Текст книги "Костяной склеп"

Автор книги: Линда Фэйрстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

27

Из-за сильной грозы на западе Лондона вылет рейса Клем отложили. Мерсер сообщил нам по телефону, что наконец встретил ее и они уже едут в отель. Тогда мы с Майком направились туда же предупредить местную охрану, чтобы ее сразу провели в апартаменты.

Включив телевизор в гостиной, Майк с комфортом расположился в кресле, прихватил яблоко из вазы с фруктами, приготовленной, как и бутылка вина, к приезду гостьи. После выпуска новостей он переключился на наш любимый «Последний шанс». Перед рекламным блоком ведущий викторины объявил тему финала – «Патриотические стихи».

Я положила двадцатку на стол красного дерева, то же сделал и Майк.

– Ты у нас, конечно, мисс «Пятистопный ямб», но приз за патриотизм достанется мне.

Требек зачитал вопрос, высветившийся на ярко-синем табло: «Автор стихотворения, которое считается нашим национальным гимном и что было написано во время восхождения на Пайкс-Пик».

– Не примазывайся, Чепмен. Этот вопрос возьму я.

– А ты не задавайся, Блондиночка. Так, это не Ки,[92]92
  Фрэнсис Скотт Ки, прадед американского писателя Френсиса Скотта Ки Фицджеральда, в 1812 г. написал стихотворение «Звездно-полосатый флаг», которое по решению конгресса в 1931 г. стало государственным гимном Америки.


[Закрыть] потому что его текст не называется национальным гимном. Черт, это ведь не то, что пела Кэйт Смит?[93]93
  Имеется в виду текст «Боже, благослови Америку», неофициальный гимн США, который написал Ирвинг Берлин (настоящее имя Израиль Бейлин), выходец из Тюмени, семья которого эмигрировала в Америку в 1893 г. Впервые эту песню исполнила певица Кэйт Смит в 1938 г.


[Закрыть]

Я замотала головой.

– Гимн? «Предвижу славу…»,[94]94
  Начальные слова «Боевого гимна республики», написанного Джулией Уорд Хоу (1819–1910), американской поэтессой и общественной деятельницей. Во времена американской Войны за независимость он считался гимном северян.


[Закрыть] что ли?

Я сгребла деньги со стола.

– Чем прославилась Кэтрин Ли Бэйтс?

– Вы совершенно правы, миссис Фалькович, – обратился Требек к одной из трех участниц викторины, библиотекарю из Буна, Северная Каролина. – Именно она написала стихотворение «Америка Прекрасная» и так никогда и не повстречалась с джентльменом, который придумал музыку на ее слова, взяв за основу песню из сборника церковных гимнов.

– Колледж Уэллесли, курс истории, – назвала я Майку источник своих знаний.

– Как у выпускницы такого колледжа, у тебя тут было преимущество. А это почти жульничество.

– А еще я знаю улицу, названную в ее честь, в городке Фалмут, Массачусетс. Я всегда ее проезжаю по дороге к парому на Виньярд. Тебе нужно больше путешествовать, Майки.

Послышался стук в дверь, и я пошла открывать. Рядом с нашим шестифутовым великаном Мерсером стояла миниатюрная женщина. Ее смуглое лицо и зеленые глаза обрамляла копна черных как смоль волос. Здороваясь со мной, она запрокинула голову, потому что даже я превосходила ее ростом.

– Я Клем. Клементина Квисуквут.

– Майк Чепмен. Из отдела расследования убийств. Я веду дело Катрины.

Мерсер внес дорожную сумку Клем в номер и поставил на полку.

– Вы, наверно, устали с дороги. Но было бы здорово, если б некоторые вопросы мы прояснили уже этим вечером.

– Ничего, выдержу. Я ж только и делала, что сидела весь день. Но если можно, я все же приведу себя немного в порядок? – Извинившись, Клем вышла из гостиной.

Она отсутствовала не больше десяти минут. Потом мы все устроились в удобных креслах и на диване и стали внимательно слушать Клем. Было видно, что она не может спокойно говорить об умершей подруге.

– Я познакомилась с Катриной несколько лет назад, почти сразу, как только она появилась в музее. Это примерно за год до того, как мы стали постоянно общаться по делам общей выставки.

– Но вы же работали в Музее естествознания, не так ли?

– Да, – подтвердила Клем. – Но у меня был знакомый из Европы, заканчивавший в тот год докторскую диссертацию, которую он писал в Штатах. Перед отъездом на родину он работал в Клойстерс. И на одной из вечеринок в его доме я и встретила Катрину. Он частенько их устраивал, туда приходило много иностранных студентов. Тут иногда, знаете, бывает довольно одиноко, ведь большинство из нас приезжает без семьи и друзей.

– И вы с ней сблизились?

– Не сразу. У нас оказалось не так много общего. Интересы не совпадали, а профессиональные увлечения и подавно лежали в разных плоскостях. Да, Клойстерс очень красивый музей, обладающий некоторыми интересными коллекциями, но я, правда, не могла понять, что нашла Катрина во всей этой готической архитектуре и искусстве. Не понимала, чем они ее так очаровали.

– Вы антрополог?

– Да. С уклоном в культурную антропологию, – уточнила она с улыбкой. – Нечто похожее, скорее всего, думала обо мне и Катрина. Ей был непонятен мой интерес к примитивным цивилизациям, несмотря на то что основой моего предмета служит вся история эволюции.

– И как изменились ваши отношения?

– Постепенно. Мы невольно сошлись благодаря общим знакомым. Когда в Метрополитен устраивалась выставка, которую кто-нибудь из нас считал интересной, мы обязательно оповещали об этом друг друга по электронной почте или телефону. Иногда после таких встреч мы, как правило, небольшой компанией отправлялись куда-нибудь пообедать. А в начале прошлого года, когда оргкомитет бестиария разместился в Музее естествознания, Катрина стала чаще бывать у меня на работе.

Клем сбросила туфли и села, поджав в кресле ноги.

– Вы не могли бы дать мне что-нибудь выпить?

Майк подошел к шкафчику под телевизором и открыл мини-бар.

– Что именно?

– Там есть «Джек Дэниелс»? Мне, пожалуйста, неразбавленный.

Он нашел две маленькие бутылочки и вылил их обе сразу в хрустальный граненый стакан.

– Боюсь, я не слишком похожа на классическую ученую даму. Я, как бы это сказать, вовсе не тихоня на фоне моих коллег, за что, собственно, меня и выгнали отсюда. Мне кажется, Катрина стала относиться ко мне с большим интересом после одной моей попытки устроить некую публичную акцию, связанную с метеоритом.

Чепмен был явно заинтригован нашей новой свидетельницей. В характере молодого антрополога обнаружился неожиданный ракурс.

– Не могу себе представить, что в стенах этих двух солидных музеев могло выступить камнем преткновения. Вы не шутите о космических глыбах?

– Ну вы прямо настоящие белые. Прошу прощения, мистер Уоллас. Майк и вы, мисс Купер, напоминаете мне Катрину.

Мерсер засмеялся.

– «Великан Квинн», – снова пропел Майк. – Кстати, Клем, раз уж об этом зашла речь. Я ожидал увидеть настоящую эскимоску, а тут появились вы с колдовскими зелеными глазами, и китовой ворванью от вас и близко не пахнет.

– Моя мать датчанка, мистер Чепмен, – улыбнулась Клем. – Ведь Гренландия до 1979 года была датской колонией. Когда маме исполнилось двадцать два, она отправилась на остров учительствовать. Там вышла замуж за моего отца. Это он был коренным эскимосом. – Она встряхнула головой, и копна тяжелых иссиня-черных волос взметнулась и снова упала на плечи. – Цвет волос и кожи обычно передаются доминантным геном.

– Так что там было с метеоритом? – напомнила я.

– Речь идет о Вильяметтском метеорите, главном экспонате музейного планетария. Слыхали о таком?

– Да, – подтвердил Майк. – Приличный такой камушек. По-моему, самый большой в мире.

– Пятнадцать с половиной тонн. Его нашли в Орегоне, на земле индейцев племени клакамас. Метеорит упал на Землю несколько тысяч лет назад. Его перевезли сюда и уже почти сотню лет, начиная с 1906 года, демонстрируют публике.

– Ну и в чем проблема?

Клем отпила приличную порцию бурбона.

– Для индейцев метеорит имел сакральное значение. Он был у племени предметом поклонения, олицетворяя собой союз земли, неба и воды.

– Они не пытались вернуть его на прежнее место? – спросила я.

– Пытались, и пару лет назад стороны пришли к соглашению, по которому племя было готово отозвать свои требования по возвращению метеорита на том условии, что музей устроит экспозицию, посвященную религии, истории и культуре племени. А небесный камень станет ее центром. Но возникла загвоздка.

Майк проникся энтузиазмом Клем и слушал ее рассказ с возрастающим вниманием.

– Незадолго перед заключением соглашения выяснилось, что музей отколол от него кусок весом в двадцать восемь фунтов.

Майк неожиданно засмеялся.

– По-вашему, я сказала какую-то глупость? – удивленно взглянула на него Клем. – Но знаете, сколько коллекционер готов выложить за такой кусок необыкновенного метеорита? Тысячи долларов за одну только унцию. Так что эта глыба весом в двадцать восемь фунтов тянула на несколько миллионов. Без всякого преувеличения.

– И что с ним было дальше?

– Музей обменял эту глыбу у одного частного коллекционера на небольшой кусок марсианского метеорита. Что затем делает тот парень? Распродает его, разбив на мельчайшие кусочки.

– А индейцев, значит, побоку?

– И меня.

– После чего вы и решили поднять восстание?

– Ну а что еще оставалось делать? Просто попытка рядового человека помочь индейцам. Нам даже удалось уговорить двоих покупателей осколков метеорита, в том числе одного хиропрактика из Орегона – как вам такой вариант сакрального? – вернуть племени то, что принадлежало ему по праву. Думаю, именно это подвигло Катрину впервые задуматься о духовной стороне жизни примитивных людей.

– А не могло тут сказаться и ее южноафриканское происхождение?

– Судите сами, Майк. Можно вас называть по имени? Весь уклад жизни родителей Катрины сложился в системе апартеида. Она родилась в этом обществе, ее обучали и воспитывали в школе для белых. Потом Катрина продолжила учебу в Англии и Франции, и что в итоге? Полный уход в изучение средневекового искусства, что еще дальше оторвало ее от реального мира. Ей нужен был душевный друг, это действительно так, и я попыталась им стать.

– Это все случилось до нападения на нее? – уточнил Майк.

– Изнасилования в парке? Да. Прошлой весной мы попали в некоторую немилость у администрации. Катрины это не касалось, она ведь работала в Метрополитен. Но мне тогда пришлось нелегко. Была удостоена личной аудиенции у Мамдубы. Мне вынесли строгий выговор, приказали заниматься только своими образцами и не лезть в музейные дела.

Майк подвинулся на самый краешек кресла.

– Я слышал о самых разных мотивах убийства, Клем, но не могу поверить, чтобы кого-то могли убить из-за осколка камня.

– Совершенно верно, Майк. Это было из-за костей. Убеждена, что именно они стали причиной ее смерти.

28

– Вы что-нибудь знаете о моей стране? – неожиданно спросила Клем.

Мы с Мерсером молчали. Слово взял Майк:

– Известно, что это самый большой остров в мире. В 982 году туда высадился Эрик Рыжий,[95]95
  Варианты имени Эрик (Эйрик) Рыжебородый, Эрик Красный.


[Закрыть] изгнанный из Исландии за убийство. Он-то и надул предков, втирая своим сородичам, будто его новая родина самая «зеленая страна»[96]96
  Именно так переводится название Гренландии.


[Закрыть] в мире, ну так, слегка приукрасил. Люди на это клюнули и двинули плотными рядами на этот остров, чтоб ему не так скучно там было. Вот что примерно я помню. Больше ничего, извините.

– Неплохо у вас получилось. – Клем отставила стакан и принялась рассказывать, помогая себе жестикуляцией. – Семья моего отца родом из маленькой деревушки под названием Кваанак. Она расположена на северо-западе Гренландии, за Полярным кругом.

– Понятно теперь, почему вы пьете бурбон безо льда.

– Да вы не знаете, что такое настоящий холод. В деревне жили полярные эскимосы. Небольшой народец, изолированный от остального мира. В свете этого просто удивительно, как я связала свою судьбу с этим музеем. Роберт Пири начиная с 1880 года пытался там отыскать Северный полюс.

– Адмирал? – переспросила я.

– Тогда еще лейтенант, – ответил Майк.

– Тогдашний президент Музея естествознания Моррис Джезап заключил с Пири сделку. Предложил ему уйти из флота и пообещал профинансировать его полярную экспедицию, если Пири привезет ему интересный зоологический и геологический материал. – Клем обратилась к Майку: – Догадываетесь, за чем послали Пири?

– Без понятия.

– За метеоритом, который у эскимосов назывался Железной Горой.

– Вы прямо одержимы этими камнями.

– В то время это был крупнейший из найденных метеоритов. Лишь на третий год после бесчисленных попыток Пири удалось поднять его на корабль. И в 1897 году камень был доставлен в Бруклинский порт. Чтобы отвезти сокровище в музей, понадобилось четырнадцать лошадиных упряжек. Но между тем на борту судна Пири находился и более ценный груз.

– Что же это было?

– Инуиты. Шестеро представителей отдаленного маленького племени, в котором всего-то насчитывалось около двухсот пятидесяти человек. Несколько лет подряд они были верными помощниками Пири в его путешествиях, охоте и изысканиях. Они ему полностью доверяли и отправились за ним в дальнюю дорогу, думая, что продолжается их сотрудничество. Он и команда были единственными белыми, которых они видели.

– Но зачем Пири привез их в Нью-Йорк?

– Алекс, он слыл великим ученым. Вот и прикрылся научными интересами. Только и пресса, и публика воспринимали инуитов лишь как экспонаты, этакие диковинки.

– Тогда он впервые привез людей в Нью-Йорк?

– Живых – да, – ответила Клем.

– Ну уж мертвых-то зачем везти?

– За год до этой поездки он разрыл одну родовую могилу эскимосов. В ней покоились люди, с которыми он сдружился в своих ранних экспедициях. В ней лежали отец, мать и их младшая дочь, умершие во время эпидемии, так что могила была совсем свежая.

– Зачем он это сделал? – удивилась я.

– Чтобы продать их музею.

– Но ради чего?

– Ради скелетов, черепов. Для очередной экспозиции. Чтобы богатые белые люди могли поглазеть на аборигенов. А ученые могли изучать представителей северных народностей.

– Скольких он привез из той экспедиции?

– Четверых взрослых, из которых двое были вдовцами с детьми. И так на борту оказались еще маленькая девочка и мальчик. Плюс пять бочек, доверху наполненных останками эскимосов, которых тоже вырыли из их могил. – Клем закрыла глаза и на секунду застыла. – В одной из этих бочек была и моя прабабушка.

В это невозможно было поверить. Мы молчали, пока Клем не продолжила свой чудовищный рассказ:

– И все-таки она оказалась в лучшем положении, чем те, кто еще был жив.

– Где жили эти люди?

– Вы, конечно, были в знаменитом Музее естествознания? Шестерых эскимосов поселили в подвале музея.

– Но как там можно жить? – возмутилась я. – В нашу эпоху разве можно жить в вечной сырости и темноте? Бесчеловечно селить людей в помещение, где нет ни водопровода, ни отопления, ни электрического света! Неужели это все происходило столетие назад?

– Нет, конечно, это же понятно. Людей привезли в Штаты в качестве диковинных экспонатов. А журналисты и все прочие охочие до сенсаций личности ползали по тротуару – опять же это без всякого преувеличения – и, припадая к окошкам, наблюдали за этими людьми через решетку.

– Бедняги когда-нибудь вообще покидали стены музея?

– Им пришлось их покинуть, но не по своей воле. Из-за болезни. Они не вынесли нью-йоркского климата. Подхватили простуду, у пятерых она развилась в пневмонию, а у шестого – в туберкулез. Так все и оказались пациентами больницы Бельвью. Когда их немного подлечили, они снова вернулись в музей. Правда, на сей раз у кого-то хватило ума поселить эскимосов в более удобное помещение на шестом этаже, в прежнюю каморку уборщика.

– И там они?

– Через полгода после прибытия в Америку двое взрослых умерли. К сожалению, одним из них был вождь племени, Квисук. Его маленький сын остался сиротой. Один в чужом мире, без семьи и друзей. Английского языка мальчик не знал, а на родном говорили всего трое пока уцелевших сородичей.

– Администрация музея не собиралась отвезти их, и в особенности детей, домой, в Гренландию? – спросила я.

– Из-за льда и непогоды это в середине зимы все равно было бы невозможно сделать.

– Но о них хоть кто-нибудь заботился?

– Да, конечно. Одним из таких милосердных людей оказался сотрудник музея по имени Уильям Уоллес. Если я правильно помню, он был комендантом всех корпусов Музея естествознания. Они с женой взяли маленького Мене домой и сделали членом своей семьи. Мальчик выучил английский, пошел в школу вместе с сыном Уоллесов, стал неплохим спортсменом и относительно счастливым парнишкой. Остальные же его соплеменники, приехавшие с ним в Нью-Йорк, умерли в течение года.

– Мальчику сообщили о судьбе его отца?

– Пири очень вдохновенно обрисовал музейным чинушам погребальную церемонию полярных эскимосов. Вот те и решили, что лучшее, что они могут сделать, это устроить Мене показательные похороны по обрядам его сородичей. Мальчик, которому на тот момент исполнилось восемь, уже мог понять, что к чему, и запомнить, какие почести оказали его отцу.

– Так что именно они сделали?

– В общем, мистер Уоллес собрал компанию из нескольких научных сотрудников и устроил это действо в одном из уединенных внутренних двориков позади главных корпусов. Судя по снимкам, церемонию провели на закате дня.

– Мене там тоже присутствовал? – спросил Майк.

– Конечно. И увидел, как в полном соответствии с традицией, принятой в деревне моего отца, из музея вынесли тело, накрытое шкурами животных. Лицо Квисука было скрыто под маской. Его положили на каменный пьедестал, а затем над мертвым вождем насыпали каменный курган.

Свой рассказ Клем сопровождала выразительной жестикуляцией.

– Потом рядом с вождем положили его любимый каяк и оружие. Очень внушительная церемония, смыслом которой было показать Мене, как все присутствующие уважали его отца. Конец действу положил ребенок, оставив на могиле свою метку.

– Объясните, что за метку? – попросила я.

– Это еще один из наших ритуалов. Родственник покойного должен поставить перед курганом знак, отделяющий его могилу от родового жилища. Суть ритуала – не позволить духу умершего преследовать живых.

– И Мене поставил метку?

– Да, на мальчика это произвело очень сильное впечатление. Подумать только, в чужой стране отца хоронили в точности, как на его родине прощались с великими охотниками, чьи образы он еще смутно помнил.

– Куп просто не может жить без хеппи-эндов, – подал голос Майк. – Скажите ей, что у мальчика потом все было замечательно.

– Да было на самом деле. В семье Уоллесов ему жилось очень даже неплохо. А благодаря тому, что мистер Уоллес работал в музее, Мене частенько в нем бывал. В том числе и на пятом этаже, где хранились предметы эскимосской культуры, тщательно каталогизированные и подробно описанные.

– Довольно странно, что его туда тянуло.

– Думаю, ему было интересно. И он даже не догадывался, что попутно и его самого изучали. Всякий раз, когда Пири привозил новую партию предметов, а эта коллекция пополнялась с каждым годом, звали Мене, и тот рассказывал о любом экспонате – будь то полярная сова или традиционные эскимосские одеяния и оружие. В общем, он был любимцем сотрудников музея. До того самого дня, когда он совершил ужасное открытие.

– В музее?

– Да. В тот момент ему исполнилось, кажется, восемнадцать. Ему тогда уже позволили передвигаться практически по всему музею, он мог осматривать и те экспонаты, к которым его прежде не подпускали.

Клем поднялась, не в силах усидеть на месте.

– Мене обошел множество залов с представителями разных животных – хищных и травоядных, видел самых немыслимых тварей, живших на Земле, обитателей Африки, рыб и земноводных из южных тропических морей, а многие из них даже не успели войти в учебники биологии, по которым он учился в 1906 году.

В ее рассказе я надеялась услышать, что метка, сделанная Мене у изголовья отцовской могилы, до конца дней надежно его защищала, не позволяя мятежному духу преследовать его.

Клем прижала руку к сердцу, словно пытаясь утихомирить его.

– Но вот он попал в зал № 3, где, наверно, сразу ощутил острую ностальгию по дому. Он увидел каяки, выстроившиеся в несколько рядов, санную упряжку, которую тащила свора чучел охотничьих собак, предметы обихода, трофеи многочисленных экспедиций Пири и, наконец, – большой шкаф с надписью: «Экспонат № 5. Останки эскимосского вождя по имени Квисук».

Представляю потрясение юноши от такого черного предательства, этого фарса в виде церемонии, которую он помнил как ритуальное прощание с отцом, легендарным воином, совершенную по обычаям его родной земли.

– Мене оказался перед скелетом своего отца, выставленным за стеклом обычной музейной витрины.

29

– Молодой человек упал на колени и разрыдался, – продолжила печальный рассказ Клем.

– Но как такое случилось? Как они могли так жестоко обмануть мальчика? – возмутилась я.

– Хорошо еще, что они не сделали из его отца чучело, – попытался Майк разрядить обстановку.

В ответ Клем кинула на него совершенно спокойный взгляд.

– Судя по тому, что рассказывал Мене, в этом он как раз не был уверен. Потому что рядом с подвешенным скелетом в витрине был и муляж Квисука.

– А это что?

– В антропологическом отделе музея таких муляжей очень много. Рабочие делают каркас фигуры, отливают из воска лицо умершего человека, иногда все тело. Получается очень правдоподобная копия. Только, глядя на нее, Мене видел печальное лицо любимого отца. Потом он уже не смог избавиться от мысли, что с его отца сняли кожу, обработали и сделали чучело, как если бы он был животным.

– Но тут он все-таки ошибался? – допытывалась я.

– Попробуйте поднять архивы. Может, вы и достанете настоящие документы. Известный антрополог Франс Боас вел дневник, где, заметьте, прямо указал, что то был фарс. Он пишет, что музейные чиновники инсценировали погребальную церемонию ради того, чтобы отвлечь внимание мальчика от того, что ученые на самом деле проделали с его отцом.

– А что в действительности лежало под шкурами в тот вечер, когда якобы хоронили Квисука?

– Бревно. Кусок дерева размером с человеческий рост.

– Но ведь…

– Если вы, Алекс, считаете, что я все выдумываю… – Клем вынула из сумки тетрадь и положила ее на маленький столик перед собой. – Это вырезки из газет, где освещалась эта эпопея. Настоящее сражение за тело Квисука…

– Сражение? – не поняла я. – Кого с кем?

– Он умер в больнице Бельвью. Врачи собирались сделать вскрытие, но этого же хотели и люди из музея.

– И кто победил?

– Оба учреждения пришли к договоренности. Беднягу препарировали в Бельвью, а скелет достался музею. Знаменитые френологи исследовали его мозг, а уж череп измерили вдоль и поперек.

– Зачем он им?

– Существовала гипотеза о том, что низкий культурный уровень более примитивных народов обусловлен покатостью их лбов. Вследствие чего – недостаточный объем мозга ограничивает умственное развитие. Типичный расистский подход в антропологии того времени.

– Но что тут было изучать-то? – непонимающе поморщился Майк.

– Я не хочу назвать этих ученых фанатиками. Кроме того, наука девятнадцатого столетия была такой почти повсюду. Просто, Майк, эскимосы были им не очень понятны. Ну правда, как эти необразованные люди из крохотного кочевого племени могли себя отлично чувствовать в одном из самых неблагоприятных климатов? Это следует подвергнуть научному анализу, как вы считаете?

Клем бросила взгляд на Мерсера, понимая, что тому вряд ли надо объяснять, на что способен слепой фанатизм, который, оказывается, овладевает не только простыми людьми, но и высокообразованными деятелями науки.

– Слышали о Всемирной выставке 1904 года?[97]97
  Всемирная торговая выставка в 1904 г. прошла в американском городе Сент-Луис.


[Закрыть]

– Джуди Гарланд, Леон Эймс, Мэри Астор, Маргарет О'Брайен, – отчеканил Майк. – «Возьми меня в Сент-Луис, Сент-Луис. Дзинь, дзинь, дзинь, пропели струны сердца».[98]98
  Строки известной песни в исполнении Джуди Гарланд «Троллейбусная песня» («Возьми меня в Сент-Луис»).


[Закрыть]

– Ну это все приятная сторона медали. Пока же Джуди крутила любовь в троллейбусе, мозг Квисука служил одним из самых диковинных экспонатов выставки. И предоставил его Музей естествознания Нью-Йорка.

– Все происходило на глазах подрастающего Мене, который ничего не знал о том, что замаринованные мозги его отца выкатили на Всемирную торговую выставку? Как Уоллес мог пойти на такое после того, как сам вырастил и воспитал мальчика?

– Вы ни за что не угадаете, каким выгодным бизнесом промышлял приемный родитель Мене на своей загородной ферме.

– Продолжайте, пожалуйста, – попросила я.

Клем присела на ручку кресла и, перелистав пожелтевшие страницы тетради, показала мне фотографии юного Мене в окружении приемной семьи на фоне фермы в Колд-Спринг.

– Вы что-нибудь слышали о мацерировании, или технологии вымачивания?

Никто из нас не был в курсе.

– С помощью ее отбеливают и обезжиривают кости.

Я невольно вздрогнула, вспомнив о том, что нам Зимм рассказывал на прошлой неделе – а казалось, с тех пор будто сто лет прошло, – о новой обезжиривающей установке, приобретенной музеем.

– За домом мистера Уоллеса протекал ручей, и он уговорил дирекцию музея разрешить ему наладить кое-какое производство. Предложил на своей ферме обрабатывать животных, из которых потом делались экспонаты. Попросту говоря, он опускал туши на какое-то время в ручей, где они естественным образом вымывались и обезжиривались.

– И Квисук тоже?..

– Мистер Уоллес лично проследил за очисткой костей эскимосского вождя, тщательно подготовив их для антропологов, а те из них заново сложили скелет. Все это происходило на заднем дворе, пока Мене резвился на просторных лужайках фермы.

– Чудовище!

– В конце концов Уильям Уоллес потерял свою должность в музее – не подумайте, что это было связано с фальшивыми похоронами Квисука, их-то музейные власти как раз одобрили, – а из-за каких-то финансовых нарушений. Всплыли давние махинации: он будто брал с музея деньги за работу, которую еще делал для цирков и зоопарков. Выставил попечителям счет за очистку туши слона, на самом деле заказанную одной цирковой труппой, выступавшей в то время в старом парке перед Мэдисон-сквер.

– И кто стал помогать Мене? Директор музея? Или Роберт Пири?

Клем усмехнулась:

– Пири задолго до этого инцидента утратил интерес к эскимосам.

– Но директор музея… неужели он тоже отмахнулся от мальчика?

– В принципе, так он и поступил. Моррис Джезап не привык вкладывать деньги в неприбыльные проекты. Когда в 1908 году Джезап умер, его состояние оценивалось в тринадцать миллионов долларов. Но в завещании он ни цента не оставил мальчику.

– И что мальчик? Что с ним сталось?

– Что было с Мене? В ту пору это был всего лишь подросток, однако у него хватило мужества вступить с ними в борьбу, которая продлилась всю его жизнь.

– С кем?

– С музеем, его администрацией, попечителями. – Клем принялась листать страницы своей тетради в пластиковой обложке. Найдя нужную статью, она развернула ее перед нами.

Статью из «Уорлд» от 6 января 1907 года иллюстрировал коллаж, на котором был изображен Мене, стоящий на коленях перед величественным фасадом музея. Над входом огромными буквами напечатано его требование: «ВЕРНИТЕ МНЕ ТЕЛО МОЕГО ОТЦА!»

– Все, чего хотел мальчик, – произнесла Клем, – это отвезти останки отца в Гренландию и устроить ему настоящие похороны. Положить к нему в могилу его каяк и охотничье оружие.

– И как отреагировал на это музей?

– Не так, что вы могли подумать. Ему ничего не вернули. Однако под давлением прессы – кстати, особой шумихи вокруг этого не было даже в то время – скандальный экспонат все же убрали.

– И что с ним сделали? – поинтересовался Майк.

– Положили в гроб, если, конечно, можно так назвать большой деревянный ящик со стеклянным верхом. Перенесли его на верхний этаж и упрятали в каком-то зале, где хранилось множество других скелетов.

– Но Мене его потом вернули?

– В то время музей возглавлял уже новый директор, зоолог Кэри Бампус. Хотите знать его позицию? «Да у нас тут сотни всяких скелетов. По-вашему, возможно определить, который из них скелет вашего отца?»

– А Мене? – Меня искренне взволновала судьба несчастного парня.

– Прожил очень тяжелую жизнь, в Америке он себя никогда не чувствовал своим. Когда ему исполнилось двадцать, он наконец нашел одного полярного исследователя, который согласился доставить его домой.

– Интересно, не забыли ли его на родине?

Клем ответила горькой улыбкой.

– Вы можете представить себе крохотное селение, из которого двенадцать лет назад белые люди вывезли шестерых сородичей? Ну конечно, помнили. У этих людей не было никакой письменности, только устные предания. История о Квисуке и Мене рассказывалась очень часто. У него там оставались тетки и двоюродные братья и сестры. Но в каком-то смысле Мене на родине было еще хуже.

– Почему?

– Как любому человеку, лишившемуся родины. Да и языка эскимосов он уже не помнил.

– Он там остался?

– Ненадолго. В родном селении он был так же одинок, как и в Нью-Йорке. Вскоре Мене вернулся в Америку, объездил всю Новую Англию, пока не осел в каком-то из городков Нью-Гемпшира. Стал работать на лесопилке. Но Мене прожил совсем мало. Ему и тридцати лет не было, как он умер от испанской инфлюэнцы, эпидемия которой тогда пронеслась по стране.

Перелистывая страницы тетради Клем, просматривая фотографии, я вглядывалась в лицо паренька, который всю свою жизнь был изгоем. На некоторых снимках его бархатные глаза, как и у любого ребенка, лучились весельем и светом надежды, но гораздо больше было других фотографий, на которых взгляд повзрослевшего Мене выражал отчаяние и тоску одиночества.

– Хоть перед смертью он добился того, чтобы тело его отца перевезли вместе с ним на родину?

– Нет. Эту надежду он навеки унес с собой.

После некоторого колебания я все же спросила:

– А сейчас? – Я умолкла, не зная, как назвать останки Квисука, которые уже давно перестали быть целым телом.

– Вы хотите знать об экспонате Музея естествознания под номером 99/3610? Ведь это все, что видят в Квисуке музейные работники.

Подумать только, на останках человека висела такая же бирка, как на чучеле лося или костях доисторической рыбы.

Клем продолжила:

– Да, в 1993 году, более чем через сто лет после того, как шестерых эскимосов вывезли из родного селения, их кости все-таки вернулись в Гренландию для погребения. Не помню, говорила ли я вам, что мой отец родом из этой деревни? Она называется Кваанак.

– Да, вы об этом упоминали, – подтвердила я.

– Когда все это совершалось, а похороны состоялись в начале августа, наша семья была там. Я отпросилась из Лондонского университета, и мы все отправились на север острова, проведать дедушку. В то время я еще училась на библиотекаря. Но история нашего рода и повесть о злоключениях останков Квисука меня совершенно переменили. Тогда-то я и решила стать антропологом.

– И вы присутствовали на той церемонии?

– Да, – кивнула Клем. – То был довольно волнующий обряд, надо признать. Их похоронили на утесе, на могиле насыпали большой курган. А на памятном камне высекли простую надпись: «ОНИ ВЕРНУЛИСЬ ДОМОЙ».

Она замолчала и, закрыв глаза, будто мысленно воспроизводила эту сцену.

– То, что вы нам рассказали, – нарушил наступившую тишину Майк, – как-то связано, на ваш взгляд, с убийством Катрины Грутен?

– Определенно.

У Клементины, судя по ее тону, в этом не было сомнений.

– Занимаясь подготовкой выставки, Катрина стала довольно часто бывать в Музее естествознания, и ее поразил масштаб здешней коллекции скелетов. Она никак не могла понять, откуда они тут и в таком количестве. Как и я, кстати. Я полагала, что это все древности, чей возраст превышает тысячу лет, найденные при археологических раскопках в пустынях и заброшенных пещерах.

– Наверное, Катрина никогда не смотрела мультики про Флинстоунов, – заметил Майк.