Текст книги "Все цвета тьмы. Часовой галактики"

Автор книги: Ллойд, Биггл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Одну из женщин он уже назвал Алисой. Вторую – Гвендолин. Мисс Икс стала мистером Икс, а затем, поскольку имя это звучало крайне нелепо, мистер Икс был переименован в Ксерка. По тому же принципу бывший «мадам Зет» стал Захарией. Третьему мужчине логичнее всего казалось присвоить букву «Игрек», что Даржек и сделал. После этого он долго вспоминал какое-нибудь мужское имя на эту букву и, в конце концов, окрестил последнего инопланетянина Исайя.

Алиса, Гвендолин, Ксерк, Исайя и Захария. Лучше не придумаешь. Вот только имя «Алиса» казалось Даржеку слишком уж простоватым, слишком земным для существа со столь неземным, нечеловеческим обликом.

По этому поводу он проконсультировался с Захарией:

– Как по-твоему, Алиса не станет возражать, если я переименую ее в Алтею?

– Я спрошу у нее, – ответил Захария и полез вверх по трапу. Даржек последовал за ним.

Капсула снабжения представляла собой высокий цилиндр, внутри приспособленный под склад. Здесь были глубокие резервуары с отверчивающимися крышками, выдвижные ящики, отсеки с дверями, «расходившимися» по вертикали или горизонтали со скоростью и точностью застежки – «молнии». Капсула была разделена на четыре сегмента, каждый – примерно десяти футов в высоту – был снабжен трапом от пола до потолка, тянувшимся сквозь круглые проемы в переборках, деливших капсулу на уровни.

Алиса с Ксерком обосновались на верхней «палубе». Здесь Захария повторил вопрос Даржека, причем имена «Алиса» и «Алтея» произнес безупречно. Алиса, не говорившая ни по-английски, ни на каком-либо другом земном языке, произнесла их с такой же точностью. За сим последовала дискуссия.

Даржек наблюдал за ней с интересом. Он до сих пор не мог понять, удивило ли инопланетян его стремление дать им имена или оставило равнодушными. Они охотно отзывались, но, говоря о себе, вежливо избегали употреблять имена.

– Она хочет знать, зачем, – сказал, наконец, Захария.

– Новое имя подходит ей больше, – ответил Даржек.

– Но как это может быть? Разве это имя – не просто… ярлык?

– Конечно, нет, – объяснил Даржек. – Все имена имеют значение, да и о благозвучии не следует забывать.

– Что означают эти два имени?

Даржек порылся в памяти и признался:

– Не помню.

– Но отчего же ты сначала назвал ее Алисой, если это имя ей не подходит?

– Просто оно первым пришло мне в голову.

Дискуссия продолжилась, затем Захария объявил:

– Она говорит, что ты можешь называть ее, как захочешь.

– Спасибо, – сказал Даржек. – Но я, пожалуй, буду называть ее по-старому. Я слышал, что смена имени приносит несчастье.

С этими словами он полез вниз по трапу, усмехаясь в душе, тогда как наверху принялись бурно обсуждать его последнюю реплику. Что ж, в конце концов, нужно подкинуть инопланетянам пищи для размышлений, подумалось ему. Похоже, они в этом очень нуждаются…

Вторая проблема заключалась в его неспособности самостоятельно одеться. Еще с завязанными глазами он обнаружил, что все его тело обмотано бинтами, и, когда повязки были сняты, это подтвердилось: вся одежда пришельцев состояла из одних бинтов. Широкие ленты из материи, напоминавшей эластик, были обернуты вокруг икр, бедер, туловища и рук. Когда все было сделано, как надо, и бинты были в меру туго натянуты, одеяние получалось очень теплым, удобным и совершенно не стесняющим движений. Вспомнив о земных чулках и бинтах из эластика, используемых в медицинских целях, Даржек подумал о том, не оказывает ли и это одеяние каких-либо терапевтических действий.

То, что осталось от его одежды, было выброшено, однако все его пожитки тщательно собрали и сложили в небольшой выдвижной ящик, на самой нижней из «палуб», где ему отвели место. Он нашел в ящике все, что было у него в карманах, включая паспорт, перочинный нож, портсигар с зажигалкой, записную книжку-ежедневник, фото мисс Икс и мадам Зет в разных обличьях, а также наплечную кобуру с пистолетом.

– Вы и это мне вернули? – воскликнул он тогда.

– Почему бы нет, – отозвался Захария. – Это – твое имущество.

– Однако толку мне от него сейчас немного, – заметил Даржек.

– Не думаю, – отозвался Захария.

Что это было – ирония или простая вежливость – Даржек так и не понял.

Дав инопланетянам имена и научившись одеваться самостоятельно, он столкнулся с жесточайшим испытанием в своей жизни. Делать было абсолютно нечего, и он поддался угнетающему страху перед близкой смертью.

То же испытывали и инопланетяне. Они старались вежливо избегать Даржека, который радостно вторгался в их жилища, лазая по трапам и испытывая новую одежду. Они все больше и больше сторонились его. Поначалу он думал, что они просто не желают общаться с человеком, который обрек их на смерть. Но через некоторое время стало ясно: они просто очень напуганы.

Алиса и Ксерк сидели друг против друга на полу, в своей тесной клетушке, устремив взгляды куда-то вдаль, к предмету или мысли, отдаленному от них на множество световых лет; при этом Алиса пела. Мелодия скользила то вверх то вниз, порой переходя в резкое шипенье, и Даржек, послушав песню и постаравшись оценить ее объективно, заключил, что она лишь чуть-чуть менее мелодична, чем полицейская сирена.

Палубой ниже Гвендолин, Исайя и Захария играли в некую игру, которую Даржек, после долгого наблюдения с трапа, определил как «особо нудную помесь шахмат с глюками». Игра была четырехмерной, и играли в нее без доски. Причудливые фигурки передвигались с уровня на уровень при помощи специальных блоков разных размеров, а ходы зависели не только от позиции, но и от общего количества ходов, сделанных ранее. Первая попытка Даржека разобраться в игре оказалась и последней.

Игра плоховато вписывалась в его заключение, будто пришельцы напуганы до «потери пульса». Отсутствие какого-либо выражения на их лицах ничего не проясняло. Привыкнув к их голосам, он нашел, что их речь, даже когда они говорят по-английски, необычайно богата интонациями разнообразных оттенков. К сожалению, он не мог определить, что могут означать конкретные нюансы их интонаций, так что с выражениями лиц могло оказаться то же самое. Улыбка на нечеловеческом лице вполне могла бы означать злость или же смертельную обиду.

Подсознательное ощущение всеобщего, всепоглощающего ужаса брало свое. Через некоторое время он и сам начал чувствовать постоянные опасения – не из-за приближавшейся смерти, но – из-за того, что близость ее осознавали пришельцы.

Часы его остановились, пока он лежал с повязкой на глазах, а все его расспросы о времени были вежливо отклонены. В конце концов часы отправились в ящик, к остальным вещам. «Какая разница, который час, если не знаешь, какой сегодня день?» – подумал он.

Но с этого момента уже минуты, полные тревог, тянулись бесконечно. На некоторое время Даржек занял мозг созерцанием и сопоставлением обыденных мелочей. Он попрыгал на подстилке и поразмыслил о природе ее гладкой ткани и мягкой, упругой набивки. В хранилище, кроме ящика со своими вещами, открывать ничего не стал, предчувствуя, что инопланетяне обязательно расценят это, как еще одно проявление его варварской натуры. Однако некоторые отсеки были снабжены окошками, забранными невидимой, невероятно прочной пленкой, и Даржек, оставаясь в одиночестве, заглядывал в них, рассматривая содержимое и гадая о его назначении.

Тщательному осмотру подвергся и трап, изготовленный из металла или похожего на металл вещества, совершенно обычный с виду, если не считать непривычной ширины и расстояния между ступенями. На фоне сложного оборудования капсулы он казался фантастически примитивным. В конце концов Даржек решил, что трап сконструирован исходя из принципа целесообразности – предельной простоты и компактности.

Судя по всему, Гвендолин с Захарией прекрасно играли в свою причудливую игру, тогда как Исайе она была в новинку. Его неизменно выбрасывали из игры уже на начальных стадиях, и порой он спускался побеседовать с Даржеком, пока Гвендолин с Захарией, в мрачном молчании, оспаривали друг у друга победу.

Сверху доносилась неумолчная песнь Алисы.

– Вот интересно, – сказал как-то Даржек. – Воздух. Он – с вашей родной планеты?

– Да, – ответил Исайя.

– Значит, я, вероятно, первый человек, дышащий воздухом иного мира… Особой разницы не ощущаю, но почему-то он мне нравится.

– Он немного испорчен от долгого хранения, – сообщил Исайя.

– В самом деле? Мне он кажется весьма свежим и бодрящим.

– Кислорода в нем гораздо больше, чем в вашем воздухе.

Даржек чувствовал себя настолько хорошо, что вынужденное безделье скоро сделалось невыносимым. Поначалу он попробовал занять себя гимнастикой, насколько это позволяла теснота. Затем начал прыгать на месте и обнаружил, что, прыгая вдоль трапа, вполне может запрыгнуть на следующую палубу. Тело охватила небывалая легкость. Он спрыгнул вниз и снова прыгнул на вторую палубу. Интересно, удастся ли, попрактиковавшись, вспрыгнуть на третью палубу и смести к черту их дурацкую игру?

Но тут к нему спустился Исайя.

– *** говорит…

– Кто?

– ***.

– Алиса?

– Да. *** говорит, что физические упражнения увеличивают потребление воздуха.

– Толковая мысль, – согласился Даржек. – Почему бы нам всем не заняться физическими упражнениями, чтобы покончить со всем этим поскорее?

В кои-то веки ему удалось пронять инопланетянина. Исайя пару раз раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но сказать ему было явно нечего.

Даржек с неохотой прекратил гимнастику.

Среди инопланетян Исайя держался особняком и казался самым одиноким. Беседы их становились все продолжительнее.

– Одного я не понимаю, – сказал Исайя.

– Чего же? – поинтересовался Даржек, мигом проанализировав интонации, соответствовавшие озадаченности.

– Отчего «УниТел» не отключила свои трансмиттеры после стольких случаев исчезновения пассажиров?

– Интересный вопрос, – сказал Даржек, смаковавший последний дюйм одной из немногих сбереженных сигарет. – Суть в том, что пассажиров, не достигших места назначения, просто не было.

– Не понимаю.

– Я мог бы легко и просто все объяснить, но не уверен, что мне следует это делать.

– Почему?

– Ты ведь отказываешься отвечать на мои вопросы. С чего же я стану отвечать на твои?

– Когда это я отказывался отвечать на вопросы?

– Например, когда я спросил, зачем вы пытались навредить «УниТел».

Прежде чем Исайя успел что-либо сказать, Гвендолин позвала его начинать новую партию. Спустившись к Даржеку через некоторое время, он возобновил беседу: несомненно, он успел обдумать замечание Даржека.

– Значит, если мы расскажем тебе то, что ты хочешь знать, ты расскажешь, что хотели бы знать мы?

– Обмен информацией кажется мне честным соглашением.

– Но вначале я должен спросить ***.

– Кого?

– ***, – повторил Исайя, ступая на трап.

– Алису?

– Да.

Песня наверху резко оборвалась и, после краткого затишья, возобновилась. Вниз медленно спустился Исайя.

– Она ответила: нет, – объявил он.

– Жаль. Замечательная бы вышла беседа.

– Но ведь нам все равно умирать. Не понимаю, отчего ты не хочешь сказать…

– Вот и я думаю о том же. Сколько мы еще протянем?

– Не знаю. Думаю, *** знает, но нам она не скажет. Она полагает, что нам лучше не знать этого.

– В любом случае, сдается мне, что я рискую гораздо больше. Вас рано или поздно начнут искать. Что вам мешает записать все, что я расскажу? А ваши преемники, несомненно, найдут способ извлечь пользу из этой информации. С другой стороны, для меня не существует способа передать полученную информацию своему народу. Верно?

– Да. Не существует.

– Даже если мы – неподалеку от одной из лунных баз, вряд ли ваша капсула торчит здесь на виду, точно шишка на ровном месте.

– Точно шишка на ровном месте, – повторил Исайя. К концу фразы тон его сделался таким, который Даржек характеризовал для себя, как озадаченность. – Она вделана в скалу, и мы – вдалеке от ваших лунных баз.

– Так и думал. Мои соотечественники не смогут найти ее, даже если станут искать. Каков же возможный вред от нашей беседы?

– Ты не понимаешь. Мы должны следовать нашему Кодексу. Мы поклялись блюсти его. Я не должен был говорить тебе даже этого. И *** полагает, что мы и так раскрыли тебе слишком многое.

– Или – что я сам слишком многое выяснил? Ну что ж, как я уже говорил, очень жаль. Время здесь девать совершенно некуда… Мне уже пару раз приходилось смотреть в лицо смерти, но это происходило быстро, и возможность поразмыслить появлялась лишь впоследствии, когда все оставалось позади. Интересно, что должен чувствовать тот, кто умирает от удушья?

Говоря, Даржек внимательно наблюдал за Исайей. Но странные, точно вдавленные черты его лица не отражали ничего, кроме безграничного, непоколебимого равнодушия.

Все шестеро ждали, и ожидание их становилось все напряженнее и напряженнее: ведь впереди не было ничего, кроме момента, когда дышать станет трудно, когда все сгрудятся на верхней палубе, где воздух посвежее, а затем улягутся вповалку, разевая рты, вбирая легкими последние крохи кислорода, и, в конце концов, умрут. Интересно, посчастливится ли им потерять сознание перед смертью?

– Немного похоже на часы, в которых кончается завод, – сказал он Исайе. – Каждый вдох, как и каждый звук, приближает наш конец. Тик-так, тик-так, тик-так…

Исайю сравнение вовсе не позабавило.

Алиса все пела и пела, делая перерывы лишь для сна. Ксерк молча слушал ее – в восхищении или же в ностальгической тоске, этого Даржек понять не мог. Гвендолин с Захарией играли в свою игру и чревоугодничали. Их аппетит вызывал у Даржека благоговейный трепет.

– Так у нас скорее кончится пища, чем воздух, – заметил Даржек Исайе, взявшему на себя обязанности повара и официанта.

– Еды нам хватило бы на несколько месяцев, – отвечал тот.

– Ну, если она все же кончится, то не по моей вине, – проворчал Даржек.

Он ел не больше, чем требовалось организму, и одно это уже могло считаться верхом самоконтроля и триумфом силы воли. Еда имелась в изобилии, самых разных цветов и, наверное, вкусовых оттенков, которые Даржек не в состоянии был полностью оценить. Она подогревалась до любой желаемой температуры и подавалась в глубоких треугольных мисках. Порой это был густой суп, к которому полагались трубочки, но чаще имела вид маленьких, влажных, волокнистых хлебцев. Даржек, вне зависимости от температуры, цвета и консистенции, находил инопланетную пищу одинаково мерзкой.

Тем не менее, пища эта была почти совершенна. Желудок перерабатывал ее практически без остатка, и в месте, отведенном под отправление естественных потребностей, почти не было надобности.

Даржека больше всего заинтересовало кухонное оборудование. Порции пищи помещались в тонкий, со всех сторон закрытый контейнер, казавшийся металлическим, но удивительно легкий. Контейнер на несколько секунд вставлялся в специальный слот, и пища нагревалась до требуемой температуры. Даржек ел ее обжигающе горячей, Гвендолин – теплой, а Алиса – едва подогретой. Контейнер при этом сохранял комнатную температуру.

– Зачем же тратить тепло на нагревание контейнера? – удивился Исайя, когда Даржек заговорил с ним об этом.

– А где источник тепла? – спросил Даржек.

– Солнце. Капсула поглощает тепло Солнца, накапливает и использует по мере надобности.

– Хитро придумано. А нельзя ли использовать это тепло, чтобы послать сигнал бедствия?

– Нет… нет…

– Тепло – это источник энергии, так? У вас здесь наверняка есть множество всякого, в том числе электроники, или того, что заменяет вам нашу электронику. И ваши техники вполне могут соорудить простейший передатчик, способный передать что-то вроде SOS.

– Если бы даже это было возможно, мы – не можем.

Даржек испытующе оглядел инопланетянина. Несмотря на все его провокации и тщательный анализ реакций, разум, таящийся за этими чужими, непривычными чертами лиц, не стал понятнее ни на йоту.

– Жаль, что я не психиатр, – сказал он. – Ведь вы, все пятеро, наверняка страдаете каким-то нездоровым влечением к смерти. Я лично – не могу понять, отчего кто-либо может хотеть умереть.

– Мы вовсе не хотим умереть.

– Тогда сажайте Алису с Гвендолин работать над передатчиком. Может быть, одна из лунных баз сможет прислать нам помощь. А если нет, нам помогут непосредственно с Земли. Мое правительство вкладывает миллионы в операции по спасению уцелевших после авиакатастроф и кораблекрушений. Должно быть, не пожалеет нескольких миллиардов, чтобы спасти тех, кого занесло на Луну.

– Нет. На это мы не можем пойти.

– Ведь ты сказал, что вам не хочется умирать.

– Это так. Но *** обдумала все возможности, – мы ничего не станем делать. Мы не можем позволить, чтобы нас спас ваш народ.

Даржек был крайне изумлен.

– То есть, вы не позволите землянам спасти вас, даже если они попытаются?

– Мы не имеем права. У нас есть Кодекс. Мы поклялись блюсти его.

– Тик-так, тик-так… – издевательски проговорил Даржек, постукивая себя по виску.

Исайя ретировался на верхнюю палубу.

13

Тед Арнольд пригласил Джин Моррис с Эдом Раксом составить ему компанию за обедом. Заодно – смогут доложить о том, как движется дело. Конечно, Арнольд прекрасно понимал, что докладывать не о чем, но рассудил, что им обоим наверняка нужно поплакаться кому-нибудь в жилетку, а его собственная, выдержав целые водопады слез инженеров «УниТел», давно сделалась абсолютно непромокаемой.

Он отвел их в небольшой отдельный кабинет при ресторане терминала. Здесь, кроме них, не было никого, и в полном их распоряжении оказались сразу два официанта, негромкая, мягкая музыка и угловой столик со свечами, при колдовском свете которых Арнольд впервые заметил в волосах Джин легкий рыжеватый оттенок.

Оба прочли меню едва ли не с отвращением.

– Я не голодна, – в конце концов, объявила Джин.

– Чепуха, – возразил Арнольд. – Какой смысл впадать в меланхолию на пустой желудок?

Он сделал заказ за всех троих, откинулся на спинку кресла и приглашающе развел руками:

– Ну что ж. Расскажите папочке, что у нас нового?

– Не о чем тут рассказывать, – отозвался Эд Ракс. – Все безнадежно.

– Надежда остается всегда, покуда мы живы.

Джин поперхнулась.

– В полиции охотно пошли нам навстречу, – сообщил Эд Ракс. – Тут же поняли, в чем суть: нелегальный трансмиттер открывает неограниченные перспективы перед ворами, похитителями людей, ну, прочее в том же духе. Они работают с нами.

– Надеюсь, конфиденциально?

– О да. Это они тоже поняли в полной мере. Конечно же, мы ничего не рассказали им о случившемся. Просто – будто бы есть опасения, что подобное может произойти. Они прочесали все вокруг терминала, но не нашли абсолютно ничего. Ну, а большего от них требовать бессмысленно: Брюссель – не деревня; на то, чтобы обыскать весь город, потребуются годы.

– Я позабочусь, чтоб им было послано благодарственное письмо от лица компании, – сказал Арнольд.

– Да. Ну что ж, мы не можем утверждать, что нелегальный трансмиттер находился в Брюсселе, а если все же там, что он был расположен неподалеку от терминала. И, если он даже и был расположен поблизости, все шансы за то, что его убрали еще до начала розысков. Учитывая все это, если ситуация не безнадежна, то Джин – уродливая старая фурия, а я – бестолковый юный оптимист.

С этими словами он взъерошил свою седую шевелюру.

– Есть идеи, что следует предпринять дальше? – спросил Арнольд.

– После Брюсселя нам остается весь остальной мир, – отвечал Ракс. – Можно проделать все то же самое, например, в Нью-Йорке.

– Если уж в Брюсселе было трудно, то в Нью-Йорке – безнадежно. Слишком много таких мест, где можно спрятать трансмиттер.

– Весьма утешительное замечание, – ядовито сказала Джин. – Что же предлагаете делать?

– Продолжать поиски Даржека.

– Да уж… Все равно, что искать иголку в стоге сена, когда неизвестно, где этот стог.

– А этот тип, Гроссман, так ничего и не сказал? – спросил Ракс.

– Утверждает, что, кроме махинаций с бухгалтерией, ничего не знает. И это подтверждено двумя проверками на детекторе лжи.

– Я бы предпочла дыбу, – буркнула Джин.

– Оставь, – поморщился Арнольд, – тебе не идет. – Однако, дети мои, в наши суровые, трагические времена я все же вижу впереди манящий луч надежды. В сконструированное мной устройство, которое впредь не допустит несанкционированных подключений к нашим трансмиттерам, вмонтирован сигнал, который бьет тревогу всякий раз, когда кто-то пытается к нам подключиться. До сих пор ни одна из сигнальных лампочек не вспыхнула ни разу. Я считаю, это – весьма примечательно. Те, кто устроил нам весь этот кавардак, вложили в попытку разорить «УниТел» уйму денег, времени и изобретательности, и, уж конечно, намеревались драться до победного конца. Значит, их трансмиттер – до сих пор hors de combat, а другого они собрать не могут.

Джин Моррис невесело усмехнулась:

– А если Ян все это время торчит в каком-нибудь подвале, держа их на мушке?

– Тогда он, вероятно, связал их с ног до головы и выбивает из них признание посредством щекотания пяток.

Впервые за этот вечер на лице Джин появилась улыбка.

– Ну что ж, – подытожил Арнольд, когда подали выпивку, – вперед, на поиски Даржека, где бы он ни был! И да не иссякнут у него перышки…

Все трое торжественно подняли бокалы.

14

Даржек мало-помалу привык к тому, что его окружало, и вид инопланетян больше не казался столь уж гротескным. Непривычная, неумолчная какофония Алисиных песен приобрела для него своеобразную мелодичность. Он отметил, что, исподволь прислушивается к ней и даже, предвкушая, ждет одной из тех нескольких песен, которые Алиса повторяла чаще других. Что должна была выражать их мелодия? Что означали слова?

Однако он был крайне изумлен, внезапно поняв, что Алиса и Ксерк любили друг друга, точнее говоря, – испытывали друг к другу чувство, которое заменяло их расе любовь.

Любовь эта, насколько Даржек мог судить, не подразумевала никакой физической близости. Они никогда не касались друг друга, не считая того раза, когда Алисе пришлось экстренно залечивать рану Ксерка. Они почти не разговаривали друг с другом. Они даже не смотрели друг на друга. И все же Даржек был уверен: к их странным отношениям лучше всего подходит слово «любовь».

Он попросил дополнительных разъяснений у Исайи, но тот, после долгих изысканий в тончайших языковых нюансах, решительно опроверг его догадки.

– А как бы ты сам назвал это? – спросил тогда Даржек.

На это Исайя не смог ничего ответить.

– Мне нужно подумать, – сказал Даржек.

– Конечно.

Исайя вежливо удалился на вторую палубу, а Даржек уселся на свою подстилку, закурил одну из нескольких оставшихся сигарет и приказал мозгу думать.

Поняв, что непрестанные кошачьи концерты Алисы на самом деле являются песнью любви и нежности, он впервые осознал в полной мере весь ужас того, что натворил. Вот так, в минутном слепом порыве, совершенно не подумав о последствиях, он обрек на смерть пятерых живых существ. А после – только и делал, что торчал в их капсуле бельмом на глазу, обращаясь с инопланетянами, точно с обитателями зоопарка, в чьей клетке его заперли по ошибке, тщательно подбирая слова и действия так, чтобы добиться от них неких реакций, которые смог бы подвергнуть анализу и классифицировать. И вовсе не воспринимал их, как разумных, способных тонко чувствовать существ, с собственными устремлениями, печалями и радостями…

Он не считал их… человеческими существами, а они, тем не менее, были во всем подобны человеку, вот только подобие это выражалось странным, непривычным для него, Даржека, образом.

«Похоже, им не хватает мужества встретить критическую ситуацию лицом к лицу, – размышлял он. – Но обвинять их в этом глупо: знавал я бизнесменов, профессоров или, скажем, водителей автобуса, которые потеряли бы голову в обстановке гораздо более безобидной. Одним словом, я эту кашу заварил, мне ее и расхлебывать. И что же я, черт побери, тут могу предпринять?

Быть может, среди припасов имеется что-нибудь подходящее, чтобы подать сигнал бедствия? Фальшфейер, например, или сигнальная ракета… Но тут же он отбросил эту мысль, безнадежно махнув рукой. Если уж никто не прореагировал на вспышку при взрыве энергетической установки, о каких ракетах может идти речь? Разве что о стратегических, с ядерными боеголовками.

Вдобавок, инопланетяне считают этот путь к спасению неприемлемым. Похоже, согласно их таинственному Кодексу, быть спасенными экспедицией с Земли – хуже, чем смерть. И он, Даржек, уж конечно, не сможет загладить свою вину перед ними, вытащив их из ужасного положения и тем самым втравив в положение, которое они сочтут еще более ужасным.

И досадовать на их менталитет – бессмысленно. Кодекс там или не Кодекс, а что с ними будет, попади они в лапы Космической Администрации США или ее русского аналога, вообразить себе – легче легкого. Остаток жизни они проведут в специально для них выстроенном зоопарке, давая регулярные представления для ученых и политиков, а дважды в неделю – еще и утренники для газетчиков.

«Так что, – сказал он себе, – если уж спасать их, то – на их собственных условиях. Которые, для начала, неплохо бы выяснить».

Отправившись на поиски Исайи, Даржек обнаружил его на второй палубе, недвижно сидящим на корточках.

– Этот ваш Кодекс, – начал он. – Расскажи мне о нем.

– Я не могу этого сделать, – отвечал Исайя.

– Почему?

– Кодекс не позволяет этого.

Даржеку пришлось отвернуться, чтобы скрыть досаду.

– Знаешь, – сказал он, – обидно, что мы не можем доверять друг другу, хотя умирать нам – вместе.

Исайя издал отрывистый звук, означавший на его родном языке согласие.

– Сыграем еще? – спросил Даржек.

Они спустились вниз, и Даржек извлек из своего ящика записную книжку и карандаш. Как-то ему пришло в голову научить Исайю детской игре в «крестики-нолики». Инопланетянина она привела в восторг. Он был столь наивен, что, не поддайся Даржек, никогда бы не выиграл. Но даже бесчисленное количество поражений не могло обескуражить его. Они довольно быстро заполнили блокнот Даржека полями для игры и теперь вернулись к первый странице, старательно используя каждый дюйм свободного пространства. Несообразительность инопланетянина интриговала Даржека не меньше, чем его энтузиазм.

Вдобавок, Исайя был одинок, держался особняком от остальных. Кому же, как не ему, оказаться самым слабым из пятерых, кто же еще скорее поддастся на уговоры и поведает ему, Даржеку, то, что он хочет знать? Если б только отыскать способ воспользоваться его слабостью…

«Стоп, – одернул себя Даржек, – неверно. Задача стоит иначе: имеется ли у него слабость, которой можно воспользоваться?»

Он передал Исайе блокнот.

– Должен признать, что ваш народ далеко опередил нас в технике и медицине, – заговорил он. – Но, что касается вашей этики… Она, в лучшем случае, второсортна.

Исайя замер, не дочертив очередной крестик, и уставился куда-то вдаль над головой Даржека. И хотя Даржек «подружился» с инопланетянами, они до сих пор избегали встречаться с ним взглядами.

– Наша этика? Второсортна? – переспросил Исайя.

– Второсортна, – подтвердил Даржек.

– Не понимаю.

– Взять хотя бы ваш Кодекс. Ты говорил, что дал клятву блюсти его и скорее умрешь, чем нарушишь данное слово. И, похоже, полагаешь, что сей факт подтверждает высоту вашей этики.

Исайя молчал, не отрывая карандаша от бумаги.

– Возможно, оно и так, – продолжал Даржек. – Но подумай вот о чем: разве я давал клятву блюсти ваш Кодекс?

– Конечно, нет, – ответил Исайя. – Ты даже не знаешь нашего Кодекса.

– Верно. Однако вынужден умирать за то, чтоб он был соблюден. Несмотря на то, что даже не знаю его. Как ты это оценишь с точки зрения своей этики?

– Ты не понимаешь, – сказал Исайя.

– Ну да, не понимаю, но очень хотел бы понять. Раз уж мне придется умереть за то, чтобы ваш Кодекс не был нарушен, должен я хотя бы приблизительно понимать, за что умираю? Так или нет?

Исайя молчал.

– Разве справедливо, чтобы я умирал за ваш Кодекс, ничего не зная о нем? Или в вашей этике нет понятия справедливости?

– Я спрошу ***, – сказал Исайя.

Даржек захохотал.

– Разве ты не знаешь, что она скажет?

– Да… да… Знаю.

– Тогда зачем ее спрашивать? Этика… – Даржек значительно поднял палец. – Этика – не в том, что можно прочесть в книге. Не в том, чтобы всякий раз, при малейшем сомнении, бежать к старшим за советом. Этика – это то, что внутри, в самой сути твоего существа. Этика – чувства, которые подсказывают тебе, как следует поступить. Разве в твоем Кодексе сказано, что ты не вправе поступить так, как считаешь справедливым?

– Ты не понимаешь.

– Скажи, – настаивал Даржек, – как ты считаешь: справедливо ли будет, если я умру, и даже не буду знать, за что?

– Ты не способен понять. Потому что внутри тебя – тьма.

– О! – Даржек чувствовал, что вот-вот узнает нечто очень важное. Теперь следовало подбирать слова как можно тщательнее. – Тьма… Ну что ж, у каждого внутри – темно.

– Да. Тьма – внутри всех твоих собратьев.

– И внутри тебя с твоими собратьями – также.

– Но та тьма, что внутри вас… – с усилием, точно выдавливая из горла слова, проговорил Исайя. – Тьма внутри вас – не того цвета.

– Не того цвета… – протянул Даржек. Беседа приняла совершенно неожиданный оборот, и оборот этот ему не понравился. – Но ведь тьма не имеет цвета?

– Тьма имеет множество разных цветов.

– Множество… – с улыбкой повторил Даржек.

Но внезапно он в полной мере понял смысл слов инопланетянина – и был потрясен. Будто абсолютная, неодолимая сила устами чужого, неземного существа огласила человечеству приговор. Окончательный и обжалованию не подлежащий.

– Твой ход, – напомнил Исайя.

Даржек встрепенулся и аккуратно вписал в клетку нолик.

– Значит, если моя тьма внутри иного цвета, то справедливость ко мне не применима?

– Ты не понимаешь, – отвечал Исайя, рисуя крестик.

Исайя был у инопланетян неудачником, эдаким гадким утенком. Если бы их система ценностей строилась на круглых ямках, он наверняка был бы квадратным столбиком. Даржек считал его самым молодым из всех пятерых, но одно это вряд ли могло бы послужить причиной такой отстраненности от прочих.

Даржек чувствовал, что его сочувствие и симпатия к Исайе растут тем сильнее, чем горше и язвительнее он его подначивает. Он знал, что последнее замечание глубоко ранило душу юного инопланетянина, и ненавидел себя за свои слова.

И все же он обязан разобраться во всем.

Захария, услышав, как он распевает свое «тик-так», спросил у Исайи, что это значит, а ответ пересказал Гвендолин. Та поспешила поделиться информацией с Алисой и Ксерком, и после этого одного-единственного «тик-так» хватало, чтобы заставить Захарию с Гвендолин прервать игру, а Алису – тут же оборвать пение.

В начатой им суровой психологической войне Даржек мог рассчитывать лишь на одно, но абсолютное, оружие. Инопланетяне боялись смерти. Сам он смерти не боялся, и считал, что сидеть и ждать, сложа руки, – просто смешно. Чувство ответственности поддерживало его, не позволяя погрузиться в трясину темного, липкого ужаса, переполнившего остальных обитателей капсулы. Страх буквально сковал инопланетян по рукам и ногам. Они ничего не могли предпринять ради своего спасения.