Текст книги "Хабаров. Амурский землепроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

В устье Енисея застали купеческое промысловое судно – коч под парусами, – приплывшее Студёным морем из Архангельска. Ерофей Павлович показал купцу бумагу, подписанную воеводами. Бумага содержала предписание оказывать таможенному целовальнику Ерофею Хабарову, сыну Павлову, всяческое содействие в достижении места службы на реке Пясине. Купец поворчал, пожаловался на переполненность коча, однако же Ерофея с двумя казаками и Никифора с ватажкой на коч взял. Невыполнение предписания воевод могло означать ссору с властями Мангазеи и серьёзные неприятности для купца. Судно вышло из устья Енисея, не удалялось далеко от берега, поскольку в прибрежной полосе море очистилось ото льда и на пути попадались лишь отдельные льдинки, отколовшиеся от огромного ледяного поля, всё ещё сковывавшего море к северу от берега.

Коч пришёл к устью реки Пясины. Целью пути Хабарова было Хетское зимовье на реке Хета. Она, сливаясь с другой рекой, образовывала более полноводную Хатангу. Чтобы достичь Хетского зимовья, требовалось прежде всего обогнуть морем обширный Таймырский полуостров и углубиться в Хатангский залив, врезающийся остриём вглубь материка. Купец, владелец коча, не захотел плыть далее Хетского устья.

   – Не хочу с жизнью расставаться. Не желаю людей гробить, – заявил он решительно и упрямо твердил: – Плавание вокруг Таймыра опасно. Сколько мореплавателей здесь сгинуло, нашло себе могилу.

Все усилия Хабарова уговорить упрямого купца плыть Студёным морем далее ни к чему не привели, хотя Ерофей Павлович и ссылался на бумагу, подписанную воеводами. Под его напором купец всё же пошёл на уступку таможенному целовальнику.

   – А ты, однако ж, упрямец... сделаю тебе уступку. Поплывём вверх по Пясине пока глубина этой реки позволит кочу пройти.

   – Но мне не на Пясину надо, а на Хету, – возразил Хабаров.

   – Из Пясины подымешься правым притоком, а сей приток близко подходит к средней Хете. Остаётся лишь преодолеть небольшой волок.

   – Вижу, не переубедить тебя, купец. Плывём вверх по Пясине.

Доплыли до прибрежного селения. Здесь удалось нанять проводника якута с оленьими упряжками. Якутов, откочевавших с Вилюя на Таймыр, стали называть долганами. Они говорили на своём наречье, отличавшемся от наречья жителей средней Лены. В роли проводников якуты выступали не раз, один из них и вывел караван к Хетскому зимовью. Здесь на высоком берегу стояли две избы, срубленные из выкидника, и амбары.

Навстречу каравану вышел рыжеволосый с проседью немолодой человек, сопровождаемый собаками, которые встретили Хабарова и его спутников разливистым лаем.

   – Цыц, вражины! Умолкните! – прикрикнул он на собак. Псы послушались хозяина и смолкли.

   – С прибытием! Я Ириней, здешний ясачный сборщик, – такими словами встретил отряд Хабарова рыжеволосый. – Вы чьих будете?

   – Направлен сюда воеводами таможенным целовальником. Зовут меня Ерофей Хабаров, – представился Ерофей Павлович. – Изволь, батюшка, познакомься с сей бумагой.

Ириней неуверенно взял у Ерофея бумагу.

   – Извини, человек хороший. Не разумею, что тут написано. В грамоте я не силён.

   – Не велика беда, Ириней. Помогу тебе ясак собирать и отчитаться.

Так началась таможенная служба Ерофея Павловича Хабарова. Одну из изб зимовья занимала семья Иринея, жена которого долганка нарожала ему трёх ребятишек-полукровок, шумливых и непоседливых. Другую избу занимал казак-стражник, и в ней останавливались промышленные и торговые люди. Теперь население этой избы увеличилось за счёт Хабарова и прибывших с ним стражников, а также Никифора с ватажниками.

Первым делом Ерофей Павлович отдал распоряжение своим сподвижникам срубить из выкидника небольшую избу для себя. Выкидник приносила с верховьев и выбрасывала на берег река. Стены избы возвели за три дня, внутри быстро сложили из камня очаг, окно затянули рыбьим пузырём. Никифор с ватажкой не собирался долго засиживаться в зимовье и вскоре отправился на промысел. А Ерофей стал вникать в дела.

Через некоторое время зимовье посетили долгане и самоеды (так в ту пору русские называли ненцев), привезли ясак, и Ерофей Павлович пожалел, что не может изъясняться на их языках. Толмачом стал Ириней, правда, он довольно сносно говорил по-долгански, научившись этому языку от жены, а вот самоедскую речь разумел с затруднениями.

Прибывшие приветствовали обитателей зимовья и с поклонами сложили перед амбаром привезённый ясак – шкурки соболей, лисиц и медведей.

   – Наши подарки белому царю, – важно произнёс старый долганин, старейшина поселения. – Пусть боги хранят белого царя.

   – Доброй охоты тебе и твоим людям, – ответил в тон ему Ириней.

   – Кланяемся белому царю.

   – И белый царь Михаил Фёдорович шлёт тебе и твоим людям ответный поклон.

   – Далеко ли живёт отсюда белый царь?

   – Зело далеко. На другом конце земли нашей. В большом городе за каменной стеной. А обитает в том великом городе людишек во сто крат больше, нежели можно насчитать всех долган и самоедов.

Старейшина выразил своё удивление причмокиванием и стал расспрашивать, а каково жилище у белого царя, похоже ли оно на большую русскую избу или на туземный чум?

Ириней ответил смешком.

   – Уморил, старик. Не изба и не чум. Царь наш живёт в огромных каменных палатах. Такие палаты тебе никогда и не снились.

Старейшина ещё больше изумился. Ириней бойко переводил слова долганина, оказавшись весьма опытным толмачом.

Беседа с гостями затянулась. Местный обычай располагал к беседе неторопливой. Хабаров тем временем отвлёкся от разговора и стал обследовать ясачные шкурки. Придрался только к одной – лисьей. Лисица была покусана во время схватки зверем покрупнее, очевидно, волком. Ерофей Павлович хотел было вернуть повреждённую шкурку долгану, но Ириней остановил его:

   – Негоже ссориться с соседом. Отношения наши добрые, а лисью шкурку употребим. Пойдёт ребятишкам на одежонку.

   – Тебе видней, – согласился Хабаров.

Однако Ириней сделал старшине строгое внушение за повреждённую шкурку.

Всех гостей одарили подарками, привезёнными Хабаровым из Мангазеи. Старейшина получил медный котёл для приготовления пищи на очаге и кожаный пояс, расшитый бисером, другие стали обладателями оловянных фляг, кинжалов, разных стеклянных украшений и нескольких ниток разноцветных бус.

Невдалеке от Хетского зимовья обитал тунгусский род, который давно уже уклонялся не только от платы ясака, но и вообще от всякого общения с русскими. Род кочевал по тундре, и если поблизости оказывались промысловики или сборщики ясака, поспешно снимался с насиженного места и уходил в безлюдную тундру. Беседуя с долганским старейшиной, Хабаров пытался выяснить, где примерно может обитать этот кочующий тунгусский род.

Получивший подарки старейшина, покидая Хетское зимовье, снабдил русских друзей проводником с собачьей упряжкой. Каюр уверенно повёл упряжку вдоль левого берега Хеты, а потом вдоль её малого притока в восточном направлении. Вслед за упряжкой с проводником следовала по свежему снегу вторая – с Хабаровым и Иринеем, который погонял собак. Взяли с собой на всякий случай одного из казаков.

Сливающиеся воедино две тундровые речки образовывали южнее зимовья реку Хету. Путь надо было продолжать по берегу одной из них. В самый разгар осени река уже покрылась коркой льда, правда, ступать на него ещё не решались. Ветер взметал раннее снежное крошево. На пути то и дело попадались крестообразные следы куропаток, а иногда и сами птицы не спеша взлетали при приближении упряжек.

Ириней превосходно ориентировался в бескрайней тундре и, кажется, безошибочно разбирался в следах, оставленных её обитателями.

   – Глянь-ка... Чую, вот здесь прошёл род Тузлука, – произнёс он обрадованно.

   – Кто такой Тузлук? – спросил его Ерофей Павлович.

   – Старейшина рода, который мы разыскиваем.

   – Откуда тебе известно, что это его следы?

   – Тузлук оставляет свои следы. Видишь, вот сие след костра. А здесь стоял чум.

   – Откуда тебе известно, что здесь проходил род Тузлука?

   – А других тунгусских родов в этих краях нет.

На третий день пути на горизонте показались дымок и остроконечные очертания чумов.

   – Они, искомые бродяги? – спросил Иринея Хабаров, указывая на них.

   – Они, – уверенно ответил тот.

   – Уверен?

   – А кто же может быть ещё?

Тунгусы заметили приближение собачьих упряжек и засуетились. Стали поспешно собирать чумы. Хабаров приказал двигаться как можно быстрее.

Не успели сняться со стойбища тунгусы. Хабаров с Иринеем помешали им.

   – Передай их старейшине, Иринеюшка, не с дурными намерениями, не со злым умыслом мы пришли, а с миром и с добром. И нечего нас бояться, убегать от нас, как от нечистой силы или чумы, – с этими словами Ерофей Павлович обратился к своему спутнику.

Ириней плохо владел языком тунгусов, но слова Хабарова всё же кое-как перевёл. Только не мог подобрать замену словам «нечистая сила» и «чума».

Поняв, о чём идёт речь, Тузлук заулыбался смущённо.

   – А я думал, вороги это, – пояснил он и назвал какой-то дальний тунгусский род, с которым был во враждебных отношениях.

   – Не видишь разве: друзья мы. Так и скажи басурманину, – приказал Хабаров Иринею. – Скажи ещё, что, мол, дружить с ним на вечные времена желаем. Спроси, примет ли наши подарки, будет ли им рад?

Тузлук на слова толмача ответил утвердительно. Кто же не возрадуется подаркам?

Однако подарками Хабаров одарил тунгусский род нещедро, ведь ещё неизвестно, как сложатся с ним отношения, дойдёт ли дело до дружбы? Род был невелик – всего пять или шесть семейств. Каждый глава семьи получил по ножу и кое-какие женские украшения. Но и этому, как можно было заметить, Тузлук искренне обрадовался.

   – Спроси у него, Иринеюшка, согласен ли он дружить с русскими? Согласен ли уважать белого царя, который в обиду своих друзей никогда не даст?

Ириней попытался передать примерный смысл слов Хабарова. Глава тунгусского рода не стал долго размышлять и заговорил скороговоркой:

   – О, да, да... Мой род и русские, люди белого царя – всегда друзья.

   – Вот и докажите нам свою дружбу, а не бегайте от нас по тундре, словно пугливые зайцы, – сказал твёрдо Хабаров и приказал: – Переводи ему всё это, Ириней.

Тузлук постарался показать своё расположение к русским. Пригласил их в свой чум, к очагу, который ещё не успел совсем загаснуть. Дал знак женщинам, чтобы подали еду. Гости расселись на оленьи шкуры перед огнём. Им подали на деревянных тарелках куски оленины и по чашке клюквенного сока. За неторопливой едой завязалась столь же неторопливая беседа. Говорил Ерофей Павлович. Ириней толмачил, иногда оказывался в затруднении, не зная, как передать по-тунгусски то или иное русское слово или хотя бы его приблизительный смысл. Из кожи лез вон, старался.

   – Пошто чураешься нас, Тузлук? – спрашивал Хабаров. – За тридевять земель обходишь наше зимовье.

   – Что значит – за тридевять земель? Не разумею. Как это сказать по-тунгусски, – спрашивал Ерофея Ириней.

   – Скажи проще... Спроси, почему не заглядывает в зимовье? Мы ведь не волки лютые, не кусаемся. Гостям завсегда рады.

Смысл этого, немного изменённого вопроса Ириней кое-как передал.

   – Ещё напомни ему... – продолжал Хабаров, – что, мол, обещал платить он нам ясак. Обещал ведь? Да укажи, что тех, кто исправно платит ясак, белый царь берёт под свою защиту, в обиду не даёт. Спроси, неужто он хочет, чтоб соседний род напал на его род, пограбил, увёл жён и деток?

Нет, Тузлук и все члены его рода этого, конечно, не хотели. Таков был ответ.

   – А раз так, то пусть ответит, почему же не желает он сделать подарок белому царю, своему покровителю? Это ведь лишь малая толика их добычи. Малая! – убеждал Хабаров всё ещё сопротивлявшегося родового старейшину.

Долгим был разговор, утомительным, но всё же мало-помалу удалось сломить упорство Тузлука, хотя и пришлось Хабарову выслушать его жалобы на плохую охоту и на то, что зверь здесь повывелся. Было очевидно, что Тузлук прибеднялся.

   – Врёшь ведь. Почему возле других становищ зверь не перевёлся? – прибег к последнему аргументу Хабаров.

С усилиями Хабарову и Иринею удалось собрать ясак с тузлукского рода. Покидая становище, Ерофей Павлович наказал:

   – Не сторонись нас, Тузлук. Приходи к нам. Гостям мы завсегда рады.

Когда дело уже шло к весне, в зимовье появилась ватага промысловиков с купеческого судна, зазимовавшего в устье Енисейска. Её предводитель, не старый ещё человек, представляясь Хабарову, назвался Мироном.

   – Что скажешь хорошего, Мирон? – спросил его Ерофей Павлович.

   – Первым делом дозволь у тебя отдохнуть, отоспаться. Уморились, гоняясь за зверьем. Отоспаться хотелось бы, прежде чем пускаться в обратный путь.

   – Напромышляли-то зверья много?

   – Не зело много. Ведь это как кому повезёт.

   – А всё-таки? Знаешь, что заплатить нам должен таможенный сбор сполна. Коли исправно расплатишься с нами, получишь от меня бумагу.

   – За платежом дело не встанет.

Мирон с охотой представил Хабарову и Иринею всю свою добычу, упрятанную в холщовые мешки, и дал им возможность пересчитать её и проверить каждую шкурку. Ерофея Павловича насторожило, что сделал это промысловик уж слишком охотно и угодливо. Чисто ли дело? Оказалось, что нечисто: в нартах Мирона днище было двойным, и в узком пространстве между днищем находился тайник, где были припрятаны шкурки соболя. И не одна, и не две, а десяток с гаком!

   – А это как понять, друг разлюбезный? – строго спросил Ерофей Павлович.

   – Не взыщи... Запамятовал и не указал это... Ты уж прости мой огрех.

   – Бог тебя простит. А ты плати-ка штраф. Шкурки, что ты столь хитро припрятал, мы забираем в казну.

   – Помилосердствуй... Поделюсь с тобой шкурками. Не будешь внакладе! – умолял Мирон.

   – Не толкай меня на мошенничество. Я при исполнении службы. И не мы с Иринеем сии правила выдумали.

   – Свалился ты на мою голову, лиходей, – посетовал Мирон, а потом ещё долго сокрушался и плакался.

Ссориться с должностными лицами зимовья Мирон не стал. Не посмел. Требования Хабарова неохотно, но всё же выполнил, а Ерофей Павлович тем временем составил для Мирона бумагу – таможенное свидетельство, – в которой и отметил нарушение ватагой промысловиков таможенных правил и изъятие в пользу казны партии контрабандной пушнины.

Вот так и шла служба Ерофея Павловича Хабарова на Таймырской земле в качестве ясачного сборщика и таможенного целовальника. Собирал ясак с местных племён и таможенные сборы с промысловиков. Случалось, что промысловики норовили припрятать часть добычи, чтоб не платить сборы сполна, а некоторые роды пытались избежать встречи с русскими, чтобы только не платить ясак. Ерофей Павлович с помощью надёжных людей из числа туземцев отправлялся на поиски неплательщиков. Нельзя сказать, что это всегда удавалось. В бесконечной тундре человеку или целой ватаге легко было затеряться как иголке в стоге сена.

К весне вернулся Никифор со своей ватажкой. Он успешно охотился по всей Хете и её притокам и мог похвастать богатой добычей.

По договорённости с воеводами Ерофей Павлович Хабаров завершил свою таймырскую службу. Намеревался возвращаться в Мангазею и Никифор Хабаров со своими людьми.

На Таймырской земле ещё долго держалась зимняя погода. На реках сохранялся ледяной покров, а тундра была по-прежнему выбелена снегом. Братья Хабаровы и их спутники воспользовались оленьими упряжками, нанятыми в соседнем стойбище, и добрались до Енисея. А там уж рукой подать до Мангазеи.

Когда братья прибыли на место, большинство здешних промысловиков уже возвратились из походов, среди них и младший Югов. Знакомый псаломщик уже пустил в свой дом постояльцев, и Хабаровым пришлось искать другое жильё. Удалось поселиться у одного из лавочников-гостинодворцев.

С первых же дней Ерофей Павлович уловил, что в городе воцарилось какое-то напряжение. Враждебные отношения между двумя воеводами, кажется, достигли критической точки, выплёскивались наружу, и ни для кого уже не оставались секретом. Вся Мангазея разделилась на два противоборствующих лагеря. Подавляющее большинство торговых и промышленных людей оказалось Палицына, они резко обличали и поносили его противника. Повсюду можно было услышать нелицеприятные и резкие высказывания в адрес Кокорева. Люди без всякого стеснения говорили о жадности, мздоимстве, всяких злоупотреблениях и высокомерии воеводы, вызывавшего широкое недовольство. На стороне Кокорева оставалось незначительное меньшинство. Это были лишь некоторые чиновные люди или те, кто оказался связанным с этим воеводой особыми отношениями.

На первых порах Кокорев пытался взяться за старое и облагал возвратившихся с промыслов людей поборами. Несколько раз такое сошло с рук, но вскоре промысловики взбунтовались и, сговорившись меж собой, отказались потакать вымогателю. Видя дружное сопротивление и даже откровенные угрозы в свой адрес, Кокорев притих. А тут ещё Палицын попытался образумить своего напарника, который едва выслушав наставления, взъярился и тем самым усугубил вражду.

Всё это мог воочию наблюдать Ерофей Павлович. Промысловики вскоре собрались на мирской сход, в котором участвовали и братья Хабаровы. Обсуждение длилось недолго – обстановка и без лишних слов была предельно ясна. Участники схода потребовали от воевод прекратить всякие склоки и раздоры и помириться. Раздавались возгласы о том, что необходимо составить челобитную, в коей описать все неблаговидные деяния Кокорева, и послать ту челобитную с надёжным человеком в Москву. Может быть, она заставит приказных чиновников задуматься о сложившейся обстановке в воеводстве и избавить мангазейцев от Кокорева.

На следующий день после мирского схода Хабаровых посетили три промысловика.

   – Познакомься, Ерофей Павлович, с сей бумагой, – сказал один из них, протягивая Хабарову исписанный лист, – коли согласен со всем, что здесь написано, поставь подпись. Видишь, сколько наших людишек уже приложилось.

Хабаров не спеша прочитал содержимое бумаги, перечитал ещё раз.

   – Толково составлено, честно. Ничего не возразишь против, – сказал он. – Готов и я подписать. И братец мой поставит подпись. Приложишь руку, Никифор?

   – А как же.

   – Вот и добро. Соберём подписи всех участников схода и пошлём бумагу с верным человеком. А не отправиться ли тебе, Ерофеюшка, в Первопрестольную с нашей челобитной? Ты грамотный да расторопный, – неожиданно для Хабарова спросил собеседник, судя по всему, высказывая пожелание многих подписавших челобитную.

   – Дайте подумать, други мои. Дело-то обременительное и расходное.

   – Учти, Ерофеюшка... Снабдим тебя деньжонками на дорогу. Дело-то общее. Соберём деньжонок с миру по нитке.

   – Дайте подумать, – повторил Хабаров.

Он был склонен согласиться с предложением промысловиков. Ерофей Павлович был не из тех людей, кто следовал обывательскому принципу – моя хата с краю, обойдутся без меня, кроме того, было и чувство обиды на Кокорева, выманившего у него соболиные шкурки, тем самым нанеся заметный материальный ущерб промысловику.

Когда прежние посетители, а с ними ещё Герасим Югов, через некоторое время вновь наведались к Хабарову, он встретил их словами:

   – Согласен на поездку в Москву. Давайте челобитную.

   – Учти, Ерофеюшка, дело это изрядной смелости от тебя требует, – сказал Югов.

   – На медведя с рогатиной ходил, а в этом тоже немалая смелость нужна.

   – Теперешнее дело-то посложнее будет! Там – медведь, зверюга неразумная, а здесь – чиновники-крючкотворы. Среди них, возможно, у Кокорева своя рука имеется. Чуешь?

   – Знаю, – сдержанно ответил Югову Ерофей, но от поездки в столицу не отказался.

   – Дать тебе в дорогу помощника? – спросил старший из промышленников.

   – Об этом не извольте беспокоиться: я возьму с собой брата Никифора.

   – Добро. А деньжонок на дорогу мы тебе соберём.

Ватажники, которых Никифор навербовал в Мангазее, разбрелись по домам. Максим же удивил неожиданным поступком.

   – Не осуди меня, Ерофей... – начал он как-то виновато, неуверенно.

   – За что я должен тебя осуждать?

   – Не по пути нам далее. Разошлись дорожки наши. Не гоже мне в Устюг возвращаться.

   – Коли боишься, что старые твои грешки припомнят, так их давно позабыли.

   – Не ведаю о том, позабыли ли нет, но лучше мне от Устюга подальше держаться. Остаюсь в Мангазее. Присмотрел здесь одну девку. Пригожая, хотя и местная басурманка. Женюсь. Давно пора. Деток нарожаем. В зимнюю пору стану соболя промышлять. К какой-нибудь ватаге пристану.

   – Коли твёрдо решил, Бог в помощь.

Из прежней ватаги с братьями Хабаровыми возвращался только Донат.

Герасим Югов сам пригласил Ерофея Хабарова на свой дощаник, нанятый у местного судовладельца.

   – Беру тебя и твою ватажку до Тобольска, – сказал он с готовностью. – Много ли всех вас?

   – Только трое. Мы с братом, да наш человек.

   – Жаль, что так мало.

У Герасима был свой расчёт. До Тобольска придётся плыть против течения, всю дорогу налегать на вёсла.

Путь был нелёгким, к тому же долгим, а труд гребцов изнурителен и требует немалых физических усилий. Жаль, что у Ерофея нет внушительной ватаги. Но и трое не будут лишними.

Перед отплытием Ерофей Павлович нанёс прощальный визит Палицыну... Воевода, вспомнив его отчёт о службе на Таймыре, которым остался доволен, спросил Хабарова:

– Не поехал бы в Хетское зимовье ещё на один сезон? Дела твои, как погляжу, шли неплохо.

Ерофей Павлович поблагодарил Палицына, но от лестного предложения отказался.