Текст книги "Ключевой момент"

Автор книги: Лидия Лукьяненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Как это?

– Сын от первого брака. Помнишь Митьку? Он был моим первым мужем.

– Да-да, помню. Мне мама говорила. Сказать по правде, я тогда думала, что с Валерой… ты мне мстила за Митьку.

– Глупости! – возмутилась я.

– Я так думала, – упрямо повторила Изольда. – Знаешь, как мне было плохо? Вот и пыталась найти хоть какое-то объяснение. Считала, что ты сволочь, что мстишь мне. От этой ненависти к тебе вроде бы становилось легче. А еще оттого, что все от тебя отвернулись! Глупо было с моей стороны. Но легче. Я тебе завидовала.

– Ты? Мне? – не поверила я.

– Да, было… – Изольда казалась смущенной, словно признавалась в воровстве. Поспешив сменить тему, она сказала: – А ты хорошо выглядишь. Почти не изменилась. И не сильно поправилась. А меня все несет и несет вширь.

– Странно. Твоя мама всегда была стройной.

– Значит, я в папашу.

– А разве твой папа был полным? Он же космонавт!

– Да какой он космонавт!

– То есть? – не поняла я.

– То есть сначала он служил в летных войсках. Его даже выбрали в группу для подготовки летчиков-космонавтов. А потом отбраковали. Он расстроился и запил. Его поперли из армии. Мама меня забрала, и мы переехали. Квартира нам от бабушки, ее матери, досталась. А отец со своими родителями остался. Мама с ним не жила, но и не разводилась. Все думала, что он пить бросит. Потом он умер, ты же знаешь.

– А мы все верили, что твой отец и в самом деле космонавт.

– Ну и хорошо, что верили. Думаешь, было бы лучше, если бы все узнали, что мой отец никакой не космонавт, а пьяница, как у того же Митьки?

Мне внезапно вспомнилась их ссора и то, как Изольда утверждала, что алкоголиком нельзя гордиться, даже если он твой отец. Теперь я поняла, что эти слова были вовсе не о Митькином отце…

– А помнишь, тебе всегда присылали такие красивые заграничные платья и всякую другую одежду? Ты говорила, что это от папы.

– А что было говорить? Это мне бабушка, его мать, присылала. Она директором магазина всю жизнь проработала.

– Да, – улыбнулась я. – Интересно. А я так тобой восхищалась, даже завидовала, что у тебя папа – космонавт и что ты всегда нарядная.

– Нашла чему завидовать, – громко фыркнула Изольда. – А что касается папы… так твой отец в сто раз лучше моего. Моя мама много лет была его любовницей.

– Что?!

– Неужели ты не знала? Я думала, об этом все в городе знают. Ну, не наверняка, но догадываются. Я это точно узнала в десятом классе.

– Мой отец? – От неожиданности и обиды у меня перехватило горло.

– Да, твой отец, – как ни в чем не бывало подтвердила Изольда. – Так что мы с тобой вроде как сестренки. – Она усмехнулась.

Я не могла прийти в себя. Мой отец. Мой родной отец был любовником тети Гали! И мама ни о чем не догадывалась, как и я! Внезапно я вспомнила взгляд матери, который она бросила на отца, когда, вернувшись с выпускного вечера, он сказал, что пойдет домой к Изольде. Нет, она все-таки знала. Или, возможно, подозревала. Теперь это не важно. Они оба уже покоятся в земле.

– Тетя Галя жива? – спросила я.

– Да, – беспечно ответила Изольда. – Что ей сделается? Даже замуж вышла. Когда я еще в институте училась.

– За кого?

– Не поверишь, опять за военного. За отставника. Живут теперь с ним на Волге. В частном доме. Мама собственными руками клубнику выращивает. Представляешь, моя городская мама с тяпкой в руках! – Изольда захохотала и велела официанту принести еще коньяка. – А чего вы с Митькой разбежались? – снова резко переменила она тему.

– Так получилось, – ответила я, не желая вдаваться в подробности.

– Может, из-за меня? – Бывшая подруга самонадеянно улыбнулась.

– Нет, – подавила я насмешливую улыбку. – Он встретил другую женщину.

– Я так и думала! Митька был классный парень. Он всегда выделялся среди наших, хоть его отец и был алкашом. И я думаю, он один знал мне цену!

– Он говорил, что ты ему никогда не нравилась.

– Врешь! Это ты из ревности! – вспыхнула Изольда.

– Брось! Он же был моим мужем, а не твоим. С чего бы мне врать?

– Потому что я его отвергла! – убежденно ответила Изольда. – А ты приняла.

– Да он с тобой стал встречаться только потому, что я его попросила. А Митьку это обидело, ведь он с детства был влюблен в меня. Он сам говорил мне об этом.

– Ага! Влюблен! Как же! А кто обзывал тебя Машкой-какашкой-таракашкой?

– Потому и обзывал. Он мне, когда с флота вернулся, рассказал обо всем, а потом признался в любви. И замуж позвал.

– Долго вы прожили?

– Почти десять лет. И я считаю, что мы были счастливы.

– А твой нынешний?

– Он архитектор. Очень известный. Возглавляет фирму. Строит дома, особняки, дачи.

– Понятно. То-то тебя здесь так встречают! А у меня, кроме маленькой квартирки да театра, ничего в жизни нет. Да и в театре последнее время такие роли дают… Перебиваюсь случайными заработками. Кстати, раз ты у нас такая знаменитость, то, может, замолвишь за меня словечко режиссеру? Или пару реплик в сценарий вставишь, чтобы у меня была эпизодическая роль?

Я смотрела на эту немолодую, потрепанную жизнью, немного пьяную, но еще довольно привлекательную женщину, бывшую когда-то моей лучшей подругой; на ее преисполненное собственного достоинства полное и потное лицо. Видела умоляющее выражение ее глаз, несмотря на небрежность тона, и мне было бесконечно жаль ту нарядную красивую девочку с огромными белыми бантами, которая навсегда останется для меня дочерью космонавта.

Стихи и проза

 
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог…
 

А. С. Пушкин

Вот уж действительно прав был дядя. В школе, когда мы учили Пушкина, я не могла понять этих строк. Как это: «…уважать себя заставил»? Разве надо кого-то заставлять уважать себя? Представьте себе – да! Не заставишь – не зауважают. Это только кажется, что ты и так, сам по себе, заслуживаешь безусловного уважения. Другие так же много мнят о себе любимых, но мало об окружающих, поскольку в первую очередь считают уважаемыми людьми себя, а уж потом – всех остальных. Да и то далеко не всех, а лишь тех, кто им приятен, кто по ходу жизни не успел задеть их самолюбия, обидеть, оскорбить, выказать пренебрежение. Тех они уважают, а прочих… Это уж извините! За что нам их уважать? Возможно, со своей стороны они и правы. Мы не уважаем того, кто нам несимпатичен, даже если он больше нашего достоин уважения. У каждого своя правда, свое мерило почтения.

Родители своих детей, по большей части, тоже не уважают. Как же, это ведь наш сын, наше Творение, что он без нас… Ну и так далее. Начинают уважать только после того, как ребенка примет общество. Например, напишут в газете, наградят орденом, дадут премию. Вот тогда – пожалуйста, готовы уважать. Но после себя. Мы – родители, мы – создали! Да если бы не мы!.. А станет сын мелким жуликом или наркоманом, тогда – полный отказ. Мы ни при чем, мы воспитывали как надо. Он сам виноват. Такое окружение. Плохая компания. И т. д. и т. п.

Как приятно похвастать, пусть и чужими, но достижениями, а вину за свои промахи всегда можно свалить на других. Где вы слышали, чтобы родители маньяка или убийцы сказали: он такой, потому что я его неправильно воспитывал? А вот родители заслуженных, известных людей охотно делятся воспоминаниями об их детстве и юности. С умилением показывают фото годовалого карапуза, хотя смотрят на него с высоты сегодняшнего, успешного для их чада, дня. А поставьте рядом две фотографии – маньяка и известного писателя в годовалом возрасте. Вы сразу согласитесь, что дурные наклонности первого и гениальность второго уже тогда были видны в их лицах. Но не знай вы, где чья фотография, то, возможно, гениальность увидели бы в первом, а жестокость во втором. Все дети в младенческом возрасте милы и непосредственны. А отношение к ним бывает разное, и это, к сожалению, не от них зависит.

Печальное открытие, что нужно заставлять себя уважать, приходит позже. И все это делают по-разному. Кто – кулаком, кто – характером, а кто – достижениями. Вот только достижения, как и все на свете, в своих и чужих глазах – понятия несоизмеримые по значимости. Если человек всегда писал хорошие стихи и знал об этом давно, изменится ли его отношение к своему творчеству, когда об этом узнают окружающие? Ведь ничего особенного не произошло! Просто вышел томик стихов. Получило красивую форму то, что было создано давно и никак качественно от этого не изменилось. Но нет. Появляется эффект, называемый общественным резонансом. Тебе начинают звонить знакомые и не очень знакомые, кого ты как человек просто никогда не интересовал. Теперь же они непременно хотят увидеть тебя, поздравить, получить книгу с дарственной надписью, поговорить, похвалить. Зачем? Почему? Вы же никогда толком не общались! Так, шапочное знакомство. Но отказать – скажут: зазнался, звездная болезнь. Хотя о какой звездной болезни может идти речь, когда тебе за сорок и в жизни уже так много было всего? Когда это «все» выглядело таким важным и значительным, а на поверку оказалось мелким и несущественным, так что твои юношеские стихи, как выяснилось, гораздо умнее и прозорливее всего прочего? Но внезапное прозрение окружающих уже произошло. Все вдруг захотели тебя лицезреть, хотя никому не было до тебя дела, когда ты лежал в больнице после операции или мыкался в поисках работы. Люди имеют привычку забывать о своих менее удачливых собратьях, но рьяно реагируют на проблески успеха.

Вот и со мной случилось так же. Некоторые даже возмущались: «Надо же, когда это ты успела стать поэтессой? А мы и не знали…» Словно я их в чем-то обманула. Хотя надо отдать должное: те, кто недолюбливал меня, не стали рваться с поздравлениями. И я подозреваю, что именно они, прочитав мои стихи, скажут много нелестного. А кто-то и читать не станет. Например, мужчины без всякого стеснения могут заявить что-то вроде: нужна мне эта бабская поэзия! Да я и не в обиде. Если я столько лет не верила в свои способности, так что боялась напечатать хотя бы одно четверостишие, то почему другие должны верить в меня?

Я такая же, как все. Думаете, носки мужу не стирала или он меня никогда пальцем не тронул? Все было. Я двадцать лет была замужем. И только когда сын вырос, решилась на развод. Как меня отговаривали подруги и мама! «Ты знаешь, каково это – остаться одной? В нашем-то возрасте!» Теперь знаю. Я три года живу одна и могу вас заверить – прекрасно! В моем возрасте наконец-то обрести покой, свободу и без оглядки на чужие интересы заниматься любимым делом – это действительно прекрасно! Так что не бойтесь, милые дамы. Если бы я только представить могла, как хорошо мне будет жить одной, то развелась бы давным-давно, еще в то время, когда муж впервые назвал меня «дурой», а я, глотая слезы, стирала его носки, будь они неладны.

Я думаю, мы, женщины, для наших мужей непостижимые создания. Мы делаем ту работу, которую сами они для себя вынуждены делать только в силу сложившихся обстоятельств и то с невероятной гадливостью. Это я снова про носки. Как, скажите, муж может уважать вас, если вы без тени брезгливости и с молчаливой покорностью добровольно берете в руки эту мерзость? Они сами свои носки, после того как их снимут, брать в руки не хотят, мы же – пожалуйста! Смотрит он на вас и в глубине души думает: «Ну и дура, мои вонючие носки стирает. А я еще считал, что она ничего, умная».

Но попробуйте только заикнуться о том, что вы не хотите этого делать, и тут же волна возмущения: ты ведь жена! Кстати, они никогда не моют окна, даже если живут сами. Не убирают квартиру, разве что при помощи пылесоса. Мой муж никогда не мыл ни посуду, ни пол, не вытирал пыль, даже когда я болела. Он ждал, что я выздоровею и приведу в порядок дом, который медленно приходил в запустение. И это несмотря на то, что я всегда работала. У меня не было декретного отпуска, как у большинства матерей, потому что рано пропало молоко. Сына с утра передавали бабушке, благо в одном дворе жили, и – на работу. Я и сейчас работаю. Не важно, кем и где, важно, что это меня не напрягает и дает возможность жить нормально. Моими стихами пока не прокормишься. Бывший муж вообще отнесся недоуменно к появлению моей книги и расспрашивал меня по телефону таким подозрительным тоном, словно был уверен, что эти стихи я где-то стащила. А ведь видел, сто раз видел мои исписанные тетрадки. И ни разу не захотел их почитать. А я и не предлагала. Только потом, после развода, задумалась: а почему он не хотел? Если бы я знала, что мой муж пишет или писал стихи, я бы обязательно поинтересовалась. Это ведь так увлекательно – познакомиться с творчеством близкого человека. Но, вероятно, это только мне интересно.

В издательстве я познакомилась с одной, уже довольно известной, писательницей. У нее романов двадцать опубликовано. И вы представляете, ее муж тоже не читал ни одного из них! Не нравится ему, видите ли, жанр. Непостижимо! Я тогда еще раз задумалась над этим странным фактом. А поразмыслив, поняла: ничего странного тут нет. Знакомство с творчеством всегда дает определенное понятие об авторе. А если это родной, близкий человек, то и понятие более глубокое, я бы даже сказала, глубинное. Вот мужья и не читают произведений своих жен, потому что им не хочется познавать их более глубоко. Мужчины ведь не понимают женщин не потому что не могут, а потому что не хотят! У них уже сформировался свой стереотип отношений с противоположным полом. Они успели выработать привычную систему общения с женой и не собираются ее менять. Зачем же тогда что-то читать, думать, пытаться понять? А ну как после этих размышлений неудобно будет использовать жену в качестве домашней прислуги? А то, не дай бог, муж увидит, что жена умнее, талантливее его. И что тогда? Становиться вместо нее к плите? Или брать на себя уборку дома? Это после стольких-то лет счастливой супружеской жизни? И все потому, что сунул нос куда не следует и прочитал то, что не надо было. Нет уж. Умный мужчина на это не пойдет. Мой бывший, например, так и не купил мою книгу, а я, понятное дело, ему ее не подарила.

Сын воспринял мое превращение в поэтессу нормально. Мы с ним ладим, хотя меня, как женщину, не может не возмущать его потребительское отношение к молодой беременной жене. «Девочки, девочки, – иногда думаю я, – что же вы позволяете над собой проделывать под гипнозом, называемым любовью?» Но что мой сын мог почерпнуть из нашей с мужем семейной жизни? Он ведь видел, что мужчина в доме отдыхает, а женщина – работает. Если кто и виноват в его теперешнем отношении к жене, то большей частью именно я. Я ведь тоже ползала с огромным животом, моя полы, пока муж смотрел футбол и пил пиво. И стирала носки. Наверное, феминизм рождается в женщине, когда она делает эту унизительную работу. А еще появляется ненависть к мужчинам. Я так ее взрастила, что после развода совершенно не нуждаюсь в мужском обществе. Да, я могу с ними разговаривать, смеяться пошлым анекдотам и сальным шуткам, но я не реагирую на них больше. То, что они мне говорят, не относится ко мне как к человеку вообще, а только к моим внешним данным. А у меня, как у всех женщин, есть что-то спереди и сзади, с возрастом – целлюлит на бедрах и морщины под глазами, однако меня это не волнует, а их занимает больше всего. Что у меня в голове, им неинтересно. Большинство из них уверено, что вообще ничего. Доказывать обратное напрасно, а всерьез общаться, понимая это, непродуктивно. Но жизнь есть жизнь, мужчины ходят рядом, они – часть общества, и ничего с этим не поделаешь.

Жизнь после сорока для меня оказалась интересной и яркой, как подарок. В молодости как-то не задумываешься, что будет дальше, когда она, то есть молодость, закончится. Я не только стала свободной от того, что мне всегда навязывало общество, – я научилась наслаждаться созерцанием окружающей жизни. Впервые появилось ощущение свободы. В детстве над нами довлеет мнение родителей и учителей, позже – преподавателей в институте, потом – начальника на работе, мужа, свекрови, детей. Ты всем что-то должен: не огорчать маму и папу, не обмануть надежды учителей, оправдать ожидания шефа и считаться с мнением родственников. Вязнешь в этом, как в трясине. Привыкаешь и уже не замечаешь постоянной зависимости. Более того, называешь это полноценной жизнью. И жалеешь своих менее, как тебе кажется, удачливых подруг: та замуж не вышла, у этой с работой не ладится, у другой – детей нет. Но на нынешнем этапе жизни это уже не важно. У моей подруги Нины, например, нет детей. Вера вообще не была замужем. Римма не работает. Но все мы сейчас в равном положении. Так какая разница, что было до этого, в той, прошлой жизни? У нас с Риммой дети выросли, у них свои семьи, и мы живем отдельно. Так ведь и девчонки живут одни.

Сорок лет – такой этап, который позволяет снова начать отсчет. И то, что было важно до этого, теперь не имеет значения. Искать спутника жизни, рожать, приобретать профессию – все это можно, если хочется. А не хочется, то и не надо. Родители уже не скажут: «Непременно поступай в институт» или «Обязательно выходи замуж». Короче, живи и радуйся.

Конечно, есть работа, на которую надо ходить и что-то делать. Есть начальство, которое может тебя отчитать или уволить. Но и ты можешь сменить ее или вообще уволиться. Да и работа после стольких лет опыта уже доставляет больше приятных эмоций, чем неприятных. Делаешь все на автомате, не задумываясь, а деньги зарабатываешь приличные. Да и просто нравится, что есть куда прийти с людьми пообщаться. В нашей консалтинговой компании люди разные, но коллектив хороший, народ корректный и доброжелательный. Когда живешь одна, надо иметь свой коллектив. Бросать работу и заниматься только тем, что писать стихи, я никогда не собиралась. Откуда, скажите, придет вдохновение, если сидеть в четырех стенах?

Моя старая подруга Ника пишет повести и рассказы. Вот она нигде не работает. У нее хорошо зарабатывает муж, а она ведет дом, воспитывает детей и пишет. Она, например, утверждает, что чем больше у нее свободного времени, тем лучше она пишет. Что ж, бывает и так! У Ники богатая фантазия, но бедная событиями жизнь. В своих повестях она пишет о том, чего у нее никогда не было: о дальних путешествиях и большой любви, о необычных людях и невероятных событиях. Я думаю, что в творчестве Ники больше подлинной жизни, чем в ее повседневности. Ничего удивительного: я ведь тоже снова начала писать о любви, как только развелась и стала одинокой. Люди часто пишут о том, чего им не хватает в реальной жизни. Старые девы строчат эротические романы, переживая со своими героинями бурные страсти, которых у них никогда не было. А робкие затворники описывают приключения, полные опасностей.

Кстати, именно Ника помогла мне издать книгу. Познакомила со своим издателем. Мне ее стиль нравится. Легкий, с юмором. Пишет она так, словно, сидя на скамеечке, истории из жизни рассказывает. Людям по душе необременительное чтиво. И муж у нее хороший. Из той, меньшей половины их братии, спокойный и терпимый. Терпимость – вот лучшее качество для мужчины. Раньше я этого не понимала. Терпимость ко всему: к жизни и ее поворотам, к жене и ее слабостям. Вот он жену «дурой» не называет, проявляет интерес к ее творчеству и уважает, хотя она и домохозяйка. Но это такой – редкий тип мужчин…

С Никой мы познакомились давно, еще в студенческом лагере. Там и выяснилось, что обе пишем, только она – прозу, а я – стихи. Тогда я училась на юридическом, а она – на экономическом. Правда, экономистом Ника не стала, как и я не стала юристом, но все эти годы мы друг друга из виду не теряли и хотя бы перезванивались. Теперь у нас больше времени для общения. У Ники взрослая дочь, студентка, а сыну исполнилось тринадцать. Последние годы мы видимся часто, читаем сочинения друг друга, советуемся. Ее муж любит, когда я прихожу к ним. Никогда не уходит, если мы его об этом не просим, сидит с нами, разговаривает, делится своими впечатлениями от прочитанного. Мои стихи он тоже читает и хвалит. Пожалуй, это единственный знакомый мне мужчина (кроме, конечно, моего редактора), который дает высокую оценку моим стихам. Нике с ним повезло. Она может быть относительно свободной, будучи замужем. Это тоже редкость.

Мой бывший давил на меня во всем. Диктовал свои условия. Да еще и с выражениями не церемонился. «Дура» – это так, цветочки. Почему он решил, что можно вести себя со мной подобным образом? Когда я это позволила? Теперь уж и не помню. Но факт остается фактом. Как-то сразу в нем была уверенность, что он умнее. Хотя я окончила университет, а он – строительный техникум. Ему казалось, что ум – прерогатива, определяющаяся по половому признаку. Раз мужчина, значит, умный, а женщина…

Выход моей книги нанес ощутимый удар по его самолюбию. Потом некоторые из стихов положили на музыку – получились песни. Одна стала хитом. Ее крутили с утра до вечера по радио. Молоденькая певица в рваных джинсах и черном лифчике пела ее надрывно и исступленно, придавая моим словам совсем иной смысл. Это были простые искренние строки, а в песне они звучали двусмысленно, с подтекстом. Я не спорила, если молодежи так нравится – пожалуйста! Одна эта песня принесла мне больше денег, чем вся книга.

Прелесть одиночества еще и в том, что можно делать то, что в данную минуту хочется, а не то, что нужно. Сколько раз мы прерываем любимое занятие, чтобы ответить на вопрос ребенка, подать ужин мужу, ответить на звонок друга. Потому что мы любим ребенка, ухаживаем за мужем и уважаем друзей. Но почему никто из них не уважает нас? Почему каждый считает, что твое занятие – пустая трата времени по сравнению с его насущными нуждами? А ведь можно, можно же заставить уважать себя, как тот пушкинский дядя! Можно объяснить ребенку, что, когда мама занята, лучше не беспокоить ее вопросом о том, бывает ли летом снег. И мужа можно приучить считаться с твоими занятиями. Неужели трудно самому бросить ложку картофельного пюре и котлету на тарелку? А подруге сказать: «Прости, занята, перезвоню позже»?

Но нет. Мы наступаем себе на горло, удовлетворяем всех и сразу, а мысль ушла, убежала, улетела. А если это не мысль, а крылатая рифма? Тогда и подавно!

Вот почему мне так нравится жить одной. Невозможно быть сразу всем: дочерью, матерью, женой, поэтом. Чтобы что-то создать, надо уметь отрешаться. В юности я это умела. Потому и стихи такие. Благодаря Нике, ее первой публикации, я нашла старую тетрадь, просмотрела, прочитала и… Меня словно прорвало! Столько слов, столько мыслей, эмоций вдруг легко и красиво легло на бумагу. Я отредактировала, подправила старые стихи, и материала хватило на целый сборник. Небольшой, но все же сборник. Два цикла: юношеский и спустя двадцать лет. Взгляд на некоторые вещи поменялся с точностью до наоборот, но как раз это, как сказал главный редактор, и сделало сборник современным, интересным для людей разных поколений.

Сейчас я пишу редко. Отдыхаю. Мне нужен толчок, послание свыше. Я пишу, когда не могу не писать, когда мне плохо, словно надо освободиться от бремени и, пока этого не сделаешь, чувствуешь себя беременным и больным.

Ника – другая. Она не мучается. Просто пишет. Ей это нравится. Она считает, что ее повести нужны людям. Ей самой интереснее читать собственные книги, чем других современных авторов. «Хочешь прочитать хорошую книгу, – любит повторять она где-то услышанную фразу, – напиши ее». Она – молодец! Умудрилась достичь задуманного, не потеряв при этом приобретенного. У нее – семья, друзья, любимое дело. Я же потеряла все, чтобы стать собой. И что удивительно, совсем об этом не жалею. Не нужен мне муж, которого надо заставлять себя уважать. Не нужны бывшие друзья, которые воспринимали меня только как его жену. Не нужна и та зависимая, полная унижений жизнь.

Недавно муж предложил снова жить вместе. Он не может поверить, что я без него счастлива. Не от чего-то там счастлива, а потому что его нет больше рядом. Он думает, что я от обиды ушла. Теперь обида притупилась и снова все возможно. Дурак!

Звонок телефона отвлек меня.

– Привет, Соня! – пропела трубка бодрым голосом Ники. – Звонила тебе вчера, звонила…

– Я вчера рано вырубилась.

– А я вчера поздно с родительского собрания пришла. Они там, в школе этой, все такие идиоты! Мой Колька, наивный, хочет добиться справедливости для всех, вот и получает за всех…

И она подробно стала делиться школьными проблемами своего сына. Ника – «сова» страшная. Спать ложится в три-четыре часа утра. А до этого времени и еду на завтрашний день приготовит, и фильмы посмотрит, и у компьютера посидит-поработает. Я же, наоборот, «жаворонок». И лучше всего мне работается с утра. Но в последние годы я обнаружила, что коварное вдохновение может посетить меня и ночью. Может, я не настоящий «жаворонок», а вынужденный? Привыкла вставать в семь утра, завтрак подавать. Стремилась быть хорошей женой. Ну и чего достигла? Муж Ники утром ее не будит, считается со слабостями жены. Я же говорила, он у нее терпимый. Лучшее качество для мужчины! Когда я выбирала себе мужа, главным считала умеренность. Чтобы меру знал во всем. За такого и вышла: не слишком умный, но и не глупый, не красив, но и не урод. Так, серединка на половинку, усредненность выбирала. Не очень пьющего, не очень строгого, не слишком простого, не сильно умного – умеренного. Выбрала. Серость с амбициями пополам. Самое дурное сочетание. Вот так. В двадцать лет ценила умеренность, в сорок – терпимость. Что в шестьдесят-то будет?

Ника тем временем заканчивала свой рассказ о школьных перипетиях:

– В общем, я там у них навела шороху! Они теперь меня как огня бояться будут.

Я улыбнулась. Как часто мнение окружающих о нас не совпадает с нашим собственным, а наше представление о себе – с реальным положением вещей. Вот хоть бы Ника. Она – милейшее создание, немного наивное, немного доверчивое и совершенно безобидное. Но ее резкая манера общения, привычка говорить без обиняков и строгое выражение лица часто заставляют людей считать ее грозной, даже опасной. А сама Ника мнит себя трусихой и комплексует, что у нее все не как у людей. Она – самоедка, вечно собой недовольна. Меня же в коллективе считают спокойной и уравновешенной, а я нервная и нетерпимая. Я могу не отреагировать явно, но всегда замечаю несправедливость и не прощаю обид. Мой муж этого не знал, считал меня рохлей. Когда теперь, после развода, он со мной разговаривает, у него становится такое лицо, словно он не может понять, как мне удавалось двадцать лет водить его за нос. А я ведь не специально скрывала свою сущность. Просто он по душам со мной никогда не говорил и стихов моих не читал…

– Соня, слушай, помоги мне с сюжетом. Вот если бы ты полюбила мужчину, у которого семья и маленькие дети. Ты бы пыталась увести его из семьи?

– Я? Не знаю.

– Ну, подумай.

– Ника, это не ко мне. Моя жизнь бедна такими событиями. Кроме мужа и первой любви, и вспомнить нечего.

– Но ведь ты же поэтесса! Поэты всю жизнь влюбляются.

– Я и влюбляюсь, но ни в кого конкретного. А тебе нужен конкретный образ.

– Ты же пишешь о любви!

– Кто тебе сказал? Я пишу о чувствах. А чувства бывают разные. От светлой грусти до черной тоски.

– Любое чувство – это всегда немножко любовь.

– Для тебя.

– А для тебя? Ну, представь: рядом он – молодой, красивый, но семья…

– Молодой? Рядом со мной? Что он забыл? Волком завыл!

– Соня! Перестань рифмовать! Представь, что это на самом деле. Увела бы?

– Увела!

– Из семьи?

– Ага!

– Но это же подло!

– Страшно!

– Ты шутишь?

– Ничуть. Я бы увела. Моя жизнь – это моя. А себе я хочу счастья.

– Но это же нехорошо.

– Конечно. А кто сказал, что все должны поступать хорошо? За чувства надо бороться.

– Не знаю, что и делать. Они у меня уже познакомились и влюбились. У него семья. Она мучается. Короче, я зашла в тупик.

– Ника! Ну, сколько здесь может быть вариантов? На пальцах пересчитать. Либо он с ней, либо с семьей. И в том, и в другом случае по жанру будет мучиться. Все!

– Так уж и все?

– Хорошо. Расширим до безобразия: случайная смерть, самоубийство или уходит от обеих сразу, так как не решается сделать выбор.

– Чушь! – воскликнула Ника.

– Полная! Вот почему я не люблю ваших жизненных историй. Все уже придумано Господом Богом задолго до нас. Ничего нового не изобретешь. А вы все мучаетесь! Пересказ событий – это неинтересно. Эмоции, предчувствия, переживания – вот что волнует. Я мыслю образами. Послушай:

 
Исписаны стены узорами солнца,
Что в окна вливается светлой рекой.
И пахнет прохладой и влагой колодца,
Прошедшим дождем и опавшей листвой…
 

– «Рекой» и «листвой» не очень-то складно, – заметила Ника.

– А ожидать, что сорокалетняя тетка уведет молодого мужчину от маленьких детей, не очень жизненно.

– Согласна. Перепишу. – Ника кротко вздохнула и, не простившись, повесила трубку.

Вот за что ее люблю! Человек со страстями.

Вечером выбралась погулять. Вокруг дома, конечно. Надвигались сумерки. Во дворах копошились дети. После долгой зимы первые теплые вечера в радость. На голых ветках набухли почки. В воздухе – запах весны. По спортивной площадке расположенной рядом школы бегает женщина в курточке и спортивных брюках. Я тоже занимаюсь спортом – хожу в находящийся по соседству с моим домом фитнес-клуб на пилатес. Это довольно утомительное часовое занятие, после которого у меня болят все мышцы, даже в таких местах, где, как мне раньше казалось, мышц и в помине нет. В моей группе только женщины. И на этой площадке я всегда вижу исключительно женщин разных возрастов. Почему-то нам и в пятьдесят хочется выглядеть прилично. Мужчины на такие занятия жалеют времени – футбол и пиво куда приятнее. Мой бывший муж в свои сорок пять носит живот и лысину, а я при весе шестьдесят килограммов сижу на вечной диете и три раза в неделю истязаю себя пилатесом.

Я обошла полукругом территорию школы, прогулялась по скверу и вышла к маленькому кафе возле станции метро. Оно выглядело мило и, судя по всему, было открыто совсем недавно. Раньше на этом месте располагался какой-то дрянной гастрономчик, из старых фондов, противное здание с облупившейся штукатуркой, засиженными мухами сырами и никогда не выветривающимся запахом мышей. Я однажды забежала сюда по незнанию – очень хотелось пить – и выскочила на той же скорости и без воды. Потом обходила его немытые витрины, не задерживаясь. Недавно его кто-то выкупил и стал отделывать заново. Теперь это было нарядное кафе со сверкающими чистыми окнами, завешенными изнутри вишневыми гардинами, и с небольшими желтыми фонариками при входе.

Внутри кафе выглядело еще лучше, чем снаружи. Не больше десятка маленьких столиков с уютными бордовыми настольными лампами, прохладный от кондиционеров воздух и симпатичные официантки. Меня усадили у окна, дали изучать меню. Я выбрала зеленый чай и десерт со взбитыми сливками. Обожаю взбитые сливки. Хоть с фруктами, хоть в другом сочетании. Правда, такое удовольствие позволяю себе нечасто, по-прежнему хочется влезать в любимые джинсы.