Текст книги "Львиное Око"
Автор книги: Лейла Вертенбейкер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
XVII
ФРАНЦ. 1909 год
Никто не знает, что я убил ее. Я, барон Франц Брейштах ван Веель, к вашим услугам. Неизвестный герой, дипломат без фрака, не оцененный по заслугам мастер шпионажа. К сожалению, я ни во что не верю и склонен иронизировать. Если я счел нужным бичевать себя плетьми насмешки, то потому, что получаю удовольствие от наказания.
Маргарита Гетруда Зелле Мак-Леод, регистрационный номер Х-21, была расстреляна в ту минуту, когда она грациозным жестом поправляла перчатки цвета лаванды. Во время судебного процесса, на котором решался вопрос о ее жизни или смерти, она ни разу не назвала моего имени. «Защищала» меня. Ее невольная жестокость не знала пределов. Она отмщена. Я вынужден прибегнуть к недостойному приему и заявить, что она любила меня. Поверят ли мне?
Мата Хари. Femme fatale [57]57
Роковая женщина (фр.).
[Закрыть]. Особо важный тайный агент. Убившая тысячи. Герши. Эта проклятая дура ни с того ни с сего после своей смерти стала знаменитой. Давайте, по крайней мере, вынесем ее мнимый портрет на двор и снимем с него отделанные кружевами панталоны.
Я не раз шлепал ее по заду ради собственного развлечения. Чтобы унизить ее, гонял в чем мать родила, с болтающимися сиськами. А однажды даже позвал свидетелей, и те со злорадством смотрели на ее унижение. После того, когда мы остались с ней одни, я плакал, прижавшись к той же груди. Никто не знал, что моя подлая победа над ней оказалась западней, в которую я сам и попал. Я использовал Мата Хари в собственных целях. Но в ту минуту, которую испанцы называют «моментом истины», когда Герши очутилась лицом к лицу со смертью, она, моя жертва, сделала меня своей жертвой.
Весной 1909 года я проводил отпуск в Вене. Меня, второго секретаря посольства ее величества королевы Вильгемины в Берлине, спросили, «удобно» ли это будет мне. Обстановка, в которой оказались германская и австрийская империи, была сложной. Если бы не вмешательство кайзера Вильгельма, который обуздал русского медведя, началась бы война. Я называю ее «нашей войной», хотя я подданный Голландии, родины моего отца. По линии матери, немецкой дворянки, я пруссак, и друзей мне подбирали из таких же семейств.
Разумеется, и в Вене у меня были товарищи, мои единомышленники. Главным образом это были гвардейские офицеры. Самым близким из них был Карл фон Леттов, адъютант генерала Франца фон Гетцендорфа. Его свирепая решимость сокрушить сербов отражала настроение, царившее в генштабе австро-венгерской армии. Мое правительство было весьма заинтересовано в создании взрывоопасной обстановки.
Моя жирненькая маленькая родина, которой я служил, желала лишь одного – мира. Ударь нынешнего голландца по физиономии, он тотчас подставит другую свою розовую щечку. Даже мои друзья детства, потомки тех, кто отважно сражался с морем и испанцами, оказались, скорее, повесами, чем храбрецами. Мы выродились в изнеженную нацию, увязшую в своей рыхлой почве. Даже у меня в душе шла борьба железа с луковичками тюльпанов.
Я привязался к Карлу, когда он был таким же нищим, как и я. Я ненавижу бедность, хотя и признаю, что от нее ум становится острее, а болт тверже. (Я умираю, и мне доставляет удовольствие думать, что шокирую вас.) А очаровательные женщины дороги, как ни кинь.
Получив наследство, Карл растолстел и обленился. «Карамба, mon vieux!» [58]58
Старина (фр.).
[Закрыть]– воскликнул он, крепко обнимая меня на перроне вокзала. Карл знает примерно шесть самых нужных слов на шестнадцати языках и жизнерадостно применяет их к месту и не к месту.
– Выглядишь ты великолепно. Я каждый раз забываю, до чего же ты отвратительно красив.
– Как идет охота, толстячок? – отозвался я и, отстранив его от себя на мгновение, дружелюбно оглядел его покрытое шрамами, с перебитым носом лицо.
– Ньет. Nada [59]59
Ничего (исп.).
[Закрыть]. Скукотища. Мир на земле и корсеты, похожие на пояса девственниц, на синьоринах.
Мы отправили мой багаж в гостиницу «Бристоль» – на мое имя был открыт счет, поскольку приехал я неофициально, – а потом прошвырнулись по вычурным улицам австрийской столицы. Это была моя идея. Карл никогда не ходит пешком. А я люблю ориентироваться в пространстве, времени и обстановке. Кроме того, я разработал ряд собственных теорий успешного шпионажа. Надо бросаться в глаза! Половина агентов, которых арестовывают, попадают в тенета собственной предосторожности.
Я не имею в виду дипломатическую разведку. Все дипломаты – заведомые шпионы и любители вмешиваться в дела чужих стран. Я был гражданином двух государств и мог поднимать флаг своей второй родины лишь в мыслях. О чем бы подумала моя мать, узнав, что я состою на тайной службе у ее родины, могу лишь догадываться. Полагаю, она бы меня возненавидела, поскольку я платный агент. Однако, Gnädigste [60]60
Любезная госпожа (нем.).
[Закрыть], я люблю фатерлянд, который и является моей истинной родиной. За него я и умираю сейчас. Наверняка ты это одобряешь. Однако мне, как шпиону, доверяли лишь наполовину, поскольку я лишь наполовину немец. Второй же половине следовало платить за преданность, кроме того, обе мои половины нуждались в средствах.
На Кёртнерштрассе Карл остановился перед афишей:
ВОЗВРАЩЕНИЕ МАТА ХАРИ
– Ну и что?
– Видел ее?
– Даже не слышал, кто это такая.
– Ах вы, берлинские провинциалы! – поднял левую бровь Карл. – Я тебя свожу.
Я посмотрел на текст.
FETES JAVANAISES UND HINDOUES [61]61
Яванские и индусские празднества (испорч. фр.).
[Закрыть]Церемониальные королевские песнопения.
Приветствие Королю (индусский оркестр под управлением профессора Инайет-хана).
Легенда о Принцессе Волшебного Цветка, рассказанная языком танца и жестов госпожой Мата Хари.
Тамбла (соло).
Дитруба (соло).
Песнопение Жрецов Храма Камы, исполняемое профессором Инайет-ханом.
– Lieber Gott [62]62
Господи (нем.).
[Закрыть]. Да это скучнее любого официального обеда, – раздраженно произнес я. – С любви ты переключился на Kultur?
Карл звонко и заразительно рассмеялся. Словно школьники, мы стояли и фыркали от смеха, а прохожие обходили нас со всех сторон. Я не понял, что смешного в моих словах, да меня это и не заботило. В конце концов Карл вытер глаза и взял меня под руку. Мы пошли дальше по Грабену, все еще посмеиваясь. Я почувствовал себя чересчур легкомысленным. В Берлине так не смеются. Я никогда не бываю совершенно счастлив, даже если счастлив. На плече у меня сидит «мартышка». Это беспристрастный наблюдатель, судящий со стороны мир и меня, Франца ван Вееля. Она – это я и не я. Не будь ее, я, возможно, стал бы самым добросовестным и довольным собой учеником. Или же самым отъявленным циником. В ее присутствии я всегда помню о противоречиях собственной натуры. Мата Хари приручила меня, и за это я любил ее. Она также насмехалась надо мною, и за это я ее наказал.
– Франц, старый проказник, – сказал Карл, – ей-Богу, именно ты тут и нужен.
– Хочешь пригласить меня пообедать?
– А какая пища – ангельская! Еще никому ниже генерала или посла не удавалось провести вечер в обществе Мата Хари. Никому из тех, у кого в кармане меньше миллиона. Что ты на это скажешь?
– На что именно, лопух лопоухий? Какое мне дело до этой танцовщицы Как-Бишь-Ее-Там?
– Держу пари на десять тысяч крон, что тебе ее не завалить!
– У меня на пари нет и пфеннига. Кроме того, я не сплю с женщинами за деньги. – Мартышка на моем плече скорчила гримаску. В действительности я спал с женщиной ради того, чтобы провести месяц в Швеции, охотясь на медведей. Что из того, что я не получал за это деньги. В то время свой поступок я назвал актом милосердия. Женщина, хотя и богатая, нуждалась в милосердии.
– Фу-ты ну-ты! Но овчинка стоит выделки. А если ее выделаешь, дай мне знать. И предъяви доказательства твоей победы. Только и всего. Я оплачиваю твои удовольствия. Чем не сделка!
– По рукам! – отозвался я. – Должен признаться, ты весьма расточителен.
– Mon père был Esel [63]63
Мой отец был осел (фр., нем.).
[Закрыть], – жизнерадостно ответил Карл.
Такое отношение к родителям мне не по душе. Ненависть вызывает ответную реакцию. А легкомысленность меня раздражает. Если к своим предкам ты относишься неуважительно, пожнешь то, что посеял.
– Заткнись, не будь сам ослом, – одернул я приятеля.
– Так оно и есть, – как ни в чем не бывало ответил Карл. – Pater [64]64
Отец (лат.).
[Закрыть]не давал мне денег, чтобы выработать во мне отвращение к их трате. А я, наоборот, теперь получаю от этого удовольствие.
Отец его был подлым скупердяем. Мой – жалким банкротом. И все же собственного родителя я ненавидел больше, чем Карл – своего.
– Если эта Мата Хари мне не понравится, считай, что сделка не состоялась. – Мысленно я погрозил пальцем своей «мартышке». Жадность была не самым главным моим пороком.
– Atkozott! [65]65
Венгерское ругательство.
[Закрыть]Само собой.
Посмотрев друг на друга, мы, словно по команде, подняли брови, закрутили усы и снова расхохотались.
Хотя в Вене я не был три года, у меня возникло такое ощущение, словно я ее и не покидал. В любую минуту я мог увидеть старого Франца-Иосифа, проезжающего в своей коляске с золочеными спицами и с бородатым богемцем на козлах. Пока на троне пребывал худощавый, стройный император, что могло измениться в веселой столице? Чтобы началась война, понадобился бы мрачный эрцгерцог Франц-Фердинанд.
Пока Карл легкомысленно болтал, я, словно во сне, шел рядом с ним под аккомпанемент вальсов Штрауса и Легара. Даже произношение мое стало не таким резким.
Я поинтересовался у Карла, что стало с Софи, девушкой-цветочницей с глазами, похожими на подсолнухи, освещенные солнцем.
Ах, Софи, хорошенькая, добрая и жизнерадостная. Где еще отыщешь таких славных девочек, как венские Mäderlin [66]66
Девушки (нем.).
[Закрыть]? Они были не такие остроумные, как парижские мидинетки, но такие же легкомысленные. Если у вас была любовная связь с одной из них, она приглашала вас к себе домой на обед и родственники вашей девушки рассчитывали, что вы будете покупать им билеты в театр. И только. Ни упреков, ни алчности. Если рождался ребенок, австрийское государство выплачивало определенную сумму на его воспитание и назначало опекуна, защищавшего его интересы. Где бы вы сыскали другую такую страну?
У Карла и Софи появился сын. Опекуном был назначен однополчанин Карла. Затем Софи родила от однополчанина дочь, опекуном которой стал Карл. «Софи чуточку пополнела, – сообщил Карл, – но если я постараюсь, то у нее появится двойня. Что за счастливая семья de la main gauche [67]67
Побочная (фр.).
[Закрыть]у нас бы получилась!»
По правде говоря, эти венские девицы, не пудрившие свои носики, не очень-то меня прельщали. Чересчур уж они покладисты.
Тогда что ты скажешь об одной из тех Gräfinen [68]68
Графинь (нем.).
[Закрыть], которые кружатся в вальсе так же плавно, как несет свои воды голубой Дунай, и которые в своих белых бальных платьях, с косами, уложенными вокруг головы, похожи на бабочек? Они чинны, когда на них смотрит мама, но проказливы и отчаянны, если тебе удастся встретиться с ними tét a tete [69]69
Наедине (фр.).
[Закрыть].
Мы пообедали в жокейском клубе. В этом уютном помещении, залитом весенним солнцем, чьи лучи проникали сквозь кружевные гардины, я убедился, что в Alt Wien [70]70
Старая Вена (нем.).
[Закрыть]абсолютно ничего не изменилось. За одним столом группа важных господ обсуждала проблемы передачи недвижимого имущества, продолжая играть в карты. После того как император осудил азартные игры во дворце, в котором располагался клуб, на смену экартэ пришло баккара, но ставки выросли многократно. Такой-то или такой-то проиграл миллион крон. У нас за столом шла беседа о скачках, охоте и женщинах.
После второй бутылки Gumpoldskirchner [71]71
Сорт вина (нем.).
[Закрыть]моего романтического настроения, навеянного вальсами Штрауса, как не бывало. Белое вино наводит на меня уныние. Мне стало трудно мириться с дремучим эгоизмом венцев, их любопытством, граничащим чуть ли не со снисходительностью ко всем иностранцам. Налился кровью шрам, шедший от уголка рта к подбородку.
Этот украшающий внешность мужчины шрам часто принимали за след от сабельного удара, нанесенного мне во время дуэли неуклюжим противником. На самом же деле я получил его, когда пытался показать матери свою ловкость. Я скакал на своем шустром деревянном коньке, который сбросил меня, и я ударился об угол. Мне тогда было пять лет. Мама одарила меня одной из своих редких улыбок, ради которой я охотно сломал бы себе и шею. Увидев обнажившиеся зубы и десны, она вскрикнула. В ожидании доктора она держала меня на руках, и по ее шелковому платью лилась кровь. После того как доктор ушел, я вытащил нитки и, хныча и икая от боли, снова забрался к ней на колени. На сей раз меня до возвращения доктора заперли одного. До сих пор помню мучительные минуты ожидания и испытываю боль, словно мне опять наложили на рану швы.
Чтобы остановить тик, я прижал шрам пальцем. И тут снова услышал о Мата Хари. Не подозревавший прежде о ее существовании, я уже начал ею тяготиться.
Похоже, она танцевала нагишом и была наполовину индуской, наполовину голландкой. А речь ее была невероятно вульгарной.
В довершение моего растущего отвращения к этой исполнительнице танца живота, которую, в угоду Карлу, я должен был совратить, один румынский офицер принялся превозносить ее длинные, черные, как вороново крыло, косы. По его словам, самым большим его желанием в детстве было спрятать в них свое безусое лицо.
– Я запутался в датах, – строго заметил я. – Выходит, это довольно пожилая дама.
– Она принадлежит вечности, – закатил глаза румын. – Она восходит к временам Сфинкса.
– Сфинкс с берегов Ганга? – удивился я. – Полукровка с волосами цвета индиго?
Глупец почему-то обиделся. Кто-то сказал, что румын – это не национальность, а склад ума.
– Очевидно, простые Stuben-Mädchen [72]72
Горничные (нем.).
[Закрыть]голландцам больше по нраву, ван Веель?
– Сударь! – я покачнулся, вставая на ноги.
Но тут вмешался Карл. Он знал, что начальством мне запрещено затевать ссоры с представителями балканских стран.
– Барон ван Веель подарит вам локон этих волос, – пьяным голосом заявил он. – Сувенир о своем рандеву с Мата Хари. Не правда ли, Франц?
– Сделайте одолжение, любезный барон, – насмешливо отозвался румын. – Желаю вам удачи там, где потерпели фиаско не только потерявшие голову школьники, но и лучшие кавалеры Вены.
Это был вызов всем нам. Карл ставил на коня из чужой конюшни, пренебрегая местными жеребцами. Кроме того, была затронута моя честь.
Признаюсь, в вопросах чести я чрезвычайно щепетилен и опасался, что кто-то может простить меня, если я не стану поднимать брошенной перчатки потому лишь, что голландец. Хочу я этого или нет, предстояло совратить приезжую танцовщицу. Чем дольше я размышлял, тем больше меня занимала эта идея. Безумием было бы полагаться лишь на личное обаяние: ведь венские гастроли Мата Хари продлятся всего три дня. Можно занять денег и попытаться задобрить ее своей щедростью, но если из этого ничего не получится?..
В конце концов я стал полагаться не на разумный план, а на вдохновение и написал своему шефу германской секретной службы. Ведь, судя по словам окружающих, дамочка хороша собой, любит деньги и путешествует с голландским паспортом. Я решил выяснить (не без трепета, поскольку Гельмут Краузе не любит дурацких вопросов), не будет ли какая-то польза от моей землячки.
Господин, которого я назвал «дядей Гельмутом», ответил незамедлительно. Я поразился собственной удаче и тому, сколь разветвлена наша агентурная сеть. Выяснилось, что на Мата Хари заведено досье. Мелкий парижский агент по фамилии Хоффер в свое время обратил на нее внимание и сообщил о ней нужные сведения. Помимо всего прочего я узнал, что она неравнодушна к мундирам, а уменьшительное имя ее – Герши. И у нее есть ахиллесова пята – дочь, живущая в Голландии. По словам «дяди Гельмута», мне следовало принять все меры предосторожности, но непременно разузнать, каковы ее слабости и пристрастия.
После того как я получил это письмо, у меня словно выросли крылья. Когда мы встретились вечером в баре «Бристоля» с Карлом, официантка Вильгельмина заметила, что барон ван Веель, должно быть, влюбился.
– Нет, но скоро влюбится, – заверил ее Карл. – Завтра вечером. Я уже договорился.
За эту мысль ухватилась Гретль, единственная кокотка в Вене. Поскольку зарабатывать на жизнь древнейшей профессией стало чрезвычайно сложно из-за бесплатной конкуренции, она стала гидом, философом и другом.
– Ты хочешь сосватать этого голландского дипломата? Уж не за свою ли кузину или сестру? – поинтересовалась она у Карла.
– Нет, не за мою, а за твою сестру, – ответил тот.
– Если ищешь незанятое сердечко, красавчик, – подмигнула мне Гретль, – почему бы тебе вместо моей сестры не заняться мной?
Мы с Карлом были приглашены на бал, который давал в тот вечер эрцгерцог Фридрих, и оба надели парадные мундиры. Когда мы уходили из бара, направляясь на дело государственной важности, девушки так и вились вокруг нас. Карл был очень доволен, поскольку дама его сердца находилась среди Gräfinen, и он тотчас направился к ней, чтобы пригласить свою избранницу на танец.
Что касается меня, я не стал терять времени на пустые развлечения, а занялся служебными обязанностями. Мне удалось побеседовать с усталым поседевшим Эренталем, благодаря которому Вена перестала быть служанкой Берлина. Мое донесение в Берлин о встрече с этим деятелем будет весьма полезным, хотя у этого типа нелегко что-то выведать. Затем постарался понравиться могущественным вдовам.
А они – мне.
Взяв стул, я пододвинулся к дивану, на котором восседали три дряхлые Prinzessinen [73]73
Принцессы (нем.).
[Закрыть]в сбитых набекрень тиарах и с длинными сигарами в зубах. Одна из них была не кто иная, как Паулина Меттерних, задававшая тон парижскому обществу в эпоху Второй Империи. Чаровницы.
Известно ли вам, что я еще никогда не терпел поражения, атакуя сердца старых и безобразных женщин? Их смиренность действует на меня возбуждающе. Думаю, что жиголо, которые пашут заброшенные нивы за плату, более достойны зависти, чем презрения. Красота не однажды выводила меня из себя, делая импотентом. И хотя я жестоко мстил красавице за минутную слабость, я не мог ее простить. Я утешался мыслью, что она умрет и превратится в безобразный труп. «Человек, яко трава, дни его, яко цвет сельный тако оцветет».
Красавица в расцвете лет может себе позволить отвергнуть любовь и страсть, которую сама же и возбудила. К чему мне волочиться за модной красоткой, не успевшей увянуть?
В ту ночь меня преследовали любовные кошмары, и когда я проснулся, то убедился, что простыни прилипли ко мне.
Доброе это или же дурное предзнаменование?
Мадам Мата Хари приехала за день до начала спектаклей, но друзей не принимала. Дверь ее номера охранял противный лысый француз по фамилии Лябог. Фрау Захер, к которой я обратился в отчаянии, не сумела ничего пообещать. Покачав головой с великолепной прической, она заявила, что ничем не может помочь, даже передать записку.
– La grippe, заявляет ее импрессарио, – объяснила фрау Захер.
«La grippe» может означать что угодно. В ту пору это было модным недугом. Во Франции его называли «немецкой инфлюэнцей», в Голландии – «испанкой». Если у вас была сильная простуда, расстройство желудка или иное заболевание, не вызывающее сочувствия, можно было сослаться на болезнь под непривычным названием «грипп». «Возможно, у мадам месячные», – подумал я. Я знал, что у танцовщиц этот период проходит весьма болезненно.
– Ну и не суйся к ней, дорогой, – посоветовал Карл. Он был одним из немногих, кто знал, что у меня слабая грудь. – Еще заразишься. Черт с ним, с моим пари. Давай лучше посмотрим, как она танцует.
На следующий день мы пошли на премьеру. Сидели в ложе. Она обратила на меня внимание – это точно. Дважды бросила на меня взгляд огромных глаз из-под длинных ресниц, взмахнув при этом волосами, доходившими до пояса. Я удовлетворенно провел ладонями по бокам, но «мартышка», сидевшая у меня на плече, предупредила, чтобы я не радовался заранее. Когда Мата Хари приседала с голой задницей перед статуей Шивы из папье-маше, наши глаза встретились. Вызов был брошен.
День спустя я послал ей записку, а вечером вместе с Карлом отправился к ней в гостиницу. У дверей нас встретил Лябог. Есть ли у нас приглашение? Нет, но…
– Ах, да. Барон ван Веель. Мы получили ваше письмо. Могу ли я просить вас об одолжении? Не тревожьте мадам воспоминаниями… – Наклонившись к моему уху, Лябог доверительно произнес на дурном немецком: – Ihre Kleine [74]74
Ее малышка (нем.).
[Закрыть]в Голландии. Со дня на день мы отправляемся на Средний Восток. Это было бы весьма некстати.
Я решил оставить дипломатию и пойти в наступление.
– Леди Мак-Леод получила мое послание?
– Нет, видите ли. – На французский манер увиливая от ответа, месье Лябог принялся пожимать плечами. – Вы должны понять…
Глядя сверху вниз, я надменно проговорил:
– Сударь, у вас вошло в привычку вскрывать письма, адресованные лично леди Мак-Леод?
Карл растерянно смотрел то на француза, то на меня.
– Ну, конечно, нет, – смутился Лябог, – но она так близко принимает к сердцу все, что относится к ее дочери. Иногда мы получаем самые дикие письма и…
– Да как вы смеете!.. – рявкнул я и отпихнул его в сторону.
Облаченная в длинное платье, Мата Хари в живописной позе, с томным и усталым видом возлежала на кушетке. Карл направился прямо к ней, но я больно пнул его по щиколотке и отстранил от себя.
Среди ее гостей мы занимали отнюдь не первое место, и я не собирался дожидаться своей очереди, чтобы приложиться к ее руке и произнести несколько комплиментов. Я сидел в углу, где мы с Карлом пили превосходное шампанское, принесенное горничной, и наблюдал за танцовщицей, которая, потупив глаза, изредка посматривала на меня.
О, она была великолепна. Таинственность. Блеск. Трагизм. Сексуальность. Но у нас с «мартышкой» было четыре глаза. А если прибавить мой монокль, то и все пять. Я увидел, что у нее совсем детское лицо. Округлые щеки, подбородок, кончик носа простолюдинки. Обыкновенная голландская жеманница, черт бы ее побрал.
Если так, если я прав, то эту «Герши» Зелле интересует процесс игры, а не ее результат. Сожмет колени, чтобы за ней вечно волочились, после каждой утраты невинности будет вновь строить из себя девственницу и клясться, что лишь… любовь дает право проникнуть внутрь ее грота любви. На подобные глупости у меня нет времени, да и скучно это.
Я заметил, что она почти все время молчит.
Карл был поражен (и напрасно), когда она, заметив мое равнодушие к ее чарам, поднялась, чтобы бросить мне вызов. Оказывается, эта сучка умеет двигаться. То-то же.
Поздоровавшись сначала с Карлом, она повернулась ко мне.
– Вылитый Аполлон Бельведерский, – произнесла она, взмахнув ресницами. За такие слова я готов был свернуть ей шею.
– Вы останетесь ужинать, красавчик?
Мне редко приводилось слышать такие идиотские комплименты по поводу моей внешности. Глаза ее были влажны и сверкали, как у ребенка при виде леденца.
– Нет, благодарю вас, мадам, – ответил я грубо, и у Карла отвисла нижняя челюсть. Потом я заговорил по-голландски, как школьник, пропуская слоги, чтобы никто из посторонних не смог меня понять.
– Мы встретимся с вами наедине, Герши Зелле. Завтра вечером в это же время. Предупредите об этом Frau Eigentümerin [75]75
Владелица (нем.).
[Закрыть]и отправьте вашего плешивого Дон-Кихота спать. Ради Бэнды-Луизы.
Она вздрогнула, с виду безмятежная и владеющая собой, заметно подобрела, взгляд ее глаз затуманился.
– Не уходите. Останьтесь, земляк. Остальных я прогоню. Мы с вами побеседуем. Прошу вас. Очень. Вы друг Руди? Что-нибудь случилось?
– Отца ее я не знаю. Увидимся завтра. Спокойной ночи, мадам. – Щелкнув каблуками, я поцеловал ее вялую руку и круто повернулся.
Последнее, что я увидел, оглянувшись, это расстроенное лицо ребенка-женщины, сжимавшей руку бедного Карла, и его некрасивую удивленную физиономию. Он ничего не мог ей объяснить, потому что не знал ничего.
Фрау Захер сообщила, что Мата Хари ждет меня. Я был благодарен этой бывшей красавице, хозяйке знаменитой венской гостиницы, за ее деликатность. Она не стала у меня ничего выведывать, а повела прямо наверх. Свешивающиеся до плеч серьги сверкали, покачиваясь. У меня свело внутренности, под коленкой появилась сыпь, – очевидно, натерло тесными бриджами во время продолжительной поездки верхом в обществе Карла. Но, скорее всего, это было оттого, что я нервничал. Никакого определенного плана у меня не было. «Дядя Гельмут» забыл сообщить мне о возрасте отпрыска Мак-Леодов и точном ее местонахождении. Оставив меня у массивной двери, фрау Захер ушла, ни разу не оглянувшись.
Не успел я коснуться дверного молотка, как дверь отворилась, и Мата Хари затащила меня в номер.
– Что случилось? Что с ней? Что вам стало известно? Как вы можете так обращаться со мной? Весь день вас не было в гостинице, барон ван Веель. Говорите же. – На ней был строгий дорожный костюм, шляпка и плащ брошены на стул у входа в прихожую. Итак, она решила идти к цели прямиком, а не изображать из себя этакую знаменитую соблазнительницу.
Из прихожей мы попали в гостиную, которая имела угнетающий вид. На комоде и столиках лежали чуть поблекшие цветы. Не было ни намека на предстоящее рандеву: я не заметил ни изысканных яств, ни серебряного ведерка с бутылкой шампанского.
– Какой прием для Аполлона Бельведерского, – посетовал я, стаскивая перчатки.
– Ну вас к черту. Вчера вы испортили мне настроение, и сегодня вечером мы перебираемся в спальный вагон. Если я не могу устраивать приемы, я ночую в спальном вагоне. Черт бы вас побрал, ван Веель. Если узнаю, что вы водите меня за нос, то выцарапаю вам красивенькие голубенькие глазки, дружочек вы мой.
Чтобы добиться своего, она перешла на фамильярный тон вульгарной провинциальной актрисы. Мы забываем, что за кулисами актеры живут, как обитатели трущоб, привыкшие к неряшливым нижним юбкам, грязным панталонам и семейным дрязгам. Каждая звезда была некогда на вторых ролях.
– Ну, так что? В чем дело, голландец? – с вызовом, маскирующим неуверенность и испуг, проговорила она, упершись кулачками в бока.
Я полез в карман белоснежного мундира с золотым шитьем и извлек конверт. Громко щелкнув каблуками, с поклоном протянул его Мата Хари.
– Пламя ада, – произнесла она, надрывая конверт, затем извлекла содержимое. Я целый день потратил на то, чтобы найти подходящее поздравление – на роскошной кружевной бумаге, с незабудками и крохотными розочками. На ней было написано: «Бэнде-Луизе от Поклонника». Чтобы развлечь себя трюками ремесла, в котором целый арсенал всяких штучек, я нарисовал на открытке невидимыми чернилами чертеж всем известного, но теоретически секретного прицела для современной немецкой пушки.
Она была удивлена, раздосадована, но восхищена изяществом изделия.
Посмотрев на меня, она сменила гнев на милость и изобразила полное довольство.
– Вы милы, – произнесла она, потом добавила: – Возможно. Но вам не следовало расстраивать меня. Я плохо спала. Право же. Вы были несправедливы ко мне. Матери так… ранимы. – В глазах ее я увидел такую печаль, что чуть не растрогался и не пожалел о способе, к которому прибегнул. Затем на щеке появилась ямочка. В уголках ее мнимо чувственных губ спряталась улыбка. Ее вид простушки взбесил меня. – Все вы, мальчики, одинаковы, будьте вы неладны. На все готовы. Хорошо-хорошо, умненький красавчик. Если будешь вести себя как надо, получишь поцелуй на память. На большее можешь не рассчитывать.
Выгнув шею, она встала на цыпочки и коснулась моих щек кончиками пальцев.
Я выгляжу моложе своих лет, совсем мальчишка, но ничего мальчишеского в моем характере нет. Во мне тотчас взыграл бес. Он был твердым и высокомерным и знал, что ему делать.
Оттолкнув от себя ее руки, я торопливым шагом направился к наружной двери. Я услышал вздох Мата Хари, представил себе, как она пожимает плечами. Вместо того чтобы нажать на ручку, я дважды повернул в замке ключ, накинул цепочку и, круто повернувшись, плотно закрыв за собой дверь в прихожую, пошел в гостиную. Дама нерешительно открыла рот, не успев ничего сообразить. В глазах ее сквозила растерянность.
Я устремился к ней. Вытянув вперед руки, она шагнула назад. Она была готова отразить атаку, но я вовсе не собирался, как она полагала, овладевать ею стоя. Нагнувшись, я схватил ее руками за ноги, уперся ей в живот плечом, так что ей перехватило дыхание, и с некоторым усилием поднял ее. Держа Мата Хари словно куль с мукой, я отнес ее в ярко освещенную спальню, пинком захлопнул дверь и швырнул свою ношу на кровать. Прежде чем дама успела в гневе вскочить на ноги, я бросил мундир на стул, скинул сапоги и саблю.
Что греха таить, насилие – поистине занятие для знати и воинов. Жаль, что оно давно вышло из моды и ныне распространено лишь среди уголовников и простых солдат. Женщина, которая отдается сама, ничем не лучше самки, у которой началась течка. Романтической женщине нужен истинный мужчина, лишь тогда она станет служить ему и отдаваться.
Это был случай истинного изнасилования, совершаемого согласно ритуалу, по правилам, какие выработаны для дуэлянтов. Мата Хари не царапалась, не кусалась и не вопила. Да и я отпустил ее полуживой, но почти не оставил синяков.
О, она проверила, знакомы ли мне правила игры. В ответ на угрозу пустить в ход ногти я пообещал отплатить ей той же монетой. Если бы она исцарапала или искусала меня, я бы сломал ей палец, и она это понимала. Когда я начал стаскивать с нее жакет и юбку, она принялась бить меня по рукам и сквозь сжатые зубы процедила: «Я стану кричать…»
– Ну и дурой же ты будешь выглядеть, – прошептал я в ответ.
Так бы оно и получилось, вздумай она звать на помощь. Публично обнажающаяся, вводящая мужчин в соблазн женщина, которая пригласила к себе приличного молодого дипломата, зовет на помощь, словно деревенская девочка, которую хотят лишить невинности? Остальное происходило молча.
Она была сильна. Под тугой, сладостной, смуглой кожей словно перекатывались стальные пружины. И о чудо! Она была без корсета. Ничто не мешало мне насладиться полной победой.
Мата Хари оказала мне достойное сопротивление, что так редко случается с женщиной. Благодарю вас, мадам, за безоблачную, великолепную ночь. Мне больше не следовало бы встречаться с вами. А вам – со мной.
Когда она сопротивлялась, в ее движениях был тот же ритм, как и в выпадах и ретирадах фехтовальщика, и едва я успел разомкнуть ее стройные, сильные ноги и раздвинуть мускулистые ляжки, как тотчас пришел к бурному, совершенно эгоистическому финалу. Несколько раз содрогнувшись и разом обмякнув, я лежал инертной грудой, и меня нетрудно было столкнуть с себя. Но она, тоже обмякшая подо мною, не сделала этого.
Я поднял голову и, моргая глазами, посмотрел на нее. Я увидел, что из ее открытых глаз струятся слезы, заливающие уши и спутанные волосы.
Как же завершить такого рода приключение? Надеть штаны, сказать «прошу прощения» и пойти домой? В момент блаженства мы думаем о страдании. Позднее я понял, почему она вела себя именно так, а не иначе, но в тот вечер этого не знал и был благодарен ей за ее удивительную тактичность. Когда я шевельнулся, скрежеща зубами, поскольку все, что произойдет дальше, испортит мне все удовольствие, она отвернулась и закрыла лицо руками. Вы думаете, это так просто – знать, что нужно делать?
