мать Вардана была ни жива ни мертва от страха, но решила молчать. В семье не так давно воцарился мир, и женщина боялась разбередить старые раны упоминанием имен Сусанны и ее дочери.
Каринэ с тревогой думала о том, что представшее перед ней видение не сулит ничего хорошего. Должно быть, их ждут очень большие несчастья.
Следующим вечером состоялся сельский сход, и Вардан вернулся оттуда не в духе.
– Произошло несколько серьезных стычек арабов с хуррамитами, причем все неподалеку от нас, – мрачно сообщил он за ужином. – Арабы обозлены, они опять повысили налоги. Этой зимой нам придется отдать большую часть того, что мы имеем. Не удивлюсь, если вскоре нам придется платить налог за право жить и дышать!
Женщины тяжело вздохнули, и Вардан заметил в сердцах:
– Если б не вы, я давно бы ушел к тем, кто воюет против них!
– О нет! – испуганно воскликнула Гаянэ, и мужчина повторил:
– Я же сказал: если б не вы. Такие, как я, те, что не могут покинуть дом и землю, решили оказывать помощь всем, кто борется с завоевателями.
Когда детей отправили спать и взрослые остались в комнате одни, Гаянэ неожиданно сообщила:
– Сегодня я ходила за водой и слышала болтовню женщин о том, что в горах есть отряд, в котором сражается женщина. Она владеет саблей не хуже мужчины. Говорят, она знатного рода, никогда не улыбается и не плачет и похожа на мертвую!
Каринэ пронзило ощущение леденящего прикосновения чего-то потустороннего, и она, запинаясь, произнесла:
– Знатная… женщина? Уж не оборотень ли это?!
Вардан едва удержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу.
– Как можно нести такую чепуху!
– Я тоже верю в призраков и духов, – прошептала Гаянэ и невольно сжалась под пристальным взглядом мужа.
– Разве женщина способна нападать и убивать, как мужчина? – веско промолвила мать.
– На войне все возможно, – коротко заявил Вардан.
Его посетили странные мысли. Что за знатная женщина могла появиться в этих краях и что могло заставить ее взяться за саблю?! Многие женщины выхаживали раненых, давали приют беглецам, но ни одна из них не брала в руки оружие.
Каринэ в очередной раз промолчала, однако из головы не выходили воспоминания о двух черных тенях, круживших возле могилы Сусанны Агбалян.
Утром, измученная бессонной ночью и истомленная тревожными мыслями, женщина собралась с силами и, не сказав никому ни слова, отправилась на кладбище.
Каринэ долго смотрела на могильный камень жадным и трепетным взглядом, таким, каким нищий смотрел бы на хлеб, смотрела, снедаемая безумной жаждой прикоснуться к неведомому и столь же сильным суеверным страхом. Затаив дыхание, каждую секунду готовая убежать прочь, женщина приблизилась к могиле Сусанны Агбалян. Камень стоял так, как стоял прежде, ни снег, ни земля вокруг не были разрыты. Следы, даже если они и были, уже успело занести. Однако кое-что изменилось. На ослепительно-белом покрове снега лежала охапка засушенных цветов и несколько блестящих, гладких, красных как кровь яблок, а на самом камне было выцарапано какое-то слово. Если б Каринэ умела читать, она прочла бы слово «прости».
Тем же утром Тигран дождался момента, когда взрослые разошлись по своим делам, и подошел к Аревик.
У него не было близких людей, не было друзей. Однако мальчику помогали мысли о матери, об Асмик Агбалян, о которой, казалось, все давно позабыли. Он постоянно ощущал ее присутствие в своей жизни, словно она никогда его не покидала. Тигран был уверен, более того – он знал, что его мама жива и что когда-нибудь они обязательно встретятся.
Аревик, как всегда, была нарядно одета. Гаянэ ревностно следила за этим, вероятно вспоминая свое нищее и голодное детство. Девочка была красивая, не по возрасту развитая, но упрямая и своенравная. И все же больше Тиграну некому было довериться.
– Зачем ты меня позвал? – Аревик смотрела так, будто ждала какого-то подвоха, хотя на самом деле ей нравился этот мальчик. Нравился тем, что он не был похож на остальных людей – ни на взрослых, ни на детей. Аревик давно хотелось подобрать к нему ключ, но она не знала, как это сделать.
– Я хочу кое о чем тебя попросить. Пожалуйста, позаботься о моей сестре.
В больших, ярких глазах Аревик вспыхнул интерес. Она переступила с ноги на ногу.
– Вот как? А что случилось?
– Надеюсь, ты никому не скажешь? – промолвил мальчик, выжидающе посмотрел на нее, после чего признался: – Скажу по секрету: скоро я уйду отсюда.
– Куда?
– В горы. Вчера я случайно услышал разговор твоих родных. Ходят слухи, будто в горах есть отряд, в котором сражается женщина. Думаю, это моя мама.
– Твоя мама умерла.
– Она жива.
– Почему же она не вернулась за вами?
– Не знаю. Быть может, она решила, что мы погибли.
– Разве моя мама плохо заботится о Сусанне?
– Хорошо. И все же она ей не мать. Зато ты – ее сестра. Это важнее. Так ты присмотришь за Сусанной?
– Да. Обещаю. А ты вернешься?
– Непременно.
– После того, как найдешь свою мать?
– Наверное, после того, как мне удастся отыскать свою судьбу, – промолвил Тигран совсем как взрослый и добавил: – Мне кажется, скоро все изменится. Все мы. Вся наша жизнь.
Мальчик оказался прав. После очередного сельского схода мужчины Луйса, ранее заботившиеся в основном о том, как спасти свои семьи от нужды, включились в борьбу против арабов. Часть населения ушла в горы и присоединилась к хуррамитам, другая, большая, готовая помогать повстанцам, осталась в Луйсе. До недавнего времени надежно спрятанное в горах селение внезапно очутилось в области военных действий.
Вести о все новых и новых отрядах сопротивления арабам долетали до жителей Луйса едва ли не каждый день. Вардан жадно внимал таким сообщениям, но, к сожалению или к счастью, он ни разу не слышал о неведомой воительнице.
Глава 8Минул заветный час, и безмолвный серый мир озарился золотистым светом восходящего солнца. Распростертый под ногами, он уже не выглядел мертвым: горы были окрашены в нежно-лиловый цвет, а острые, будто лезвие кинжала, хребты пламенели отражением восхода.
Камрану хотелось смотреть на это до бесконечности. В такие минуты он, случалось, забывал и о скрывающихся за облаками вершинах минаретов Багдада, и о вереницах верблюдов с шерстью цвета песка, идущих по торговым дорогам, и об отчаянно сражающихся за жизнь чахлых кустиках, что растут в пустыне. Ему начинало казаться, что его родина не там, а здесь, в этих горах.
Между пологами походного шатра, в котором спала Асмик, проскользнул солнечный луч и осветил лицо молодой женщины. Несмотря на то, что ее кожа обветрилась и покрылась загаром, а черты затвердели, она все еще была красива. К тому же сейчас, во сне, она не выглядела ожесточенной и воинственной, она казалась женственной и нежной.
Камран испытывал непреодолимое желание скользнуть в палатку, разбудить Асмик поцелуем, ощутить ее теплую наготу, но он не двигался. Она не хотела, чтобы другие мужчины, те, что называли ее сестрой, были свидетелями их отношений.
С момента их встречи прошло больше года, прежде чем Асмик ему отдалась.
Однажды вечером Камран зашел к ней в шатер, чтобы о чем-то спросить, и она мягко положила ладонь ему на грудь. Это прикосновение стало ключом, который открыл невидимую дверь. Все еще не веря, Камран привлек женщину к себе, положил руки на ее бедра, а потом принялся целовать ее лицо, губы, шею.
Он не мог провести с ней всю ночь, все свершилось быстрее, чем ему хотелось. Камрану было немного стыдно за испытанное наслаждение, потому что он не знал, сделала ли Асмик это из благодарности, а может, из жалости, или ее чувства в самом деле проснулись.
Камран понимал, что она ни на минуту не забывала о своих детях. Но Асмик никогда не говорила о них, так же как ни разу не улыбнулась и не заплакала.
Мужчина не мог сказать, что после того, как они покинули Исфахан, любимая им женщина была вполне нормальна, однако за два года произошли некоторые изменения. Душа Асмик постепенно избавлялась от налета безумия, как избавляется от коры больное дерево. В ее поведении больше не было странностей, однако ей не стало легче. Камран понимал, что с ней происходит: душевные силы растаяли, вера исчезла, возврата к прежнему нет, надежда уничтожена, в сердце царит пустота. Он не знал, чем ей помочь, но всегда находился рядом.
Следуя желанию и планам Асмик, они присоединились к хуррамитам, в рядах которых, случалось, сражались и женщины. У Асмик не было силы удара, но была сила ненависти, безжалостная жажда крови и мести.
Лучше б она горько плакала, испуганно прижималась к нему по ночам, чем слепо бросалась в бой! Однако Камран не мог ничего изменить. Ему оставалось принимать судьбу как неизбежность, как волю Бога.
По ночам Камран охранял шатер Асмик; он спал, как зверь, прислушиваясь к малейшим шорохам, а днем не мог налюбоваться игрой ее лица, вглядывался в оттенок кожи, блеск волос и выражение глаз. Она была его звездой и его жизнью.
Камран часто думал о своем единственном сыне, сыне, которого ему не суждено было увидеть, и втайне мечтал о том, чтобы Асмик забеременела. Однажды он сказал ей об этом, и она гневно ответила:
– Неужели ты думаешь, что этот ребенок заменит мне…
– Я так не думаю, – мягко перебил Камран, – но этот малыш мог бы стать спасением и счастьем для нас обоих.
Молодая женщина промолчала, и ему ничего не оставалось, как ждать.
Камран предал свой народ и не сумел по-настоящему слиться с теми, среди кого отныне воевал и жил. Ему долго пришлось доказывать хуррамитам свою преданность. Он был искусным воином, и от него было немало пользы, но многие до сих пор считали, что мусульманину нельзя доверять.
Что касается арабов… Однажды пленный мусульманин с ненавистью бросил Камрану:
– Ты – презренный предатель, шакал, раб женщины! Ты будешь гореть в аду!
Камран знал, что это правда. Больше он никогда не сможет жить среди единоверцев. И едва ли ему стоит обращаться с просьбами к Богу и рассчитывать на его милосердие.
Асмик тоже не стремилась вернуться туда, где провела восемь лет. Однажды ночью они с Камраном тайком пробрались в Луйс, чтобы женщина могла навестить могилы своей матери и служанки Хуриг, но после не приближались к селению.
Старшим в отряде был мужчина лет сорока пяти по имени Асет. И он, и его семья наотрез отказались принять ислам и продолжали поклоняться огню [19]. Трое сыновей погибли от рук арабов, жена и дочь покончили с собой, дабы избежать бесчестья.
Асет относился к Асмик почти как к дочери и только ради нее терпел присутствие Камрана. Он наверняка догадывался о том, что здесь замешана любовная история, и не пытался понять молодую женщину, как не стремился ее осуждать. Только судьба и глубокое горе могли заставить ее делать то, что она делала, и пока этот странный араб с вечно обнаженным клинком и горящими глазами будет находиться рядом с ней, останется меньше шансов на то, что ее убьют.
Почти все, что воинам Асета удавалось отнять у арабов, они возвращали крестьянам, сами довольствовались малым. Их было не так уж много, около тридцати человек, но каждый из них был не единожды проверен в деле, а в укромных горных уголках, на крутых тропинках даже тридцать человек могли стать серьезным препятствием для целой армии.
Минувшей осенью до них дошли слухи о том, что арабы рыскают по селениям, жители которых оказывают помощь повстанцам. Они приказывали выдать тех, кто это делал, а если жители горного края не подчинялись, изгоняли их с места обитания и жгли дома.
Зима принесла относительное затишье, но было страшно подумать, что начнется сейчас, с наступлением весны.
Когда Асмик проснулась, мужчины начали потихоньку сворачивать лагерь и готовиться к долгому переходу поближе к берегам реки Зайенде-Руд.
У них с Камраном было немного времени для того, чтобы побыть наедине, и они быстро пошли по тропинке в сторону от лагеря.
Заснеженные хребты сменили свой цвет с белого на розовый, потом на янтарный. Солнце разогнало утренний туман, и его свет золотым потоком лился на склоны гор.
Казалось, на многие расстояния – только безлюдье, покой и тишина.
– Сложно представить, что где-то идет война. Иногда мне нелегко бывает понять, почему, вместо того чтобы бежать от нее, мы продолжаем ее искать, – не выдержав, заметил Камран и получил ответ:
– Ты знаешь почему. Я никогда не смогу смириться с прошлым, не смогу его забыть, а потому должна что-то делать. Мне странно слышать твои слова. Разве воин должен бежать от войны?
«Прошлое – прибежище отчаявшихся, – подумал Камран. – Нельзя бесконечно оглядываться назад, надо смотреть вперед». Подумал, но промолчал. Мог ли он, имел ли право сказать такое матери, потерявшей детей?
– Я говорю о тебе, Жасмин. Это – не твое. Ты осталась жить, значит, должна жить. Только не так, а по-другому.
Асмик повернулась к нему:
– У меня плохо получается то, что я делаю?
– Хорошо. Так хорошо, что иногда мне становится страшно.
Женщина остановилась и прошептала:
– Чего ты хочешь, Камран?
Он тяжело промолвил:
– Я не знаю. Однако я до сих пор верю в то, что в этом огромном мире есть место, где мы сможем быть счастливы. Мне бесконечно жаль, что путь туда заказан и мне, и тебе.
Асмик опустила голову. Это она лишила его всего, его, единственного человека, которого еще могла сделать счастливым.
Он ничего от нее не требовал, он любил ее нежно, печально, с каким-то безнадежным смирением. То была страстная, упрямая привязанность, он отдал себя ей всецело и навсегда.
Они дошли до укромного уголка. Здесь были не только камни, но и трава; солнце мягко освещало землю. На мгновение женщина прислонилась спиной к холодной каменной стене, а потом принялась раздеваться.
Перешагнула через ворох одежды, приблизилась к Камрану, сверкая белоснежным упругим телом, и положила прохладные ладони ему на грудь.
– Я здесь.
Камран не был уверен, что она здесь. Он не был уверен в этом с тех пор, как впервые увидел ее после долгой разлуки. Однако ему не хотелось об этом думать. Он обнял Асмик, и страсть пронзила его душу и тело. У них было мало времени, тогда как Камран мечтал о том, чтобы когда-нибудь выдалась целая ночь, безумная ночь, в течение которой он мог бы сжимать Асмик в объятиях, не думая ни о чем, ни о чем не жалея и ничего не боясь.
Он знал, что напрасно надеется, так же как был уверен в том, что Асмик ничего не чувствует. То была жалкая подачка, простая уступка его желанию.
– Тебе никогда не казалось, что судьба подарила нам новую встречу не в награду, а в наказание? – неожиданно прошептала женщина.
– Нет, – ответил мужчина, нежно гладя ее волосы. – Я давно хотел спросить: неужели ты до сих пор считаешь, будто все, что случилось между нами до нашей разлуки, было ошибкой?
– Если бы я так думала, я не была бы с тобой.
Они пошли обратно. Хотя Камран только что обладал этой женщиной, он не испытывал удовлетворения. Он нуждался в другом. Чтобы она была не воинственной и беспощадной, а безмятежной и кроткой, чтобы она держала в руках не саблю, а ребенка. Он понимал, что все, чем она сейчас живет, навеяно горем, внушено чувством вины, вызвано отчаянием. И ему опять-таки оставалось только ждать, ждать, пока она вновь будет готова впустить в свое сердце любовь.
По дороге к берегам Зайенде-Руд отряд Асета наткнулся на селение, жителей которого согнали с насиженного места.
Асмик всегда трогало то, как крестьяне прощаются со своей родиной: мужчины падали на колени и целовали землю, от горестных воплей женщин, казалось, содрогались скалы. Она ненавидела страшный запах выжженной земли и выражение безнадежности в глазах людей.
Они напали неожиданно, сверху, с гор, и внесли смятение в ряды арабов, сопровождавших колонну переселенцев. Губы мужчин были плотно сжаты, а выражения лиц казались тяжелее камня. Клинки хладнокровно опускались на головы и плечи врагов.
Крестьяне сначала растерялись, а после в считанные секунды, мирные и покорные, они превратились в грозную силу: бросались на своих обидчиков и расправлялись с ними едва ли не голыми руками.
Асмик билась наравне с мужчинами и, кроме внешности, отличалась от них только одним: полным отсутствием волнения и страха. В тот миг, когда людьми овладевали звериные инстинкты, слепое животное возбуждение, когда не надо было думать и помнить, а только рваться вперед, Асмик начинала чувствовать, как в далеком уголке ее превратившейся в мертвую пустыню души начинает теплиться жизнь. Она не боялась смерти, ибо та давно побывала у нее в гостях и забрала то, без чего не имело смысла жить.
А Камран боялся. Он не столько сражался, сколько старался защитить Асмик. Он будто бы обладал десятком глаз и рук – так стремительны и точны были его движения, безошибочен взгляд. А вот сердце, сердце у него было только одно, и оно обливалось кровью от страха потерять любимую женщину.
Все завершилось успешно. Большая часть арабов была перебита, нескольких отправили к их предводителям с указанием передать, чтобы они больше не смели ступать на эту землю.
Когда крестьяне благодарили тех, кто неожиданно пришел к ним на помощь, в их глазах стояли слезы. Асмик сохраняла невозмутимость. Убедившись, что крестьянам больше ничто не угрожает, она молча повернулась и устремилась обратно в горы вместе с другими воинами.
Беда, как это обычно бывает, пришла неожиданно. Еще утром Вардан спокойно работал в поле, а в полдень к нему прибежала испуганная Аревик и сказала, что в селение прибыл большой отряд арабов и всем взрослым жителям Луйса велено собраться на площади перед церковью.
Вардан приказал дочери возвращаться домой, а сам вместе с тремя работниками поспешил на площадь. В середине дня воздух утратил свежесть, пыль поднималась из-под ног удушливым облаком. Всюду, куда хватало глаз, белели обновленные по весне дома и цветущие сады, отчего казалось, будто Луйс присыпало снегом. По пути Вардан встретил нескольких односельчан; они растерянно и возбужденно переговаривались.
– Не знаю, чем это закончится, – тревожно произнес один из мужчин. – В доме моего соседа спрятаны двое раненых, а два дня назад мы отправили в горы большую повозку с продуктами и вещами.
Вардан кивнул. Он сам отдал хуррамитам часть посевного зерна и одежду, которую за зиму сшили женщины.
Площадь напоминала огромный развороченный улей, смятенное разноголосое царство. Угрюмые седобородые старики, готовые заплакать женщины, запальчиво жестикулирующая молодежь. Глаза мужчин смотрели бесстрашно, по-звериному остро, кулаки были сжаты, но невозмутимые арабы, похоже, не замечали этого. Их было почти вполовину меньше, чем жителей селения, но они были хорошо обучены воинскому искусству, и у них имелось много оружия.
Старший, средних лет мужчина в небрежно намотанной чалме, вынул грамоту и громко зачитал текст. Все слушали; когда он закончил, по толпе подобно ураганному ветру пронесся возбужденный гул.
От имени эмира жителям Луйса было велено выдать всех, кто оказывал помощь хуррамитам. В противном случае им, как и обитателям многих других селений, было предписано сняться с места и следовать к берегам Зайенде-Руд.
Вардан оцепенел. Его сердце пронзила дикая боль, в глазах потемнело, голова закружилась. Он сразу понял, что это не шутка, а жестокая правда. Он слышал, как кругом шепчутся люди, но сам не мог произнести ни слова.
– Как можно бросить все и уйти? А дома, посевы, сады, скот!
– Надо взяться за оружие. Топоры, ножи, мотыги – все пойдет в ход!
– За их спиной войско эмира. Они могут привести подмогу!
– Аза нашими спинами – горы. Я еще не встречал человека, который мог бы их одолеть.
– Разве мы можем бежать в горы, бросив женщин, стариков и детей?! Что тогда будет с ними?!
– Арабам прекрасно известно, что все мы помогаем хуррамитам. Это всего лишь предлог. Они уже решили нас выселить, мы ничего не сможем сделать! Если возьмемся за оружие, будет море крови и десятки смертей!
Последнее мнение оказалось верным. Когда глава общины заявил арабам, что жители Луйса не собираются никого выдавать, мусульманские воины не удивились. Они велели людям разойтись по домам, собрать вещи, которые они намерены взять с собой, и ровно через час вновь собраться на площади. Повозки, волов, орудия труда, а тем более оружие брать запрещалось. Арабы выставили охрану на подступах к селению и на горных тропах, дабы ни один из жителей Луйса не смог ускользнуть незамеченным.
Вардан вернулся домой. Женщины метались по комнатам, не зная, что взять с собой, Аревик и Сусанна плакали, Тигран сидел угрюмый и неподвижный.
Вардан тоже молчал и не двигался, хотя, наверное, нужно было помочь жене и матери и успокоить детей.
Долгое время он жил в странном, оторванном от действительности мире, он изнурял себя работой, старался прогнать ненужные мысли и почти убедил себя в том, что худшее осталось позади. Теперь он понял, что жестоко ошибся.
В стенах этого дома Вардан родился, сделал свои первые шаги, здесь мать пела ему колыбельные песни, он срывал плоды с деревьев этого сада и был привязан к этой земле не меньше, чем к заветной мечте. Он любил всех своих животных, лелеял каждую травинку, что выросла на этих лугах. Он радовался, когда по утрам в его сознание суетливо и весело врывались привычные звуки: скрип дверей, голоса людей и животных.
Он думал о многолетнем упорном труде, который оказался напрасным, о мечтах, которым было суждено развеяться, как дым.
– Вардан, как тебе кажется, они позволят нам вернуться? – Голос Гаянэ срывался и дрожал.
Муж долго молчал, потом тяжело промолвил:
– Не думаю.
Видя, в каком состоянии находится сын, Каринэ принялась распоряжаться.
– Скотину и птицу надо выпустить на волю. С собаками сложнее – они побегут следом; как бы арабы их не перебили! Гаянэ, оставь посуду, лучше взять побольше одежды для детей. Шерсть и пряжу положи на место. И ковер нам не унести. А вот овчины возьми. Не забудь швейные принадлежности. Аревик, не бери так много игрушек, тебе придется помогать нести вещи. А вода? Надеюсь, по дороге встретится река или хотя бы ручей? Тигран… – Женщина выпрямилась и оглянулась. – А где Тигран?
Мальчика нигде не было. Они не нашли его ни в доме, ни во дворе. Тигран исчез. Никто не представлял, куда он подевался, и Вардан сходил с ума от тревоги, поскольку приближался час, когда они были должны отправиться в путь.
Каринэ сунулась было на улицу – тут же откуда ни возьмись появился верховой араб; он замахнулся на женщину плетью и что-то прокричал на своем языке.
Аревик знала правду, но она поклялась Тиграну, что будет молчать, и молчала.
Наконец наступило время, когда они были вынуждены покинуть дом. Вардан поднял на руки Сурена, и тот обхватил ручонками шею отца. Мужчина подумал, что, хорошо это или плохо, но семья связала его по рукам и ногам. Он должен думать прежде всего о ней, помнить о чувстве долга по отношению к ней, а не к кому-то или к чему-то еще.
Толпа людей устремилась на церковную площадь. Мужчины волокли нехитрый скарб, женщины пытались успокоить детей, а сами дрожали как осиновый лист. Многие односельчане Вардана глухо роптали.
Мужчина подумал, что вскоре злоба сменится горечью поражения и измученные долгим переходом, раздавленные горем жители Луйса будут заботиться только о том, как выжить, тешить себя надеждой на то, что на новом месте они, быть может, не умрут от голода.
Мелкую скотину завоеватели решили угнать с собой. (Каринэ и Гаянэ плакали в хлеву, целуя и гладя любимых коз). Обнаруженные арабами раненые хуррамиты были убиты, тех, кто их приютил, казнили на площади. Отец Саркис не хотел оставлять церковь; его выволокли на площадь и бросили на камни, в пыль. Мужчины подняли священника и окружили его плотной стеной, готовые встать на его защиту.
Тигран не видел всего этого. Он давно решил убежать и теперь понимал, что дождался самого что ни на есть рокового момента.
Мальчик долго сидел в кустах, прежде чем благополучно миновал посты охраны и вскоре очутился там, где его не могли догнать.
Он не успел взять с собой ни еды, ни воды, но сейчас это не казалось важным. Тигран думал только о том, что наконец-то у него появилась возможность доказать людям, которые в него не верили, презирали за то, что мать родила его от чужеземца, чего он стоит на самом деле.
Он решил, что заберется на большую высоту, найдет место, откуда можно столкнуть камни, и завалит арабов. Тигран с детства знал, как это происходит: один камень увлекает за собой другой, второй – третий, и они превращаются в смертоносный поток.
Сначала мальчика терзало чувство вины: дядя Вардан наверняка станет беспокоиться из-за того, что он исчез! Однако вскоре Тигран перестал думать об оставшихся внизу людях. Таково свойство гор: человек поднимается на высоту, и прошлое остается далеко позади.
Вокруг царило глубочайшее безмолвие, величайшее безлюдье. Казалось, даже ветер не нарушал покоя этого заколдованного пространства. В тишине таяли все звуки: пение птиц, звонкий шелест ручья и жужжание насекомых.
Вскоре Тигран понял, что не знает, куда идти. Он ориентировался в горах далеко не так хорошо, как дядя Вардан или даже его жена Гаянэ! Едва заметные, убегающие ввысь тропинки сулили надежду, но вскоре пропадали так же внезапно, как и начинались.
Ночь застала его в пути. При свете луны земля и небо казались светлыми, а горы – темными. Сколько Тигран ни вглядывался в черноту, он не мог различить их очертаний. Где-то шуршали островки чахлой травы. Хлопали крыльями ночные птицы. Было холодно. Мальчик лег на землю и обхватил руками плечи, но это не помогало согреться.
Тиграну казалось, будто он всю ночь не сомкнул глаз, но на самом деле он спал, вернее, время от времени впадал в забытье.
