Текст книги "Прогулки с бесом. Том первый (СИ)"
Автор книги: Лев Сокольников
Жанр:
Разное
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
– Время делать заявление: враг тот, кто лишил тебя крова, имущества, или отнял жизнь родных
– Неправильно поставлен вопрос: у лишённых жизни нет врагов.
– Как так!?
– Так: хотя бы один из загробного мира написал жалобу на своих убийц? Не было, нет, и не будет жалоб а на древних врагов следует катить тару без устали и постоянно, нужное и полезное занятие, и не так, как катят бочку ваши СМИ.
– Чем не нравятся наши СМИ, какие недовольства, где видишь проколы в работе СМИ?
– Ну, как же! Вот что вещает в мелкофон репортёру областного телевиденья твоя землячка о днях оккупации:
– Я коренная жительница города – и называет дату появления в свет, в один год родились, "погодки".
– Начало стандартной биографии граждан страны саветов, привычка, грустный год савецкой истории.. Назвать какие-то годы "прекрасными" крупно грешить, ваши плохие времена менялись на "хуже некуда"
– Годится "из куля в рогожу", "из огня да в полымя".
– Далее "мемуаристка" указывает адрес проживания на начало войны.
– Недалеко от меня?
– Не совсем, в паре сотен метров от станции. И быстрый переход к ужасам по заказу:
– Помню издевательства фашистов, страшные бомбёжки. Рушились дома, горели, гибли люди, а нас с мамой и сестрой, видно, спасал господь бог – вот оно, сказалось вредное влияние "совецкого правдивого кино"!
– Корреспондент не догадался спросить, как издевались враги над шестилетней девочкой.
– И спрашивать не надо, старая лахудра не ответила, не было издевательств. За неё отвечу: "помню, что издевались, а как – забыла...", в психиатрии и не такое случается.
– Забавно выглядит: шестилетний малый, сидел в густом погребном мраке, вдыхал в изобилии сероводород без страха отравиться, не отставал от других в испускании газов ослабевшим сфинктером заднего прохода, а девочка, ровесница, презрительно плюнув на страхи, бегала в город любоваться картинами рушившихся домов. Если взять в соображение, что Люфтваффе разбойничало в тёмное время суток – выразить словами героизм девочки-пионерки не получится.
– Старушки с памятью на пятьдесят процентов и громадным талантом врать делают историю. Простим старушку, и она с мокрой промежностью умирала от страха в земляной яме в звании "погреб", ныне берёт реванш за прошлое и шпарит в тему. Обычное ваше стандартное враньё по указанию "сверху" с добавлением соуса "веяния времени": "господь бог" не всех спасал, кого-то и лишал пребывания в лучшем из миров.
– "Бог" выборочно спасал, люди не указ богу в вопросе кого казнить, кого – миловать. Бесяра, вводишь в искушение и толкаешь сделать заявление "подруге дней моих суровых":
– Слышь, старая кошёлка, не иудейский бог спасал ваше семейство, это вражеские авиаторы не прицельно бросали смертоносный груз на головы наши. Старушка возмечтала писанием мемуаров заработать.
– Напрасные мечты...
– Почему?
– Чтобы относительно внятно выложить воспоминания на бумагу – нужна тренировка в писании предложений на твоём уровне, выше не нужно. В одиночку не осилит, на придумках о "рушившихся домах" далеко не уехать. Память у старушки ни к чёрту, время уточнять события времён оккупации надёжно упущено, мемуаров не ждать.
И в грамоте пробелы приличные, сама не справится, а вселяться в такое кому-то из наших удовольствие с минусом, как вам тюремное заключение.
– "...мы очень голодали, мама в начале войны всё, что могла, обменяла в соседних деревнях на продукты..." – и без подмены порядка следования газетных ужасов о прошлом враньё вылезет наружу. Строг закон "Мешка и шила", но почему многие пишущие об этом забывают не понимаю.
– Тётя заказ выполняла. Не знаю, как у бесов, а среди нас живут обманы Простой и Сложный, настолько сложный, что на правду похож. Ныне братанЫ, подчиняясь веяниям времени, объединились в фирму "Развод", следом идут сестрички ложь Простая, ложь Наглая, а старшая над ними мать Клевета. Что тётя несла в микрофон репортёра в народе имеет определение: "пиздёшь".
Случается, братец Обман и сестрица Клевета в союзе с двойней Ложь Простая и Ложь Наглая, выливают капли сгущённой Правды, или разводят водой, а Пиздёшь и запаха правды в себе не содержит. Пиздила тётя, а на какую нужду врала – не смогла бы пояснить, даже если и крепко взять за жопу.
– Не стыдно старую бабку брать за жопу? Сама мысль неприятна, а не то, чтобы действие! Тётка схожа с давно погашенной совецкой облигацией, кого брать-то? Не противно? Соври старушка "помню-забыла" побывавшим в подобной обстановке – и соответствующий ответ получила:
– Пизди, старая и дальше, авось поверят! – худо, когда враньём травят детские, слабые, неокрепшие разумы с уверением "правду говорю", тяжелее преступления не придумать. Во всяком деле есть свои дирижёры...
– Знаешь, кто?
– Знаю.
– Поделишься?
– Нет. Продолжим: "...рушились дома" – определение, "рушится" касается высокого строения, высотою хотя бы в половину среднего нынешнего "эмпайра" высотою в пятнадцать этажей. Твой город в поминаемые времена мог похвалиться домами большой этажности? Нет, не чему было рушиться, врёт напропалую тётя.
– С кем связался!? Если девочка жила в хибаре в один этаж – трёхэтажный дом выглядел небоскрёбом. Похоже, моя ровесница бегала в центр города любоваться рушащимися домами за пять километров от дома, могли проживать до предела смелые девочки рядом с трусливым мальчиком-одногодком? Презренный трус был рад любой яме, в кою мог влезть от налётов Люфтваффе, хватало звуков далёкого нытья перегруженных авиационных моторов вражеских машин, чтобы запорное кольцо заднего прохода паниковало и оказывалось исполнять команды центра:
– Не срать! – а девочка-сверстница без страха наблюдала обрушение домов! Как не гордиться настоящей совецкой, героической, стойкой не по возрасту девочкой, коя являла пример многим взрослым? Не ребёнок, но образец мужества и стойкости перед лицом опасности и её противоположность. Что остаётся моему прошлому?
– Стыдиться и завидовать чужому героизму.
– Что и делаю семь десятков лет...
Из всего плача первыми идут "издевательства фашистов", а "страшные бомбёжки" и "рушащиеся дома" на второй позиции. Путаница в показаниях даже напрочь лишенному следовательского таланта говорит: ,
– Понятно, врала старушка, но почему ответственный за выпуск товарищ не обратил внимания на такую расстановку показаний свидетельницы – загадка.
– Не иначе, как с крепкого перебора. Редакторы обычные люди и подвержены стандартным мужским слабостям. Кто осмелился заняться анализом порции очередного вранья?
– Детали в сценах фашистских издевательств отсутствуют, старушка умалчивает, а потому каждый волен заполнить плач собственными фантазиями.
– Плакальщицу "в издевательства фашистов" посвятили "товарищи" позже, сама не видела "издевательств", но кто бы посмел заявить:
– Брешет баба! – областному телеканалу плача достаточно, а всё сверх того лишнее, ненужное, вредное и опасное. Да и не могла старая женщина выбиться из общего хора о прошлом, не совсем сумасшедшая, понимала требование времени. Как однажды ввели программу на рассказы о "злодеяниях врагов" – так программа до се работает. Пусть где-то и проходят события страшнее прежних, но они чужие и не особо волнуют:
– Да, убили кого-то и где-то, но мои ужасы важнее.
Так и живём: исправно работает внешнее вещание, а что внутри каждого – держите при себе, не вылезайте не вещайте. Если бывшие совецкие люди внутри думают иное – их дело, на мысли внутреннего пользования запретов не придумали. С наружными мыслями, кои словами озвучиваются, следовало быть осторожным, а тайных мыслей чего бояться? Чай, мысли свои, не выдадут! Старушку понять можно: лошадка "Оккупация" до ныне надёжное средство передвижения из прошлого в будущее, но одно огорчает: старая лошадь, ослабевшая, но спокойная, никого с себя не сбрасывает и всегда на полкорпуса впереди в забегах на любую дистанции.
– Потому, что конкурентов нет?
– Поэтому, одна на беговой дорожке. Много сходства с "не видела, не знаю, но верую"!
"Враги издевались" – смелые возразить поднимите руку? Нет таких? Враги обязаны издеваться, назначение врагов такое, иными враги не бывают, а если не издеваются – не враги, а недоразумение. Только сочувствующий врагам, а потому и сам враг, требует детали издевательств.
Видно, "страдалица" не помнит о бомбёжках, и сто к одному, что текст выступления в старую тётю вставил дядя репортёр, а если не так – дай сверху парочку пустяшных подробностей из прошлых "ужасов". Разве не две авиации бомбили город? И если что-то помнишь из бомбёжных удовольствий – ответь: чьи налёты по длительности и злее были, чья авиация жестче вгоняла душу в пятки? Лей ныне слёзы о прошлом, не делай этого – прошлое иным не станет, не изменится ни в одном эпизоде. Слышь, "подруга дней моих суровых", знаешь, как союзнички обошлись с немецким городом Дрезденом? Не лучше, чем Люфтваффе с твоим! Но мы в плюсе, уцелели, а в Дрездене сгорели многие тысячи женщин. Разница! Авиациям стран, долбивших город "спасибо" говорить нужно, нам не досталось и сотой части, что было подарено Дрездену. "Я помню страшные бомбёжки..." – женщина, звук от взрыва бумажного пакета тебе ужас, а от вида горящего Дрездена ты бы умерла без задержки.
Не плачь, подруга, не лей фальшивых слёз о прошлом, не таким ужасным оно было, как ныне с твоей помощью расписывают талантливые черные гелиевые авторучки, прошлое дарило пустую надежду на прекрасное будущее... коего нам не увидеть. Употреби остатки соображения на ответ: "рвалась с надрывом "в светлое будущее вместе со всем совецким народом", а сукино светлое будущее день ото дня темнело и продолжало отдаляться без объяснений. И никто ныне не может объяснить пустяк: с чего "прекрасное, светлое будущее" обошло стороной совецкий народ и благополучно подохло в сторонке?
– Нехороший совет даёшь старой женщине...
– Почему?
– А, что если выяснит причину ухода в небытие "светлого будущего совецкого народа", а выяснив, и получив "добро, опубликует соображения? Что тогда?
– Ну, да, кто-то поверит россказням выжившей из ума старой бабы? Как думаешь, орден "За сожжение Дрездена" учредят?
– Учредят. В будущем, и не только за Дрезден. Помимо Дрездена есть ещё кое-что сжигать...
Эй, подруга по жизненной похожести, напрягись и вспомни как вначале нас клепали асы Люфтваффе, а через два года эстафету передали летательным аппаратам с иными опознавательными знаками? И те вгоняли душу в пятки не слабее асов Люфтваффе? Не забыла? У любой бомбёжки схожий почерк: бомбами сверху вниз, а внизу "свои" и "наши", но и родная авиация не выясняла мелочи кто "свой", а кто чужой, и клепала всех подряд, без разбора, чтобы не было разговоров "ему досталось, а мне нет...". Обычная работа авиаторов тех лет, и никто не говорил:
– Если авиация, некачественно бомбит, мажет – на кой ляд такая авиация нужна, кто за промахи по целям высокими правительственными наградами балует?
– Обрати внимание на слова не к месту: "...видно, спасал господь бог..." – тётя не уточняет времена "духовных поисков", путается между нынешним "царствием божьим" и тогдашним отсутствием оного, запамятовала о крепости, надёжности и святости "царствия небесного" военного времени.
– Откуда слабой женщине знать, что "царствие небесное" не постоянно и меняет окрас по обстановке? Большую часть истории "царствие небесно" на страхе смерти и голоде держалось, а потому и неясно: помогал бог вражеской авиации "дома рушить", или дома ваши для иудейского бога во все времена безразличны были? Страна советов на момент "страшных бомбёжек" из одних атеистов состояла, но когда атеистов в зад клюют – "зело борзо" вспоминаете бога!
А как звучит это: "...мама в начале войны всё, что могла, обменяла в соседних деревнях на продукты..." – следует понимать, что у обитателей деревень что-то из продуктов было? "... а потом наступил настоящий голод. Дедушка ловил ворон, варили чёрный суп, но потом и их не стало..."
– Во как повернуло! Когда-то иудейского пророка ворон хлебом снабжал, а вы святую птицу в суп! "Настоящий голод...", а до него, надо понимать, терпимо было, голод обходил стороной детский организм твой? Странно звучит! И почему суп из ворон "чёрный"?
– Каким ещё быть супу из ворон? Понятно, только чёрным. Бедновато с эпитетами, могла бы сравнить суп из ворон с "тёмной дождливой ночью конца октября". Вороны из одного чёрного пигмента состоят, в них и мяса-то нет. "Чёрный суп" из серии представлений простого народа: "ешь свеклу – крови много будет: свекла-то красная"! А чем вороны питались? Чёрным воронам деревья нужны, леса, а галки рядом с человеком живут, чёрненькие галки, и грач черён, но грач – "птица весенняя", сельская, перелётная. Грачу для прокорма поля нужны, а что грачу зимой в полях делать, какой прокорм искать? Вот на зиму грач и улетает. Если не так с кого Саврасов "Грачи прилетели" писал? И стихотворение хулиганское о том повествует:
"Поздняя осень, грачи улетели,
сороки не стали говно уж клевать,
на старом заборе ворона усралась:
– Ну, и погода, еби её мать"!
Не иначе, дедушка охотился на грачей в жиденьких лесах за городом.
– Почему враги не пришибли деда приняв за партизана?
– О партизанах на то время речи не было, не донимали партизаны пришлых, и дед старым выглядел, не годился на роль партизана, не внушал мысли врагам: "старый абориген вышел на борьбу с нами".
– Нет сведений, каким оружием пользовался дед на охоте. Рогаткой? Луком и стрелами? Картина! Сколько ворон добыть, чтобы троим прокормиться? Добывая пернатых, дедушка никого врагам не напоминал?
– Что взять со старой женщины, где она – и где оружие? женщинам кухонный нож и скалка уже оружие.
Лихой была первая оккупационная зима, но к весне аборигены достаточно хорошо оглянулись по сторонам, трезво оценили "бытие свое" и утешились истиной:
– Не так страшен чёрт, как малюют! – кого имели перед глазами оккупированные граждане, поминая чёрта – по причине малого возраста установить не мог. Могли быть "чертями" оккупанты? Могли, но насколько – никто из взрослых семилетним пояснений не делал.
Не упомяни телевизионная страдалица дедушкину охоту на ворон – не вспомнил занятия кузена по отлову менее крупной пернатой дичи, коя во все времена проживает в городе рядом с человеком: воробья. Помои, если таковым было от чего появиться – монастырцы выливали в сугробы, не сходя с порогов келий:
– А куда девать? Пить прикажете? – в самом-то деле!
От помойных промоин в сугробе получался "колодезь", и в такие "колодцы" залетали воробьи в надежде найти что-то... Милые, наивные птицы: что может остаться съестного от голодных людей? – и сами становились добычей: кузен был умнее птиц. Сообразительнее.
Ловчий снаряд брата состоял из рамки, обтянутой мелкой сеткой и подпорки из тоненького прутика державшего рамку под углом к горизонту, к нижнему концу прутика тянулась длинная бечёвка, за которую из засады дёргал брат, когда в помойный "колодезь" залетало не мене трёх птиц... "Норма добычи"
Какое мясо в воробушке, с какого корма воробью нарастить биомассу в голодную оккупационную зиму, как ожиревшему воробью летать?
Кормись воробей у элеватора потерянным зерном, или овсом из конского навоза – другое дело, но элеватор сгорел, лошадей забрали на "нужды германской армии". Чему равнялся вес монастырского воробья без перьев, клюва, лап и средней шустрости – взвешиваний не проводилось: единственным определителем веса на то время был грубый мерительный прибор "безмен": металлический стержень с противовесом на одном конце, с делениями и точками вдоль стержня, и с крюком на подвешивание груза. По стержню перемещалось кольцо с цепью, за кое поднимался безмен с взвешиваемым предметом. На вес ниже половины фунта безмены не отзывались, и тогда переходили на измерение стаканами.
Зафиксировать вес одного воробья безмен не мог.
– Вес монастырских воробьём не выше мышиного.
Брат жарил "добыч" над огнём в топке плиты, и целыми, без соли, отправлял жаркое по месту назначения. С костями.
– Какие у воробья кости?
Или родственник видел во мне сытого и не считал нужным делить "добыч", но вкуса мяса весёлой и живой птицы мира так и не узнал. И счастлив.
– Что видим, беся? Женщина с херовой памятью по заказу всплакнула о съеденных воронах, редактор орнитологии дубом просматривался, и пропустил плач первым сортом.
– Не только в орнитологии дубиной редактор выглядел, но не учитывал мнения зрителей, уцелевших в древних военных проделках. Редактора и простить можно: где он, а где война? Нужно было что-то к дате выдать – вот и выдал, Кто станет проверять редактора, имя смельчака и безумца?
Кто усомнится в супе из ворон первого оккупационного месяца? За первым месяцем шёл следующий, не лучше и без надежд, и не мимо дома, а в дом, селился и говорил:
– Мама, кушать хочу...
Оккупационные месяцы добротой не славились, и второй месяц был голоднее первого. Или не так? Не слышу грустной повести о житии во втором оккупационном месяце после закрытия охотничьего сезона на ворон.
– Подробностям места в газете не нашлось...
– Сколько сегодня редакторов способных разобраться в ляпах прошлого? Мало, потому враньё о питании воронами живёт непререкаемой истиной. Продолжай...
– "...дров не было, забор, огораживающий сад, разобрали на дрова чужие люди..."
– Как вредит многословие!
– В чём?
– Ну, как же! Для чего вспоминать о заборе? Ответ: чтобы заборами закрыть основные бедствия прошлого, обычай уголовного мира: малым преступлением прикрыть большое. Утащили чужие люди забор – туда забору и дорога, кому-то польза была, на заборе какое-то варево приготовили... Разве не "христиане" вы? Разве чужое, иноземное учение не призывает "возлюбить ближнего своего, как самого себя"? А за компанию – возлюбить и "дальнего"? Оказать помощь? Принести кому-то радость старым, ветхим забором? Малостью? Видел тот забор, его и "забором" грешно назвать: гнилое сооружение, символ границы между участками земли частных домов. Нам бы выжить – а там новый забор поставим! И как понимать "чужие люди"? Кто эти "чужие люди"? Немцы? В оккупацию "чужими" могли быть только враги, а все прочие были "своими, родными и близкими "совецкими" Нет ясности в вопросе о унесённом заборе ни для неё, ни для редактора: кто забор на дрова утащил? – обида за украденный забор шесть десятков после победных лет тяжко давит память вспоминальщицы и не собирается покидать.
– Допустимо, если г-н редактор, понимая нелепость древних страданий в нынешнем изложении, умышленно запустил в печать "заборный" абзац? Если так – большего врага прошлому, чем редактор губернского издания не найти!
– Интересно рассуждаешь! Родичи мечтали отправить забор в свою печь, а "чужие люди" обошли на повороте! Представляю глубину обиды от "своих", пожалуй, крепче, чем вражеская оккупация целиком! Как жить после кражи забора "своими"!?
– В одном не соврала тётя, готов засвидетельствовать показания плакальщицы: в утробы отопительных устройств уходило всё, что соединялось с кислородом воздуха с выделением тепла, и не было нужным на тот момент.
– Понятно! Каждый из вас чем-то откупился от войны: она – страхом "чуть не застрелили" и жалостью об украденном заборе, ты – иной монетой. Вы, абсолютно каждый, чем-то заплатили войне, никто не получил прибыли.
– О каких "прибылях" речь? Кто-то и получил крупную прибыль, факт, но не всем дано знать о владельцах прибылей и размерах.
– Далее: "...мы жили в шестиметровой комнате вчетвером, а в остальных комнатах нашего дома господствовали фашисты..."
– "Господствовали фашисты..." – кто сказал шестилетней девочке, что пришлые "фашистами" зовутся, из каких газет сведения вычитала?
– Все солдаты Вермахта, как один квашисты?
В иных странах и народах слово "дом" представляется красивым внешне и удобным в проживании внутри, а называть хижину страдалицы "домом" преувеличение. Хижина отпраздновала столетие в средине двадцатого века, пребывает в звании "халабуда", или "старьё-гнильё"
Ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем никакими колдовскими действиями лучших магов и волшебников "халабуда" плакальщицы не превратится в подобия жилищ оккупантов, что и есть причина грусти. Тётя, утри слёзы и признайся: было где "господствовать" пришлым? Не вынуждай повторяться: на то время все дома в районе станции пребывали в звании "старьё", их строили в одно время с прокладкой "железки", а это было сто лет назад. В районе станции проживал рабочий люд, пролетарии, а каких дворцах и когда проживали пролетарии?
Повторюсь о себе: советская власть не позволяла шиковать, а чтобы пролетарии напрочь забыли поговорку "поменяли кукушку на ястреба" – постоянно напоминали кто они такие:
– Вы не буржуи и не капиталисты, вы гегемоны, а потому довольствуйтесь малым, а кто недоволен малым – того лишать последнего!
– Большего вранья, чем "власть трудящихся" не бывает.
– Чего так?
– На властвование нужно свободное от забот о куске хлеба время, а когда оно было у трудящихся? Властвовать удел владык и бездельников" – и без паузы, противным тоном, бес затянул:
– "Бо-о-же-е царя храни-и-и,
си-ильный, держа-а-авный, властвуй!" – видно, слабо и неубедительно молились подданные за батюшку царя...
– ...или небесный телеграф плохо работал и молитва не дошла. Потому и зовутся "трудящимися", что ничего, кроме работы делать не умеют. Пчёлы мёд собирают, нет у них политиков, а у двуногих и прямоходящих "политического" добра сверх меры...
– ... и впредь изменений не ожидается? Так?
– Так.
Что видим: живёт человек без просвета и надежды на лучшее житьё, и потому-то всякое улучшение, редкое и мизерное, грошовое, кое на него бросают сверху, принимается за великое благо, а в иные моменты – и "полным счастьем"!
Рабоче-крестьянское счастье царило в поделенных на комнатушки просторных монашеских кельях. Келья на одну монахиню, не страдающую клаустрофобией – да, простор, норма, но половина кельи для пяти душ – этому в Европе нет названия. Опять-таки: что трудящимся хоромы, на какие средства содержать? Чем обогревать в зиму? Дай рабочему простор – так он возомнит о себе и потребует большего! И чёрт знает, во что обойдётся это самое "большее"! Какие балы закатывать, кого принимать? Скромность, скромность и опять она.
И нашу келью не миновал делёж: в отгороженной части проживала тётушка, старшая сестра матери, удумавшая от налётов Люфтваффе спасться на картофельном поле невдалеке от стен монастыря. Родить идёю половина дела, или четверть, а довести рождённое до сознания масс, и чтобы массы приняли идею одного гения и "всем сердцем уверовали" с отказом от собственного соображения – талант нужен. У тётки он был.
В тёткиной половине постоем проживали двое солдат Вермахта, и проживание иностранцев под определение
"господское" не подходило. Негде было показывать "господство": туалет во дворе, а по воду ходили к водоразборной колонке за пару сотен метров от кельи. Тётушка квартирантов "фашистами" не называла.
Пояснения появились позже, а уверенности, что пришлые были поголовные фашисты у старушки нет и до сих пор, но знать о "фашистах" обязана. Подтасовка и "благая ложь во спасение".
– Даровитая девочка тогда знала, что немецкие солдаты фашисты, а твоя старая тётушка, что проживала в другой половине кельи, отсталая и тёмная, жила рядом с фашистами и не знала, кто они такие. Забавный расклад наблюдается: фашисты были рядом – аборигены не знали о фашистах, прошло шесть десятков лет – фашисты воскресли и превратились в "ужас прошлого".
У рассказчицы иначе: законные хозяева замерзали, и в одно время с ними "в остальных комнатах" мёрзли и "фашисты" Картина с распределением тепла выглядела так: комнаты, занятые солдатами отапливались, а комната уплотнённых советских людей представляла примитивную морозильную камеру. Далее страшнее:
– Мама иногда пыталась собрать на помойке очистки картофельные, но офицеры очистки выбрасывали в туалет, чтобы нам не доставались – более страшного эпизода и придумать трудно! "Туалет", разумеется, находился во дворе. Сооружения на отправление физиологической нужды во все времена бытия вашего "сральнями" именовались, а настоящий туалет есть место, где человеку предоставляется масса удобств.
– Книги мировых авторов в комнате, а "удобства во дворе" Может, с туалетов начать, а труды графа Льва Николаевича оставить на "потом"?
– Может, хватит доставать "сортирным" вопросом?
– "...меня дважды пытались застрелить потому, что я, голодная, просила поесть..." – пережить два ложных "расстрела" не всякий мужчина выдержит, а ей – "как с гуся вода"! У кого "просила поесть"? Все дети просят питания у матерей, а у кого ты просила питание? У врагов? И никто не пояснил ребёнку:
– Просить хлеб у врагов" – "непатриотично"? Давали враги что-то, или ограничивались угрозами лишить жизни? Солдат шестилетней девочке автоматом в нос? Или "хотели застрелить" по причине: воровала еду?
– Натяжка?
– Она, родная и большая, любимая "совецкая" натяжка, верная и преданная "партейным установкам", атавизм. Чем и как жить далее, если прежние фальшивые установки приказали долго жить, а "преданность идеям революции" осталась?
– Только "звериный оскал фашизма" мог грозить оружием
шестилетней девочке!
– Кто пукнул оружием: "страдалица", редактор?
– Редактор. Попутно мысль родилась: "дети во всём мире должны быть сыты", а если не так – детей не следует выпускать в мир. И почему один голодный ребёнок смотрит в чужой жующий рот, ждёт и надеется на милость жрущего, а другой немедля поднимает крик и требует питание? Животный рефлекс? И если не получает требуемое – немедля начинает действовать? Почему молчишь о том, что лезла к столу с твёрдым намерением схватить что-нибудь и убежать? Ври напарнику моему – авось, поверит, но со мной – не надо! А, понимаю: твой персональный голод был нестерпимее голода всех детей города? Знаю, на себе испытал: свой голод страшнее чужого.
– Слёзы о прошлых картофельных очистках следует понимать так: у немецких офицеров иных дел, как только отслеживать процесс чистки картошки подчинёнными не было? К чёрту военные действия и всё, что творится на востоке, главное – хорошо очищенный картофель! Работу по очистке картофеля враг-мужчина, что естественно, поручил бы захваченной женщине с выплатой награды за труд: и тогда немецкая мораль не позволяла оставлять работу без вознаграждения. Или у врагов картошку чистили офицеры и потому проиграли войну? Командирам Вермахта следовало заниматься прямым делом, а не следить, как картофельные очистки попадут в желудки аборигенов!
– Не согласуются установка на максимальное уничтожение аборигенов с проявлением заботы о засорении желудков картофельными очистками?
– Это и была часть дьявольского плана по уничтожению коренного населения: уморить голодом! А картофельные очистки как-то могли продлить жизнь оккупированных "совецких" людей.
– Учтены и помянуты умершие от голода жители блокадного "ленинграда", а сколько умерло народу от голода на оккупированной территории – данные не приводятся. Или у них нет права быть учтёнными, как и блокадники?
– Нет. Обложенные врагом жители Ленинграда продолжали оставаться "стойкими совецкими гражданами", а оккупированные звание "совецкие" теряли автоматически. Если об умерших в блокаду жителей до сего времени призывают печалиться – оккупированных и умерших от голода не поминают.
– Вывод?
– Массовых голодных смертей оккупированных не было, но кто не позволял умирать – привычное умолчание.
– "Чуть не застрелили..." – хотели застрелить – застрелили, кому спрашивать с солдат за смерть девочки из аборигенов? Убитой больше, меньше – что с того? Время-то военное...
Непонятно: отчего враги не воспользовались извечным "правом захватчика" и позволили домовладельцам жить рядом?
"Холод сытого не берёт" – и адресуем вопрос газетной героине:
– Как выжила, чем питалась два оккупационных года? Ни два дня и не две недели, а два года! Огородом при доме? Но огород нужно чем-то засеять и дождаться урожая. Какие пищевые калории в огородной траве? Трава – она и есть трава, травою сыт не будешь... Вегетарианка? Как, где и чем добывала пропитание?
– Мерзкий, нехороший, "провокационный" вопрос, но и ответы не лучше:
– "Не помню, не знаю..." с отводом глаз в сторону и молчанием, и только отчаянные храбрецы (атеисты, не иначе) отвечали:
– "Святым духом" – мать стирала солдатское бельё и получала за труд прокорм.
И мыло, проклятое мыло, без которого борьба с вошью превращалась в пустое занятие, чья вошь, немецкая, или русская, беспокоит и отравляет существование – как выяснить? Национальная принадлежность вшей никого не трогала, оставалась суть "вшивая": насекомые кусались, и паразитов следовало убивать без учёта "национальности".
И оккупированные женщины шли на стирку вражеского белья с тайной, понятной, святой и праведной мыслью:
– Что-то из немецкого мыла и себе сэкономлю... – тарифов и расценок за стирку не существовало, но за всякий труд у немцев принято платить и до сего времени.
Вот матушка и была поставлена перед выбором: "дедовы охоты на ворон, или стирать бельё оккупантам"? Всё "интервью" – не более, чем желание выложить и такие воспоминания...
– Стирка вражеского солдатского белья приравнивалась к
измене родине"?
– Полностью. Получать с врагов плату за труд худший вид коллаборационизма. Военный оставался немцем, всякий труд оплачивал, с немцем никогда и ни у кого халява не проходила, и впредь никакой вид паразитизма немец не потерпит, такой народ. Бывало, грабили, не без этого, но в массе были христианами и чтили новозаветную заповедь: "труждающийся достоин пропитания".
– Отсталый народ, не мешало направить к нашим "христианам"-работодателям, те бы выбили христианскую дурь "труждающийся достоин пропитания".
Не стирай оккупированные женщины вражеское бельё – где брать мыло на борьбу с собственными вшами? Повторись
прежняя картина – насколько русские люди оказались
крепче савецких? Или одинаковы?
– Мечтаешь о проверке?
– Мои мечты на международной обстановке не отразятся, не скажутся, без меня управятся. Ныне житие нормальное, но как поведёт себя народ, лишившись благ цивилизации? Пещера?
– Не любят бывшие "совецкие" люди вопросы о прошлом, когда ответ из списка провокационных Неважно, что провоцировать, важно не задевать ваши промахи.
Ты, будучи до глупости откровенным, заявлял о работе отца на врагов, что де батюшка в коллаборационистах ходил, но что за порода не знал.
– Длинное слово, мудрёное... А, вдруг матерное!?
– Первый помощник врагам был француз Кола Брюньон, от него название идёт, в литературу вошёл, второй твой отец.