Текст книги "Хабаров. Амурский землепроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

С отплытием Зиновьева весь отряд вздохнул с облегчением. Даже приставленный к Хабарову Кольцов не досаждал ему придирками, мелочным опекунством и иногда даже вступал с ним в дружеские беседы.

Во время стоянок в прибрежных населённых пунктах завязывался разговор с местными жителями и с направлявшимися на восток путниками. Имя Хабарова было известно многим. Его осаждали расспросами:

   – Расскажи, мил человек, это правда, что Даурия – зело богатый край?

   – Истинно, правда, – отвечал Хабаров и начинал свой рассказ о природных богатствах Приамурья, о благоприятных условиях для земледелия, о живности, что водится в том крае.

   – А ты с охотой ехал на Амур-реку? – расспрашивали его.

   – Конечно, с превеликой охотой. Намереваюсь вернуться туда, как только отчитаюсь и улажу свои дела в Москве.

В Тобольске узнали, что Зиновьев покинул этот город неделю тому назад. Прошёл он по Оби и Иртышу без остановок. Гребцы, сменяясь, трудились в поле лица денно и нощно.

Выйдя из Тобольска, Хабаров и его спутники поднялись вверх по Тоболу, затем вошли в Тару – знакомый для Ерофея Павловича путь, который он когда-то уже проходил. Далее пришлось неоднократно преодолевать мелководные реки и речушки, волоки. Последний волок вывел путников в бассейн Вычегды. Вот показались уже купола и шпили храмов Соли Вычегодской, строгановской вотчины. Тем временем река у берегов стала покрываться тонкой и ломкой ледяной кромкой. Приближалась зима.

Отряд раздробился на две части. Кольцов с частью отряда решил продолжать путь, не задерживаясь в Соли Вычегодской, добраться, пока не наступил ледостав, до Великого Устюга и там дожидаться надёжного санного пути. Надзор за Хабаровым Кольцов передал Ивану Кузьмину, устюжскому приставу, оказавшемуся по своим делам в Соли Вычегодской и теперь направлявшемуся в Москву.

Хабаров отыскал родственников жены Василисы, живших в городе на Вычегде: двух её тёток, двоюродных братьев и племянников. Все в один голос повторяли, как тосковала Василиса по мужу, с нетерпением ждала вызова в Восточную Сибирь и с какой радостью уехала туда со всеми своими чадами.

   – А как жила Василисушка-то? Не шибко ли нуждалась? – расспрашивал родню Хабаров.

   – Держалась твоя жёнушка, – услышал он в ответ. – Баба она двужильная. Была у неё корова, овцы, гуси. В храме божьем прислуживала. Там её подкармливали. А как случился неурожайный год, засуха, так тогда родня помогала.

   – Сплоховал я, – с горечью сказал Хабаров, – надо было поранее о семье позаботиться. Увлёкся делами, о семье забыл.

В Великом Устюге Ерофей Павлович узнал, что отца его уже нет в живых. Скончался два года назад. Навестил Хабаров братьев, сестёр, племянников, побывал на могиле отца.

Дальше следовали в столицу по санному пути. В Вологде Хабаров зашёл в Софийский собор, выстоял службу. Вспомнил, что здесь когда-то давным-давно встретил знакомого по мангазейской службе воеводу Палицына, относившегося к нему доброжелательно и сочувственно. Это он помог Ерофею Павловичу выступить в роли ходатая обиженных промысловиков, претерпевших от жадности и корыстолюбия мангазейского воеводы. Сердечным, доброжелательным человеком оказался Андрей Фёдорович Палицын... Жив ли он? Ведь уже немало лет прошло с их последней встречи. Хабаров решил, что обязательно попытается отыскать прежнего своего знакомого, дай-то Бог, чтобы он был жив и помог ему сейчас добрым словом и советом. Помнится, жил он в Тропарях вблизи храма Василия Великого.

Ерофей Павлович добрался до Москвы в разгар зимы, в феврале 1655 года.

Прибывшие уверенно миновали ворота со стражниками, углубились в лабиринт узких извилистых улочек и вскоре добрались до палат Сибирского приказа.

Хабарова принял помощник главы приказа дьяк Григорий Протопопов, который произвёл на посетителя благоприятное впечатление. Он говорил с Ерофеем Павловичем учтиво, доброжелательно, как со старым добрым знакомым. От дьяка удалось узнать, что Зиновьев уже давно, ещё в декабре, прибыл в столицу и успел отчитаться о своей поездке на Амур. В отчёте он подтвердил факт присоединения Приамурского края, или Даурии, к России, но умолчал о роли Хабарова в этом присоединении и всячески поносил его, расписывая его действительные и мнимые злоупотребления. Протопопов сообщил Ерофею Павловичу, что в приказ поступили его челобитные и многочисленные жалобы на Зиновьева обиженных и обобранных им людей.

   – Скажу тебе откровенно, наше суждение с суждением Зиновьева ни в коей мере не совпадает, – сказал весомо дьяк Протопопов. – Были, конечно, у тебя огрехи, не без этого. И люди в твоём отряде, надо полагать, попадались разные. Но главное-то не в этом. Поставил ты богатый Амурский край на благо Отечества. И за это низкий поклон тебе.

   – Старался, как мог.

   – А Митька Зиновьев мне зело не понравился.

   – А кому он мог понравиться, – ответил дьяку Хабаров, намереваясь рассказать о неблаговидных поступках Зиновьева, но Протопопов прервал его:

   – Не будем судить Дмитрия. Бог ему судья. Расскажи-ка лучше о своих трудах на Амуре, сколь много сделал полезного для Руси-матушки.

Дьяк выслушал пространный рассказ Ерофея Павловича с неподдельным интересом, часто прерывая его вопросами, а когда Хабаров закончил, Протопопов произнёс весомо:

   – А Зиновьев не изволил вспомнить всё то полезное, что ты сделал для Амура. Лишь злословил на твой счёт и ссылался на всяких жалобщиков. А теперь, судя по челобитным, те же жалобщики ополчились против Митьки.

   – Наверное, в чём-то был прав Зиновьев. Были и у меня недостатки и промахи. Всем людишкам угодить не мог. Требовал порядка в отряде, сие не всем нравилось.

   – Вестимо. Ты ведь не святой угодник, чтобы всем нравиться. Но главное не в этом, не в твоих промахах. У кого их нет? Приамурье, или Даурия, стало русским владением, приносит нам великий доход. И в этом твоя заслуга. Низко кланяться тебе следует, Ерофей, а не сочинять против тебя всякие наветы и жалобы.

   – Спасибо тебе за доброе слово, дьяче.

   – Заслужил того. А теперь ступай на наш постоялый двор. Отдыхай после долгой дороги. Как глава приказа сможет тебя принять, сообщим.

   – Дозволь, батюшка, вопрос тебе задать.

   – Спрашивай.

   – Жив ли Палицын?

   – Это какой Палицын?

   – Тот самый, что воеводой в Мангазее когда-то служил. Душевный человек. Много добра мне сделал. Андреем Фёдоровичем его зовут.

   – Ах, этот? Одряхлел старче. К нам уже редко заглядывает. В основном живёт в своём подмосковном имении.

   – Московский дом его был прежде возле храма Василия Великого в Тропарях.

   – Дом этот стоит на прежнем месте. В нём, кажись, сынок Андрея Фёдоровича обитает.

Дьяк распорядился, чтоб мальчик-казачок проводил Хабарова до постоялого двора.

Ерофей Павлович не стал отдыхать, а сразу же отправился на поиски дома Палицына. Отыскать нужный дом стоило некоторого труда. В переулке произошли изменения. Появились новые строения, не похожие на прежние. Они были воздвигнуты на месте выгоревших во время очередного пожара. Такие пожары в скученной деревянной части города случались нередко. Поиски в конце концов принесли результат: дом Палицына отыскался. На продолжительный стук в тесовые ворота вышел слуга, седобородый старик в тёмном суконном кафтане.

   – Хотел бы видеть Андрея Фёдоровича, – произнёс Хабаров.

   – А почто, батюшка, Андрей Фёдорович тебе потребен? – пытливо спросил слуга.

   – Мы с ним старые знакомые. Ещё по Мангазее.

   – Вот оно что? Барина-то нашего нет в Москве. Неважно у него со здоровьем. Удалился в имение своё подмосковное.

   – А когда будет в городе?

   – Сие не могу знать. Заходи, мил человек, справляйся. Может, и повезёт тебе на встречу.

Так ни с чем и возвратился Хабаров на постоялый двор, хотя и не теряя надежду встретить когда-нибудь бывшего мангазейского воеводу.

Через пару дней тот же казачок из Сибирского приказа появился на постоялом дворе и сообщил Хабарову, что сам глава Сибирского приказа Трубецкой готов принять его. Ерофей Павлович сменил одежду на парадную и поспешил на встречу.

В ту пору Сибирский приказ возглавлял видный вельможа, князь Алексей Никитич Трубецкой, политический и военный деятель, дипломат, сыгравший во внутренней и внешней политике Российского государства заметную роль. Весь облик выдавал в нём высокого титулованного сановника – бархатный тёмно-синий кафтан, отороченный соболиным мехом, красные сафьяновые сапоги. Серебристая борода вилась затейливыми кольцами.

Несмотря на свой сановный вид, держался Трубецкой просто, открыто. Умел располагать к себе собеседника и вызвать на откровенность. Его беседа с Хабаровым завязалась легко и открыто. В палате главы Сибирского приказа, обставленной тяжёлой дубовой мебелью, присутствовал и дьяк Григорий Протопопов.

   – Стало быть, Ерофей Хабаров собственной персоной? – такими словами встретил пришельца глава приказа.

   – Так точно, – отчеканил Хабаров.

   – Можешь не рассказывать мне о своих амурских делах. Дьяк, я ведаю, беседовал с тобой и выслушал твой рассказ. А потом он пересказал тот рассказ во всех подробностях мне. Молодец ты, Хабаров. Велика твоя заслуга в присоединении к Отечеству нашему Приамурья или, как мы его называем, Даурии. Большое дело сделал ты со своими людьми. Немало пришлось выслушать от Зиновьева всяких жалоб на тебя. Но это всё мелочи в сравнении с твоими великими заслугами. Имеешь ли, Хабаров, ко мне какие просьбы, вопросы?

   – Как не быть, Алексей Никитич. Зиновьев не по совести поступил со мной. Изобидел меня, издевался, вымогательствовал и мучительствовал. К тому же лишил меня имущества. Ограбил едва ли не до нитки.

   – Обвинение серьёзное, Хабаров. Пиши на Зиновьева жалобу. Разберёмся, – сказал Трубецкой. – Посмотрим, в чём он прав, в чём не прав. Назначим следствие. Кого бы привлечь для такого дела?

   – Вопрос был задан дьяку Григорию Протопопову. Дьяк, не раздумывая долго, произнёс:

   – Расследование можно было бы поручить Григорию Семёновичу Куракину. Человек он дотошный, неторопливый. Я думаю, на него можно положиться. А мягкую рухлядь, которой лишился Хабаров по милости Зиновьева, пусть оценит купец гостиной сотни Афанасий Гусельников. Именитый купец. Его все знают. И у него великий опыт по оценке пушнины, особливо соболя. А ещё привлечь можно целовальника суконной сотни Нестора Парфёна Шапошникова.

   – Пусть будет по-твоему, Григорий, – согласился глава приказа.

На этом беседа с Трубецким и закончилась. Алексей Никитич вышел из-за массивного дубового стола, украшенного резьбой, пожал Хабарову руку и сказал напоследок:

   – Поразмыслим, Ерофей... Коли есть у тебя какие пожелания, вопросы, обращайся к нам, не робей. Ко мне, пожалуй, тебе пробиться будет трудно, знаю. Я человек занятой, задавленный всякими заботами о Сибири. Тормоши моего дьяка. Он всегда к твоим услугам. Ты ему понравился.

   – Алексей Никитич прав, – поддакнул Протопопов.

Покидал приказные палаты Ерофей Павлович, обнадеженный и обрадованный приёмом у Трубецкого. Глава приказа принял его вполне доброжелательно, сердечно, выслушал и пообещал, что его жалоба будет рассмотрена. Остаётся только написать подробную челобитную и передать её дьяку.

А в ближайшие дни Хабарова ожидала ещё одна приятная новость. На постоялом дворе появился слуга Андрея Фёдоровича Палицына и сообщил:

   – Барин наш изволили прибыть в Москву. Желают тебя, батюшка, повидать.

Хабаров незамедлительно направился к Палицыну. Тот мало походил на прежнего мангазейского воеводу. Годы взяли своё. Ссутулился Андрей Фёдорович, заметно поредели волосы на голове – уж блестела лысина. И зрение сдало. Палицын долго вглядывался в лицо гостя и узнал-таки.

   – И ты постарел, Ерофеюшка. Расскажи про свои дела.

   – Долго рассказывать.

   – А нам спешить некуда. Помнишь, старался увлечь тебя, тогда ещё молодого, рассказами о Сибири, о реке Лене. Что-то запало в твою душу, какое-то зёрнышко.

   – Запало, Андрей Фёдорович. Судьба Приамурья стала делом всей моей жизни.

   – Похвально.

   – Сам глава приказа князь Трубецкой сказал мне доброе слово, оценил мои усилия. Понравился я ему, кажется.

   – Ещё бы ты не понравился. Знаю я Трубецкого. Башковитый мужик, хотя и князь, и щёголь. К престолу близок. Дошли до меня слушки, что Митька Зиновьев подкапывается под тебя. Жалобы строчил на тебя Трубецкому.

   – Слава Богу, Алексей Никитич не придал значения его наветам.

   – Из-за чего сыр-бор разгорелся у тебя с Митькой.

Хабаров был вынужден рассказать Палицыну о своих злоключениях, обидах и притеснениях со стороны Зиновьева, о потерянном имуществе, о своём намерении искать справедливости.

   – Буду требовать возвращения утраченного имущества. Доброе отношение ко мне Трубецкого обнадёживает, что я своего добьюсь, – такими словами Ерофей Павлович подытожил своё повествование.

   – Ты рвёшься в бой за справедливость. Это похвально. А я вот... – Андрей Фёдорович не договорил, а только вздохнул тяжело.

   – Знаешь, сколько мне лет, Ерофеюшка? – спросил он Хабарова.

   – Какое это имеет значение – сколько лет? След на земле яркий оставил. Слыхивал я, что в молодости ты вместе с Козьмой Мининым и князем Пожарским поляков из Москвы изгонял. Михаила Романова на престол возводил.

   – Было такое дело. А ты небось дослужился до атамана или хотя бы сотника? Глава амурского войска высоким чином должен обладать.

   – Никакого чина у меня нет. Был мужик и остался мужиком. Прежний воевода Францбеков доверил мне амурскую экспедицию, невзирая на чины.

   – Подумай о чине. Без этого тебе трудновато будет.

   – Что значит подумай о чине? Чины с неба не сваливаются. Что я должен сделать?

   – Обратись к государю с челобитной и проси, чтоб поверстал тебя в службу в тот чин, какой он для тебя сочтёт нужным.

   – Позволь сказать... Меня же Францбеков в своё время назначил приказным.

   – То пустые словеса. Служебного чина такого нет. Пиши челобитную на имя государя нашего Алексея Михайловича и проси дать тебе высокий чин.

   – А что, если останусь в прежнем мужицком звании?

   – Тогда плохо тебе будет, Ерофеюшка. Ведь у тебя имущественная тяжба с Зиновьевым. Слыхивал я о таком – скверный мужичонка, но имеет сильную руку где-то в верхах. Представь себе... – Палицын умолк, что-то соображая или прикидывая, потом продолжал: – Вот представь себе. Приказные разбирают твою имущественную тяжбу с Зиновьевым. Трубецкой собрал суд, чтобы рассудить обе стороны, втянутые в тяжбу.

   – Думаешь, дойдёт дело до суда?

   – Редко такое случается, но бывает. Митьке ничего не стоит поклясться и приложиться к кресту, что спорное имущество принадлежит ему, а не тебе. Пусть на самом деле речь идёт о твоём кровно нажитом. Ты вправе тоже поклясться крестным целованием, что тоже считаешь имущество своим.

   – Так я и поступлю, коли дойдёт до этого.

   – Погоди, не горячись. Вот ведь какое дело... Поскольку обе стороны на одно и то же притязают, суд вправе установить истину с помощью пытки.

   – Как это понять – с помощью пытки?

   – Пытки могут быть разные. Всё зависит от избирательности пыточного пристава. Чаще испытуемых жгут огнём или секут плетьми. Учти, что Зиновьев-то дворянин, владелец крепостных душ. Он по своей сословной принадлежности может пытки избежать и выставить вместо себя крепостного человека. А ты сам мужик, крепостными душами не владеешь. Так стоит ли тебе на такое идти, ведь опасность есть быть изувеченным?

   – Неужели мне такое грозит?

   – Не берусь судить. Не знаю, как суд рассудит. Но готовься к худшему. Так что лучше позаботься о достойном чине. Обратись незамедлительно к государю, проси, чтоб дали тебе высокий чин.

Хабаров хотел бы продолжать беседу с Андреем Фёдоровичем, о многом расспросить его, попросить совета, но заметил, что долгая беседа утомила престарелого Палицына, который прервал разговор и сказал:

   – Не взыщи, Ерофей, я что-то притомился, беседуя с тобой. Должно, возраст сказывается. Последний мой тебе совет – держись за Гришку Протопопова. Справедливый мужик и, сам говоришь, к тебе расположен. К тому же он – правая рука Трубецкого, который считается с дьяком.

   – Почему же тогда, не пойму, таким влиянием пользуется Митька Зиновьев?

   – Не согласен. В приказе Митьку давно распознали и оценили по заслугам. Но, возможно, его поддерживает чья-то сильная рука, что и делает его таким самоуверенным.

На этом продолжительная беседа Ерофея Павловича с Палицыным и закончилась.

Через некоторое время Хабаров подготовил на Зиновьева жалобу и подал её на имя Трубецкого. Кроме всего прочего в своей пространной жалобе он написал, что Зиновьев постоянно вымогал у него и его соратников взятки, отбирал имущество. К челобитной прилагалась роспись на сумму 1500 рублей, которые Зиновьев разными путями отобрал у Ерофея Павловича.

Челобитная поступила дьяку Протопопову.

Суд продолжался недолго. Уж слишком очевидным было дело. Хабарову стоило больших усилий, чтобы не взорваться и не обрушиться на Зиновьева с градом резких попрёков. Всё же Ерофей Павлович сдержался и не отпускал в адрес Зиновьева резких и бранных упрёков. А Зиновьев на суде хитрил, изворачивался, выдвигал всякие надуманные обвинения в адрес противника, отрицал всякие факты вымогательства и издевательства над Хабаровым.

   – Значит, ты ни разу не поднял руку на Хабарова? – с иронией спросил Зиновьева Куракин.

   – Один раз побил Ерофейку. Пришлось, – последовал ответ.

   – Только один раз? Что молчишь, Зиновьев?

   – Не припоминаю, чтоб приходилось ещё подымать руку на Ерофейку.

   – А за что же бил тот раз?

   – Имел на то основание. Хотел Ерофейка против меня бунтовать и подбивать на это других.

   – Врёшь ведь, Зиновьев, – не удержавшись, выкрикнул Хабаров.

Куракин остановил его предупреждающим жестом и продолжал допрос Зиновьева.

   – А почему ты вымогал взятки?

   – Вовсе я этим не злоупотреблял. Хабаров по своей щедрости давал мне добровольные подарки, чтоб откупиться от поездки в Москву.

   – Это правда, Хабаров? – спрашивал Куракин.

   – Истинный крест, сие сплошная брехня, – отвечал Хабаров.

   – А что скажешь ты, Зиновьев?

   – Истинный крест, не вру, говорю святую правду.

   – Кто же из вас прав?

13 июня 1655 года после непродолжительного разбирательства суд вынес свой приговор. Дело представлялось очевидным. Зиновьев систематически злоупотреблял служебным положением и старался обобрать Хабарова и других своих подчинённых. Зиновьеву суд вынес предупреждение: «Если он, Дмитрий, впредь будет у государственного дела и учинит такое, что быть ему в смертной казни». Своё решение суд мотивировал тем, что Зиновьев в своей службе допустил подобный проступок впервые.

Суд также принудил Зиновьева вернуть Хабарову отнятое у него имущество. Здесь тоже вскрылась нечестность подсудимого. По оценке суда отнятые у Хабарова меха оценивались в полторы тысячи рублей. Разбирая меховую казну, Ерофей Павлович обнаружил, что в наличии имеется его рухлядь только на значительно меньшую сумму – на 964 рубля. Остальную часть Зиновьев ухитрился сбыть по дороге. При этом возвращались Хабарову только поношенные, неполноценные вещи, в результате стоимость мехов и меховых изделий, возвращённых Хабарову по суду, составила всего 562 рубля, т.е. всего около одной трети от стоимости отнятого у него имущества. К тому же возвращаемое прежнему владельцу далеко не напоминало те вещи, какие в своё время отобрал Зиновьев. К примеру, из лисьего одеяла он ухитрился сшить шубу, а из соболиных хвостов – длинное мужское платье с длинными рукавами.

Хабаров сразу же воспользовался полученными по суду мехами и в тот же день передал их приказчику окольничего Соковнина, должником которого он тогда был. Таким образом, Ерофей Павлович остался без нажитого имущества.

На этом тяжба между Хабаровым и Зиновьевым не завершилась. Предметом спора была и та мягкая рухлядь, что оказалась в составе опечатанной казны. На неё одновременно претендовали и Хабаров, и Зиновьев. А оценивалась она в 402 рубля.

   – Как мне поступить далее? – спрашивал Ерофей Павлович Григория Куракина.

   – По обстоятельствам, – отвечал немногословный Куракин.

   – Поясни, пожалуйста, свои слова, князе.

   – Претендующий на эту сумму приносит клятву на кресте, трижды целует крест. Дмитрию это ничего не стоит сделать. Если вы оба целуете крест, то возникает тяжба с неприятным исходом.

   – Слышал уже про сей «неприятный» исход. Истина решается путём пытки. Зиновьев может выставить на пытку не себя, а своего крепостного, а у меня крепостных покудова нет.

   – Значит, сам иди под пытку.

   – То-то и оно. Дурной обычай живуч.

   – Не пристало тебе быть изувеченным пыткой.

   – Что же посоветуете?

   – Воздержись от крестного целования и не продолжай спор с Митькой.

   – Но тогда остаюсь разорённым Зиновьевым.

   – Богатство – дело наживное.

После беседы с Куракиным Хабаров решил посоветоваться с дьяком Протопоповым. Тот выслушал Ерофея Павловича и сказал неожиданно:

   – С Зиновьевым больше не связывайся. Тебе это будет не под силу. Митька – первостатейная каналья. А мы с тобой поступим иначе. Пиши челобитную на имя царя Алексея Михайловича, напомни о своей амурской службе, а заодно проси, чтоб тебя поверстали в тот чин, какой царь соизволит тебе пожаловать.

   – Какой же это может быть чин?

   – Полагаю – чин сына боярского. Он откроет тебе путь к высоким служебным должностям. Так что пиши челобитную.

Хабаров последовал совету приказного дьяка. Протопопов прочитал челобитную, внёс свои поправки.

   – Вот в таком виде пойдёт, – сказал он, принимая бумагу.

Зиновьев тем временем совершил публичное крестное целование, которое рассматривалось как доказательство его правоты в непрерывных спорах с противником. Теперь была очередь за Хабаровым, который тоже считал себя правым и мог целовать крест. Однако он послушался советов Куракина и заявил, что готов примириться с Зиновьевым, отказываясь от каких-либо претензий к нему.

Подавая челобитную с подробным послужным списком, Хабаров напоминал обо всех этапах своей службы на Лене и на Амуре, упоминал о снаряжении людей в Даурскую землю на свои деньги. В этой же челобитной он напоминал, что казна не рассчиталась с ним, оставаясь, по сути, его должником. Воевода Головин не рассчитался с ним за незаконно отнятые пашни и соляные варницы, хотя решение Сибирского приказа на этот счёт имелось. Не рассчитался с ним воевода и за три тысячи пудов хлеба, занятых у него в неурожайном 1641 году. Не вернув Хабарову прежние долги, казна требовала с него сумму, превышающую 4 тысячи рублей, потраченные на снаряжение амурской экспедиции. Эту огромную сумму Ерофей Павлович взял в казне в долг.

Челобитная Хабарова была удовлетворена лишь частично. Власти признали служебные заслуги Ерофея Павловича, и он был повёрстан в дети боярские.

Понятие «дети боярские» появилось на Руси в XV веке. Этим термином обозначался слой мелких феодалов, достигших этого положения службой в бюрократическом аппарате или за какие-либо особые заслуги. Сын боярский считался по своему рангу выше дворянина. Он нёс чиновную службу и мог стать мелким вотчинником. Чин сына боярского был наследственным. Он переходил от отца к сыну или другому ближайшему родственнику. В Восточной Сибири детьми боярскими становились лица, занимавшие здесь обычно командные должности в стрелецком или казачьем войске. Пример Хабарова, повёрстанного в дети боярские, минуя стрелецкую или казачью службу, представлял даже для Сибири редкое исключение.

Удовлетворив первую просьбу Хабарова о присвоении ему высокого чиновного звания, власти оставили без всякого внимания его другую просьбу – уменьшить его долг казне. Ерофей Павлович оставался должником, и над ним по-прежнему висел огромный долг казне.

Исследователи полагают, что Ерофей Павлович пробыл в Москве до осени 1655 года. К этому времени в Сибирском приказе был решён вопрос о создании Амурского воеводства. Во главе нового воеводства был поставлен Афанасий Пашков, занимавший до этого должность енисейского воеводы.

По случаю нового назначения Пашков был вызван в Москву, где имел беседы и наставления с руководителями Сибирского приказа. Трубецкой после продолжительной беседы с Пашковым сказал ему:

   – Расспроси поподробнее Ерофея Хабарова. Знающий человек. Об Амурском крае накопил много полезных сведений. Пусть расскажет тебе о своём опыте, о приамурских обитателях, о природных богатствах края.

   – Непременно это сделаю.

   – Вот и хорошо.

   – А мне ещё в голову пришла такая мысль... Назначили бы мне в помощники Ерофея Павловича. С таким знатоком было бы легче работать.

   – Такая мысль и нам приходила в голову, да не встретила одобрения. Засиделся Ерофей на Амуре. Полезно ему сменить место да познакомиться с новыми землями.

   – Пошто так?

   – Так высказались в окружении государя. Не привело бы к местничеству долгое пребывание в крае.

   – Не понимаю, при чём здесь местничество?

Беседа Афанасия Пашкова с Ерофеем Павловичем состоялась долгая и продолжалась не один день.

   – Нам бы, батюшка воевода, вместе потрудиться, – сказал Пашкову Хабаров и услышал:

   – Если бы это от меня зависело.

Хабаров понял, что на Амур его больше не отпустят. Закончилась его амурская служба. Дьяк Григорий Протопопов объяснил, что теперь Ерофею Павловичу будет уготована в Восточной Сибири другая достойная служба. А Приамурьем будет управлять Пашков.

Покидал Хабаров Москву с подавленным чувством. Похоже, что Амура ему больше не видать. Да и что ждёт его в Восточной Сибири, он отчётливо себе не представлял.

Вновь утомительно длинная дорога, которая не укладывалась в один год. Перед выездом из Москвы Протопопов снабдил его бумагой, которая предписывала всем государственным лицам, следовавшим в Сибирь, обеспечивать сына боярского Хабарова, отправлявшегося к месту службы, бесплатным транспортом и питанием. Эта бумага в какой-то мере выручала его, оставшегося почти без всяких денежных средств, которые могли понадобиться на дорожные расходы.

В Сергиевом Посаде все путники по обычаю делали продолжительную остановку, отстаивали службу в монастырском соборе, поклонялись праху Сергия Радонежского. Потом Ярославль, Вологда, Великий Устюг. Начинались осенние заморозки, желтела и опадала листва с деревьев.

В Соли Вычегодской Хабаров сделал продолжительную остановку. Пообщался с родственниками жены. Среди них он мало уже кого помнил. Старики поумирали. Молодёжь была незнакома.

Молодые парни подходили к нему, расспрашивали, какова жизнь в Сибири, узнавали, стоит ли поверстаться в казаки и отправиться служить в дальние края. Ерофей Павлович отвечал на вопросы:

   – Видите, други мои, я прошёл долгую сибирскую службу. Достиг чина сына боярского. Повидал всякие края. Коли вас такая служба привлекает, верстайтесь в казаки и отправляйтесь за Каменный пояс.

Долго стоял Ерофей Павлович перед домом, в котором жила когда-то Василиса с детьми. Как-то ухитрилась она сводить концы с концами и кормить семью. Держала огород, скотину и ещё была за кухарку у местного священника. Теперь дом занимали чужие люди, семья какого-то человека, служившего у Строгановых. Хабаров сообразил, что это была семья Кожуховых, завладевших домом за прежние долги Ерофея Павловича. Старый Кожухов давно уже умер, и теперь дом принадлежал одному из его сыновей.

По дороге в Москву Ерофей Павлович ухитрился оставить в Великом Устюге часть своего имущества, которую он смог скрыть от всевидящего ока Зиновьева. Часть этого имущества пришлось отдать за долги Соковнину через его местного приказчика. Слава Богу, теперь Хабаров полностью рассчитался с Соковниным. Немалую сумму потребовал с него и Кожухов-младший, пришлось рассчитаться и с ним. На руках у Ерофея Павловича теперь осталось совсем немного денег. Основная их часть ушла в руки заимодавцам.

О жизни Василисы Хабаров не стал расспрашивать родных. Подумал, что узнает у неё самой, когда встретится с ней на Лене.

Уже начинались заморозки, когда Ерофей Павлович продолжил свой путь вверх по Вычегде. Потом перевалил через Уральский хребет. На извилистой горной тропе Хабаров, пристал к какому-то казачьему отряду, зазимовавшему в Тобольске.