Текст книги "Костяной склеп"

Автор книги: Линда Фэйрстайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Прости. Обещаю впредь держать тебя в курсе. – Я посмотрела на часы. – Итак, в Музее естествознания нам обещана встреча с главными организаторами выставки. Только мы слегка опаздываем, и они, возможно, уже собрались.

– Они сегодня открыты только ради нас?

– Нет, конечно. Музей не работает только в двух случаях – в День благодарения и на Рождество. С кого начнем? Есть идеи? – спросила я.

– Давай для начала просто приглядимся к ним. Посмотрим, какие среди них отноше…

– Между ними.

– Не трать силы и не демонстрируй свое превосходство в грамматике. Ты слишком напряжена перед этой групповухой. Постарайся забыть о том, какой головной боли тебе это стоило в прошлый раз, когда мы проводили нечто подобное, – посоветовал он с усмешкой, и я сразу вспомнила, как проходил допрос в Кинг-колледже в минувшем декабре.

Мы вышли из машины и направились ко входу. На сей раз охранники нас узнали и пригласили спуститься в подвальное помещение, где было назначено собрание. Через лабиринт коридоров и лестниц, снабженных указателями с надписью «Бестиарий», до самого импровизированного конференц-зала нас провел один студент. И наконец мы увидели многих наших знакомых, собравшихся для встречи.

Анна Фридрих, налив себе и нам по чашке кофе, предложила занять свободные места. Я оказалась рядом с Эриком Постом. Он рассматривал какую-то гравюру, обсуждая ее с незнакомым мне мужчиной.

– Здравствуйте, я Александра Купер.

– Ричард Сокаридес, отдел млекопитающих Африки, – представился он.

Пост придвинул мне черно-белый рисунок. Я увидела потрясающее изображение носорога. Все мельчайшие детали его единственного рога, складчатой шеи, массивных ног и тела, покрытого панцирем, были тщательно прорисованы.

– Вы можете себе такое представить, мисс Купер?..

Рассмотрев гравюру, я подумала, что она удивительно подходит для предстоящей выставки.

– Это рисунок Альбрехта Дюрера. Он сделал его у себя на родине, в Германии, в 1515 году. Никаких журналов, или книг, или телевидения, которые помогли бы ему составить представление об этом животном, тогда не существовало. Единственный носорог, которого вывезли в ту эпоху из Африки в Европу, утонул по пути. В своей работе он опирался только на устные описания очевидцев. И при этом до сих пор никому не удалось создать лучшее изображение носорога. Эта бесценная гравюра в моей коллекции. – Я помнила, что Пост возглавлял в Метрополитен отдел европейской живописи.

Сокаридесу на вид было лет сорок, он отличался очень серьезным выражением лица и, на фоне остальных сотрудников Музея естествознания, более элегантной манерой одеваться. На нем был костюм в тонкую полоску, мокасины и рубашка с монограммой на манжетах.

– Он лучше настоящего, Эрик. Как ваше расследование, мисс Купер?

– Неплохо, спасибо. Потихоньку продвигается.

– А я бы сказал, что обстоятельства складываются не в вашу пользу. Я часто смотрю по телевизору криминальные репортажи. И должен сказать, что статистика выглядит довольно мрачно. Если следствие не находит убийцу в течение первых двух-трех суток, шансы на его поимку затем стремительно тают.

– Однако нам то и дело везет, мистер Сокаридес.

– Ага, преступник оставил на теле жертвы капельку слюны, а нам на блюдечке преподносится банк данных Музея естествознания, по которому можно проверить, не был ли это кто-нибудь из ваших таксидермистов, – вмешался в разговор мой коллега. – Майк Чепмен, отдел по расследованию убийств.

– Что еще за банк данных? – спросил Пост.

– Тут все не так, как в твоей конторе, Эрик, – стал ему пояснять Сокаридес. – Наши сотрудники сдают образцы ДНК. Это делается для того, чтобы не сделать ложного открытия нового вида мамонта, найдя ворсинки, выпавшие, к примеру, из моего кашемирового пальто.

Элайджа Мамдуба призвал собравшихся воздержаться от шуток.

– Хочу заметить, мистер Чепмен и мисс Купер, что тут собрался организационный комитет по подготовке совместной выставки. Наш музей представляем мы с мистером Сокаридесом. От Метрополитен здесь присутствуют, – перечислял он, поочередно указывая на сидящих за столом, – мистер Пост, отдел европейской живописи, мисс Фридрих, искусство народов Африки, Океании и обеих Америк, и мистер Беллинджер, директор Клойстерс. Значит, еще не хватает… – Он обвел взглядом лица присутствующих, пытаясь вспомнить, кого из кураторов нет.

– Гейлорда. Тимоти Гейлорда. Отдел египетского искусства, – ответил вместо него Майк. – Все еще на своем конгрессе по мумиям.

– Совершенно верно. Итак, давайте попробуем еще раз ответить на ваши вопросы.

С согласия Майка я начала первой. Мы оба предпочитали играть роль «плохого» копа – я из любви к перекрестным допросам, а Майк из-за своей природной недоверчивости.

– С нашей предыдущей встречи стали известны новые подробности по делу Катрины Грутен. Кое-кто из ее друзей нам сильно помог.

На присутствующих, похоже, этот блеф возымел нужное воздействие. Первым на удочку клюнул Мамдуба.

– Значит, вы нашли тех людей, о которых шла речь в пятницу?

– С нашей стороны было бы нетактично раскрывать своих свидетелей, сэр, – уклонилась я от ответа. – Мы связались с несколькими знакомыми Катрины из других сфер деятельности. И должна признаться, меня удивило, насколько разные образы этой женщины сформировались у этих людей.

– Вы имеете в виду, что после болезни она сильно изменилась? – уточнил Беллинджер.

– Нет. Просто одни описывали ее как тихую и даже покорную, робкую. А другие говорили, что иногда Катрина проявляла смелость и твердость, если была чем-то увлечена. Вы, мистер Пост, и вы, мисс Фридрих, дали совершенно разные портреты Катрины. Мы хотим понять, в чем здесь причина. Подумайте, вы можете выразить поточнее, что именно могло ее сильно увлечь?

Первым заговорил Пост:

– Как я уже говорил, я воспринимал Катрину только как серьезного молодого ученого, довольно замкнутую особу, если выражаться кратко.

– Наверно, я единственная, кто вам иначе описал Катрину, – вступила в разговор Анна Фридрих. – Определенно я замечала происходящие в ней перемены. Думаю, вы, Гирам, тоже были свидетелем этого.

– Пожалуй, Катрина действительно не раз давала повод так думать о себе до того, как на нее напали. То есть до того, как ее изнасиловали.

– Изнасиловали?! – воскликнул Пост. – Вы хотите сказать, что убийца изнасиловал Катрину?

– Нет, нет… Ну я точно не знаю, что было на самом деле. Так ведь, детектив? – Беллинджер искал взглядом поддержки у Чепмена. – Я имею в виду прошлогодний случай, когда ее изнасиловали по пути домой в парке Форт-Трайон.

– Я ничего об этом не знал, – произнес Мамдуба.

– И я, – поспешно присоединился к нему Пост.

– Да я каждому из вас сказала об этом. Точно помню, что говорила. – Анна Фридрих еле сдерживалась. Мамдуба и Пост или действительно были сильно удивлены, или оба мастерски разыгрывали простачков. – Эрик, ну как же… Элайджа. Я считала себя обязанной известить вас о том, что произошло с Катриной, и вместе с тем просила вас соблюдать конфиденциальность…

Случилось именно то, чего добивался Майк. Он хотел расколоть выступавшую до этого единым фронтом группу и выяснить, что разделяет этих людей. Какие внутренние процессы лихорадят оба музея, что происходит в запасниках, в которых хранится львиная доля сокровищ, скрытых от широкой общественности?

– У Катрины, без сомнения, был давний интерес к средневековому искусству. Это было ее базовое образование, и она сосредоточилась на этой теме. Потому Катрина и пришла в Метрополитен. Но, решив покинуть Нью-Йорк и вернуться к себе на родину, в Африку, она собиралась посвятить себя совсем новой научной области.

– Если позволите мне высказаться, мисс Купер, – послышался голос Мамдубы, – то, по моему глубокому убеждению, домой Катрина решила уехать главным образом из-за состояния своего отца.

«А не поздновато ли?» – подумала я. Непременно должно быть что-то еще, что у нее вызвало эту перемену интересов. Я рассчитывала, что этот вопрос немного позже прояснится с помощью Клем, но важно было узнать, что думают по этому поводу кураторы.

– Мы еще не слышали вашего мнения, мистер Сокаридес. Расскажите нам о своих впечатлениях от Катрины.

До этого он бесстрастно наблюдал за происходящим, откинувшись на спинку кресла, и, казалось, не хотел вмешиваться в общий разговор. Но после моего обращения он не мог остаться в стороне.

– Я не был знаком с Катриной до подготовки бестиария. Экспонаты, которые она отбирала, мне нравились. В общем, как и сама она.

– Не объясните, почему она так увлеклась животными?

– А кому, мисс Купер, не нравятся животные? – Он немного оживился, воздев патетически руку в мою сторону. – Разве что серийным убийцам, если судить по криминальным телепередачам. Маньяки пушистых зверушек просто ненавидят, а в детстве, как правило, над ними измываются. Наверное, так на убийц и выходят, да?

– Сейчас я спрашиваю о жертве, – напомнила я. – Что побудило ее увлечься вашими животными?

– Да вся выставка им посвящена, юная леди. Катрину, изучавшую средневековое искусство, увлекали изображения мифологических животных. А я познакомил ее с интересными образцами настоящих. К примеру, окапи, антилопой канна, зеброй Греви, ромбовидным жирафом.

– Мертвыми?

– Само собой, мистер Чепмен. У нас музей, а не зоологический сад.

– Значит, вы ей показывали чучела животных? – уточнил Майк.

– Именно.

– А Катрина присутствовала при том, как вы или кто-то из ваших сотрудников их, собственно говоря, делали?

– Нет, – сразу ответил Сокаридес и после паузы пожал плечами. – Ну то есть точно я не знаю. Она любила рассматривать животных и их кости, кстати сказать. Но я не думаю, что ей понравился бы сам процесс набивки шкур. Это для нее, по-моему, слишком уж в духе Ганнибала Лектора.

– Можете объяснить, что значит «любила рассматривать животных и кости»?

– Это правда, мисс Купер. Катрине действительно нравились животные. Имейте в виду, что почти все они из Африки. Может быть, это ее к ним и влекло. Но больше всего ее притягивали кости. Она могла часами их изучать и задавала мне многочисленные вопросы. Ничего странного, говорил я себе, девушка специализируется в области погребальной скульптуры. Только я хотел бы возразить Анне, – сказал Сокаридес, снова откидываясь к спинке кресла. – Мне никто не говорил, что Катрину изнасиловали. И я не понимаю, к чему ты нас тут на сей счет накручиваешь.

– А я никогда и не утверждала, что говорила об этом тебе, Ричард. Я понятия не имела, что она так увлечена твоими… твоими… животными, – произнесла Анна как ни в чем не бывало. Анна явно хотела продемонстрировать нам, сколь близко она была знакома с Катриной. – На самом деле я понятия не имела, что ты общаешься с нею за пределами этой комнаты.

Обычно я допрашивала свидетелей поодиночке, что мы и проделаем позже, но благодаря идее Майка свести их вместе выяснилось, кто в этой компании на кого имеет зуб, а в индивидуальной беседе это могло бы и не проявиться.

– Ты, Анна, кажется, считаешь себя ее единственной подругой. Кстати сказать, Катрина была немало удивлена тем, какими скудными оказались фонды Метрополитен именно в твоей области – африканском искусстве.

– Только я бы не стала называть Катрину африканкой, верно, Элайджа? Она голландка. Из буров. Примерно такая же примитивная, как и Эрик. – Анна засмеялась своей шутке, оценить которую могли только посвященные.

– А вы тоже голландец? – спросила я у Поста, вспомнив слова Рут Герст о том, что его отец, известный путешественник и охотник, частенько устраивал музейным попечителям африканское сафари.

– Да я там родился. Но мы выехали из Африки, когда я был еще ребенком, и вырос я уже в Штатах. – Эрика, похоже, удивили эти пререкания между сотрудниками двух музеев.

– А что подразумевал мистер Сокаридес, говоря о бедственном положении вашего отдела в музее Метрополитен?

– Вплоть до конца 60-х – по музейным меркам это совсем недавно, – Анна моментально заняла оборонительную позицию, – руководство Метрополитен вообще не считало нужным обращать внимание на так называемое примитивное искусство. И мой отдел был весьма обделен. Попечители относились к предметам примитивного искусства как к безделушкам, представлявшим интерес только для туристов. А ведь сюда попадали скульптуры майя, африканские маски, ритуальные столбы Новой Гвинеи. И лишь когда Нельсон Рокфеллер подарил музею свою коллекцию, мы стали более-менее конкурентоспособными в этом направлении искусства.

Мамдуба снова не мог сдержать ироничной усмешки.

– Лучше признайте, Анна, что большинство попечителей считает, что все эти туземные маски в действительности куда более уместны в нашем музее, не так ли?

На лицах Беллинджера и Поста тоже заиграли улыбки. Анна же вспыхнула гневным румянцем.

– Это все предметы искусства, Элайджа, столь же совершенные, как и скульптуры древних греков. В вашем же музее они подаются как предметы материальной культуры, а тотемные столбы вообще торчат рядом с иглу и каноэ.

– Хорошо, что тут нет Тимоти Гейлорда, – съязвил Сокаридес. – А то бы его точно хватил удар, если бы он услышал, как вы сравниваете этих ваших красоток из «Нэшнл джиогрэфик», теток с обвислыми грудями, с его изящными египетскими статуэтками.

– Это наш извечный профессиональный спор, мисс Купер, – прокомментировал, наклонившись ко мне, Мамдуба. – И видно, еще далек от завершения. С мисс Фридрих мы частенько скрещиваем копья в битве за новые экспонаты. Я вместе с моими коллегами полагаю, что экспонаты первобытного искусства куда лучше смотрятся под нашей крышей.

Фридрих встала из-за стола и пошла за новой порцией кофе. Остальные перебирали бумажки, делая вид, что не замечают наступившей неловкой паузы.

Майк Чепмен решил сменить тему:

– Давайте попробуем сыграть в ассоциации. Когда вы слышите слово «склеп», что вам первое приходит на ум? Оно как-нибудь связано с вашей работой или с музеем в целом?

Анна Фридрих, похоже, не собиралась участвовать в нашей игре. Упершись взглядом в одну точку, она вопрос проигнорировала. Вспомнив про ее давнишний арест за нарушение общественного порядка, я представила, как она сидит посредине улицы с транспарантом, не обращая внимания на призывы полиции подняться с места.

– Позвольте мне, детектив, – первым вызвался Эрик Пост, скрестив руки на груди и подавшись вперед. – Собственно, под склепом чаще понимают сооружение на кладбище – место упокоения усопших, но так же склепом можно назвать замкнутое закрытое помещение со сводчатым потолком. Да вы сами фактически видели не один склеп, когда мы водили вас по подвалам Метрополитен. Этот архитектурный элемент также почитаем европейскими художниками, в моем отделе масса картин, на которых он фигурирует.

– Мы, медиевисты, используем термин усыпальница. Поскольку они находятся в основном под землей, в фундаменте храмовых сооружений, их иногда называют склепами, – пояснил Беллинджер.

– Удивительно, но у меня слово «склеп» вызывает совсем иные ассоциации, – вступил в разговор Сокаридес. – Это наши специальные хранилища. У нас отдельные камеры для бивней, для костей и скелетов грызунов, вепрей и так далее. Но вы лучше спросите Эрика, это ли то, что вы ищете, он по истории музея главный эксперт. Он вырос в этих стенах, это место у него в крови.

Я снова припомнила наш разговор с Рут Герст о Посте-старшем. Действительно, Эрик мог знать о существовании частных склепов.

– Насколько я поняла, в музее имеется несколько частных хранилищ, принадлежащих состоятельным попечителям. – Я посмотрела на Мамдубу. – Быть может, у вас есть их список?

– Нет, здесь я пас, мадам. У нас нет ничего такого… – отрезал он, и улыбка сползла с его лица.

– Так вы о них не знаете или их у вас нет? – уточнила я. – Я попрошу вас поговорить на эту тему с директором Распен и проверить свои архивы. А вы, мистер Пост, конечно, слыхали о частных хранилищах?

Все повернулись к Эрику Посту.

– Я… хм… я помню, когда-то ходили слухи о том, что нечто вроде есть в Метрополитен. Не то три, не то четыре склепа, точно не знаю.

К разговору подключился Майк, желая доказать присутствующим, что в данном вопросе он опирается на более точную информацию, чем на старые слухи.

– Это вы о склепе Артура Пэглина? Другие такие же?

– Пэглин – владелец внушительной коллекции египетского искусства, – пожал плечами Пост. – И в этой теме Гейлорд более компетентен.

– А что стало с коллекциями вашего отца? – спросила я у Поста. Мне было интересно знать, почему он не пошел по стопам Виллема, по словам Рут Герст, слывшего в своих кругах довольно известным меценатом.

– А вы о нем слышали? – Похоже, Эрику было лестно, что мы осведомлены о благотворительной деятельности его отца.

– Не слишком много, но я знаю, что он сделал большой вклад в развитие этого музея.

– Мне было двенадцать, когда отца не стало, мисс Купер. Он был убит местными браконьерами во время одной из экспедиций. Эти жадные и невежественные люди отняли у него жизнь лишь потому, что он стоял на пути между ними и костями каких-то животных. Из одержимости дурацкими суевериями. Мой старший брат, Кирк, остался жить в Кении и продолжил дело нашего отца. Вот кого стоит расспросить о его коллекциях.

– А вы не остались в Африке?

– Меня отправили в интернат в Новой Англии, где я и вырос. После всего случившегося моя мать заметно сдала, и ей приходилось подолгу лежать в больницах. Интерес к искусству у меня развился именно под ее влиянием.

– Осталось ли что-нибудь из отцовской коллекции здесь, в Музее естествознания?

Пост махнул рукой, отсылая вопрос к Мамдубе, на что тот моментально среагировал:

– Да, конечно. Много прекрасных африканских экспонатов появилось у нас благодаря Виллему. Я могу показать вам каталог, если хотите.

Мамдуба снова готов был увиваться вокруг Чепмена, улыбаясь слишком уж приторно.

– Думаю, когда вы закончите ваше расследование, захотите поучаствовать в сафари, детектив? Я вас запишу…

– Не утруждайтесь, – остановил его Майк. – Я люблю природу только по каналу «Дискавери». Единственное сафари, куда вам удастся меня затащить, это мое кожаное кресло перед телевизором. Никаких тебе москитов, диких кабанов или голодных каннибалов. Разве что свистните мне, если узнаете о здешних склепах. Договорились, сэр?

Я уже была готова завершить общую беседу и начать общаться с каждым индивидуально в специально отведенном для этого помещении. Но Майк еще хотел расспросить собравшихся о рабочем Пабло Бермудесе, упавшем с крыши Метрополитен, а у меня был ряд вопросов об их отношениях с Катриной.

– В этом году кто-нибудь из вас был за границей? – задал вопрос Майк.

Все утвердительно кивнули. Майк перечислил несколько иностранных городов, и выяснилось, что и Беллинджер, и Пост были в Лондоне.

– Когда именно, не припомните, и с кем? – спросил Майк.

– Точной даты не вспомню, – покачал головой Эрик Пост. – В конце марта, если не ошибаюсь. Я был там проездом, по пути из Женевы, где проходил аукцион. Решил кое-какие музейные дела, заскочил в парочку галерей. Так, короткая остановка на сутки.

– А вы?

– Я был в Лондоне в январе, – сказал Беллинджер. – С Пьером Тибодо. В Британском музее намечалась чистка фондов средневекового искусства. Он хотел знать мое мнение. Мы с ним провели там буквально полдня, осматривая экспонаты.

– Вы ездили в Лондон вдвоем?

– Еще была Ева. Ева Дрекслер. Она была с нами неофициально, это все, что я могу сообщить. Сами понимаете, что-то вроде бонуса за верность и услужливость.

Я поставила чашку с кофе на стол и пристально посмотрела на Беллинджера.

– В последнее время музейные охранники усилили контроль. Не припомните, вас не попросили где-нибудь расписаться или предъявить пропуск?

Беллинджер закрыл глаза, припоминая.

– Вероятно. То есть точно, да.

– А не скажете, как записалась Ева Дрекслер?

Он провел пальцем по ободку своей чашки.

– Не имею ни малейшего понятия. Разве это так уж важно?..

В дверь постучали, и на пороге появился Марк Зиммерли.

– Прошу прощения, мистер Мамдуба, мне срочно нужно поговорить с вами.

Мамдуба с присущей ему щепетильностью в манерах попытался успокоить чем-то явно взволнованного молодого человека.

– Одну минуточку, Зимм. Подожди за дверью, я сейчас выйду.

Зимм, колеблясь, взглянул на Чепмена, словно ища у него поддержки, и решил действовать немедля.

– Сэр, там паника в группе школьников из Скарсдэйла. Дети визжат как ненормальные, кричат о каком-то убийстве.

Мамдуба резко встал из-за стола и стремительно направился к двери. Сложилось впечатление, что он хочет помешать Зимму выболтать перед посторонними ненужные подробности происшествия.

– Что случилось, Зимм? – Майку удалось опередить пожилого человека и первым оказаться у двери.

– В диораме, на первом этаже… Там… там рука. Отрубленная человеческая рука.