Текст книги "Львиное Око"
Автор книги: Лейла Вертенбейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
– У тебя такое gemütlich тело, – мурлыкала она рассеянно и грустно. – Ты такой сладкий.
В конце 1915 года Германия вместе со своими союзниками добилась воплощения своей пангерманской мечты повсюду – от Антверпена до Багдада. Победа была за нами. Продолжать войну означало бы превратить ее в войну на изнурение. И тогда в Европе не будет ни победителей, ни мира, исход будет один – революция.
И тем не менее в 1916 году Франция, Великобритания, Италия и Россия провозгласили своей целью разгром центральных держав за счет подавляющего преимущества в людских ресурсах, за счет гигантского количества жертв, обреченных на заклание. Это было безумное решение.
Для того чтобы разом покончить с губительной, самоубийственной политикой противника, фон Фалькенхайн сосредоточил в лесах под Верденом всю свою артиллерию и утром 21 февраля обрушил на крепость артиллерийский огонь такой мощи, какой не знала история. По французским позициям был выпущен миллион снарядов, местность стала голой, как лунная поверхность. Затем в атаку пошла германская пехота.
Но продвинуться далеко ей не удалось.
Началось еще более крупное сражение на Сомме, и в этой «схватке титанов», как окрестил его Людендорф, погиб цвет обеих воюющих наций.
Целеустремленно идя к цели, я развил бешеную деятельность. Мы должны были победить, но теперь твердой уверенности в этом не существовало.
Я отдавал все свои силы делу служения Германии. Я напомнил Мата Хари, что она поклялась Эльспет Шрагмюллер стать куртизанкой, служащей делу кайзера.
– Я твоя куртизанка, chére, – возразила она, но я рассеял ее заблуждения.
Мне нелегко было заставить ее подчиняться моим требованиям, достойным сутенера, и я проводил по отношению к Герши политику кнута и пряника. Ими, соответственно, были опасность ее положения и моя преданность ей. Как ни странно, но после того, как я заставлял ее изменять мне, наши объятия становились еще более жаркими. (Но сама она не желала в знак протеста найти себе любовника на стороне. Это было бы для меня невыносимо.) Британца предателя, снабдившего меня информацией о новом секретном оружии – танках, я вознаградил тем, что отдал в его распоряжение Герши, которая должна была неделю ублажать его. После этого мы с ней провели ночь, полную блаженства. Швед, с которым она спала после этого, был ей неприятен, и она была апатичной. Рандеву с любовником-эльзасцем повергло ее в отчаяние, и в поисках «идеала» она кинулась ко мне в объятия.
Когда я попытался заставить Герши задать ряд вопросов одному молодому французскому офицеру, который, по моему мнению, не умел держать язык за зубами, оказалось, что от нее никакого проку.
– Я начинаю заикаться, – объяснила она. – Это все равно что сказать: «Послушай, дорогой. Дело в том, что я шпионка, так что давай-ка потолкуем о таких-то и таких-то предметах, и дело с концом». Иначе у меня не получается.
Каждое очередное «задание» сопровождалось впоследствии упреками и просьбами простить. В остальное время мы жили, как подобает любовникам, и она играла роль, вполне соответствовавшую ее очаровательной внешности.
Париж вновь предавался развлечениям. Герши даже заговорила о том, чтобы выступить перед войсками! Ее домашние вечера стали настолько популярными, что я подумывал, уж не выкупить ли виллу в Нейи. Однажды мы съездили туда с нею. Оказалось, что особняк в прекрасной сохранности, мебель французского и английского производства элегантна и интимна. В свое время Герши отвезла на виллу несколько коробок и заперла их в помещении, где хранились ранее приобретенные ею вещи, сложенные в кофры и картонки. Мне стоило немалого труда убедить ее не везти с собой ничего в и без того заставленные вещами номера в отеле «Атеней».
Из кладовой мы направились в гостиную. Взглянув на сложенный из камней очаг, она коснулась краешка каминной доски и грустно улыбнулась чему-то своему, затаенному.
– Ну так как? – спросил я. – Хочешь переехать сюда?
– Боже упаси, – ответила Герши. – Знаешь, что это такое – владеть домом в нынешнее время? Где ты найдешь прислугу, достаточное количество продовольствия и топлива? Я люблю «Атеней», там сущий рай.
Ее часто охватывало ощущение счастья. Она умела забывать обо всем и жила одним днем. Радовалась солнцу и облачкам, проплывавшим по небу и нависшим наподобие полога над площадью Согласия, тому, что я был добр к ней. Тому, что среди детей беженцев, живших в приюте, где она через день работала по доброй воле, много сорванцов, пришедшихся ей по душе. Тому, что ей улыбнулись приехавшие на побывку солдаты.
Думаю, она радовалась даже тогда, когда, по моему настоянию, ублажала нужного мне «клиента», если тот оказывался благодарным и симпатичным человеком. «Все они могут скоро погибнуть», – говаривала она.
После того как я приказал ей соблазнить некоего месье Камбона, ответственного сотрудника министерства иностранных дел, Герши послушно уехала с ним на три дня, не сообщив мне, куда именно. Вернулись они большими друзьями – друзьями, уверяю вас! – а я ревновал. Какое-то время я даже держал ее только для себя.
Одним из ее поклонников был генерал Мессими – претенциозный, бестолковый франт, в вольготные мирные времена бывший военным министром. Хотя его и вышвырнули вон, он сохранял свой генеральский чин. Когда Краузе написал мне лично, что ему позарез нужна информация относительно убыли во французских резервах, я сразу подумал о Мессими – болтливом маразматике, едва ли не окончательно выжившем из ума. Я был уверен, что если бы Герши стала его любовницей, а я представился ему кузеном-голландцем, питающим симпатии к французам, то сумел бы выудить из него нужные сведения.
Привыкнув к ее повиновению, я велел Герши заняться этим господином. Но она встала на дыбы:
– Этим стариком? Этой развалиной? Нет, Франц! Ни за что! Франц! Это непорядочно с твоей стороны! Я имею право выбирать!
– Ничего подобного! – грубо оборвал я ее, чувствуя, как ее сопротивление вызывает во мне похоть. – У тебя есть лишь те права, которые я предоставляю!
Почему же так случилось, что из-за L'affaire Messimy [105]105
Дело Мессими (фр.).
[Закрыть]я ее потерял? Это был приличный старик, довольно глупый, но, как выяснилось позднее, на мою беду, патологически скрытный, когда речь шла о военных секретах, и очень милый в личном общении. В первую же ночь, когда по моему приказу Герши приняла его, она не стала держать на голодном пайке человека, который был ей неугоден. Тот был настолько без ума от нее, что писал ей чрезвычайно несдержанные послания, в которых напоминал ей о «золотых часах», в конце указывая: «десять миллионов поцелуев на твоем чудесном теле оставляет М.»
Я не сразу осознал, что потерял свою Герши. Несколько дней она лежала, сказавшись «больной», и я держался в стороне от нее, поскольку больные и калеки вызывают во мне отвращение. Поняв, что Герши симулирует, я сперва решил, что мне нетрудно будет вновь заручиться ее расположением. Нам обоим нужна была передышка, чтобы прийти в себя от водоворота жизни, в который мы окунулись.
Как только она стала мне по-настоящему нужна, я пошел навестить ее.
Она лежала неподвижно, уставясь невидящим взглядом в окно спальни.
Наклонившись над ней, я негромко произнес:
– Очнись. Где ты витала, моя птичка?
– Я потеряла свою душу и пытаюсь найти ее вновь, – отозвалась Герши.
XXII
ФРАНЦ. 1916 год
Недаром говорят: одна беда ведет другую.
После того как я утратил власть над Герши и, в известной степени, над собой, выяснилось, что на ее след напал комиссар Ляду.
– Что ты имеешь в виду, говоря о том, что стараешься вновь найти свою душу? – спросил я ее в тот день, когда попытался поднять симулянтку с постели. – Ты не пропала. Зачем тебе Восток или эти джунгли со львами и тиграми, по которым ты иногда вздыхаешь? Или какая-то душа. Ты моя женщина, и этого достаточно.
– Была, – возразила Герши, не глядя на меня. – Была твоя, Франц, но ты обесчестил меня. Ты… ты совершил надо мной насилие. И я больше не твоя.
Я принялся улещивать ее, уговаривать, но все мои старания наталкивались на ранее неведомое мне деликатное упорство. По ее словам, она все это время «размышляла». Ее увлеченность прошла. Она не только не любит меня, но никогда не полюбит ни одного мужчину. Правы восточные философы, которые учат, что любовь к мужчине или к женщине в конце концов приводит к рабству. (Можно подумать, будто она знакома с учениями восточных философов!) И я должен попытаться это понять.
Взбешенный, я прибегнул к грубой силе.
Приподняв Герши за длинные распущенные волосы, я пригрозил задушить ее.
– Отпусти, – твердо произнесла она, – а то я позову на помощь.
Что я мог с нею поделать? Бить ее в гостинице «Атеней» за то, что не дает мне? А вдруг она действительно вздумает кричать? Она сильна как бык, и чтобы добиться своего, нужна хоть какая-то помощь от нее самой.
– Я решила остаться твоим другом, – произнесла она, приглаживая волосы.
– Будь ты проклята со своей наглостью! – воскликнул я. – Только попробуй.
– Не надо угрожать мне, Франц, – сказала она совершенно спокойно. – Я не собираюсь причинить тебе никакого вреда.
– Ты не можешь не любить меня, – заявил я, пытаясь придать своему голосу уверенность. – Ты знаешь это.
– Нет, дорогой, – проговорила Герши с невыразимой грустью. – У меня такое глупое сердце, что я больше не смогу ему доверять. Я не стану любить ни тебя, ни кого другого. Никогда. – И она отвернулась от меня, даже не удосужившись прикрыть обнаженную до пояса спину.
Я не сразу осознал, что действительно потерял Герши. Сидевшая у меня на плече «мартышка» скептически смотрела на меня, а я в это время делал вид, что если все пойдет своим чередом, то спустя немного времени Герши сама приползет ко мне.
Вскоре всем стало известно, что я не хозяин в ее спальне. Нередко ее гостями были совершенно неизвестные мне люди. Невысокого чина французские офицеры с орденскими колодками, судя по выражению их глаз, только что вырвавшиеся из ада, стали завсегдатаями в занимаемых ею помещениях. Не знаю, где Герши знакомилась с ними. Тот, кто приходил к ней, приводил своих товарищей, и она, сидя в уголке, внимательно слушала их. Наша прежняя тщательно подбираемая компания, состоявшая из политических деятелей, дипломатов и живущих в Париже генералов, постепенно рассеялась. Никому из них не хотелось встречаться с таким количеством фронтовиков.
У меня возникло чувство, что за нею следят. Мы и раньше знали, что за нею наблюдают, но не придавали этому значения. Нередко, вернувшись к себе в номер, она замечала, что в ее вещах, особенно в письменном столе, шарили. Иногда она готова была в этом поклясться, по пятам за ней шли шпики.
– Naturellement [106]106
Естественно (фр.).
[Закрыть], – заметила ей старая сводня Селестина. – В их глазах все красивые женщины шпионки, а ты еще и по-голландски говоришь, а язык этот на немецкий смахивает.
– Ты в безопасности, – заверил я ее, когда мы остались одни. – Никто, кроме Краузе, фон Рихтера и меня, не знает, что ты Х-21. И едва ли кто-либо из нас намерен выдать тебя.
После того как мой авторитет в ее глазах упал, она запретила мне называть ее Х-21, даже если я открывал водопроводный кран, чтобы никто не смог нас подслушать. Кроме того, она отказывалась выполнять все мои просьбы, если они имели хоть какое-то отношение к шпионской деятельности.
«Мартышка» издевалась надо мной, называя меня бездельником. От Герши надо избавиться. Мятежная Мата Хари может оказаться опасной. Став независимой, Герши может навлечь на всех нас неприятности. Но сделать это не так-то просто.
Предназначенные ей суммы я стал мало-помалу придерживать, рассчитывая поставить ее на колени, но Герши продала кое-какие вещи с виллы в Нейи и не стала просить денег. Положение мое усугубилось после того, как сотрудники нашего посольства сообщили мне, что личностью Герши интересуется сам комиссар Ляду. Я стал опасаться, что не смогу перехитрить его. Судьба связала одной цепочкой Ляду и Мата Хари, чтобы погубить меня.
Мне захотелось доказать, что я чего-то стою и сам. Без всякой помощи со стороны Мата Хари мне удалось осуществить блестящую разведывательную операцию и отправить начальству доклад о французских резервах, оказавшийся поразительно точным.
Поскольку Герши не захотела больше знать меня, я завязал множество связей с женщинами. Днем я спал с замужними, а ночью – с продажными.
К сожалению, Краузе не удалось убедить германское верховное командование, что его голландский агент гораздо ближе к истине, чем немецкая военная разведка. Все мои усилия оказались тщетными. Что же касается моих беспорядочных связей, то чем больше их у меня появлялось, тем меньшее значение приобретал для меня половой акт. Я с отвращением смотрел на женское тело, потому что это было не тело Герши, которое я жаждал ласкать и терзать.
Я хорошо платил Селестине, но та докладывала, что Герши ни с кем мне не изменяет. Правда, однажды она мне сообщила, что мадам вызывали в Deuxiéme Bureau [107]107
Контрразведка (фр.).
[Закрыть].
– Зачем? – спросил я, и в моем возбужденном сознании возник образ большого здания на углу бульвара Сен-Жермен и Университетской улицы. Вот низенький человечек, сидящий за столом рядом с большой лестницей, заставляет ее заполнить анкету. Кто-то уходит, держа под мышкой доклад, кто-то еще просматривает объемистые досье, аккуратно поставленные на полки стальных шкафов, расположенных на четвертом этаже, причем замок каждого из шкафов заменяют каждый месяц. Вот они проверяют сделанные ею записи и сравнивают со всеми образцами ее почерка. В отличие от прочих административных зданий, в этом всегда тихо.
– Чтобы получить разрешение на поездку, – ответила Селестина.
– Куда?
– Почем я знаю? Говорит, что поедет на море, а потом куда-то еще. В Виттель, что ли.
Виттель был курортом, где отдыхали французские офицеры, а большая часть морского побережья считалась закрытой зоной.
В тот вечер среди гостей Герши находился и комиссар Ляду, хотя я заметил его не сразу. Увидев его, я тотчас понял, что это тертый калач. Обшарпанный, провинциального вида господин был удивительно самоуверен. Держа в руке бокал шампанского, который ни разу не поднес к губам, он ходил среди собравшихся, рассеянно прислушиваясь к тому, о чем те говорят. Я стал следить за ним глазами.
– Барон ван Веель? – произнес он, удивив меня тем, что знает мое имя.
– К вашим услугам, месье…? – поклонился я.
– Ляду. – Он протянул мне руку. – Мадам Мата Хари – ваша землячка?
– Официально да, хотя происхождение ее в известной мере для меня загадка, – ответил я. – Восхитительная женщина, не правда ли?
– Восхитительная, – сухо проговорил Ляду. – Некогда она утверждала, что родилась в Бельгии.
И зачем ей взбрела в голову эта мысль?
– Неужели? Очень странно.
– Весьма, – согласился Ляду. – Но разве в 1915 году она не жила некоторое время в Антверпене?
– В самом деле? – придав своему голосу совершенное равнодушие, отозвался я и, подняв брови, посмотрел на Герши. Та внимательно слушала какого-то военного, который, судя по размашистым движениям, описывал воздушный бой. – Возможно, она ездила туда на гастроли?
– Однако родилась она вовсе не там.
– Пожалуй. Но милая мадам обладает невероятным воображением. Своей родиной она называла не одну страну, я был тому свидетелем.
– Даже так? – произнес Ляду. – Не соизволите ли узнать у нее, сможет ли она принять меня завтра во второй половине дня. Мне нужно встретиться с ней с глазу на глаз. – С этими словами он протянул мне визитную карточку.
– Сударь, – произнес я, лихорадочно размышляя, и отдал ему визитку, даже не посмотрев, является ли он официальным лицом или нет. – Я знаком с мадам много лет, и она настолько любезна, что по-прежнему считает меня одним из своих многочисленных друзей. Однако она не поручала мне быть ее импресарио. Вам придется обратиться к ней лично.
Я не посмел предупредить Герши о состоявшемся с Ляду разговоре. Я преднамеренно ушел с приема раньше Ляду и провел остаток вечера в ресторане «Ритц», постаравшись, чтобы на меня обратили внимание. Следующий день я находился в посольстве Нидерландов, отсутствуя лишь с полудня до трех часов, якобы уйдя обедать.
Вдобавок ко всему, в тот день – это был второй вторник месяца – должно было состояться рандеву с моим агентом. Ровно в час дня я должен был находиться в метро, на станции «Площадь Согласия». Сев в состав, направлявшийся по линии Север – Юг, я любовался картинами art nouveau [108]108
Новое искусство (фр.).
[Закрыть]. Когда я вышел из вагона на станции «Вокзал Сен-Лазер», то заметил человека, следовавшего за мной. Он сопровождал меня, чтобы выяснить, не посадил ли я себе кого-нибудь на «хвост». Придя на вокзал, я стал изучать щит, на котором мелом было указано время прибытия поездов. Найдя нужный мне поезд, сделал вид, что опоздал на него. Предлог был не слишком удачный, поскольку движение поездов то и дело нарушалось. Затем пошел в буфет и заказал чашку кофе. Когда мне принесли его, я устроил скандал, заявив, что пить такое пойло нельзя (так оно и было на самом деле), и велел принести рюмку «пасти». Выпив залпом аперитив, я поднялся и снова направился в метро. Это происходило примерно раз в два месяца. Через несколько секунд после меня из-за стола поднимался незнакомый мне человек, обгонял меня на лестнице и как бы в спешке задевал меня. Таким образом Гельмут Краузе передавал мне личные послания. «Из рук в руки».
Сообщение, которое я получил в тот день, оказалось одним из звеньев целого ряда несчастий. «Вам следует объяснить, – писал „дядя Гельмут“ открытым текстом, – за какие заслуги известной вам дамы вы израсходовали столько средств. Лица, включая весьма высокопоставленную персону, проявляющие интерес к вашему благосостоянию, чрезвычайно озабочены. Рекомендую оправдаться, составив перечень ее добродетелей,которые убедят упомянутых выше лиц в серьезностиваших намерений».
Регулярный курьер встретился со мной, как обычно, у меня в кабинете и передал срочную шифровку: «Отчитайтесь подробно в суммах, выплаченных Х-21. Отвечайте шифрованной телеграммой».
Курьер был сильно озабочен. Вполголоса он сообщил, что в Берлине идет неразбериха.
– Хороша благодарность за то, что мы рискуем своей шкурой. А ведь никто и слезы не уронит, если нас схватят «лягушатники» или «томми». Требуют отчитаться за каждую несчастную марку, а не то под суд! Если хотите знать мое мнение, то с правительством творится что-то неладное. Неужели мы и в самом деле проиграем войну?
У меня не было иного выбора, и я повиновался. Я отправил длинное донесение, в котором приписывал Х-21 самые крупные успехи, достигнутые нашим отделом. Моя дорогая Герши, как писал я в шифровке, ответственна за гибель тысяч вражеских солдат, моряков и авиаторов, за потопление транспортов и даже, в известной степени, за провал последнего наступления союзников…
Единственное, на что я надеялся, так это на то, что немецкому генеральному инспектору никогда не придется встретиться с Х-21 лицом к лицу.
Один Краузе поймет, что, оказавшись в двусмысленном положении, я лгу. Краузе, настолько двуличный, что, встретившись с самим собой на одной из многочисленных дорожек, снимет котелок с таким видом, будто незнаком с прохожим. Он всегда умел читать мои мысли. В этих руках с грязными ногтями находилось мое честное имя и честное имя Герши. Мне хотелось броситься к Герши и предупредить ее об опасности.
Когда я пришел к ней в номер, Герши дома не оказалось. Селестина, эта старая стерва, сияла от радости, сообщая мне об этом. Однако я не подал виду, что расстроен, привыкнув платить ей не только наличными, но и почтительным отношением. Она делала вид, что «обожает» меня, и под всяким предлогом, например помогая мне раздеться, пыталась пощупать мое тело.
– Выкладывайте же, красавица, – начал я подлизываться к ней, подавляя свое раздражение. – Произошло что-то необычное? У вас новый любовник?
– Угадайте!
– Так у мадам появился таковой?
– И да, сударь, и нет.
– Неужели этот маленький смешной человечек, Ляду, который все время пялил на нее глаза? Не может быть.
– Почему бы и нет?
– Шутите!
– В некотором смысле, месье.
– Селестина, не надо тайн. Я же ваш друг, как и друг мадам.
– Но вы же голландец, месье, – проговорила Селестина с оттенком пренебрежения. Я готов был отодрать ее за уши.
– Да, но француз в душе. Кто может устоять перед Парижем? Ведь столько лет я был влюблен в него и не сбежал, когда над ним нависла смертельная угроза.
Какие только люди не бывают ярыми патриотами! Готовая за двадцать франков перерезать глотку любому и ненавидевшая полицейских, Селестина была на седьмом небе от того, что сотрудничает с французской тайной полицией.
Мало-помалу мне удалось понять, как было дело.
Ляду подловил Герши на том, что в Германии у нее много знакомых, занимающих высокое положение. Герши, смотревшая на Ляду как на мелкого буржуа, стала изображать из себя этакую светскую даму, знаменитую танцовщицу. И в ответ потребовала объяснить, по какой причине задерживается выдача ей разрешения совершить путешествие.
– Являясь артисткой международного масштаба, я повсюду имею влиятельных друзей, – заявила она. – Но в душе я француженка. Иначе к чему бы мне было оставаться во Франции и переносить военные тяготы?
Пожалуй, Ляду удивился тому, какой смысл вкладывает его собеседница в понятие «военные тяготы». В ту зиму Париж голодал и зяб, но в комнатах у Герши стояли специальные печи. Многие парижские дети забыли вкус шоколада, а у Герши на столе лежали коробки с конфетами, присланные из Швейцарии. Цветы стоили баснословно дорого, а у нее в номерах можно было насчитать с дюжину ваз с букетами. Да и сама Герши, гладкая, как породистая кобыла, полулежала в новом, с иголочки, платье от Пакена и только разглядывала непрошеного гостя.
Но Ляду знал и о щедрости Герши. Дети беженцев, с которыми она встречалась три раза в неделю, получали шоколад и пальтишки, сшитые из ее старых шуб. У нее в салоне находили прибежище бойцы, желавшие забыть о войне, и она охотно откликалась на любой призыв о помощи.
Удалось ей обмануть Ляду или нет, неизвестно, но, когда комиссар заподозрил ее в том, что она работает на противника, она с возмущением отвергла подобную версию и предложила свое сотрудничество pour la France [109]109
На благо Франции (фр.).
[Закрыть].
Во всяком случае, по словам Селестины, подслушивавшей их у замочной скважины, Ляду обещал обдумать ее предложение. В этот момент старуха выросла в собственных глазах, превратившись из прислуги куртизанки в сообщницу разведчицы! Какая это чудесная женщина! Кто бы мог подумать? Селестина гордилась знакомством с нею. Разумеется, отныне она будет нема как рыба. Никто не узнает, чем собирается заняться ее госпожа, даже если ей станут загонять иголки под ногти! Ну а раз мне стало известно, я непременно должен помириться с Герши и позаботиться о том, чтобы у нее не было ни финансовых, ни других проблем.
Я сделал вид, что страшно расстроен.
– Сходите, купите две дюжины роз для мадам.
– Мадам не велела без нее уходить.
– Ничего, я побуду здесь. Сбегайте быстренько. А сдачу оставьте себе.
Едва Селестина вышла, я кинулся в комнату Герши и открыл китайскую шкатулку, запиравшуюся на очень сложный замок. Там, в ее по-детски наивном «тайнике», я обнаружил то, чего даже не надеялся найти. На листке бумаги было написано шесть имен с брюссельскими адресами. Я торопливо переписал их, запер шкатулку и с хмурым видом сидел в ожидании Герши. Разрумянившись от ходьбы, она вошла торопливым шагом.
– Как дела?
– Дождь идет.
– Я так и понял. – Всякий раз, когда она попадала под дождь, волосы у нее завивались локонами.
– Ах, Франц, я такая умница.
– Неужели?
– Ко мне приходил один человек…
– Комиссар Ляду. Сотрудник французской тайной полиции.
– А откуда тебе это известно?
– Надеюсь, ты предложила ему свои услуги.
– Конечно! Я же тебе сказала, какая я умница.
– Гммм. Ну, и что дальше?
– Осенью меня хотят послать в Брюссель, а оттуда в Берлин.
– А дальше?
– Н-не знаю. Разве плохо, если мне поверят?
– Мы должны предоставить тебе какие-то сведения, которые ты сообщишь французам, чтобы они действительно поверили тебе, – проговорил я в раздумьи.
– Это было бы чудесно. И тогда мне больше не придется посылать письма Бэнде-Луизе? – озабоченно и одновременно лукаво посмотрела она на меня.
– Только одно, – решительно проговорил я.
– Нет. Ни одного.
– Совсем невинного содержания, – успокоил я Герши. – Напиши его сейчас. Если тебя в чем-то заподозрят, оно будет свидетельством твоей невиновности.
Пока она писала, я раздумывал. Подозревают ее или нет, ясно одно: Францу ван Веелю давно пора уходить со сцены.
Селестина принесла алые розы и поставила их в вазу рядом с письменным столом, за которым, хмуря лоб, сидела Герши. Упершись языком в щеку, она царапала пером по бумаге. Подняв глаза, радостно хихикнула.
– Для мадам от господина барона, – произнесла Селестина почти любезным тоном.
Герши удивилась. Я никогда не дарил ей цветы.
– Спасибо. Я смеялась вовсе не над твоим подарком. Я думала совсем о другом. Как ты мил, Франц. Ты действительно друг.
Список имен и адресов я впишу в текст, используя самые обыкновенные симпатические чернила. Потом посмотрим. В любом случае донесение окажется полезным.
Письмо, адресованное Бэнде-Луизе, я спрятал в один карман френча, список с именами – в другой. Взяв руки Мата Хари в свои, я поцеловал их поочередно.
– До вечера, – произнесла она с сияющим лицом, какого я давно у ней не видел.
– Нет, – произнес я раздельно. – Возможно, мы с тобой никогда больше не встретимся, дорогая.
– Франц!
– Ты отступилась от меня, Мата Хари, – сказал я. – Но помни, что я твой друг и что я люблю тебя!
Вошедшая в комнату Селестина навострила уши. Если «богатого» барона не будет рядом, то кто же оплатит счета кредиторов? Патриотизм – дело хорошее, но, когда возникает сомнение, надо спасать то, что можно спасти.
– Уйдите, Селестина.
– Мадам…
Мы с Герши стояли друг против друга, разглядывая узорчатый ковер в ожидании, когда удалится Селестина.
– Франц! Ты не посмеешь оставить меня в такую минуту.
– У меня нет выбора.
– Но что же мне делать?
– Как-нибудь выкрутишься. Найдешь себе кого-нибудь поважнее, чем твой Франц. Я в этом не сомневаюсь.
– Я ничем не хочу заниматься. Я никогда этим не занималась. Помоги мне. Ты мне нужен.
– Дорогая моя. Любовь моя. Мы должны проститься. – Я обнял ее и поцеловал в полные, мягкие губы. Это был поцелуй примирения и расставания.
– Прощай, – произнесла она, держась очень прямо.
Мы сплелись руками, бормоча что-то нечленораздельное. Встав на колени, я прижался лицом к животу Герши, отчаянно за нее цепляясь. Она тоже опустилась на колени, и мы, ни слова не говоря, закачались из стороны в сторону. После того как мы с трудом поднялись с пола, помогая друг Другу, Герши посмотрела на меня расширенными глазами, в которых не было ни слезинки.
Взявшись за руки, мы двинулись к двери.
– Бедный Франц, – проговорила она. – Бедный милый Франц.
Неверной походкой я вышел в коридор. Лицо мое было мокрым от слез.
