Текст книги "Сочинения"
Автор книги: Лев Карсавин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
О т е ц. А что вы скажете, если «победа» нужна была именно им, нашим товарищам по заключению? Сами они его опровергнуть не могут. – Они его побаиваются; у них язык и мысль связаны еще более, чем у него. А им нужно как–то увериться в своей правоте. И они ищут и ждут помощи от нас, умеющих и могущих говорить.
Мотивом и основанием неверия может быть сомнение в содержании веры,
Учитель. Помощь ли это? – Вы одержали верх над комсомольцем, но победа ваша является лишь внешнею победою, а потому и непрочною. Разумеется, он не умен и не добросовестен. Однако в основе его воинствующего атеизма могут лежать и некоторые серьезные мотивы, которые нужно было вскрыть и, если возможно, разрушить. Я согласен, что наивными и неточными ссылками на науку атеизма не доказать, ибо немало ученых, которые в Бога верят, часто, сказал бы я, верят слишком наивно. Согласен также, что нелепо опровергать веру указанием, да еще сомнительным или неправильным, на ее происхождение и будто бы классовую природу. Однако, устранив все это, вы еще не доказали, что вера имеет основание, а не является человеческою иллюзией. Может быть, вера – субъективное свойство, которое у одного есть, а у другого отсутствует, и никто не в состоянии убедить других в законности и правильности своей веры. Само собой понятно, что вера в Бога – большое утешение, особенно при нынешних тяжелых обстоятельствах или здесь, где не «мстят, а исправляют». Но что прикажете делать, если я, например, по совести могу принять только доказанное моим разумом и, при всем желании приобрести веру, не хочу во имя чувства человеческого достоинства и своей свободы закрывать глаза. Возможно, что
не дающее, впрочем, права отрицать бытие Божие категорически.
что подобное, хотя и в очень примитивной форме, испытывает наш комсомолец. Я не знаю, есть Бог или нет Бога, и не хочу обманывать себя ни в ту ни в другую сторону.
Отец. Вы, значит, сомневаетесь?
Учитель. Да, сомневаюсь.
Отец. Если ваше сомнение не равнодушие, я вам не завидую. Вас тогда жалеть надо.
Учитель. Может быть. Но выхода ни вы, ни кто другой мне не укажут; и всякие споры о вере бесплодны.
Отец. Зачем же тогда вы спорите со мною? Видно, что–то у вас болит. Видно, есть у вас какая–то, пускай, самая слабая, надежда: «а вдруг, кто–нибудь мне и докажет, что Бог существует». Думаю, вы
Необходимо поэтому рассмотреть сомнение беспристрастно, т. е. не упорствуя в нем, во что бы то ни стало, и
не совсем ошибаетесь. Надо только беспристрастно подойти к вопросу. Если вы хотите сомневаться, если любите именно свое сомнение,
– вы не беспристрастны. В этом случае вы уже закрыли глаза, чтобы не видеть доказательств. Но неверно, что «научно», доводами разума бытие Божие совсем недоказуемо; хотя неверно, что доводами разума или «научно» оно доказуемо вполне и до конца. В достаточной мере Бог дан не горделивому разуму, а смиренной вере. Бог уходит от человека, если человек любит только себя и свое сомнение, если он в сомнении своем упорствует. Для того, чтобы победить сомнение, необходимо не упорствовать в н е м, а верить и любить.
Учитель. Но как же я могу верить, если мне не позволяет этого мой разум? Я не хочу отказываться от моего сомнения потому, что не хочу быть неискренним с самим собою. Вы же предлагаете мне отвергнуть мои сомнения, ибо они для меня тяжелы, й сделаться слепым и не рассуждающим рабом того, во что верят и чем счастливы другие.
не смешивая веры с необоснованным доверием, тем более, что даже сомневающийся во что–то верит.
Отец. Вы смешиваете веру с необоснованным доверием. Необоснованное доверие, действительно, слепо и унижает человека, ограничивая его свободу. Вера же совсем не слепа, свободна и обоснована лучше всякой науки. И вы напрасно предполагаете, будто сейчас вы не раб многих ходячих непроверенных мнений и не раб самого вашего сомнения. Желаете – рассмотрим оба эти вопроса.
Учитель. С большою охотою. Но раньше, вы, кажется, сказали, что можно, хотя бы и не вполне, доказать бытие Божие с помощью разума. Я бы очень не прочь обновить запас известных мне аргументов или встретиться с действительно убедительными.
Этим определяется план беседы. – Надо показать господство необоснованного доверия, раскрыть смысл веры и уяснить доводы в пользу бытия Божьего.
Отец. Тогда наметим такой план нашей беседы. – Сначала я постараюсь показать, что ваши убеждения, знания и даже сомнения есть вид необоснованного доверия или недостаточно осознанной веры. Затем попытаемся выяснить, что такое истинная вера. Наконец, уясним себе доводы разума в пользу бытия Божьего. Согласны?
У ч и т е л ь. Согласен и готов вас слушать.
На необоснованном доверии покоится вся наша деятельная жизнь и наше знание. —
Отец. Вся наша деятельность и все наше знание основаны не на том, что доказано разумом, а на доверии. Мы ездим по железным дорогам и летаем на аэропланах только в силу доверия – потому, что много раз видели их правильно действующими, и потому, что о них говорили нам другие. Но, как бы много случаев
Разумом не доказуемы ни общие суждения, ни
мы ни знали, не могут нам быть известными все случаи. Вполне возможно, что этот именно поезд не пойдет, а полетит по воздуху, что тот именно аэроплан провалится сквозь землю. Конечно, мое предположение и вам и мне самому кажется нелепым. Но почему же мы так уверены в его нелепости?
Учитель. Потому что не было ни одного случая, который бы его подтверждал, но все случаи подтверждают обратное.
О т е ц. Из того, что случай летания поезда по воздуху нам не известен, еще не следует, что такой случай невозможен. Мы даже не вправе сказать, что его нигде и никогда не было. У нас нет права говорить обо всех случаях, но
– только об известных нам слу чаях, которых вовсе не так много. Всех случаев мы никогда не узнаем, так как большинства их еще и не было.
законы природы.
Учитель. Предположение ваше противоречит законам природы.
Отец. Может быть, законы природы таковы, что до утверждения рабоче–крестьянской власти, до «скачка из царства необходимости в царство свободы» поезда должны были ходить по земле, а аэропланы летать, с наступлением же этого царства все будет наоборот. До сих пор, по крайней мере, «наоборот» являлось лозунгом советской власти. Заметьте, что на таком именно отношении к законам природы покоятся весьма распространенные оккультистские мнения. Эти мнения, можно сказать, питаются отрицанием того, что для нас с вами представляется необходимым и доказанным. Вы знакомы, конечно, с теорией относительности. Очень показательны выводы из нее, которые делаются и учеными и даже просто образованными людьми. – Со времен Коперника законом природы считалось, что земля обращается вокруг солнца. Теперь многие сторонники теории относительности возвращаются к Птоломею и говорят, что солнце ходит вокруг земли.
Учитель. Это не вытекает из теории относительности, так как…
Отец. Вполне с вами согласен. Меня нисколько не занимает правильность геоцентризма. Посмотрите, с какою горячностью многие его защищают. Чего же после всего этого стоит наша уверенность в законах природы? Не на доверии ли основывается их признание?
Учитель. Мы всегда сами можем проверить любой закон.
О т е ц. В этом я сильно сомневаюсь. Дайте–ка мне строгое доказательство законов Ньютона без знания высшей математики. А с высшей математикой знакомо меньшинство, тогда как в законах Ньютона уверены все образованные люди. Ссылки вроде «наука доказала», «наукою установлено» – ссылки невежд и соб —
«Научное» равнозначно «сомнительному»,
ственно говоря не что иное как деликатное выражение мыслей: «я верю, что наука доказала», «я верю, что наукою установлено». В обыч ном словоупотреблении «научный» значит «принимаемый на веру». Никому и в голову не придет утверждать, будто он видит солйце потому, что это «научно». Очевидность и несомненность никогда «научными» не бывают. «Научное» всегда есть «сомнительное».
Учитель. Но в области точных наук, η математике, например, дело, может быть, обстоит и иначе?
даже для ученых.
Отец. Если бы даже было так, подавляющему большинству людей и самих ученых – ведь энциклопедисты в подлинном смысле слова невозможны уже давно – от этого не легче. Но и в «точных науках» картина получится та же самая. Современная физика строится на теории вероятностей, геометрию пытаются сделать отделом физики, математика бессильна доказать свои аксиомы. Я не утверждаю, что нет абсолютно достоверного знания. Я думаю, что оно есть, Но я утверждаю, что достоверность его не может быть обоснована разумом, как вы его понимаете и как обычно его понимают. Поэтому разумное обоснование самой точной науки приводит или к недоказанной гипотезе, к вероятию, или к религиозной вере.
Учитель. Если согласиться с вами, то невозможны какая–либо деятельность и жизнь.
Тем не менее жить на основе одних вероятностей нельзя.
О т е ц. К тому я речь веду. – Раз мы живем и действуем, мы руководимся не доводами разума, т. е. в последнем счете не ими. Мы живем верою. И у так называемого неверующего нет ни малейших оснований превзноситься перед верующим: он тоже верит, только верит в другое. Почему же ему не переменить веру?
Учитель. Согласимся с этим. Но я не вижу, зачем мне менять веру. С моею верою я живу, действую и, в общем, довольно сносно. И если нельзя с полною необходимостью доказать, что законы природы существуют, в высокой степени вероятно, что они есть, хотя бы мы их л знали лишь приблизительно. Вероятия мне достаточно.
Отец. Признаться, по такому вероятию жить бы мне не хотелось, да, думаю, и вам тоже. Но мне кажется, что здесь как раз вы неискренни с самим собою. Допуская, что существова– хотя бы даже на первичной для всех вероятности бытия Божьего.
ние законов природы вероятно, мы допускаем, что вероятно существование чего–то незыблемого, безусловного или абсолютного. Но безусловное или абсолютное есть Бог. Значит, мы допускаем вероятность того, что существует Бог; и живем мы верою в Бога, хотя этого и не сознаем.
Учитель. Вероятность не совпадает с достоверностью.
И практически мы живем, исходя не из вероятности, а из достоверности.
Отец. Конечно. Но вдумаемся немного в это. Если есть безусловное (а вероятно, что оно есть), почему не может быть и безусловного, т. е. достоверного, знания о нем? И откуда у нас мысль о безусловном и достоверном, если его нет ни вне нас ни в нас? Из ничего, ничего не бывает. Мы убедились в том, что разумное знание – ведь, в конце концов, можно усомниться и в самом разуме – не может быть безусловно–достоверным и несомненным: оно лишь вероятно. Но мы отнюдь еще не доказали, что вообще нет и не может быть никакой достоверности. Возможно, что она и есть. Нам ясно даже, что, если они есть, она как–то связана и с нашею деятельностью. Обратите внимание на один любопытный факт. – Мы признали вероятность того, что есть нечто безусловное. Но вероятностью ли его руководимся мы в нашей жизни? Разве ни самом деле мы живем и действуем по вероятию? Разве мы не безусловно, не абсолютно уверены н су ществовании некоторых «каких–то» законов природы? Доводами разума мы убеждаем себя, что живем и действуем по вероятию; практически же мы живем и действуем на основании абсолютной уверенности. Если ограничить себя только доводами разума, никогда не удастся устранить всякое сомнение в суще ствовании внешнего мира и других людей. Мо жет быть, я только сплю; может быть, все мне· только «кажется». Но кто же из нас считает существование внешнего мира и других людей только вероятным? Очевидно, есть какое–то зна ние, более достоверное, чем знание с помощью разума. Ведь мы уверены (а не предполагаем только), что мир существует. Мы уверены (а не считаем только вероятным), что есть истина, есть нечто безусловное.
Учитель. Откровенно говоря, я этого не знаю, но
Сомнение в этой достоверности
сомневаюсь во всем и ни в чем не уверен. Еще и повседневной жизни я, пожалуй, замечаю в себе ту безусловную уверенность, о которой вы говорите, т. е. не сомневаюсь, например, в бытии мира; Но стоит мне об этом подумать, как сейчас же возникает сомнение в безусловности моей уверенности.
О т е ц. А вы больше живете и действуете, чем размышляете, или наоборот?
Учитель. Разумеется, больше живу, хотя я человек и не особенно деятельный. Но это не меняет дела.
Отец. Этим, все–таки, многое объясняется, как и склонностью вашей здесь, в тюрьме, по возможности реже менять свое положение: вы почти все время лежите. Вы пассивны и ленивы. Но совершенно верно – как всякий человек, вы меньше думаете и сомневаетесь, чем действуете. В деятельности вашей жизни у вас есть – вы сами это признали – и безусловная уверенность
возможно только на основе абсолютной достоверности, которая
и уверенность в чем–то безусловном. Вам кажется, что в минуты вашего сомнения вы теряете безусловность вашей истины: вы сомневаетесь в ее безусловности. Если бы вы даже были правы (и – замечу в скобках – вполне здоровы, так как считаю ваше сомнение болезнью), отсюда не следовало бы, что безусловной истины нет. В самом сомнении вашем вы не решитесь сказать, что ее безусловно нет, что нет безусловного. Ведь тогда бы отсутствие безусловной истины и было безусловною истиною. Тогда бы вы уже нашли безусловную истину и не сомневались. Итак, безусловная истина до вашего сомнения – когда вы жили не уединенным размышлением, а всею полнотою деятельности – для вас существовала. Когда же вы стали уединенно размышлять, она с вами рассталась. Очевидно, истина – не вы сами и не вами создана. Как бы в этом случае могли вы с нею расстаться? Как бы вы, не будучи безусловною истиною (а ведь вы и в своем существовании можете усомниться), могли ее создать? Если же истины еще и вообще нет, как могли вы ее когда–либо воспринимать и как можете о ней думать? Тогда бы не было у вас и чувства достоверности.
не может быть иллюзией.
Учитель. Мое восприятие и это чувство могли быть психологической иллюзией.
Отец. Вы воспринимаете истину не как иллюзию, и вспоминаете о ней не как об иллюзии. Вы только вашим разумом предполагаете, что она могла быть иллюзией. Но каким образом знаете вы об иллюзии и отличаете иллюзию от истины, раз не знаете, что такое истина? Откуда знание о безусловной истине, о чем–то достоверно существующем, если эта истина, если это достоверно существующее не существуют ни вне человека, ни в качестве человека? Поэтому, если, сомневаясь, вы уже не знаете достоверного, а знали его раньше, – достоверное раньше было с вами, а теперь вас покинуло. Но точно ли оно вас покинуло! Действительно ли вы с ним расстались? Не живет ли оно еще с вами, хотя и какою–то бледною тенью? Как я сказал, если человек сомневается, истинно или не истинно познаваемое им, он уже знает, что такое истина. Сомневаться можно только на основе несомненного или из несомненного. Сомнительное есть не достоверное, не несомненное, а несомненное есть достоверное и первичное. Сомнение – недостаток достоверности, которая богаче, полнее сомнительного. В сомнительном как таковом нет несомненного, хотя сомнительное есть и таково потому, что есть несомненное. И естественно, что полнота жизни и деятельности связана с чувством достоверности, а в сомнении жизнь умирает. Сомнение и есть умирание. Предел сомнения – смерть. Таким образом, в самом сомнении достоверное, несомненное, безусловное всецело человека не покидает. И только потому человек может сомневаться и
Таким образом, с человеком соединено нечто несомненное и безусловное,
рассуждать. И ясно: не рассуждениями, не доводами разума постигается несомненное, так как сами рассуждения, сами доводы разума возможны только потому, что оно есть. Разум словно устремлен из несомненного вовне.
Учитель. Какие же вы из этого делаете выводы?
О т е ц. С человеком неразрывно, хотя и не с одинаковою, а с непрерывно убывающею или возрастающею степенью полноты соединено несомненное и безусловное. Оно не может быть подвергнуто и никогда не подвергается сомнению, ибо сомнение устремляется из него, но не в него. Познается же оно не разумом,
непознаваемое разумом, но лежащее в основе разумной деятельности и жизни и постигаемое
который всегда сомнителен и сомневается, а иначе. Благодаря несомненному становятся возможными разумная деятельность и сомнение, однако отнюдь не по отношению к нему. Это же несомненное и безусловное лежит в основе всей нашей деятельности и жизни; и расширение наше в деятельную жизнь есть расширение наше в нем и с ним и непрерывное возрастание полноты его единства с нами. Безусловное не познается разумом и все–таки постигается. Оно постигается или познается верою, которую не следует смешивать с предположением или доверием, достоверности не дающим. Таким образом, первая наша задача разрешена. – Нам удалось показать, что в основе всякого знания и даже сомнения лежит постижение несомненного или вера, которую мы низводим до степени доверия, когда верим без основания или когда не знаем, во что верим.
Учитель. Вы называете верою познание несомненного?
Отец. Такое определение может оказаться
Вера есть постижение человеком абсолютного и такое
опасным, так как само слово «знание» двусмысленно. Оно означает и знание–веру и знание разумное. Но первое выше и глубже второго. Оно делает возможным и обосновывает второе. Поэтому лучше говорить не о знании–вере, а о постижении–вере, оставив слово «знание» для деятельности разума.
Учитель. Мне все еще не вполне ясно отличие веры–постижения от знания разумного.
единство человека с ним, что разъединять их, как в знании, уже невозможно.
О т е ц. В разумном знании есть разъединение познаваемого и познающего, что особенно очевидно в познании внешнего мира. Верующий же так соединен с постигаемым им, что, хотя они и различны, они и не разъединены. Поэтому же, далее, в акте веры постижение не отделено от деятельности и жизни, а вера без дел, т. е. без деятельности, мертва. По качеству своему наиболее приближается к вере–постижению самосознание, почему оно наименее сомнительно. В моем собственном существовании сомневаться мне трудно, так как я сознаю себя существующим.
У ч и т е л ь. Об этом говорил еще Декарт.
Отец. Декарта вы помните, а славянофилов, которые писали о вере, забыли.
У ч и т е л ь. Отрицает ли вера разум?
Не отрицая разума,
Отец. Конечно, не отрицает. Ведь она его обосновывает. Поскольку знание разума несомненно, оно уже есть и вера.
Учитель. Однако в обычном словоупотреблении и понимании вера есть признание истинным того, что еще не доказано разумом или что даже противоречит разуму.
вера ему не противоречит.
Отец. Никогда вера разуму не противоречит.
Учитель. Как же не противоречит, если люди верили в драконов, в трех китов, на которых стоит земля?
Отец. Во–первых, киты и драконы противоречат известным нам законам природы, а вовсе не разуму. Во–вторых, это вовсе не та вера, о которой мы говорили. Это – необоснованное доверие, суеверие, предположение или, как говорили в древности, «мнение». Это, действительно,
– признание достоверным того, что находится в пределах разумного доказательства и еще не доказано. Такой веры–доверия сколько угодно в научных теориях, где она часто (например – теория эволюции, гипотеза самозарождения) даже противоречит разуму. Но ее не следует смешивать с верой истинной, на которой покоится само знание.
Не противоречат разуму и догмы христианства
Учитель. Но мало ли подобных же суеверий в области религии? И разве не противоречат разуму некоторые основные учения христианства, например – догматы Троицы и Боговоплощения?
Отец. Нимало. Они выше разума, но не противоречат ему, как все тело не противоречит руке, ноге, глазу. Можно показать, что, когда признается деятельность разума, необходим о признать и эти догматы. Противоречащими разуму они кажутся только для пристрастного или невнимательного человека. Так невежда признает противоречащим разуму и паровоз.
и даже наивные представления о Боге,
У ч и т е л ь. Но не превышают ли в этом случае разума и такие верования, как представление себе Бога в виде человеческого духа или даже старца, на что указывал комсомолец? А с другой стороны, можно ли противопоставлять доверие, скажем, научное доверие – вере, если вера лежит в основе самого разума?
Отец. Наивные представления о Боге в содержание веры не входят. Впрочем, в них всегда заключена большая или меньшая доля истины, а стало быть – и веры. Так истинно и входит в содержание веры, что Бог есть личное всеблагое существо. Но простой человек, способный мыслить лишь с помощью конкретных образов, может воспринять эту истину только как представление о личном человеческом духе или даже о старце. Подлинное содержание его веры —
как его символы и отражения.
личное всеблагое существо; осознавая содержание своей веры, он в состоянии определить его только в связи с несовершенно и приблизительно отражающим всеблагое существо конкретным образом старца. Точно так же и все разумное знание есть символическое выражение веры.
У ч и т е л ь. Тем не менее сам символ, сам образ старца являются представлениями ложными?
Отец. Почему? Они именно образы, действительное отражение Божества, которое всеблаго, т. е. благо так, что есть основа, начало и существо всякого конкретного блага, в том числе – и образа ветхого денми благого старца.
Учитель. Стараясь усвоить новое для меня понимание веры, я не могу не видеть в ней отрицания моей свободы.
Вера свободна и свободнее разума
Отец. Напротив, именно вера–то и свободна. Это разумное познание ставит человека в положение слепо и рабски принимающего то, что ему дано. Как вы не в силах не видеть того, на что смотрите, так же не в силах вы не подчиниться доказываемому разумом.
Учитель. Ав вере разве я могу отвергнуть постигаемое мною через нее?
Отец. Можете. Только это – смерть.
Учитель. Но, если я уже верю, я тем самым подчиняюсь данному и недоказанному?
Отец. Предмет веры не доказывается (т. е.
в силу такого двуединства верующего с постигаемым, какого нет в разумном знании.
не доказывается разумом), потому что он выше сомнения и в сомнительных доказательствах не нуждается. Но вместе с тем он и не принуждает, не лишает верующего свободы, так как его нельзя назвать данным. Ведь постигаемое верующим так соединено с ним, что есть и сам верующий.
Поэтому можно сказать, что верующий как б ы соучаствует в созидании того, во что верит.
У ч и т е л ь. Вы хотите сказать, что предмет веры субъективен?
О т е ц. Да нет же! Почему вас так смущает единство верующего с постигаемым? Вы видите эту тусклую электрическую лампочку и не сомневаетесь, что она есть сама по себе. А разве в ее свете, во всем, что вы, как ее, воспринимаете, и что есть ваши ощущения, нет ничего вашего: деятельности ваших нервов, вашей психической деятельности? Разве вы не слиты с нею в некоторое единство? И не то же ли самое наблюдается во всяком акте знания? И не раздвоены ли вы, с другой стороны, в акте вашего самосознания, хотя вы в нем и едины? Если даже разумное знание возможно и достоверно, т. е. надежно, а не бессмысленно, только в случае двуединства познающего с познаваемым, – почему двуединство не возможно в акте веры? А оно в нем больше и полнее, чем в акте знания. В акте знания разъединенность преобладает над единством; и потому он сомнителен, и потому познаваемое в нем дано принудительно. В акте веры вся разъединенность восполнена единством; и потому в нем нельзя говорить о данности, т. е. о принудительной данности. В акте веры я свободно стремлюсь к абсолютному и настолько сливаюсь с ним, что нас уже нельзя разъединять, пока не ослабела моя вера.
У ч и т е л ь. Где же все–таки тут свобода?
Отец. Свобода в том, что я стремлюсь к абсолютному. Если оно, действительно, абсолютно, – в нем все (иначе нечто иное, ограничивая его, делало бы его не абсолютным). Если в нем все, в нем и я, а вне его – я ничто, не существую. Если в нем я, в нем и мое стремление к нему. Если же так, то мое стремление к нему есть как бы и его стремление, как бы и оно само, т. е. ничем иным не ограничено, т. е. свободно. Оно создает меня и мое стремление, как свободу. Я не оно, но, если нас следует различать, нас нельзя разъединять. Я – и одно с ним и отличен от него.
Учитель. Как это возможно?
О т е ц. А как возможно, что вы существуете и сознаете себя существующим? Весь вы – ваше существование, и весь вы – ваше сознание этого существования, и весь вы – и существование и сознание его сразу, но ваше существование не есть ваше сознание его.
Учитель. Следовательно, есть нечто высшее, чем я и абсолютное?
Отец. Это и есть само абсолютное.
Учитель. В таком случае я – то же самое абсолютное?
Отец. Нет, вы – только творение его человек.
И эта свобода веры нимало не опорочивается доверием к авторитету.
Учитель. Над этим я должен подумать… Но разъясните мне еще одно недоумение. – Фактически вера всегда является признанием чего–то сказанного другими, и верующие люди постоянно ссылаются на слова святых, на тексты священного Писания, одним словом – на авторитет. Авторитет же, согласитесь, не является доказательством убедительным.
Отец. Могу вам ответить на это. – Авторитету я доверяю, только предполагая, что он говорит истину. Это не освобождает меня от долга исканий и сомнений. Православная вера, в отличие от католической, не есть доверие к авторитету. В истинности того, что говорит авторитет, я еще должен «удостовериться» и удостоверяюсь непосредственно, хотя и соборно или церковно. Если, например, авторитет говорит мне, что Бог троичен в ипостасях, я, доверяя авторитету, ищу, сомневаюсь и ciapaюсь постичь это, пока не удостоверюсь, т. е. пока не поверю.
Учитель. А если не удостоверитесь?
Отец. Пока не удостоверюсь, до тех пор не поверю. Но я сознаю слабость моего ума и немощь моей веры. Поэтому, из доверия к авторитету, я буду остерегаться категорически отвергать утверждаемое им. Так ведь и вы остерегаетесь решительно отвергать новую научную теорию, даже нелепую, если она высказана гениальным ученым.
Учитель. Все у вас выходит так просто и гладко, что я начинаю недоумевать, почему же я сомневаюсь. Откуда мое сомнение, если я соединен с несомненным?
Выяснив же достоверность, легко объяснить и сомнение,
Отец. Вот это правильная постановка вопроса! – В объяснении нуждается не достоверность, а сомнение. – Когда человек сомневается, он уединяется, замыкается в себе самом. Тогда он словно сжимается и как бы (только как бы!) отрывается от полноты своей жизни и деятельности в мире. Сомнение связано с бездеятельностью: деятельные, активные люди сомневаются редко. Сомнение – ограничение себя в бездеятельном мудровании, часто в пустом резонерстве. Когда вы деятельно любите людей и деятельно «общаетесь» с ними, – тогда у вас нет сомнений в их существовании, нет и быть не может. Стоит вам «отойти» от людей и уединиться в себе, как сейчас же сжимается в оторванный комочек ваша жизнь и делаются возможными, и возникают сомнения, которым и конца нет. В уединении своем вы воспринимаете абсолютное и несомненное в очень обедненном виде – как индивидуально–ограниченное, как «собственно–ваше» сознание. Расширяясь в деятельную
жизнь, замечаете, что расширяется и сфера несомненного. Сомнение столько же болезнь сознания, сколько болезнь воли.
Учитель. При всей справедливости этих замечаний, вы, мне кажется, слишком преуменьшаете положительную сторону и ценность сомнения; а между тем без него нет и знания.
которое может быть и бесплодным и полезным и необходимым.
О т е ц. Я вовсе не хочу отрицать того, что сомнение полезно и необходимо. Надо сомневаться во всем, даже в учениях веры – «испытывать» их. Но не надо забывать, что сомнение («смерть») – только путь и средство. Чрез сомнение надо добиваться несомненного. Нельзя вечно пребывать в сомнениях и колебаниях, успокаиваться на них. Вы сами знаете, что это равнозначно отказу от деятельности и жизни. И я отрицаю такое, «бесплодное» сомнение, засохшую смоковницу, сомнение «статическое», а не сомнение как путь к истине или как прием искания ее разумом. Я утверждаю: необходимо преодолевать бесплодное сомнение как болезнь и немощь, а преодоление его возможно только чрез преодоление собственной своей уединенности. Это не воообраемое, не мысленное только
Бесплодное сомнение преодолевается верою и деятельною любовью,
преодоление. Расширяясь, я действительно расширяюсь – действительно растет для меня со мною и во мне несомненное. Хочешь убедиться в существовании людей и узнать их – деятельно их люби. Хочешь узнать, есть ли Бог, – в деятельной любви к людям и миру деятельно люби Бога.
Учитель. Как же мне Его любить, если я не уверен, что Он существует!
Отец. Если совсем его не знаете, если нет у вас ни малейшего ощущения Его, тогда деятельно любите людей: любовь к Богу вместе с уверенностью в Его бытии придет сама собой. Таков мудрый совет евангелиста Иоанна: «Любите друг друга, и тогда узнаете, что Бог есть любовь». Но в малой степени Бог соединен со всяким человеком – как абсолютное; и ложь, будто кто–нибудь совсем Его не знает. Бытие Божие досто
с чем связаны необходимость раскрытия веры в делах и значение авторитета.
вернее собственного нашего бытия. На необходимости же того, чтобы вера раскрывалась в делах, покоится особый род удостоверения в истине. – Как до некоторой степени мы убеждаемся в ней одним разумом, так же до некоторой степени – и одною деятельною любовью, не рассуждающею. Потому–то праведники и являются для нас авторитетом. Они удостоверяют себе и нам истинность того, во что верят. Они словно указывают, где мы должны искать несомненное. – Мы ищем и убеждаемся, разумом ли – чрез сомнение, деятельною ли любовью – чрез реальное (а не воображаемое только) единение с ними.
Учитель. А могут ли праведники ошибаться?
Отец. Конечно. И тот, кто обладает способностью разумно рассуждать, должен, обязан и разумом испытывать сказанное ими, сомневаться и проверять, пока не достигнет достоверности. Достигнет же он тогда, когда и познает ее разумно и постигнет ее деятельною в любви верою. Полнота достоверности в полноте осуществления истины, осуществления свободного.
Учитель. Все это во многом очень удачно разрешает мои сомнения. Однако мне бы хотелось, прежде чем мы перейдем к дальнейшему, хорошенько все обдумать. Поэтому не отложить ли нам продолжение нашей беседы до завтра?
Отец. Прекрасно. – Времени у нас, слава Богу, достаточно, а час уже поздний.
3
Данное даже в сомнении безусловное есть Бог. Но
Учитель. Обдумав вчерашний наш разговор, я готов в основном принять развитые вами взгляды. И мне ясно, что вы уже дали доказательство бытия Божьего. Разумеется, Бог и есть то несомненное и безусловное, что мы находим в нашем сознании и даже в самом нашем сомнении. Однако кое–что мне еще не вполне понятно.
