Текст книги "Ключевой момент"
Автор книги: Лидия Лукьяненко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Лидия Лукьяненко
Ключевой момент
Дочь космонавта
Она была самой красивой девочкой в нашем дворе. Впервые я увидела ее, когда мне было лет пять. Сначала в нашем дворе появилась большая грузовая машина, на которой были свалены узлы, стулья, чемоданы и разная прочая домашняя утварь в больших картонных коробках; разобранная мебель; свернутые в толстые рулоны матрацы, в рулоны потоньше – ковры; кадка с фикусом. И еще много-много другого. Непонятно было, как все это поместилось на одном обычном грузовике.
Вещи долго перетаскивали три солдата в полинявшей форме. А руководил всеми молодой офицер в начищенных сапогах и большой фуражке на коротко стриженной голове. Тогда он показался мне невероятно высоким, и я плохо рассмотрела его лицо. Сапоги удалось разглядеть получше – они были ближе.
А через неделю я увидела во дворе новую девочку. В отличие от меня, она не ходила в растянутых мальчуковых штанах (я донашивала одежду моего старшего брата). На ней было необыкновенной красоты шерстяное платье в красную и зеленую клетку, а золотистые волосы, разделенные на прямой пробор, были перехвачены резинками в два пышных хвостика, свисавших до самых плеч. Поверх резинок красовались белые гофрированные банты, предел моих мечтаний. А на ногах были белые шерстяные колготки с каким-то пестрым рисунком и красные лаковые туфли на застежках. В общем, я впервые увидела такую богатую и красивую девочку и, хотя она была почти моей ровесницей, почувствовала перед ней необыкновенную робость. Мне стало стыдно за мой дворовой наряд, который до сих пор ни разу меня не смущал. Какими нелепыми показались мне тогда моя синяя майка, старые сандалии. Какими грязными вдруг стали мои руки с обломанными ногтями в сравнении с ее нежными белыми ладошками!
У девочки было удивительное и необыкновенное имя – Изольда. Я такого имени в течение всей своей последующей жизни не встречала среди знакомых мне людей. В кино я видела двух актрис, которые носили имя Изольда, и они тоже были очень красивыми. Но Изольда и не может быть некрасивой, иначе она просто не выживет. Представляю, если бы Изольдой Звали меня! Я бы, наверное, повесилась! Сколько себя помню, всегда находились охотники подразнить меня, уж не будем говорить как. А представьте, что я – Изольда. Как бы называла меня наша мама, любящая укорачивать имена? Изя? Иза? А может, Золя? Нет, это счастье, что я просто Машка, решила я. Вот вырасту, стану Марией. Это намного красивее. И не рифмуется с всякими там букашками-таракашками. Конечно, такие глубокие мысли пришли мне в голову гораздо позже, когда я училась в школе и дружила с Изольдой. А пока я только смотрела на новенькую во все глаза и страшно завидовала ей. Но не так, как наши мальчишки, которые, если видят что-то получше, чем у них, обязательно хотят это сломать или испортить, – я завидовала восторженно, замерев от осознания, что в мире существует такая красота, что есть девочки, которые носят красивые платья и белые колготки с розовыми бабочками. Колготки поразили меня больше всего. Я таких никогда не видела. Нарядное платье на выход, пусть и одно, у меня было. Но тут я поняла, что одно платье без таких вот чудесных колготок и лаковых туфелек ничего не стоит.
Это было мое первое открытие в мире красоты и моды. Я не могла играть в этот день. Я бродила по двору и незаметно – я была в этом уверена – следила за девочкой: как она говорит, как смеется, во что играет. Мне казалось непостижимым, что она так оделась для прогулки во дворе. Даже мое выходное платье проигрывало перед ее великолепным нарядом. Я наблюдала за ней довольно долго, и Изольда, не выдержав, повернулась и прямо спросила:
– Девочка, ну что ты за мной ходишь?
Я вспыхнула, словно меня поймали на воровстве, и отошла, пряча глаза. А Митька из тридцатой квартиры закричал мне вдогонку:
– Это Мурка-Бурка-Вещая каурка!
Я украдкой показала ему кулак и чуть не расплакалась. Митька дружил с моим братом Женькой и был старше меня на два года. Меня он всерьез не обижал, но все время дразнил. Новая девочка привлекла всеобщее внимание. Светка Тимирязева, которая уже училась в школе, и Люба Киселева подошли к ней первыми. Вскоре и Митька присоединился к ним. Я была младшей, к тому же плохо одетой. Раньше я не замечала этого. Мне было абсолютно все равно, что носить. А тут вдруг я обратила внимание, что другие девочки одеты лучше и более опрятно. Но измениться сразу, за один день, мне не позволяла гордость. Как я выйду во двор в платье, если всегда бегала в старых штанах или в шортах и майке? Раньше мне нравилась моя одежда: в ней было удобно возиться в песочнице, лазить по заборам и деревьям, а во вместительных карманах держать все свои находки: ржавые гвозди, красивые камешки и жестяные бутылочные крышки. Волосы мне тоже стригли так, чтобы они не мешали играм; – короткая челка над бровями, которая не лезет в глаза, закрытые уши, но открытая шея. В общем, «под горшок», как говорила моя мама. До того памятного дня я не обращала внимания на свою прическу. Но после встречи с Изольдой я весь вечер провела у большого зеркала в спальне, пытаясь представить, как бы я выглядела, если бы у меня были два хвостика и полностью открытый лоб. Я ужаснулась, впервые внимательно изучив свое отражение. Мысль о собственной ничтожности повергла меня в тоску, но, как я уже сказала, гордость не позволяла мне немедленно изменить привычный облик. Я просто только что осознала свое место в этой жизни. Где-то там, на вершине, была она – красавица Изольда, а я, маленькая и убогая, находилась здесь, внизу.
Не выходить во двор я не могла – он был моим домом гораздо больше, чем наша двухкомнатная квартира. Но с того дня я уже не носилась как угорелая, с гиканьем и смехом, раздражая соседей, а занимала место на ветке большой старой груши, чтобы следить оттуда за происходящим. Мой друг Вовка карабкался вместе со мной, и мы вдвоем наблюдали за всеми событиями в детском мире нашего двора.
В первый день Изольда с любопытством прогулялась по двору, познакомилась с несколькими девочками и ушла домой. Новые соседи вселились в такую же квартиру, как у нас, но в третьем парадном, на втором этаже. На следующий день Изольда снова появилась во дворе. На ней была синяя юбка в складочку и кружевная блуза. В этот раз она не надела свои чудесные колготки, Заметив это, я с облегчением вздохнула. Но белые гольфы, на мой взгляд, тоже были недопустимой роскошью для игры в песочнице.
Теперь Изольда заинтересовала не только девочек, но и мальчиков. Мой десятилетний брат, его друг Митька и даже ребята постарше, Колька и Валька, подошли и заговорили с ней.
– Ты откуда приехала? – спросил Колька, рослый худой мальчишка, сын нашей дворничихи тети Люси.
– Из города, – с достоинством ответила Изольда.
– Из какого?
– Из большого.
Возможно, Изольда не помнила названия своего города или не хотела говорить, но прозвучало это так, словно она приехала из самого главного города страны, может, даже из Москвы.
– А с кем ты приехала? – не унимался Колька.
– С мамой.
– А где твой папа?
– На службе.
– А кто он у тебя?
– Космонавт.
Это сообщение повергло всех в шок. Мы знали, что в нашей стране есть космонавты, что они летают в космос. Их показывали по телевизору в новостях. Но никто ни разу не видел этих героев вживую, впрочем, как и их родственников. Правдивость Изольды никто не поставил под сомнение. Она так просто и искренне сказала об этом, что все сразу поверили новенькой и почувствовали необыкновенное уважение к ней.
– Понятно, – сглотнув, произнес Колька. – Ты это… если кто обижать будет… скажи мне…
Весть о том, что в нашем доме живет дочь космонавта, быстро распространилась по всей округе. Наш двор сразу стал пользоваться небывалой популярностью. К нам приходили из соседних и дальних дворов, чтобы увидеть дочь космонавта, которая, не догадываясь об этом, возилась в песочнице или прыгала через скакалку. Визитеры робко останавливались чуть поодаль и, открыв рот, наблюдали за нарядной девочкой с белыми бантами. Банты она носила всегда, при любых обстоятельствах. И не только белые, но и розовые, голубые, красные. Я успокоилась. В конце концов, я не была дочерью космонавта, а значит, не могла иметь таких красивых нарядов. Мои родители работали на заводе в три смены. Они ходили на работу по-разному: то с утра, то после обеда, то на ночь. Обычно кто-нибудь из взрослых был с нами. Но иногда смены матери и отца совпадали, и тогда не только днем, но и ночью мы с братом были предоставлены самим себе.
Поняв и приняв то, что мне до Изольды так же далеко, как моему папе-рабочему до космонавта, я перестала дичиться и, как и прежде играя во дворе, начала общаться с Изольдой. Постепенно мы с ней подружились. А перед самой школой стали настоящими подругами. Произошло этого после одного памятного для меня события.
В тот день мне выпала редкая удача. Я нашла большой, совершенно новый гвоздь. Он не был ржавый или гнутый. Нет. Абсолютно новый и такой длинный, что, держа его в руке, я могла орудовать им как ножом. Со своей находкой я пошла к песочнице и стала выцарапывать какие-то каракули на деревянном крашеном бортике, ничуть не задумываясь о последствиях. Ко мне подошла Изольда.
– Зачем ты песочницу портишь? – спросила она.
Изольда была правильная и воспитанная девочка.
– Ничего не порчу, – ответила я, – я гвоздь проверяю.
– Зачем?
– Хочу сделать из него ножик.
– А разве можно сделать из гвоздя ножик?
– Конечно, можно, – ответила я. – Видишь, как краску режет? Он такой острый! Что угодно может разрезать.
– Что, например?
– Ну… что хочешь. Хоть дерево, хоть платье, – сказала я, назвав то, что первым бросилось в глаза.
Изольда присела рядом со мной на низкий бортик песочницы. Красивое, как и все ее наряды, голубое летнее платье с оборками резко контрастировало с моими выгоревшими шортами и содранными коленками.
– Тогда разрежь что-нибудь, – предложила она.
И я ни с того ни с сего взяла и проткнула гвоздем нижнюю оборку ее платья. Шелковая ткань поддалась, и место разрыва обозначилось некрасивыми рваными краями. Изольда оторопела, увидев результат моего вандализма. А я ужаснулась тому, что сделала. Так мы сидели, таращась друг на друга. Большие голубые глаза Изольды наполнились слезами, а мои – ужасом.
– Ну, Машка, и попадет же тебе от Изольдиной мамы, – злорадно сказала Светка. – Знаешь, сколько такое платье стоит?
– А Машка Изольде платье порвала! – заорал во все горло семилетний Витька. – Машка платье испортила!
Я убежала со двора и до позднего вечера боялась вернуться домой. Когда я наконец робко позвонила в квартиру, вся семья встретила меня враждебным молчанием. И родители, и брат уже знали о моей странной выходке. Папа сидел за обеденным столом, положив большие натруженные руки на скатерть. Мама с испугом следила за ним. Она очень боялась, когда отец ругал или бил нас за наши проступки. У него была такая тяжелая рука, что мама, видимо, переживала, как бы он нам что-нибудь не повредил. Даже Женька, мой старший брат, смотрел на меня сурово.
– Объясни, зачем ты это сделала? – спросил отец.
Я не знала, что ответить, хотя понимала, что молчание только усугубляет мою вину.
– Отвечай! – потребовал отец. – Зачем ты испортила платье этой девочки?
– Я… я… не знаю, – промычала я и опустила голову.
– Что значит «не знаю»? – повысил голос отец. – Ты сознательно испортила дорогую чужую вещь! Я хочу понять, с какой целью!
Голос отца становился все громче и свирепее. Мне стало ясно, что хорошей порки не избежать.
– Отвечай!
– Я… не знаю… – чуть не плакала я и смотрела на мать, ища у нее защиты.
– Леня, Леня, успокойся, – робко начала мама.
– Как это «успокойся»! Моя дочь ведет себя как… бандитка, а я – «успокойся»! Должно же быть какое-то разумное объяснение этому дикому поступку?
– Маша, а может, ты поссорилась с Изольдой? – с надеждой спросила мама.
Я молча покачала головой.
– Может, она тебя чем-то обидела?
– Да чем она могла ее обидеть! – возмутился отец. – Все говорят – послушная девочка, из уважаемой семьи…
– Ее папа – космонавт, – вставил брат.
– Не знаю, космонавт он или как, – проворчал отец.
– Космонавт! – горячо подтвердил Женька. – Это все во дворе знают!
– Тем более. – Отец нахмурился. – И что теперь о нашей семье говорить станут? Что хорошим детям нельзя с вами водиться! Вот что скажут! Детям Савичевых можно, а моим нельзя! И все из-за тебя!
Савичевы были пьяницами. Они жили на первом этаже и все время пили. Их дети, Валька и Ксюша, вечно ходили голодные и оборванные. Соседи подкармливали их во время запоя родителей. Но когда их мать выходила из запоя, не было более работящей и безотказной женщины. Ее можно было попросить о чем угодно – побелить стены, перекопать грядки, – и все она делала на совесть, как для себя. В эти периоды просветления она убиралась в доме, стирала, готовила, шила, а потом вновь уходила в запой, запуская и дом, и детей.
Валька был тщедушный мальчишка, однако не из трусливых и мог защитить не только себя, но и сестру, если у кого-то появлялась охота обзывать их детьми алкоголиков. Он мог заставить замолчать обидчика кулаками. Правда, в нашем дворе их никто не дразнил…
Я стояла и шмыгала мокрым носом.
– Маша, скажи папе, почему ты так поступила, – уговаривала меня мама. – Может, из-за того, что у тебя нет такого нарядного платья?
– Что? – встрепенулся отец. – Ты испортила его из зависти?
– Нет, нет! – Похоже, мама сама испугалась того, что сказала. – Просто я подумала… Маша недавно сказала, что ей хочется такие же нарядные колготки с бабочками, как у Изольды.
– Колготки с бабочками? – недоуменно повторил отец. – При чем здесь колготки? Она же платье порвала…
– У Изольды самые красивые платья во дворе, – сказал брат, который, похоже, быстрее взрослых сообразил, в чем тут дело. – А у нашей Машки только мои старые штаны.
– Это еще почему? – удивился отец. – Ты что, не можешь дочке нормальную одежду купить? – сердито спросил он у мамы.
– У нее есть праздничное платье, – оправдываясь, сказала мама. – А во дворе, чтобы в песочнице играть и по деревьям лазить, можно и в штанах гулять. Она же у нас как мальчишка. Все равно испачкает и изорвет. И растет так, что трусов да маек не напасешься. Зачем деньги тратить? Лучше к осени пальто новое справить.
Отец, казалось, поостыл. Во всяком случае, я поняла, что бить меня уже не будут.
– Ну-ка, принеси ее платье, – велел он маме.
Мама послушно принесла мое новое, белое в крупный красный горох, платье. Я надевала его всего два раза: на новогодний утренник в заводской Дом культуры и на первомайскую демонстрацию, куда нас брали с собой родители.
– Возьми свое платье, – сказал мне отец, – и отдай его Изольде. Иди.
Большего наказания для меня он придумать не мог. Я взяла свое единственное нарядное платье и, глотая слезы, понесла его в двадцать седьмую квартиру.
Дверь открыла ее мама. Она была так же не похожа на мою маму, как мой папа на космонавта. Она стояла передо мной в роскошном шелковом халате, статная и строгая. Изольда, тоже в хорошеньком пестром халатике, была тут же, рядом с матерью. Ее вьющиеся волосы были распущены. Я впервые видела ее без бантов. И от этого она показалась мне еще более красивой.
– Вот, – тихо произнесла я, – это вместо того, испорченного. Прости меня, пожалуйста, я больше так не буду, – выдавила я наконец слова, которые мне велел сказать отец.
Лицо Изольдиной мамы смягчилось, и я заметила, как они с дочкой переглянулись.
– Входи, – сказала ее мама, и хозяева расступились, пропуская меня вперед.
Я послушно прошла в комнату. Квартира Изольды была такой же, как наша, но выглядела совсем иначе. Все здесь было дорогим и красивым – большой красный ковер, раскладной диван, кресла и нарядный розовый абажур. Телевизор у них был цветной. Ни у кого из наших знакомых не было цветного телевизора. Я знала, что это очень дорого.
Окинув пораженным взглядом все это великолепие, я повернулась к Изольде, продолжая держать платье на вытянутых руках.
– Это тебе, – повторила я.
– Тебя наказали? – с ласковой улыбкой спросила ее мама и присела на диван.
Я кивнула.
– И велели отдать тебе свое платье Изольде?
Я снова кивнула.
– А тебе не жалко?
Я мужественно покачала головой.
– Ну что ж, – ее мама снова улыбнулась и привлекла Изольду к себе, – я думаю, что моя дочь приняла твои извинения. Правда? – спросила она Изольду.
Та кивнула и подошла ко мне.
– Не переживай. Мама все зашила. Почти ничего не видно, – успокоила она меня. – А платье твое – красивое. Почему ты его не носишь?
– Я на утренник надевала, – ответила я. – Но оно без колготок не такое красивое…
Потом тетя Галя, так звали маму Изольды, поила нас чаем с вареньем и мы долго сидели за столом, пока за мной не пришел мой отец. Он чувствовал себя крайне неловко в таком богатом доме, да еще и после моего проступка. Топтался, краснел и извинялся за меня. Тетя Галя, смеясь, сказала ему, что я раскаялась и сделала выводы. Хозяева проводили нас до порога, а потом случилось нечто невероятное. Пока я застегивала сандалии, тетя Галя с дочкой зашли на минутку в комнату, и на прощание Изольда протянула мне что-то завернутое в синий полиэтиленовый пакет.
– Вот, возьми. Это тебе!
Я развернула и обомлела, обнаружив в пакете новые белые колготки в мелкий красный цветочек, точно такие же, какие я увидела на ней в первый день нашего знакомства.
– Мы с мамой решили, что под твое платье как раз подойдут.
Я онемела от счастья, не в силах вымолвить хотя бы слово. А отец за моей спиной раздосадованно крякнул.
– Бери, бери, – подтвердила тетя Галя и сложила в тот же пакет мое платье.
– Спасибо, – прошептала я, боясь, что вот-вот расплачусь.
– Бери, – повторила Изольда. – У меня таких много. Папа присылает.
Мой отец покраснел еще больше. Он не мог принять столь щедрый дар, но и не мог отказаться от него, потому что не хотел обидеть таких великодушных людей. Смутившись, он долго благодарил тетю Галю и уверял ее, что готов выполнить любую мужскую работу по дому, какую только нужно, пока их папа служит стране. И чтобы она обращалась к нему в любое время дня и ночи…
Эти колготки стали моей первой воплотившейся в действительность мечтой. Я берегла их как зеницу ока. Перед сном я доставала их, разворачивала и представляла, как я выхожу в них во двор и все смотрят на меня с тайной завистью и восхищением. Или как мы с Изольдой, обе в красивых платьях и в белых колготках, идем по улице, а все на нас заглядываются. Я ни разу даже не отважилась примерить их. У меня не было достойных такой красоты туфелек. Вот когда мне их купят…
Все приходящие праздники казались мне недостаточно важными, чтобы я надела свое сокровище. И я все откладывала и откладывала тот момент, когда можно будет их обновить. А когда я наконец решилась это сделать, они оказались мне безнадежно малы. Тем не менее благодаря колготкам у меня были целые вечера подлинного счастья. И еще я сделала важный вывод: никогда и ничего нельзя откладывать на потом.
Мой поступок имел и другие последствия. Мы стали дружить с Изольдой. По-настоящему крепко дружить. Это когда на всю жизнь. И еще. Через какое-то время мой отец получил премию и повел меня в магазин. Все полученные деньги он истратил на мою одежду. И пускай купленные в нашем магазине простые вещи не шли ни в какое сравнение с прекрасными нарядами Изольды, у меня появились добротное шерстяное синее платье, красная вязаная кофта и юбка в складку, несколько пар простых темных колготок и новые черные туфельки. У меня еще никогда не было столько новой одежды сразу. Я сидела на своей кровати и, не веря глазам, трогала приятно пахнущие магазином обновки. А мама с папой смотрели на меня и улыбались. И брат улыбался. Чувство зависти всегда было чуждо ему.
– Вот, Маша, – сказал папа, – теперь у тебя полный гардероб. Носи эти вещи и береги их. Надо отвыкать от привычки лазить по заборам, ты же девочка. Бери пример со своей подруги. Когда девочка чисто и аккуратно одета, на нее и смотреть приятно.
Я не могла даже говорить от переполнившей меня благодарности, только глупо улыбалась и кивала. После этого я еще больше полюбила мою Изольду, ведь все лучшее в моей жизни произошло после ее появления.
…Мне было двенадцать, когда я впервые по-настоящему влюбилась. Митька, закадычный друг моего брата, жил в нашем дворе. Произошло это не вдруг, как гром среди ясного неба, – просто появилось понимание, что я его люблю. И всегда любила. Даже когда он дразнил меня Муркой-Буркой. Мне казалось, что я люблю его с самого детства и никогда не смогу полюбить никого другого. Я еще не до конца осознала это, но уже была счастлива. И с каждым днем мое счастье росло, ширилось и в конце концов затопило все пространство. От этого всеобъемлющего чувства жизнь стала удивительно радостной. Я все время улыбалась и летала, словно на крыльях. Время сомнений и страданий, неизменных спутников любви, еще не пришло. Я просто была счастлива, оттого что влюбилась. Когда я видела Митьку, мое сердце стучало часто-часто. Я глупо улыбалась в ответ на его незначительные обычные слова и, казалось, немела. Он не замечал моего состояния. То есть, может, и замечал, но не принимал это на свой счет. Все-таки он знал меня всю жизнь, с тех пор, когда я еще была двух– и трехлетней сопливой девчонкой. Он не обращал внимания на происшедшие со мной перемены. А я изменилась. Я четко понимала это. Но изменения эти были скорее внутреннего характера. Я уже ощущала себя взрослой, внешне оставаясь пока ребенком. Хотя нет, внешне я тоже изменилась, но, увы, не в лучшую сторону. За последний год я очень выросла и стала выше всех в классе. Раньше Изольда была немного крупнее меня, выше и полнее, а теперь я переросла ее почти на голову. И еще я стала ужасно худой – прямо суповой набор. Ноги длинные и тонкие, как палки, шея тоже длинная и худая, как у гуся. О лице лучше вообще не говорить. Правда, и другие девчонки в нашем классе выглядели не лучшим образом. Мы стали словно стая гадких утят или большеротых прыщеватых лягушек. Только Изольда оставалась среди нас по-прежнему белым лебедем. Те же гофрированные банты на высоко завязанных хвостах, те же нарядные платья. Даже форма у нее была не такая, как у всех, а сшитая на заказ. Что же касается кружевного передника, то он вообще был пределом мечтаний всех школьных модниц. Изольда, как всегда, несла себя королевой. Прозвище «дочь космонавта» прочно закрепилось за ней, и она гордилась этим. Хотя так ее называли только за глаза, а в лицо – по имени, по полному имени, а не сокращенному, как меня. Со мной она дружила, как и прежде. Это была дружба Дон Кихота и Санчо Пансы. На моем фоне она выглядела еще более привлекательно. Все наши мальчишки были тайно влюблены в нее, а меня обзывали «каланчой» и «шпалой», поскольку я была выше всех своих одноклассников. Изольда меня никогда не защищала, только говорила:
– Не обращай внимания, они и перестанут.
Я не обращала, но они не переставали. Не знаю, была ли у нас другая девочка, которая вытерпела столько насмешек, как я.
Дружбой с Изольдой я очень гордилась. Только у меня было право занимать ей место в первом ряду или делиться с ней бутербродами. Время от времени она одаривала меня какой-нибудь вещицей, будь то поношенная лента или чуть порванный бант. Изольда не могла носить подпорченную вещь, но выбрасывать ее было жалко. И она отдавала ее мне. Я горячо благодарила, хотя никогда ею не пользовалась. Но это был ее подарок, признак ее расположения ко мне. Ведь она дружила со мной, девочкой не примечательной ни внешностью, ни фигурой, ни нарядами. Одно только было у меня лучше – я хорошо училась. Мало сказать хорошо – почти отлично. Изольда тоже училась неплохо. Но ей часто ставили оценки не за знания, а за ее внешность и принадлежность к обеспеченной семье. За то, что другие получали тройки, ей ставили четверки, а если Изольда знала чуть получше, то и пятерки. И никто из наших ребят не возмущался по этому поводу. Ведь она была особенной!
О своей любви я ничего не говорила Изольде. У меня не было потребности делать это достоянием гласности. А Изольда была из тех девчонок, которые с легкостью доверяют чужие тайны всему свету. Тогда мы учились в шестом классе, и у нас началась повальная эпидемия дружбы с мальчиками. Каждый день в школе разыгрывались драмы. Составлялись новые пары и разрушались прежние. Все, кто не дружил, были белыми воронами. Я не дружила. Кто станет дружить с девчонкой выше себя на голову? Для меня среди учащихся шестых, даже седьмых классов не нашлось бы подходящего по росту мальчика. А восьмиклассников шестиклассницы не интересовали, у них были свои красавицы. Изольда, конечно, была вне всякой конкуренции, поэтому с ней хотели дружить все, но предложить это ей решались единицы. И она всех пока отвергала. Наши мальчишки совершенно не привлекали ее. Старшеклассники – другое дело. Достойного кандидата она стала присматривать среди них. Школа гудела от слухов о многочисленных романах. На уроках туда-сюда носились любовные записки. Почти каждый день в женском туалете кто-нибудь из девчонок плакал или устраивал истерику прямо в классе. Влюбляться, страдать, да так, чтобы все видели, считалось хорошим тоном. Дни рождения теперь отмечались бурно. Приглашалось ровное количество девочек и мальчиков. Медленные танцы на школьных дискотеках стали самыми популярными. Даже некрасивые девчонки были востребованы. Веснушчатость или угреватость уже не были преградой. Все хотели встречаться, влюбляться, ревновать и делиться с подружками подробностями своих свиданий.
Мне нечем было делиться, и я покорно несла свою меланхолию в море всеобщей влюбленности. В моей любимой литературе настоящие герои часто были непонятыми, отвергнутыми и одинокими. Это утешало меня. А сказка о гадком утенке вселяла надежду. Может быть, со временем я стану хоть чуточку привлекательнее, думала я. Мне, конечно, и в голову не приходило, что можно сравниться по красоте с моей подругой. Изольда всегда оставалась для меня высшим мерилом. Она же тем временем наметила себе кандидата в поклонники. И ее выбор пал на Митьку. Меня это не удивило. В моем представлении не было мальчишки лучше его. Ему не только уже исполнилось четырнадцать, но он и по росту был чуточку выше меня, тогда как мой брат только недавно сравнялся со мной в росте, а ведь ему было почти шестнадцать. Женьке тоже, как и всем, нравилась Изольда, но он не мог ее интересовать: мой брат ничем не выделялся среди сверстников. Другое дело Митька! Он был высоким, широкоплечим и очень спортивным мальчиком. Он демонстрировал такие номера на турнике, что все наши мальчишки ревели от восторга. Вдобавок он был, по моему мнению, очень красивый. Иссиня-черные волосы и зеленые-зеленые глаза. Он всегда ходил, небрежно расстегнув рубаху на три-четыре пуговицы, словно приглашая всех полюбоваться на его смуглую мускулистую грудь и квадратики на животе.
Итак, выбор моей подруги пал на Митьку. Оставалось лишь сообщить ему о ее благосклонном решении. И сделать это предстояло мне. Изольда не могла унизиться до разговора с ним. А писать записки она не решалась. Я думаю, где-то в глубине души она все же боялась быть отвергнутой. А ведь записка – это уже улика! Откажись Митька, и она может стать всеобщим посмешищем из-за собственноручно написанного послания. Поэтому Изольда решила, что будет лучше, если с Митькой поговорю я. Если что-то пойдет не так, рассудила она, всегда можно сказать, что все это выдумала ее подружка, а она тут ни при чем. Уронить корону со своей головы Изольда боялась больше всего.
Но это я сейчас все понимаю. А тогда ни о чем таком я даже не догадывалась. Просто моя подруга под большим секретом, взяв с меня клятву молчать, сообщила, что если и встречаться с кем-то, то только с Митькой, хотя она его плохо знает и не уверена, что при близком знакомстве он ей понравится. Но если он влюблен в нее, надо дать ему шанс.
Мне не пришло в голову помешать ей или отказать в помощи. Изольда была самой лучшей девочкой, самой красивой, самой воспитанной. Митьку же я любила и понимала, что он тоже достоин самого лучшего. А значит – Изольды. И я пошла к нему.
Митьку я застала во дворе. Он крутил «солнце» на турнике. Я остановилась и стала смотреть на него, прищурив глаза от ярких послеполуденных лучей. Он закончил упражнение и спрыгнул на землю. Запах пота ударил мне в нос, и я с удивлением поняла, что даже такой запах может быть приятным, если это запах любимого человека.
– А, Машка, – сказал он небрежно. – Привет.
– Привет, – ответила я, – а я к тебе.
– Да? – удивился он. – А чего?
– Поговорить нужно.
Он хмыкнул и поднял с земли майку. Его мускулистые влажные плечи блестели на солнце. Он надел майку и вопросительно посмотрел на меня:
– Ну что? Здесь говорить будем? Или пойдем в парк погуляем?
– Пойдем, – ответила я, обалдев от восторга.
Как я была благодарна Изольде за то, что она отправила меня к нему поговорить! Если бы не это обстоятельство, я никогда бы не удостоилась чести погулять наедине с Митькой. Я часто присоединялась к Женьке и Митьке, и мы гуляли втроем. Иногда к нам подходили другие ребята. Но это было совсем не то.
Мы медленно шли по дорожкам парка. Весеннее солнце растворялось в листве. Я совсем забыла, что и как я должна ему сказать. Мы шли и просто болтали. Митька говорил, что начал задумываться о будущей профессии. Он никак не мог решить, кем стать. Он перечислял все, что ему нравилось, и не знал, чему отдать предпочтение. Для меня это вообще была туманная тема. Я никогда не умела жить завтрашним днем. Все, что происходило сегодня, было для меня всегда более значимым и самым-самым важным. Это потом, пережив свою первую любовь, я поняла, что может быть и вторая, и третья. Гораздо позже пришло осознание того, что некоторые вещи, которые кажутся сейчас невероятно важными, через год могут утратить свое значение. Но до всего этого надо было дойти своим умом, пережить, прочувствовать.
А тогда я шла и радовалась нежданной прогулке как своему первому свиданию с Митькой. Было тепло. Цвели деревья, и от них исходил сладкий дурманящий аромат. Наверное, именно так пахнет первая любовь. Мы гуляли долго. Митька с детства привык считать меня кем-то вроде сестры и, нисколько не таясь, делился со мной самыми сокровенными мыслями. Но Изольды в них не было. Он хотел стать путешественником, писателем, моряком или геологом. Он мечтал о том, чтобы уехать далеко-далеко, где не было бы пьющего отца и вечно больной матери, где жизнь била бы ключом, мечтал прикоснуться к неразгаданным тайнам. Я слушала его и тоже хотела уехать с ним, чтобы карабкаться по горам с рюкзаком на спине, плыть по бескрайнему океану, шагать через пустыни. В этих мечтах я была ближе к нему. Представить рядом с ним Изольду я не могла. Ну как, скажите, она будет выглядеть в своих бантах на палубе корабля, который мчится по бурным волнам, или в пустыне в нарядном платье? Я же, несмотря на то что отрастила волосы, все равно предпочитала носить брюки. Слава богу, что отечественная промышленность стала выпускать простые классические брюки для девочек. Для меня с моими длинными ногами это был спасательный круг. В школьном платье я выглядела ужасно: даже если оно и закрывало мои ноги до колен, оставшаяся часть все равно казалась неимоверно худой и длинной. А в брюках я все же выглядела не такой тощей.
