Текст книги "Вступление в должность"
Автор книги: Лидия Вакуловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
– Когда Володька один приедет, ты не смотри на него, – серьезно сказала ей, Паша, сдвигая со рта платок. – Он злой, видишь, как он бьет женщин? – Она потрогала себя за подбородок, на котором еще держался растекшийся синяк..
– Зачем ты врешь? Ты сама упала. Бежала за ним и упала в сенях.
– Это Володька тебе сказала? – сузила глаза Паша.
– Нет, другой человек сказал. Но зачем ты на своего мужа наговариваешь?
– Это он меня не бьет, а других женщин будет бить, – насмешливо ответила Паша. – Ты будешь его любить, а он будет тебя бить.
– Глупая ты, Паша, – рассердилась Любушка. – Зачем мне твой Володька? Разве-можно быть такой ревнивой?
– Ты помни, что я сказала, – зло прищурилась Паша.
Любушка повернулась и пошла от нее к трактору.
Трактор провожала вся бригада: женщины, дети, собаки, рыжая Танька и белый Ванька. Из мужчин был один Данилов: Никитов с Николаем – в стаде, Васин – на охоте. Данилов по очереди жал руки отъезжающим:
– До свиданя, доктор!.. До свиданя, Пашка!.. До свиданя, Володька!.. До свиданя, газета!.. До свиданя, Славик!.. Будешь на танкетке ехать – мы на речке Ириклей будем. Дорога туда знаешь?
– Знаю, Данилов, знаю, – отвечал ему Слава.
– Перевал Колючка тихо иди. Перевал тормоз крепко держи.
– Ладно, Данилов, ладно, – обещал Слава.
Доктор и Паша сели в кабину, Володька с корреспондентом – в сани. Любушка стояла возле саней, корреспондент говорил ей, поблескивая золотыми зубами:
– Следи за газетами, увидишь себя. Я все записал, что ты дорогой рассказывала. Шеф, наверно, очерк про тебя напишет или зарисовку. В общем, следи за газетами. А фотографии я, само собой, вышлю. Как получишь, напиши мне на редакцию. Напишешь?
– Напишу, обязательно напишу, – обещала Любушка.
– Ты теперь к Саше Ивановне переселяйся, у Никитовых тебе спокойнее будет.
К саням подошел Слава.
– Уселись или нет? – спросил он.
– Давай трогай, чего тянешь? – крикнул ему Володька, привязывая к бочке с горючим Тимку. – Околеем стоявши!
– В кукули влазьте! – сердито ответил Слава.
– Залезем, давай трогай!
На руках у Оли громко заплакал маленький.
– Вася, Вася, ты что?.. Иди ко мне!.. Ох ты, хороший!.. – Любушка взяла у Оли ребенка, стала чучукать его…
– Ладно, поехали. Остающимся привет! – сказал Слава, небрежно кивнув Любушке.
– Ну, что ты?.. Что ты?.. – успокаивала Любушка ревущего ребенка.
Трактор тронулся, заскрипели сани. Оля взяла у Любушки сына, понесла в палатку. И все стали расходиться, женщины и дети – в палатки, собаки – к палаткам.
А Любушка прошла немного по твердому снегу за санями. Корреспондент замахал ей рукой. Любушка остановилась, тоже помахала ему. Еще немного прошла по тракторному следу, снова остановилась.
Трактор полз медленно, легкие сани сильно водило в стороны на гладком снежном насте. Корреспондент и Володька возились с кукулями. Любушке хорошо было видно, как корреспондент, стоя в санях и держась одной рукой за щелистый борт, другой рукой подтягивал к груди кукуль. Кто-то все же подсказал ему, что в кукуль удобнее забираться стоя, а не лежа, как делал он, когда выезжал из поселка. А может, сам догадался…
Вдруг трактор остановился. Из кабины выпрыгнул Слава, побежал по белой равнине назад к палаткам. Тимка вскочил на бочку, залаял вслед ему.
«Что-то забыл», – подумала Любушка. И быстро пошла навстречу Славе.
Слава подбежал к ней, остановился и молчал.
– Что вы забыли? – спросила Любушка. – Говори, я сбегаю.
– Вот… на, – Слава сунул в карман ее стеганки сложенную вчетверо бумажку. – Потом прочитаешь… Пока! – И побежал к трактору.
На бегу он оглянулся, помахал ей. Любушка стянула с головы заячью шапку, замахала ему шапкой. Потом, вспомнив, закричала:
– Слава, соски!.. Не забудь соски!.. Нас-тоя-ящи-е-е!.. Слышишь, со-о-оски-и!..
Слава еще раз оглянулся, махнул ей и пропал за широкими санями, закрывавшими трактор. Любушка достала из кармана бумажку, развернула и прочитала:
«Я тебя люблю. Скоро приеду. Жди. Вячеслав».
Она подняла от записки глаза. Трактор был еще совсем близко. Теперь корреспондент и Володька вдвоем махали ей из саней. Потом, точно обрадовавшись, что уезжают, закричали Любушке:
– До свидания!.. До свидания!..
Надо же, как бывает…
Три дня до получки
1
Сегодня Ира вновь опаздывала на работу. Как только вбежала в вестибюль, ее тотчас уличили большие круглые часы. Черные стрелки часов пиками нацелились на нее с боковой стены, сообщая, что уже четверть десятого. Теперь нужно было с равнодушным видом пройти мимо вахтера, снять с гвоздика в стеклянном шкафу единственный оставшийся там ключ и очутиться, незамеченной начальством, в библиотеке, на своем рабочем месте.
Вахтер, толстый и усатый, дремал в потертом кожаном кресле, стоявшем между шкафом и столиком с телефоном. Когда она приблизилась, он приоткрыл полусонные глаза, и Ира прямо-таки заискивающе поздоровалась с ним и пролепетала, что на улице сегодня очень жарко. Она никоим образом не зависела от вахтера, но все-таки… Все-таки этот старик вахтер был бессменным свидетелем ее постоянных опозданий. К счастью, в его обязанности не входило докладывать. Так почему не улыбнуться ему, даже если совсем не хочется улыбаться?..
На лестницах и в коридорах третьего этажа, слава богу, никто не встретился. Институт будто вымер – в аудиториях идут занятия. И если сейчас никто не топчется под дверью библиотеки – значит, пронесло. Но если кто-то топчется… Пятнадцать минут бесцельного ожидания могут у любого человека взвинтить нервы. И любой, пребывая в таком взвинченном состоянии, способен отправиться прямехонько в ректорат, прямехонько к проректору Рябинину и поинтересоваться, почему закрыта библиотека. К счастью, такого еще не случалось. По той простой причине, что преподаватели до сих пор не обладали педантичной привычкой являться в библиотеку к 9.00, то есть ко времени ее открытия.
Все обошлось прекраснейшим образом: в коридорном закоулке, куда, как в склеп, пряталась дверь библиотеки, тоже никого не было. Ира отперла дверь, вошла в библиотеку. На сердце у нее стало легко, и все угнетавшие мысли улетучились.
Здесь было очень славно, в ее библиотеке! В широкие окна весело вливалось солнце, пахло книгами, сверкали паркет, полированные столики и боковые стенки стеллажей, выстроившихся шеренгами за невысоким барьером, отделявшим читальный зал от книгохранилища. Уборщица совсем недавно прошлась влажной тряпкой по подоконникам, распахнула окна, вычистила длинную ковровую дорожку. Свежо в библиотеке, все блестит и сверкает – прелесть! Единственный непорядок – груда газет и журналов на рабочем столе: неразобранная вчерашняя почта.
Зазвонил телефон. Ира зашвырнула под стол пустую хозяйственную сумку – большую красную сумку в черную полоску, без которой никогда не выходила из дому, и подняла трубку. Звонила ее начальница Нина Алексеевна (Нинон, а еще – Примадонна, как окрестила ее Ира).
– Деточка, ты пришла? Я уже пару раз тебе звонила.
Конечно, это был намек на опоздание. Но Ира совершенно не боялась Примадонны.
– Чем ты занимаешься? – продолжала свой допрос Примадонна.
– Разбираю вчерашнюю почту.
– Много пришло?
– Порядочно, – сказала Ира, глядя на завал газет и журналов.
– Меня вчера никто не спрашивал?
– Спрашивал. Доцент Кулемин.
Примадонна засмеялась в трубку. Потом сказала:
– Хорошо, Ириша, я после обеда приду. Да, как твой драгоценный? Была вчера в больнице?
– Была. Ему уже разрешили ходить.
– Вот видишь, как здорово. Привет от меня передала?
– Конечно.
– Ну, целую тебя.
Да, да, Ира нисколько не боялась своей начальницы! Вскоре после того, как Ира оставила городскую библиотеку и перешла в этот институт, она поняла всю выгоду здешней работы. Там – посменное дежурство в читальном зале, выходной по графику и 80 рублей в месяц. Здесь – ставка старшего библиотекаря, то есть 90 в месяц. Правда, и здесь один выходной, но зато в воскресенье, а не в любой день недели, какой выпадет тебе по графику. И загруженность здесь гораздо меньше, чем в городской. И это несмотря на то, что она, Ира, почти сама тянет всю работу. Вечно занятая устройством личных дел, Примадонна, случается, днями не бывает в библиотеке. И никто отчего-то не интересуется, где она и почему ее нет? Отсутствие Нины Алексеевны тревожит лишь доцента кафедры зоологии Кулемина. У Примадонны с Кулеминым был в свое время роман, Примадонна давно дала Кулемину отставку, но тот тешит себя еще какой-то надеждой. Об этом романе знали все, кому не лень: Примадонна не делала секретов из своих переменчивых увлечений и охотно рассказывала о них. В последнее время у нее появился цирковой наездник Арик (по метрикам Архип), и теперь Примадонна пропадает в цирке на всех дневных и вечерних представлениях.
Поговорив с Примадонной, Ира занялась почтой. Все свежие газеты следовало подшить, журналы расписать по карточкам. Рассортировав и подшив кипу газет, она взялась за журналы. «Огонёк», «Знамя», «Наш современник», как всегда, поступили вовремя, «Юности» и «Москвы» не было (частенько опаздывают), «Работница» (редкий случай) тоже пришла вчерашней почтой, а вот с «Неманом» что-то непонятное: уже сентябрь, а в библиотеке лежит лишь июльский номер…
Не листая журналов и не интересуясь, кто на сей раз печатается, что там за повести, романы и стихи, Ира машинально заносила в карточки номера журналов, а сама в это время соображала, у кого и каким образом занять денег.
Проблема была чрезвычайно сложна и, казалось, абсолютно неразрешима. Ира была уже по уши в долгах: нахватала по мелочам, где могла. А могла взять взаймы лишь у двух-трех соседей, которых более или менее знала, а здесь – у биологичек из лаборатории. На этом круг ее кредиторов замыкался. Обращаться снова по тем же адресам неловко, а деньги нужны позарез: у нее ни единой копеечки, а до получки целых три дня. Вчера вечером истратила последнюю трешку: купила того-сего Павлику в больницу. И в доме – хоть шаром покати. Позавтракали со Светой чаем с половинкой батона (девочка стойко переносит временные трудности). Света ходит во вторую смену, днем пообедает в школе. Но ведь потом наступит вечер, нужно купить хотя бы картошки на ужин. И нужно проведать Павлика, что-то отнести ему. Мужу оперировали язву желудка, он на строгой диете, но это не значит, что можно являться к нему с пустыми руками. Надо купить хотя бы пару творожных сырков (30 копеек), баночку клубничного компота (1 рубль 5 копеек). Хорошо бы отнести три-четыре апельсина (их достанешь только на рынке). И баночку сметаны…
Ира перестала писать, быстро набрала номер домашнего телефона.
– Слушаю, – ответила в трубку Света. Голос ее показался Ире странным: какой-то меланхолично-протяжный, что ли.
– Ты что, спала? – удивилась Ира.
– Нет, мамочка, я алгебру делаю, – торопливо ответила Света уже своим нормальным голосом. – Остался всего один примерчик.
– Получается?
– Ага.
– Ну, решай. – Ира положила трубку.
Свете легко давалось ученье. Ни Ире, ни Павлику никогда не приходилось корпеть вместе с дочерью над уроками: В классе ее любят. Она – и председатель отряда, и редактор классной стенгазеты. «Чудесная девочка: умница, общественница!» – в один голос твердят учителя. Кому же не приятно такое слышать?
Все это хорошо, очень хорошо… Но где же взять денег?..
Ира отодвинула в сторону карточки, стала подсчитывать на клочке бумаги будущие расходы: 1 руб. (апельсины) + 28 коп. (молоко) +43 коп. (сметана) + 1 руб; 5 коп. (клубничный компот) + 30 коп. (сырки) +30 коп. (сухарики) = 3 руб. 36 коп. А еще картошка, а еще… Это – почти пятерка. А завтра воскресенье, официальный день посещения больных. Значит, нужна пятерка и на завтра. Наконец, понедельник – последний день перед зарплатой. Минимум ей нужно двенадцать – пятнадцать рублей – Где же их взять? Примадонне она должна, соседям должна, лаборанткам должна… Тем более – перед получкой. Перед получкой всегда у всех в обрез, все пустенькие.
Эта чертова денежная проблема постоянно мучила Иру. Особенно было туго последние два года, после того, как умерла мать Павлика; Залезли в сумасшедшие долги: похороны, поминки, памятник. Только подумать – пятьсот сорок рублей долгу! Как она выкрутится и на что надеется?.. А тут еще операция. Павлик требует, чтобы она ничего не носила ему в больницу. Но разве это возможно?. А раз невозможно, значит, опять расходы и расходы. Непредвиденные, незапланированные. Да к тому же, она неумела планировать, распределять деньги…
2
Кончились первые две лекции, в библиотеку вошло трое студентов. Ира сразу определила, что они первокурсники: по тому, как робко вошли и тихонько зашептались, подойдя к барьеру. Учебный год начался две недели назад, эти юнцы еще не опомнились от радости, что поступили в вуз, еще не освоились в его стенах.
Ира быстренько завела карточки и отпустила студентов. Блондину с пушком над верхней губой – первую часть Высшей математики, кареглазый паренек с конопатинами на носу попросил тот же учебник, а парень с круглым родимым пятном на щеке взял сборник задач по химии. Ушли они так же робко, как и явились: гуськом потянулись к выходу, осторожно ступая по мягкой ворсистой дорожке.
Потом вошли две девушки (по виду тоже первокурсницы) в наимоднейших платьях миди, с изрядно насиненными глазами.
Модные первокурсницы подошли к барьеру и стали разглядывать книги на стеллажах, хотя издали не могли прочесть названия.
– Девочки, что вы хотите взять? – подошла к ним Ира.
– У вас Фрейд есть? – тихо спросила одна из них и так залилась краской, что даже тоненькая шея ее стала алой.
Подружка ее тоже покраснела и опустила глаза.
– У нас Фрейда нет, – сказала Ира, и девчонки стали сразу несимпатичны ей. И суховато добавила; – Один экземпляр есть в городской библиотеке, но на руки не выдают. Можно читать только в зале.
– Извините, – пролепетали юные модницы, прослышавшие, вероятно, что-то не совсем приличное о сочинениях Фрейда, и исчезли.
Снова звонок, снова начались лекции. Теперь до следующего перерыва никто не заглянет. Основной наплыв в библиотеку – после занятий. Да и то в эту пору – не густо. Штурм начнется в канун сессии. Тогда у барьера – нескончаемая толпа, а в зале – ни одного свободного стула.
Ира расставляла журналы на полках, когда увидела идущего по ковровой дорожке от двери Яшку Бакланова. «Вот у кого я займу!» – обрадовалась она и, оставив журналы, пошла ему навстречу.
– Ты жива еще, моя старушка? – шутливо воскликнул Яшка, слегка обнимая Иру за плечи. И чмокнул ее в щеку: – Привет, Иришка, приветик!
Ира тоже чмокнула его в щеку.
– Все такой же пышущий, импозантный и, словом – ах! Загар у тебя шикарный, крымский или кавказский?
Яшка Бакланов в самом деле выглядел преотлично: упитанный, загорелый, пахнущий «Шипром». И одет с иголочки: светло-серый костюм (конечно же импортный), сиреневая рубашка в полоску, мокасины, и уголок платочка торчит из кармана пиджака. У них с Ирой давнее знакомство, вместе кончали университет: Ира – филфак, Яшка и Павлик – исторический. Он даже пытался ухаживать за ней в то время, но она терпеть его не могла за беспробудную тупость и потрясающую самоуверенность. Яшка умудрился из всех предметов, вынесенных на госэкзамены, завалить именно все. И лишь через год с горем пополам получил диплом. Однако всё это было (ох, ох!) двенадцать лет назад. Теперь же Яшка Бакланов (бывший тупица) – старший преподаватель кафедры истории. А нынешней весной защитил кандидатскую. Вот тебе и фунт изюма!
– На Кавказе, Иришка, на Кавказе был, – отвечал меж тем Бакланов. – У нас там в Лоо местечко у самого синего моря уже лет пять забронировано. Люська от Лоо в восторге. (Люська кончала вместе с Ирой, сейчас преподает в средней школе литературу.)
– Между прочим, ты мило выглядишь, – Яшка оглядел Иру коротким взглядом.
– Предпочитаем держаться на уровне мировых стандартов, – ответила Ира, всеми силами стараясь быть веселой. – Как живешь, Яшенька?
– Ну, у Яшки Бакланова теперь солидный окладец. Что ни говори, а кандидатом быть неплохо, – полушутя-полусерьезно отвечал он.
Ира вспомнила, что последний раз видела Яшку на защите его диссертации, и, понимая, что лицемерить гадко, все-таки всплеснула руками, изобразила на лице величайший восторг и прямо-таки заискивающе, как утром перед вахтером («Тьфу, как противно!» – подумала она), воскликнула:
– Да ведь я не поздравила тебя с защитой! Поздравляю, Яшенька! Умница!.. – чмокнула она его в щеку. И, вытирая с его щеки отпечаток помады, продолжала говорить: – Наших полно было на защите: мы с Павликом, Люба Огурцова, Миша Лабан… Ты держался будь здоров! Как заправский академик!
– Я вас видел с кафедры, но потом вы исчезли. А я хотел всех наших потащить на банкет. Ты знаешь, славно обмыли: начали в «Интуристе», кончили у профессора Стрельцова на даче. Восемьдесят пять живых душ было. На дачу, конечно, все не попали, но как раз там-то и пошумели. – Старик Стрельцов вовсю разошелся, уморил всех своим сольным пением. Жаль, что вас не было.
Ире пришлось на секундочку умолкнуть. Не говорить же Яшке, как все было на самом деле. А на самом деле Павлик в перерыве заявил, что в зал больше не вернется.
– А теперь – вперед на докторскую? – весело спросила Ира, умело справляясь с секундным замешательством.
– Ну, старушка, пока рановато, – самодовольно (как в старые студенческие годы) усмехнулся Яшка. – Хотя темку присмотреть не мешает. А как твой Павел, не помышляет за научный труд взяться? Как он там вообще? Я его сто лет не видел.
– Павлик в больнице, – сразу скисла Ира. – Язву желудка оперировали.
– Да ты что? Как же это его угораздило?
– Так и угораздило. Никогда ни на что не жаловался – и вдруг пришлось на стол.
– Да, старушка… да, – покачал головой Яшка.
– Слушай, Яш, ты меня не выручишь? – снова оживилась Ира. – Хотела прямо с работы съездить в больницу, а деньги дома забыла. И Светка не успеет привезти, ей скоро в школу. Может, дашь мне пять-десять рублей до понедельника?
«Тьфу, как противно! – думала она, говоря все это. – Почему не сказать просто: Я без денег, одолжи до зарплаты»?
– Откуда у меня, Иришка? Я после отпуска, типичный люмпен-пролетарий. И банкетик у меня еще вот где висит, – Яшка похлопал себя ладонью по загорелой шее. – Он мне в круглую тыщонку влетел.
– Ах да, я забыла… Ладно, что-нибудь придумаю…
– А что, собственно, придумывать? Запри контору, схвати такси, смотайся домой, оттуда – прямо в больницу. За час обернешься, и никто тебя не кинется искать. Павлу привет передай, скажи – пусть держится. – Яшка говорил так, будто Ира уже собралась покинуть библиотеку.
– Нет, нельзя… – работы много, – вяло ответила она и спросила – Ты что-то хотел взять?
– Да, Ключевского. Не помню только, в каком томе… Взгляни сама, где Там Смутное время, патриарх Никон и прочее. Надо бы перечитать.
«Перечитать! – мысленно передразнила его Ира, – Можно подумать, что ты когда-нибудь его читал!»
Но и сама Ира не читала Ключевского, поэтому, уйдя за стеллажи, оставалась там минут пять, отыскивая по оглавлению в синеньких томиках описание Смутного времени Василием Осиповичем Ключевским. Потом вынесла третий том.
Яшка ушел, еще раз напомнив Ире, чтобы та обязательно передала привет Павлу.
В перерыве между лекциями снова заходило несколько студентов, дважды появлялся доцент Кулемин. Один раз просто заглянул, другой раз вошел. И как-то извинительно спросил Иру:
– А что, Нина Алексеевна еще не приходила?
– Нет, не приходила, – сказала Ира.
– Не заболела ли? – тревожно спросил Кулемин.
– Нет, она ушла в бибколлектор отбирать книги.
Не могла же Ира сказать, что ее начальница сидит сейчас на дневном представлении в цирке и любуется своим наездником Ариком, гарцующим на лошади по манежу?
Кулемин был старый холостяк лет пятидесяти. Высокий, седеющий, с плешью на макушке, немного сутулый. Но лицо приятное: благородные черты, нос с небольшой горбинкой. Хотя и не совсем опрятен: воротник его пиджака всегда был притрушен перхотью. И Ире всегда хотелось сдуть ее или смахнуть щеткой. Он тоже имел степень кандидата и защитился, как сам говаривал, «на оленях». Как-то он прочел Ире и Примадонне длинную лекцию об оленях. Тогда Примадонна еще благоволила к Кулемину, не бегала по циркам, а вела с Кулеминым долгие интеллектуальные беседы о литературе, поэзии и вообще об искусстве здесь же, в тиши библиотеки. В литературе Примадонна разбиралась и подавляла Кулемина своей эрудицией. И вот когда Ира как-то сказала при Кулемине, что видела на улице женщину, в шубке из полосатых оленей, а Примадонна тут же заметила, что это, должно быть, очень эффектно, Кулемин блеснул эрудицией и прочел им лекцию о жизни, окраске, кормлении, особенностях передвижения и расселении оленей по территории Союза. Все это было очень увлекательно, и Ира навсегда запомнила, что полосатых оленей в природе не бывает. Что малые олешки, при рождении, могут быть пятнистыми (пигментные пятна), но, подрастая, избавляются от пятен, пятна сливаются с общей окраской животных, и эта окраска бывает двух цветов: серо-мышиного либо коричневого. Случается, правда, что и у взрослых оленей остаются яркие пятна (белые по черному полю, по коричневому), но это исключение. Еще встречаются чисто белые олени и чисто черные. Но это уж совсем исключение. А вот полосатых не бывает никогда. Никогда. Дабы подкрепить свою лекцию вещественным доказательством, Кулемин принес с кафедры зоологии три тяжелейших альбома с цветными фотографиями оленей. Не меньше часа они разглядывали фотографии и умилялись красотой олешек. Полосатых среди них не было… А как же женщина, обладательница красивой шубы, которую Ира остановила на улице и спросила, из какого меха ее шуба? Женщина объяснила ей, что долго жила на Севере, где водятся полосатые олешки. Вот тебе и фунт изюма!..
Кулемин, заложив за спину длинные руки, отошел от Иры, остановился у раскрытого окна и смотрел на тополь. Солнце переместилось влево, уже не освещало тополь прямым светом, и листочки на нем теперь казались матово-блестящими, точно дерево было густо усыпано серебряными полтинниками. Полтинники пошевеливались и поблескивали.
«Одолжить у него? – подумала Ира о Кулемине. – У него, наверно, полно денег».
Подумала, но попросить постеснялась: Кулемин был далеко от нее. Но и когда он снова подошел к ней, тоже не попросила.
– Как вы думаете, она сегодня придет? – сникшим голосом спросил он Иру.
– Придет. После обеда. – Ире стало жаль Кулемина! «Бедняжка, на что он надеется?»
Поди разберись, почему Примадонна отвергла Кулемина, предпочла ему сперва какого-то заезжего художника, а теперь этого самого наездника? Наездник, как и художник, приехал и уехал, погарцевал на манеже – и нет его. А Кулемин – вот он: стоит в скорбной позе и мучится, У наездника где-то жена и дети, а Кулемин – свободный жених. Наверно, Примадонне в тридцать девять лет не следует быть, мягко говоря, столь беспечной. Но Примадонну не исправишь («Горбатого могила исправит», – сказал о ней Павлик).
– Благодарю вас, – Кулемин почтительно склонил голову и пошел к двери, позволяя. Ире любоваться его сутулостью и круглой, как блюдце, плешью на макушке.
А Лотом пришел профессор кафедры математики Митрофан Митрофанович Митрофанов («ми в кубе»). Низенький, худенький, удивительно подвижный человек, примерно одних лет с Кулеминым. О нем в институте рассказывали массу смешного: сплетение былей и небылиц, граничащих с анекдотами. («Так у вас «ми в кубе» читает? Поздравляю! Формулы на стене и на полу пишет?.. Не пишет? А в нашу бытность он с доски на пол перескакивал». Или: «Ну, «ми в кубе» оригинал! Взглянуть бы одним глазком, как он в кафедру прячется… Как не прячется? А я слышал, он нырнет в кафедру и оттуда формулы выкрикивает».) Быть может, причина подобных разговоров крылась в низеньком росточке Митрофанова. Стань он за кафедру – и его не увидишь. Но другие уверяли, будто он и близко не подходит к кафедре. Другие говорили, он все лекции напролет пританцовывает у доски, выстукивая на ней мелком математические узоры, длиннющие, как товарный порожняк.
Сейчас Митрофан Митрофанович не вошел, а вбежал в библиотеку, словно удирал от погони. Бросил на барьер потрепанный, тощенький портфель и зачастил скороговоркой:
– Здравствуйте, голубушка Ирина Николаевна. У меня, – он зыркнул крохотными черными глазками на ручные, часы, – пятнадцать с половиной свободных минут. Дайте какой-нибудь рассказец проглотить. Что-нибудь этакое современное, что-нибудь свеженькое.
Ире нравился «ми в кубе»: удивительно легкий человек – ни чопорности, ни важности.
– Не знаю, Митрофан Митрофанович, что вам предложить, – сказала Ира. – Пришли новые журналы, но я еще ничего не читала. Может, сами просмотрите?
– Нет, нет, нет! – Митрофанов энергично замахал коротенькой рукой. – Только то, что вы прочли! Я на вас полагаюсь. Что-нибудь с юморком.
– С юморком – пожалуйста. – Ира вспомнила о рассказах, недавно напечатанных в «Новом мире», и быстро пошла к стеллажам за журналом. Рассказы с перчиком, должны понравиться.
Митрофан Митрофанович выхватил из Ириных рук журнал, раскрытый на странице, где начинались рассказы, сказал: «Спасибо, голубушка, спасибо», воткнул под мышку тощий портфелишко и почти вприпрыжку устремился к столикам, на ходу цепляя за уши тоненькие дужки очков.
«Может, у него спросить? Такой милый человек», – подумала Ира, глядя, как Митрофан Митрофанович присаживается к полированному столику у окна, в которое заглядывает тополь, сплошь усыпанный серебряными полтинниками.
И не спросила: «ми в кубе» был далеко от нее. Тем более он уже припал грудью к столику и замер, почти вплотную приблизясь очками к журналу. Но и когда он снова пританцовывающей походкой вернулся к барьеру возвратить журнал, она тоже не спросила – постеснялась. Спросила лишь, понравились ли ему рассказы.
– Сносно, – сказал он. Его оценки всегда были предельно лаконичны: «сносно», «впечатляюще», «пустячок», «трогает», «глупость» и так далее. И всегда при этом почему-то вспоминал Чехова.
Сейчас он тоже вспомнил Чехова.
– А помните, голубушка, у Чехова, в его рассказце «Пересолил»? Помните, как он ему кричал… этот землемер! Помните, как он в лесу кричал вознице: «Клим, Климушка! Голубчик!.. Где же ты, Климушка?» – Митрофан Митрофанович тоненько захохотал и замахал коротенькой рукой, – Помните, помните, как он… как он вознице пистолетом грозил?.. – продолжал смеяться он.
– Зачем же сравнивать с Чеховым? – мягко возразила Ира.
– А с кем, голубушка Ирина Николаевна, сравнивать? – отсмеявшись, спросил «ми в кубе». – Я более тонкой, более смешной и горькой прозы не читал. Но это не плохо, совсем не плохо, – потыкал он коротким пальцем в лежавший на барьере журнал. – Я знаком с этим автором, читал его повесть «Гнездо кукушки». «Гнездо» острее этих рассказов.
– Но ведь это совсем разные вещи, – заметила Ира.
– Не спорю, не спорю, вещи разные, – весело щуря без того крохотные глазки, сказал «ми в кубе». – Вопрос – в чем разные? А разные – в глубине и широте поставленной проблемы. Будьте здоровы, голубушка Ирина Николаевна, – скороговоркой проговорил он и, сунув под мышку портфель, вприпрыжку устремился к двери.
3
Сегодня странный день: все заходят в библиотеку поочередно, точно загодя сговорились. И точно для того, чтобы Ира с каждым поговорила и каждого хорошенько разглядела. Зашли юнцы первокурсники, потом девчонки-модницы, пожелавшие познакомиться с фрейдизмом, за ними – Яшка Бакланов, потом Кулемин, потом «ми в кубе», будто заранее расписали порядок своих визитов.
Теперь вдруг звонок, и в трубке знакомый голос:
– Ир, привет, чертушка! Узнаешь? Динка Карпова. Я в вестибюле. Как к тебе проникнуть?
– О-о, Динка! Боже мой! – обрадовалась Ира. – Взлетай на третий этаж. По коридору три поворота влево и в закоулке – табличка на двери. Поняла?
– Бегу.
Минуты через две в дверях собственной персоной появилась Динка. Ира выбежала из-за барьера. Они с Динкой – старые подружки: восемь лет работали вместе в читальном зале городской библиотеки.
– Динка, что с тобой?! – ахнула Ира.
– А что, я тебе такая не нравлюсь? – засмеялась Динка и крутанулась на толстом высоком каблуке. Потом, «сделав мину», важно прошлась взад-вперед по ковровой дорожке. И, смеясь, спросила: – Ну как?
– Так это правда?!
– Допустим. Но все-таки как? – Динка небрежно постукивала носком лакированной туфли по ворсистой дорожке.
– Сумасшедшая! – сказала Ира.
Дело в том, что все годы у Динки были гладкие и прямые пепельные волосы, а сама Динка была толстой коротышкой. Очень симпатичное лицо – и совсем уродливая фигура. Особенно ноги. О таких говорят: «бесформенные колоды».
Теперь Динка стала ярчайшей блондинкой со взбитыми, как яичный белок, волосами и втрое… нет, вчетверо худее. Правда, ноги… Ах, просто ей нельзя носить короткие юбки и выставлять коленки!
– По-моему, я не произвела на тебя впечатления, – фыркнула Динка. Она швырнула на столик пухлый сверток в яркой цумовской обертке, сбросила туфли и плюхнулась на стул. Потом сказала Ире. – Ты тоже похудела, фигурка точеная стала.
– Брось, – сказала Ира, чтобы успокоить Динку, хотя сама знала, что похудела (трижды за лето зауживала да боках платья и юбки). – Какая была, такая и есть.
– Ты просто не замечаешь, а я полгода тебя не видела. Фигурка у тебя блестящая.
Это Ира и сама знала: сложена она хорошо. Красотой не блещет: подкачал нос («Черт трем нес – одному прицепил»), но фигура у нее, как любит говорить Примадонна, «на уровне мировых стандартов». Но что о ней? Вот Динка, Динка!.. Ира подошла к Динке, притянула к себе ее голову, Динка лбом уткнулась Ире в грудь, а Ира сказала:
– Дурочка! Зачем ты себя истязаешь? Я ведь знаю, что у тебя были обмороки на работе. Мне ваши девчонки рассказали.
– Пусти, Ир… – отстранилась Динка. – Ничего страшного. А на кой черт таскать на себе лишний балласт? Мне теперь легко. Я вот в ЦУМ рысью сбегала, ватин купила, к тебе прискакала. А раньше? Ковыль, ковыль… Бочка с тестом!
Дело было не в «лишнем балласте» и не в легкости беганья. У Динки своя «Волга» (живут вдвоем с отцом, он – генерал в отставке), у Динки – прекрасная квартира, чешская мебель, сервизы, хрусталь. У Динки в ушах – золотые серьги, на руках – золотые кольца, часы и браслет. У Динки все есть, нет только мужа. А Динке уже, как и Ире, – тридцать пятый, и Динка страстно мечтает выйти замуж и иметь ребенка. Но ничего, решительно ничего не получается с замужеством. И Динка считает, что всему виной ее проклятая фигура. И вот она «делает фигуру» по какому-то «голодному рецепту». А попросту – сутками не ест. В сутки – два стакана кефира и два сухарика. Фигура фигурой, но что стало с ее лицом? Щеки и глаза ввалились, под глазами – синие дуги. Умная девка – и такая дикость! Ира любит Динку, поэтому говорит:
