Текст книги "Вступление в должность"

Автор книги: Лидия Вакуловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Ты посмотри на себя в зеркало! Посмотри, что стало, с твоим лицом!

– Перестань. Какое это имеет значение? – обижается Динка..

– Ну и сыграешь в ящик. Мало с тебя голодных обмороков?

– Ни черта со мной не будет!

– Господи, куда только смотрят мужчины? – вздыхает Ира, скорбя о Динкиной судьбе. И садится напротив Динки, по-бабьи скорбно глядит на нее, подперев ладонями щеки…

– Один уже посмотрел, – усмехается Динка.

– Господи, что ж ты молчишь! – облегченно выдыхает Ира.

– Хочешь знать, кто он и что? – по-прежнему усмехается Динка.

– Конечно! Рассказывай! – оживляется Ира.

– Ну, слушай. Я ехала в трамвае. В двенадцать ночи. Он тоже ехал в трамвае и был навеселе. Я сошла на остановке, он сошел за мной: Я шла нарочно медленно, он меня догнал и сказал: «Девушка, вы не боитесь? Я могу вас проводить». Я сказала: «Боюсь. Проводите, пожалуйста». Мы подошли к моему дому, и он сказал: «Вы меня не зовете в гости?» Я сказала: «Почему? Зову». Дверь открыл папа. Он испугался. Не папа, а тот, который был навеселе. Но я сказала: «Это мой папа, знакомьтесь». И папе сказала: «Ты же знаешь, я никогда никого не приводила в гости в такое время. Но сегодня этот человек мой гость. Мы угостим его коньяком, мы все выпьем и поужинаем. Потом ты проводишь его и посадишь в такси…» Продолжать или не надо? – скривилась Динка.

– Не надо, – сказала Ира.

– Не веришь? Даю слово, все так и было. На другой день этот галантный лыцарь ждал меня возле дома.

– Динка, к чему эта ирония?

– Какая ирония, если я выхожу за него замуж? – хмыкнула Динка, – Он высокий, брюнет, тридцать пять лет, разведенный. Не красавец, но лицо выразительное, с печатью мужества. Вместо «идти» говорит «итить», вместо «чтобы» «шоб», а «что» – у него «чого». Ну и так далее.

– Что ж такого? Он, наверно, украинец, – пожала плечами Ира.

– Ничего, Ир, ничего… – у Динки поплыли из глаз слезы. Она достала из сумочки платочек, стала вытирать глаза, говоря. – И все-таки я выйду за него. Я очень хочу ребенка… Черт с ним, потом посмотрим… Может, он окажется неплохим человеком.

– Правильно, так и сделай, – горячо советовала ей Ира. – И не плачь! Ну, что ты в самом деле? И жри теперь. Если о ребенке думаешь, бросай свои голодные диеты.

– Да я уж три дня как нормально жру… Все, не плачу, – улыбнулась Динка, пряча в сумочку платочек. – И знаешь, такой зверский аппетит… Вообще, Ир, Одна ты по-настоящему меня понимаешь. Напрасно ты от нас ушла.

– Здесь легче, – сказала Ира.

– Зато скучно. Вспомни, как у нас было… А дни рождения! По рублику, по рублику, того-сего – стол накрыт, и всем весело.

– Вы и теперь – по рублику? – улыбнулась Ира.

– Ну да. Скоро у Тины Осиповны торжественная дата – полста стукнет. Решили по трешке скинуться.

– Тина славная… Конечно, в городской было веселее.

– Говорят, тебя Нинон совсем здесь запрягла.

– Ну почему?

– Не притворяйся. Она ведь по целым дням торчит в цирке.

– Откуда ты знаешь?

– До тебя здесь Савкина работала, она мне всего понарассказала. Черт его знает как эту Нинон держат! Наверно, потому, что всегда находит себе безропотных ишачков, Не беспокойся, она сперва все про тебя разнюхала, прежде чем сманить.

– А что про меня разнюхивать?

– Хотя бы то, что ты примерный и нестроптивый ишачок.

– Все-таки здесь оклад побольше.

– Да, это, конечно, аргумент. Вообще сейчас об окладах много говорят. Все ждут повышения. Все-таки прибавка кое-что да значит.

– Еще бы! – согласилась Ира. – Если и мне, и Павлику повысят, нам будет с лихвой хватать.

– Ужас! – воскликнула вдруг Динка, посмотрев на свои золотые часики. – Ведь мне сегодня к двенадцати! Ир, я побежала… Может, поймаю такси… Я тебе позвоню… познакомлю с моим лыцарем… Как-нибудь соберемся…

Динка быстро сунула ноги в туфли, подхватила сумочку и сверток. Ира проводила ее по коридору до лестницы. Они поцеловались, и Динка побежала вниз по лестнице, громко стуча толстыми квадратными каблуками.

А вернувшись в библиотеку, Ира ахнула: как же она забыла о деньгах? У Динки конечно же были с собой деньги! Главное, перед Динкой не надо выкручиваться и сочинять что-то такое насчет забытых дома денег. Достаточно было сказать: «Одолжи». Надо же иметь такую дырявую голову!..

Ира заперла библиотеку и побежала догонять Динку. Если та не схватит такси, а пойдет на троллейбусную остановку, она догонит ее. Но за углом института, где находилась остановка, Динки не было. Перед самым носом у Иры отходила «двойка» – троллейбус, шедший прямо до городской библиотеки. Не бежать же за ним с криком, чтобы остановили?

И все же Динка, сама того не подозревая, выручила Иру. Случилось это чуть позже, когда Ира, вернувшись в библиотеку, заметила на столике у самой двери какой-то круглый предмет, завернутый в цумовскую обертку и перевязанный ленточкой. Разумеется, круглый предмет принадлежал Динке. Должно быть, войдя, Динка бросила на столик у порога эту штуку и, увидев Иру, поспешила к ней, не успев положить на этот же столик сверток с ватином. Ира развернула обертку и изумилась, увидев красную, опоясанную золотистой «молнией» коробку. Да это же туалетный набор! Мечта любой женщины! Это то, за чем они гоняются и чего днем с огнем не сыщешь.

Ира открыла коробку – ух, какая красотища! Флакончики с разноцветными лаками, перламутровая помада, крем для лица, крем для рук… Ира побежала к телефону, позвонила Динке в библиотеку. Ответили, что той еще нет. Пришлось минут пятнадцать ждать: снова начался перерыв между лекциями, снова возле барьера появились студенты. Ира быстро выдавала и принимала книги и думала о том, что Динка, вероятно; уже обнаружила пропажу и волнуется. Опять был звонок на лекции, и в читальном зале осталось лишь двое парней. Парни у барьера листали тома Большой энциклопедии на «с», отыскивая что-то интересующее их. Ира снова позвонила в городскую библиотеку – Динка была уже на работе.

– А я думала, в троллейбусе посеяла, – обрадовалась Динка, узнав, что коробка цела.

– Как ты это достала? – спросила Ира.

– Случайно. При мне выбросили в парфюмерном отделе. В минуту расхватали.

– Дорогая?

– Нет, пять рублей. Сунь ее куда-нибудь, я в понедельник заберу.

– Я тебя догоняла, – сказала Ира, – хотела перехватить у тебя рублей десять. Позарез нужны деньги.

– Ир, у меня всего рубля два. Что ж ты вчера не позвонила? Я бы взяла из дому.

– Не подумала…

– Подожди, может, у кого из наших подстрелю. Тогда подъедешь и захватишь коробку. Я тебе позвоню.

Динка позвонила минут через десять.

– Ир, пустой номер. Даже не знаю, что делать. У Полины с абонемента, конечно, есть, но разве эта мегера даст? Слушай, я у себя два с полтиной наскребла, если устраивает – приезжай.

– Ладно, приеду, – сказала Ира. – У нас с часу перерыв.

Что ж, надо ехать, подумала она, раз Динкины два с полтиной – единственное спасение. До перерыва всего двадцать минут, парни сейчас уйдут, и она закроет библиотеку. Ира сняла тапочки, в которые всегда переобувалась, приходя на работу, надела стоявшие под столом босоножки, достала из-под стола пустую хозяйственную сумку, чтобы уж заодно кое-что купить. И тут ее осенило. Она быстро взяла красную коробку, сказала парням: «Я на минуточку вас оставлю» – и вышла.

Все произошло именно так, как она задумала. Лаборантки-биологички (ее основные кредиторы, всем им она должна трешки и рубли) оставили свои занятия, окружили Иру, охали, ахали и восхищались содержимым коробки. А Ира, делая вид, как неимоверно рада тому, что обладает таким сокровищем, беспечно тараторила:

– Подумайте, как мне повезло! И всего-навсего пять рублей. У меня в этом отделе знакомая продавщица. Если кому нужно, я с удовольствием достану. Могу хоть сейчас ей позвонить. В крайнем случае она возьмет со склада… Из лаборатории Ира вышла, чувствуя себя миллионершей. Из четырех лаборанток лишь одна (завтрашняя пенсионерка) не пожелала сделаться за пять рублей красивой. Остальные трое немедленно раздобыли денег (у своих кредиторов) и вручили Ире пятнадцать рублей.

Ира позвонила Динке, сказала, что уже все в порядке и что она к ней не приедет. Динкину коробку Ира спрятала в стол. Ровно в час она закрыла библиотеку и отправилась в поход за продуктами. Ну а с лаборантками утрясется: вернет им деньги с получки. Коробки, мол, были, но все проданы. Даже на складе не осталось. Разве так не бывает?

4

У Примадонны понятие «после обеда» весьма растяжимо. Она не явилась ни в три, ни в четыре. После четырех читальный зал заполнился народом: сидели почти за каждым столиком. Дважды приходил и уходил доцент Кулемин. Придя в третий раз, он взял «Крокодил» и устроился с ним возле окна, загороженного тополем. Теперь тополь не казался усеянный серебряными полтинниками: солнце скрылось за зданием института и уже не подсвечивало боковыми лучами дерево, оттого маленькие листья, приобрели свой естественный густо-зеленый цвет.

В библиотеке было тихо, только изредка слышался чей-то шепоток и шелест страниц. Ира тоже читала за своим столом позади барьера. Библиотекарь должен читать, обязан глотать чтиво по роду службы («Нет, нет, только то, что вы читали! Я полагаюсь на ваш вкус, голубушка Ирина Николаевна»). И – о-хо-хох! – как мало он глотает (заткните уши те, кто полагает, что библиотекарь – лучший советчик в выборе для вас книги, поскольку он-де «все читает, все знает»). К Ире это относилось в полной мере, Впрочем, это относится ко всем библиотекарям мира (плюс-минус – туда, плюс-минус – сюда). Ибо каждый из них способен поглотить ничтожную долю того, что проходит через его руки.

Появилась Ирина начальница с наездником Ариком. Ира незаметно указала глазами на сидевшего у окна Кулемина. Кулемин смотрел на них. Примадонна поморщилась и промурлыкала: «Я вас любил, чего же боле». Все-таки она была эффектная женщина, Примадонна! Не каждая так молодо выглядит в свои тридцать девять, то есть почти в сорок лет (как это устарело: «Сорок лет – бабий век!»). Она стройна, у нее точеный профиль, выразительные черные глаза, волосы цвета золотой соломы схвачены на затылке пластмассовым зажимом в виде красной черепахи и чуть вздернуты вверх («Какой у вас шикарный хвост!» – завидуют ей женщины). Правда, злоупотребляет косметикой; вокруг глаз ужасно сине, на губах шелушится толстый слой помады. Ира не против искусственной красоты, но если в меру. Примадонна – вдова, единственная ее дочь уже замужем. И что поделаешь, если природа так распорядилась, что дочь выглядит тусклее мамы! Тут ничего не поделаешь. Как ничего не поделаешь с тем, что у доброй, славной Динки нет поклонников, а у Примадонны нет в них недостатка. И она любит афишировать этих своих поклонников. Ира не сомневается, что наездника Арика она тянет за собой в библиотеку исключительно для того, чтобы лишний раз продемонстрировать свою неотразимость. Хотя бы перед тем же Кулеминым. Ведь она прекрасно знает, что Кулемин днями сторожит ее здесь. Между тем наездник, по Ириному разумению, ничем не блещет. Возможно, на цирковой лошади (возможно, возможно!), но что касается мозговых извилин, то тут – увы и ах!..

До конца рабочего дня оставалось пятнадцать минут.

Читатели потянулись сдавать книги. Ира с Примадонной вдвоем принимали, и Примадонна носилась к стеллажам и назад гораздо проворнее Иры. Наездник в это время развлекался своим пояском, которым была подпоясана его цыганская, в блестках рубашка. Он с такой скоростью крутил перед собой кончик шелкового пояска, что поясок превратился в серебряный вращающийся круг. Кулемин по-прежнему оставался за столиком и оттуда, как с наблюдательного пункта, следил за Примадонной.

Зазвонил телефон. Ира как раз вышла из-за стеллажа, увидела, как наездник взял трубку.

– Слушаю!.. Кого, кого?.. Какую Ирину Николаевну? – закричал он во весь голос, забыв, видимо, что здесь не цирковая арена и что Ирина Николаевна – это та самая «детка», которой он всякий раз при встрече галантно целует ручку.

– Это меня, – подошла к нему Ира и, взяв у него трубку, сказала: – Да, да, это я.

И услышала незнакомый женский голос:

– Здравствуйте, Ирина Николаевна.

– Кто это? – спросила Ира.

– Не узнаете? Это Аля Зайцева.

Ира похолодела.

– А, это ты, Аленька… Здравствуй, милая, здравствуй, родная! – Чувствуя, каким приторно-сладким, прямо-таки лебезящим становится ее голос, и проклиная себя за это, она продолжала говорить: – Ты откуда звонишь, ласточка? Я тебя так давно не видела!

– А знаете, почему я звоню?

– Догадываюсь, Алиночка, догадываюсь, – сказала Ира и ощутила каждой клеткой, как ее вдруг бросило сперва в холод, потом в жар.

– Значит, вы помните?

– Что ты, Аля! Разве я могла забыть? Тебе мама поручила позвонить?

– Почему – мама? Машка все-таки моя дочь, вот я вас и приглашаю на именины. Конечно, и мама вас приглашает.

– Да, да, я помню, что Машенька именинница! – Этого Ира вовсе не помнила, но тем не менее говорила.

– Приезжайте завтра к двенадцати. Обязательно со Светой и с Павлом Владимировичем. Хорошо? Мы без вас не сядем за стол.

– Аля, Павел Владимирович в больнице, – сказала Ира жалобным голосом.

– Да? А что у него?

– Ему сделали операцию. – Ира старалась говорить тихо и прикрывала ладонью трубку.

– Ай-яй-яй!.. Но ведь вы со Светой можете приехать? Ну, пожалуйста, – просила Аля.

– Хорошо, хорошо. А как мама?

– Ничего. Собиралась к вам, но так и не выбралась.

– Хорошо, хорошо. Я приеду.

– Только не опаздывайте! – прокричала ей Аля.

Ира положила трубку. Ну вот, началось! Алина мать собиралась к ней приехать… О господи! Кто сказал, что она освободилась от забот?..

А Примадонна, оказывается, проницательна.

– Детка, что случилось? – спрашивает она.

– Нина Алексеевна, мне нужно уйти, – сказала ей Ира. (В конце концов, имеет она право уйти на пять минут раньше? Тем более что зал опустел и только один Кулемин торчит с «Крокодилом» за столиком!)

– Что за вопрос? Конечно. Но что у тебя стряслось?

«Ну, что она пристала? Неужели не ясно, что я не хочу отвечать?» – думает Ира и говорит:

– Да нет же, ничего. Просто я хочу пораньше попасть в больницу.

– Ну и беги, беги, детка.

«Ах, какая добренькая!..» – отчего-то злится Ира.

Наездник Арик, который при встрече так галантно целовал ей ручку, продолжал забавляться своим пояском, когда Ира вытаскивала из-под стола тяжелую авоську с картошкой и сумку (продукты она купила во время перерыва). Взгляд наездника мельком скользнул по картошке и снова обратился к вертевшемуся в воздухе серебристому кругу.

– До свидания, – попрощалась Ира.

И вышла из библиотеки, оставив в ней Кулемина, Примадонну и наездника. Разве не извечный треугольник: он – она – он? Завязка была, кульминация приближается, развязка, безусловно, наступит. Все по законам жанра! «К черту, к черту! Что мне о них думать? Надо думать, у кого перехватить денег. У кого же, у кого?..» – соображала Ира, идя с тяжелой ношей к трамваю.

Деньги нужны на подарок имениннице Маше. Хотя бы десять рублей. На именинах нужно быть во что бы то ни стало. Приехать и как-нибудь договориться, с Дарьей Игнатьевной. Но Павел не должен ничего знать. («Ты была у этого печенега?! У этой печенегши? – это Павел о Дарье Игнатьевне. – Поздравляю!»)

Запуталась в трех соснах и врет, врет, врет… На что она надеется?

5

Ира ходит к Павлу со своим халатом и шапочкой. Очень удобный способ беспрепятственно проникать в больницу. Этому искусству обучила ее Примадонна. Она же и принесла Ире халат и шапочку, взяла у своей соседки – медсестры. Перед тем как войти в отделение, нужно облачиться в белое и спокойно проходить. Никто тебя не остановит. Первые дни Ира трусила – вдруг схватят за руку и подымут шум? Потом привыкла.

Сегодня – то же самое. Уже одетая в белое, Ира оставила в гардеробе авоську с картошкой, подошла к лифту, где дежурила санитарка (тоже в белом), подождала, пока спустится кабина, и спокойно поехала вверх. Значит, первая задача успешно выполнена. Предстояла вторая: не подать Павлу виду, что она расстроена.

С этим настроением (улыбка, еще раз улыбка!) она вошла к нему в палату. Павел читал, лежа на кровати. Его «сопалатники» тоже лежали с книжками. Словом, все интеллектуально развивались благодаря Ире, снабжавшей их литературой.

– Добрый вечер. А вот и я! – сказала она с улыбкой и еще раз с улыбкой.

Все обитатели палаты благополучно выздоравливали, все уже были «ходячие». Поздоровавшись с Ирой, они стали подыматься с коек, собираясь выйти, то есть создать им условия для свидания.

– Ради бога, не уходите, – сказала им Ира, – Мы с Павликом посидим в вестибюле. Я только разгружу сумку.

– Ириша, я тебя просил ничего не приносить, – запротестовал Павел. – В тумбочке завал.

– А ты ешь почаще. Понемножку, но чаще, как велят врачи. У-у, какой худущий! – Ира смешливо сморщилась и поцеловала мужа в лоб.

Потом они вышли в вестибюль. Ира поддерживала мужа за локоть, он шел медленно и чуть-чуть согнувшись. В вестибюле больные облепили телевизор. Передавали футбольный матч. Кто-то кому-то забил гол, и на трибунах стоял рев, заглушавший голос комментатора. Они устроились на диванчике в тихом тупичке коридора. Ира помогла мужу сесть, – присела рядом. Павел был очень худ и бледен: операция укатала его. И еще эта больничная полосатая пижама, с короткими рукавами и короткими штанинами, из которых торчат худые руки и худые ноги! Будто месяц назад эти руки не были крепкими, как у всякого здорового и сильного человека. Ира готова была заплакать, глядя на мужа. И сдержала себя, зная, как он не любит вздохов и нытья.

– Ну что, женушка, какие у тебя новостишки? И как наше чадушко поживает? – шутливо спросил ее Павел.

Приунывшая на минутку Ира спохватилась: где же улыбка и еще раз улыбка?

– Все прекрасно, а новостей куча. Во-первых, Динка Карпова выходит замуж, почти получено приглашение на свадьбу. Во-вторых, видела сегодня Яшку Бакланова, передавал тебе грандиозный привет. Заявился этаким франтом, взял Ключевского. Говорит: «Хочу перечитать его лекции о Смутном времени!» – засмеялась Ира. – В общем, Яшенька в своем репертуаре.

– А что с его диссертацией, не знаешь? – спросил Павел.

– Представь, ВАК утвердил, и Яшка законный кандидат наук.

– Утвердил?.. Хм-м!.. – с досадой хмыкнул Павел.

Вдруг Ира сказала:

– Павлик, а почему бы и тебе не защититься?

– То есть? – удивился он.

– То есть почему бы тебе не написать диссертацию?

– Какую? О чем?

– Да мало ли о чем! Что ты, хуже Яшки? Ты столько лет преподаешь в школе, обобщи какой-нибудь опыт или… ну, что-нибудь. Сейчас все пишут диссертации.

– Да с чего ты взяла, что я должен заделаться ученым? – улыбнулся Павел. – Я учитель истории в старших классах, и с меня этого вполне достаточно. Что тебе взбрело в голову, Иришка?

– И тебе не хочется преподавать в институте? Защитить диссертацию, получать хороший оклад? – с нескрываемым раздражением спросила Ира.

– Ириша, не надо… Я все понимаю, – Павел положил ей на плечо худую руку и повторил: – Я все понимаю.

Позабыв о всяких улыбках, Ира вдруг заплакала.

– Не надо… перестань… – Павел гладил ее плечо. – Что-нибудь придумаем, выкрутимся… Вот выйду из больницы напишу брошюру; мне в роно предложили. За брошюру что-то заплатят… Ну, ну, возьми себя в руки. – Несколько минут они молчали. Павел все время легонько гладил Ирино плечо. Она нагнула голову и теребила кончик носового платка, который держала в руках. Кисти рук у нее были некрасивые: широкие, со вздувшимися венами (может, от тяжелых сумок?). И лицо ее – заплаканное, с крупным носом и криво закушенной губой тоже было некрасиво.

– Ну что… беги домой? – сказал после продолжительного молчания Павел. – Света уже дома… Отдохни, выспись. У тебя усталый вид.

– Да… сейчас, – вздохнула Ира, – Знаешь, я завтра, наверно, не приду. Стирка накопилась…

– Конечно, – немедленно согласился Павел. – К чему эта обуза – каждый день сюда тащиться?

– Не в этом дело… Просто надо кое-что сделать дома.

– Конечно, я ведь понимаю, – снова охотно согласился с нею Павел.

Любила ли Ира Павла, любил ли ее Павел? Ира давно уже не думала об этом. Об этом она думала до замужества, когда была по уши влюблена в него. Когда-то Люська Бакланова (бывшая Люська Пастухова), узнав, что Ира выходит за Павла, сказала ей: «Помяни мое слово, он тебя бросит. Павел красивый, а ты серенькая. Или будет бегать налево». Павел не бегал ни налево, ни направо. Он оказался домоседом. И вообще оказался со всех сторон положительным: привязанность к дому, привязанность к работе, привязанность к дочери. Постоянная привычка проводить лето в деревне, где рядом лес и рыбная река… Любит ли она и теперь его, любит ли он и теперь ее – над этим Ира давно не задумывалась. А если бы задумалась, то, наверно, решила бы просто: да, тогда была любовь, а теперь… теперь жизнь. Но если даже и тогда любовь, и теперь – любовь, то это совершенно разная любовь. «Тогда» и «теперь» – это совершенно разные чувства, мысли, эмоций, поступки и оценка их.

Хотя кто не хочет жить в полном достатке? Кто не хочет, чтобы муж имел хороший оклад? «Сто тридцать в месяц – не заработок для мужчины» – это Примадонна о Павле. «Ну, у Яшки Бакланова теперь солидный окладец» – это сам Яшка о себе… Почему же ее муж, бывший эрудит, повышенный стипендиат, получает почти втрое меньше Яшки Бакланова, бывшего тупицы?

«Почему, почему же? Потому что такие Яшки с помощью ножниц и клея делают диссертации?. – мысленно твердила себе Ира, возвращаясь из больницы. – Потому что в школе три преподавателя истории и у Павлика минимум часов?..»

Она злилась на себя за то, что не сдержалась, расплакалась, расстроила Павла, которому и без ее слез тошно находиться в больнице и которого ей бесконечно жаль. А все проклятые деньги – деньги, которых не хватает.

Но Ира была везучая. Во всяком случае, сегодня ей везло. На лавочке возле подъезда сидел сосед с первого этажа: здоровый загорелый дядя. Кто он и как его зовут, Ира не знала. Как-то слышала краем уха, что он шофер, а кроме того – спекулирует коврами. Однажды она сама видела, как он вносил в подъезд большой ковер, туго скатанный и перевязанный веревкой.

Сосед сидел на лавочке и покуривал. Смуглые руки его, от пальцев до коротких рукавов шелковой тенниски, украшали зеленые татуировки: пронзенное стрелой сердце, орел с распростертыми крыльями, курносый женский профиль, какие-то неразборчивые надписи. Сам он тоже был курносый, мордатый, с выпученными глазами.

– Здравствуйте, соседка, – сказал он Ире и щелчком стряхнул пепел с папиросы. – Что это вашего мужа давно не видать?

– Здравствуйте. Муж болен, он в больнице, – ответила Ира, тронутая вниманием соседа, с которым никогда прежде не разговаривала.

– А-а… То-то, я смотрю, у вас такой вид придавленный.

И вдруг Иру снова осенило (как с Динкиной коробкой).

– Вы знаете, все одно к одному, – убитым голосом сказала Ира. – Поехала к нему в больницу и там вспомнила, что забыла на работе кошелек с деньгами. Вернулась, а дверь уже опечатана. Завтра воскресенье, надо бы что-то купить… Не представляю, как я обойдусь.

– А сколько вам надо? – сосед не спеша опускал в карман руку с, зеленым орлом на запястье.

– Нет, нет, что вы… Нет, зачем же? – нерешительно запротестовала Ира.

– Двадцать, тридцать? – сосед уже раскрыл плоский кожаный кошелек.

– Нет, нет… Я вполне обойдусь десятью рублями, – поспешно сказала Ира.

– Держите двадцать, мало ли что. – Он протянул ей две красные бумажки.

– Спасибо, – облегченно выдохнула Ира, беря деньги. – Вы меня просто спасли. Я вам в понедельник обязательно верну.

– Да хоть через год. У меня не горит, – ответил сосед, пряча в карман бумажник.

Ира почти бегом взбежала с тяжелой авоськой и сумкой на третий этаж. Позвонила. Света отворила дверь.

– Доченька, голодная? – весело спросила Ира. – Сейчас королевский ужин закатим! Есть колбаса, сырки, яички, помидоры – все есть!

6

Утро пришло веселое, красивое, будто – праздничное. Квартиру заливало солнце, на балконе ворковали голуби. Света прикармливала голубей размоченными корками, и они уже лет пять выводили птенцов в цветочном ящике на балконе. В первые дни появления на свет птенцы были ужасно уродливы: большеголовые, с длинными черными клювами, смотреть на них было неприятно. Недавно в ящике, где увядали астры, вновь появилась двойка птенцов (запоздалые), но мать-голубиха повела себя в высшей мере подло: выбросила из-под себя одного детеныша и каким-то образом откатила его к самой кромке неглубокого ящика, откуда он мог в любую минуту свалиться вниз. Света подсаживала птенца к голубихе, называла ее «бессовестной», но птенец вновь оказывался у кромки ящика. Сегодня они пересадили птенца в большую миску, подстелив ему старое платьишко, накапали ему в рот молока аптечной пипеткой. Ира позвонила в зоомагазин, спросила совета, как быть с птенцом, но толком ей ничего не ответили. Попробуйте, мол, сказали, давать молоко, а будет птенец жить или нет – мы не гарантируем.

Сейчас Света занималась приборкой (у них двухкомнатная малогабаритка): мыла полы, вытирала пыль. Ира готовила на кухне завтрак и драила наждаком закопченные кастрюли.

– Мама, где наша выбивалка? – спросила из коридорчика Света и тут же сказала. – Нашла, нашла!

Ира выглянула из кухни, увидела, что Света выносит на лестницу ковровую дорожку, пошла к ней:

– Давай вместе, она тяжелая…

– Что ты, мамочка! Я сама, – ответила Света и побежала, подхватив дорожку вниз по лестнице.

Свете четырнадцатый, но она рослая и крепенькая. Незнакомые дают ей шестнадцать, в трамвае и на улице, обращаясь к ней, говорят не «девочка», а «девушка». Словом, уже формируется, но еще не сформировалась женщина. Та пора, которую «уже не девочка» и «еще не женщина» начинает с лифчиков нулевого размера. И красивая девчонка – в папу. С папой они неразлучны. Этим летом, когда уехали из города, Ира только и слышала; «Мам, мы с папой купаться!», «Мам, разбуди нас с папой в пять, не то первые грибочки прозеваем. Там один дед-бородет все наши местечки узнал», «Мам, мам! Смотри, какую мы с папой щучищу поймали!..»

Ах, какое это было обворожительное время – июль нынешнего лета! Они жили в лесничьем домике, в лесу, у самой лесной речки, в трех километрах от деревни. Старенький, заброшенный домишко, а вокруг – сосны, сосны, сосны. Сосны шумели, скрипели по ночам, усыпали все вокруг, даже крышу и крылечко домика, зеленой хвоей и тугими янтарными шишками. Павел со Светой ходили в деревню за продуктами, приносили молоко, творог, яйца. Лес кормил их земляникой, малиной и грибами, а река – рыбой. Сто раз на день они бегали к реке, купались и под ночными звездами, и рано утром, до солнца, или на восходе, когда и лес, и реку еще обволакивал крахмально-белый, мокрый туман. Они ни о чем не думали тогда: ни о деньгах, ни о работе, ни о чьих-то диссертациях – просто жили. Вместе с лесом, с рекой, с земляничными полянами, с белками, шнырявшими под самым носом, с дятлами, взиравшими на них с высоты и наполнявшими все окрест своим извечным «тук-тук». По вечерам Павел разводил костер на небольшой мшистой поляне возле их дома на курьих ножках («Кто, кто в тереме живет?..»), они ужинали и чаевничали у костра, а потом просто так сидели у потрескивавшего огня, окруженные темнотой леса и смолистым дыханием сосен, и Павел рассказывал о древних племенах, населявших в далекие-предалекие времена землю. Он рассказывал для Светы, они уже «прошли» военно-племенные союзы скифов во главе с мудрыми вождями Божем и Моджаком, расцвет и падение греческих причерноморских колоний Ольвии, Пантикопеи, Кафы. («Папочка, вчера царь Митридат был, а сегодня что?» – «Сегодня я тебе удивительную вещь расскажу: о том, как рабы победили рабовладельцев, как предводитель рабов Савмак сам стал царем и чем все это кончилось».) Он рассказывал для Светы, но Ира слушала с не меньшим интересом. Речь Павла была нетороплива, без всяких внешних эмоций, но он так подбирал, выстраивал слова, такой краской наполнял каждую фразу, что все эти воины, цари, полководцы будто оживали перед глазами. Они ходили по земле, дышали воздухом, глядели, заслонясь рукой, на солнце, спали под звездами, любили; воевали. Они жили… И удивительней всего было то, что все, о чем рассказывал Павел, легко, как-то само собой запоминалось. Ира знала, она давно это поняла, что Павел умнее, начитаннее, образованнее ее, и тогда, летом, ей ни разу не приходила мысль о том, что ее муж – простой школьный учитель, а это… это… («Смешно в наш век мужчине быть школьным учителем. В этом есть что-то несимпатичное. Школа – удел женщин» – это Примадонна Ире.) Нет, тогда она не думала об этом, ни о чем таком не думала. А потом… потом они вернулись в город, Ира увидела в промтоварном мужские меховые полупальто (еще какой дефицит!), заметалась в поисках денег, купила Павлу это полупальто, и чертов долг возрос. Полупальто необходимо; но Павел ему не рад…

Вернулась Света, стала расстилать дорожку в комнате.

«А, где наша не пропадала! Как-нибудь выкрутимся!» – вдруг беспечно подумала Ира и крикнула в комнату:

– Светик, мой руки! Скоренько позавтракаем и поедем!

За завтраком Света сказала:

– Мамочка, купи мне сапожки.

– Какие сапожки? – удивилась Ира, – У тебя же есть черные сапожки.

– Мамочка, не такие. Я замшевые видела. Такие законные, просто пре-е-елесть! – Света даже зажмурилась, растягивая последнее слово.

– Света, – покачала головой Ира. – Опять «законные»? Сколько раз тебя папа просил?

– Но так же все говорят. Мамочка, ты бы одним глазком посмотрела, какие сапожки! Купи мне, я просто мечтаю! Семьдесят рублей.

– Света, ты соображаешь, что говоришь? Это же почти моя месячная зарплата.

– Мамочка, ну давай перетерпим. Помнишь, когда папе купили костюм? Немножко посидели на картошке – и все. Чем плохо?

– А тебе не кажется, что в твоем возрасте рано носить обувь за семьдесят рублей?

– Девочки в классе носят, а мне рано? Мне все рано, – обиделась Света.

– Но откуда у меня деньги? Неужели ты не понимаешь, что у нас нет денег на такие покупки?

– У нас никогда нет, а у других почему-то есть, – ответила Света, глядя в тарелку с омлетом.

– Я о других не знаю, я знаю о себе. А у меня денег нет, – строго заметила Ира.

– У тебя их никогда не будет, – дрожащим голосом сказала Света, не подымая глаз.

– Возможно, – сухо ответила Ира. – И закончим этот разговор. Доедай, вымой посуду, причешись – и пора ехать.

Ира поднялась и ушла в спальню переодеваться. Что-то новое появилось в Свете: и надутые губы, и эта требовательность. Прежде такого не было.

«Не надо придавать значения, – решила Ира. – Она все поняла».

Ира надела пестренькое штапельное платье, подкрасила ресницы и губы, чуть-чуть подсинила веки (легкая косметика), и в 10.45 они поехали за подарком для малолетней именинницы. Еще вчера вечером Ира сказала Свете, что они поедут на именины к Зайцевым и что об этом лучше не говорить папе, поскольку он недолюбливает Дарью Игнатьевну. Света, конечно, спросила, почему папа недолюбливает ее, и Ира ответила: «Ты же знаешь, наш папа немножко странный, иногда его не поймешь».