Текст книги "Хабаров. Амурский землепроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

18. Последняя поездка в Москву

Выехали ранним утром. Стояла поздняя осень, ветреная и холодная. Иртыш и его притоки успели покрыться коркой льда, выдерживавшей тяжелогружёный караван. Временами шёл лёгкий снежок.

Хабаров и его спутники, подняв воротники полушубков, дремали в санях. В Тюмени, а потом в Туринске меняли лошадей. Местные воеводы, подчинённые главному сибирскому воеводе, распоряжались, чтоб лошадей на замену давали без задержки.

На перевалах Уральского хребта пришлось преодолевать снежные заносы. Если по соседству не оказывалось населённого пункта, жители которого обязаны были следить за дорогой, участники обоза сами брались за лопаты и разгребали снежные завалы. Хабаров и Бурцев, чтобы поразмяться и согреться, тоже брались за лопаты и не отставали от других. Преодолев Уральский хребет, спустились на лёд одного из камских притоков.

При Бурцеве оказался немолодой проводник, знающий дорогу и ходивший по ней не раз в зимнее время со служебными грузами и почтой. Зимний путь не был повторением летнего пути, идущего через волок из верховьев Камы в Вычегду, а из неё в Северную Двину, Сухону до Вологды, а из Вологды сухопутным трактом через Ярославль и Сергиев Посад до Москвы. Проводник выбрал короткий зимний путь, требовавший меньше времени и шедший по льду Камы до её впадения в Волгу, затем вниз по Волге до устья Оки у Нижнего Новгорода. А уж по Оке к реке Москве добрались до российской столицы.

В Москву караван пришёл 31 декабря 1667 года. В столице праздновали Рождество. Над городом стоял перезвон колоколов. Разносились гулкие удары больших колоколов кремлёвских звонниц. Им вторили малые колокола на бревенчатых церквушках, которые имелись в каждом квартале города. На базарах да и на всех улицах наблюдалось весёлое оживление. За порядком следили приставы с алебардами. Если подвыпившие горожане начинали шумно галдеть и задирать других, приставы замысловато ругались и угрожающе размахивали алебардами, но крикунов не хватали: пусть перебесятся – великий праздник всё-таки.

Караван остановился на постоялом дворе, уже знакомом Хабарову. Санные упряжки с грузом завели во двор. Возле саней поставили охрану. Бурцев, никогда не бывавший в Москве, захотел посмотреть столицу и упросил Хабарова:

   – Остался бы, Ерофей Павлович. Тебе столица не в новость. А я ещё не узрел её.

   – Шагай, Бурцев, по Москве, любуйся на Красную площадь, Кремль, – отозвался Хабаров. – Мне всё это не в диковинку. Гуляй, а я присмотрю за обозом.

   – Добрая ты душа, Ерофей Павлович. Помолюсь за твоё здоровье.

Договорились оставить для охраны саней с грузом по паре казаков, а остальных спутников отпустили посмотреть на праздничную Москву.

Несколько раз Хабаров наведывался к Сибирскому приказу узнать, не наведывался ли кто из приказных туда, хотел дать о себе знать. Но приказные палаты были безлюдны. Только на крыльце у входа стоял казак с мушкетом, охраняя здание.

На второй или на третий день на постоялом дворе появился человек, показавшийся Хабарову знакомым.

   – Ерофей Павлович, – воскликнул он, – не узнаете старого знакомого?

   – Кажется, узнаю. Никак дьяк Григорий Протопопов?

   – Был когда-то дьяк, второй человек в Сибирском приказе. А теперь бывший дьяк.

   – Пошто угодил в бывшие?

   – Так было угодно новому хозяину приказа Родиону Матвеевичу Стрешневу. Как встал во главе приказа, избавился от меня и моего напарника Юдина. Наши места заняли другие дьяки, кои были переведены Стрешневым из приказа Большой казны. Это Порошин и Ермолаев. Его люди.

   – Где же ты теперь трудишься, дьяче?

   – А нигде. На покое я теперь, хотя бы мог ещё потрудиться.

   – Сочувствую, батюшка Григорий. Мне бы тоже на покой пора, а я всё ещё тружусь, разъезжаю по России и хочу добиваться у нового главы приказа права возвратиться на Амур.

   – А помнишь, мы с прежним-то приказным главой заступились за тебя, выхлопотали тебе чин сына боярского и Митьку Зиновьева одёрнули, чтоб ему было неладно?

   – Где он теперь, ведомо тебе?

   – Попритих. Наворовал деньжонок и купил под Москвой именьице. Там и живёт.

   – Ты-то как?

   – Накопил трудами праведными небольшую сумму и также стал владельцем именьица. С Митькой меня не равняй. Тот воришка, жулик. Я честно копил деньги. Кроме именьица владею небольшим домишком невдалеке отсюда. Наведайся ко мне, хотя бы завтра. Отметим праздник. Рад, что встретил тебя, Ерофей.

Хабаров охотно принял приглашение отставного дьяка, и не потому, что надеялся на щедрое рождественское угощение. Он не был чревоугодником и мог довольствоваться малым. Его привлекала возможность откровенного разговора с Протопоповым. Обиженный Стрешневым, лишённый им прибыльной должности приказного дьяка, Протопопов мог откровенно говорить о своём обидчике. А Ерофей Павлович был заинтересован в том, чтобы заранее узнать, что за человек Родион Матвеевич, можно ли надеяться на его содействие в достижении заветной цели – поездки на Амур.

Поблагодарив Протопопова за приглашение, Хабаров сказал, что принимает его с великой благодарностью.

   – Посидим за столом, потолкуем. Поделимся радостями и горестями, – сказал напоследок Григорий Протопопов.

– Объясни, дьяче, как отыщу твой дом.

   – Не придётся тебе его отыскивать. Я зайду за тобой, как начнут сгущаться сумерки.

   – Благодарствую.

Бурцев, возглавивший обоз с грузом тобольского воеводы, готов был оказать услугу Хабарову и согласился остаться на постоялом дворе, чтобы присматривать за охраной и грузом. Он уже успел побродить по праздничной Москве, потолкаться по Красной площади и прилегающим улицам, простоял праздничную службу в Покровском соборе у Василия Блаженного.

Под вечер следующего дня, когда празднование Рождества было ещё в самом разгаре, пришёл за Хабаровым Григорий Протопопов.

   – Извини, Ерофей Павлович, я без коня и без саней, – сказал посетитель. – На каждой улице, в каждом переулке толпы зевак. На санях не протолкнёшься. Пешочком доберёмся до моего домишки быстрее.

Однако они долго пробирались через людскую толпу, запрудившую переулки, примыкавшие к постоялому двору, преодолели ворота в Китайгородской стене.

Протопопов явно прибеднялся, когда говорил Хабарову о своём «небольшом домишке». Скрытый от постороннего взгляда высокой оградой и глухими тесовыми воротами дом бывшего дьяка был двухэтажным, с гульбищем, тянувшимся вдоль всего фасада, и высокой остроконечной крышей.

В просторной горнице первого этажа уже был накрыт праздничный стол, уставленный всякими яствами, графинами с медовухой, настойками и квасом. Вошедших встречали трое мужчин средних лет. Двое из них оказались хозяйскими сыновьями, третий – каким-то родственником. Григорий Протопопов каждого из них представил гостю.

Вошла в горницу моложавая и нарядно одетая женщина с дорогим ожерельем. Она осторожно несла поднос с чарками, наполненными вином. Женщина каждому поднесла чарки, начав с Хабарова, а когда поднос опустел, она всем низко поклонилась.

   – Супружница моя и мать моих сынков, – представил жену Протопопов, не назвав её имени.

Женщина поклонилась ещё раз и удалилась. В застолье, как было принято в богатых российских домах, женщины участия не принимали.

Приступили к трапезе. Стол был обильным и разнообразным. Хабаров старался не злоупотреблять едой и тем более выпивкой. Съел кусок пирога с рыбой, немного зайчатины, попробовал белых грибов в сметане, запил квасом. За едой он всё думал, как приступить к расспросам хозяина, выяснить у него, каков нрав у Родиона Матвеевича Стрешнева, что от этого человека можно ожидать. Ерофей Павлович повёл речь издалека.

   – Григорий, а не изволил ты быть знакомым с Палицыным? Когда-то в давние времена он служил воеводой в Мангазее, где и состоялось наше знакомство.

   – Как же, знаком я Андреем Фёдоровичем. Мы с воеводой Трубецким иногда привлекали его для оценки пушнины, – услышал Хабаров. – А зачем он тебе понадобился?

   – Всё же как-никак старый знакомый, хотел повидать его, коли он ещё жив.

   – Жив-то жив, да зело плох, немощен. Федосушка, что ты можешь нам сказать? – обратился Григорий к старшему сыну и пояснил: – Сынок мой старший дружит с сыном Андрея Фёдоровича. Бывает у них в доме.

   – Плох старый Палицын, – ответил Феодосий. – С постели не встаёт. Ноги у него отнялись, и рассудком тронулся. Не узнает даже близких.

   – Полагаю, что не стоит тебе беспокоить больного и немощного, – заметил старший Протопопов.

   – Наверное, не стоит, – согласился с ним Хабаров, и, вздохнув, сказал: – Да, было время, Трубецкой мне добром памятен, а вот каков новый глава Сибирского приказа?

   – Мне пришлось иметь с ним мало дел, – ответил Протопопов. – Не успел поработать под его началом. Кое-что знаю со слов приказных, с которыми не растерял связей и кои остались работать под его началом. Все глаголют в один голос: «Стрешнев, мол, высокомерен, кичлив, неразговорчив. Царский родственник всё же». А если разобраться – каков он родственник? Седьмая вода на киселе.

Хабаров рассказал Протопопову о своём деле, о стремлении получить назначение на Амур и вернуться туда если не воеводой, то хотя бы одним из его помощников, спросил, может ли рассчитывать на помощь и содействие Родиона Матвеевича.

   – Не знаю, что и сказать тебе. Чужая душа – потёмки. Говорят, что Стрешнев – человек медлительный, осторожный, самостоятельных решений принимает мало. А показать себя умеет. Пойдёшь в Сибирский приказ, обрати внимание на новшества, кои ты прежде не мог видеть.

   – О каких новшествах ты говоришь?

   – Хотя бы новое крыльцо, свежевыкрашенные стены, наличники на окнах, которых прежде не было, тканые дорожки...

   – Разве это плохо?

   – Я не говорю, что плохо. А казну Родион попотрошил. Когда кончили подновлять здание, собрал Стрешнев всех дьяков, подьячих, писцов, охранников и сказал им, чтобы берегли помещение. У нас, мол, бывают люди из европейских стран, и негоже перед ними в грязь лицом пасть. Пусть, мол, басурмане видят Россию красивой. Так и сказал.

   – Неплохо сказано.

Застолье продолжалось. Родственник Протопопова (он сказался братом его жены) скис и задремал за столом. Сыновья хозяина держались хорошо и вступили в оживлённый разговор. Ерофей Павлович узнал, что старший сын хозяина Феодосий, в просторечье Федос, служил подьячим в приказе Казанского двора, ведавшего управлением Казанью, нижней и средней Волгой и башкирскими землями. Он проявлял служебное рвение, стремясь дослужиться до дьяка. Его младший брат Иринарх управлял отцовским имением, где в основном и жил. Его увлечением была охота. К столу подали жареных куропаток и зайчатину – охотничьи трофеи младшего Протопопова.

Григорий ещё много о чём рассказывал и расспрашивал Хабарова, но всё это гостю уже не представлялось существенным.

Застолье закончилось, когда ночь вступила в свои права.

   – Проводи гостя до дому, – приказал отец старшему сыну Феодосию.

Закончилась праздничная неделя. Хабаров и Бурцев направились в Сибирский приказ. Там чувствовалось некоторое оживление. За столами сидели подьячие и писари, но обоих дьяков ещё не было, не показывался и Стрешнев.

   – У нашего начальства ещё продолжается празднество, – вызывающе выкрикнул молодой подьячий. – Дня два их ещё не будет в приказе. Вот через пару дней и наведайтесь.

   – Может быть, кто-нибудь из вас возьмётся принимать у нас ясачную казну? – спросил Бурцев. – Не теряли бы попусту время.

   – Не наше это дело, – воскликнул тот же крикливый подьячий.

   – Принимать ваш груз – дело ответственное. Этим займутся только дьяки. А коли возникнут какие затруднения, призовут самого Стрешнева, – проговорил подьячий постарше, потом он подумал и добавил: – Да ещё для совета призовут опытных купцов, торгующих пушниной.

   – Чувствую, что это надолго, – вздохнул Бурцев.

   – Ты прав, мил человек, это надолго, – сказал кто-то из подьячих. – Груз-то ваш велик. Его приёмка затянется на несколько недель. Так что наберитесь терпения.

   – А сам Стрешнев изволит нас принять? – спросил Хабаров.

   – Это уж как Родион Матвеевич расположен. Может принять, может и не принять. Коли вы заинтересованы, чтоб принял, добивайтесь через дьяков.

Два дня прошли в томительном ожидании. Наконец подьячие сообщили Хабарову и Бурцеву, что оба дьяка на месте. У дьяков был общий просторный кабинет, за которым размещались апартаменты главного лица в приказе – Стрешнева.

От подьячего посетители узнали, что дьяки готовы их принять. Беседовать с ними в основном будет Порошин как старший дьяк. Примет участие в беседе и Ермолаев, его напарник.

Оба дьяка вежливо поздоровались с гостями из Сибири. Порошин задал несколько общих вопросов – как доехали, как понравилась столица, впервые ли оба в Москве, хорошо ли ловится пушной зверь в их воеводстве, – а потом важно произнёс:

   – Не пытайтесь нас торопить. Дело серьёзное и не терпит спешки. Нам помогут опытные знатоки мягкой рухляди. Проверяя её, знатоки выявят лучшие, превосходнейшие образцы. А для этого нужна самая тщательная проверка. Ведь лучшие шкурки будут предназначены для царской семьи, пойдут в качестве подарков иностранным государям, будут раскуплены купцами Англии, Франции, Австрии и других стран. Ещё раз напоминаю вам – наберитесь терпения. Вопросы к нам имеются?

Нет, вопросов к дьякам не было. У Хабарова имелся, конечно, свой наболевший вопрос – когда же примет его Стрешнев, но напрашиваться на визит к Родиону Матвеевичу и обращаться к нему со своими делами было пока преждевременно. Сначала надо покончить с передачей почты и мягкой рухляди.

Дьяки распорядились, чтобы весь привезённый груз был доставлен с постоялого двора в амбары, находившиеся позади здания Сибирского приказа. Эта работа заняла несколько дней. Когда же с перемещением грузов было покончено, дьяки принялись знакомиться с почтой, доставленной из Тобольска и Илимска. Почтой из Тобольска занимался Порошин как главный дьяк. Разборку почты из Илимска он уступил Ермолаеву.

Почта была внушительной. Она заполняла несколько увесистых мешков. Здесь были отписки воевод, челобитные жалобщиков и ходатаев, хлебные и соляные списки, денежные отчёты, таможенные и ясачные книги. Некоторые из бумаг вызывали вопросы у одного и другого дьяка. Ермолаев принялся расспрашивать Хабарова:

   – Почему так много челобитных?

   – Люди просятся на Амур, – объяснял Хабаров.

   – С какой стати?

   – Привлекают богатства края, возможность заниматься земледелием.

   – Только ли этим вызваны челобитные?

   – Не только. Некоторые просят разрешения выписать семью с Северной Двины или Вычегды.

   – Понятно. Естественные просьбы. Твоя челобитная с просьбой дать тебе службу на Амуре прошла через наши руки, – сообщил Ермолаев.

   – И каков результат её рассмотрения? – весь обратился в слух Хабаров.

   – Этого я тебе не могу сказать. Не знаю. Начальство что-нибудь на этот счёт решит, – безучастно заметил дьяк.

И вот с рассмотрением почты было покончено. Наиболее важные документы были переданы главе приказа, по менее важным сделан краткий обзор.

Пришло время заняться наиболее трудоёмкой работой – тщательным досмотром пушнины, привезённой из Тобольска и Илимска. Первым делом надлежало выявить наиболее высококачественные соболиные шкурки, которые передавались в руки царской семьи и других высокопоставленных лиц. Для этого, как и говорили дьяки, Стрешнев пригласил пятерых членов купеческой верхушки в качестве государевой комиссии по приёму пушнины. Среди её членов был и поставщик царского двора Капитон Карпов, один из самых богатых российских купцов, который считался большим знатоком мягкой рухляди.

Хабаров и Бурцев были заранее оповещены дьяками о том, что глава приказа собирает у себя именитых купцов, которым поручалось обследовать и реализовать привезённую из Сибири пушнину, и приглашает обоих сибиряков, доставивших груз в Москву. Они впервые оказались в кабинете Стрешнева и смогли увидеть его вблизи. Родион Матвеевич имел облик придворного щёголя. На нём был малиновый кафтан тонкого бархата, сафьяновые сапоги, на шее золотая цепь. Он завивал бороду, и от него исходил запах ароматных благовоний.

Когда купцы собрались у Стрешнева, Порошин вышел из кабинета и пригласил Хабарова и Бурцева. Когда те вошли, Стрешнев протянул руку для рукопожатия обоим сибирякам, а потом представил их купцам.

   – Рекомендую купечеству гостей из Сибири. Они доставили нам в Первопрестольную мягкую рухлядь. Сделали такое доброе и полезное дело.

С Ерофеем Павловичем и его напарником купцы обменялись поклонами. Все расселись по лавкам, тянувшимися вдоль стен. Слово взял Стрешнев.

   – Приветствую вас, господа. От сибирских воевод мы получили ценный груз – шкурки соболей, чернобурых лисиц и других пушных верей. Возблагодарим их и тех, кто доставил груз в Первопрестольную. Теперь настало время нам потрудиться и удостовериться в добротности прибывшего груза. Надеюсь на вашу помощь, господа купцы. Вы давно торгуете мягкой рухлядью, поставляете её великим мира сего. Люди вы опытные, справитесь с делом, которое вас ожидает. Надеюсь на вас...

   – Надейся, батюшка Родион Матвеевич, – воскликнул Капитон Карпов.

   – Если бы не надежда на вас, особенно на тебя, Капитон, не было бы тогда и этой нашей встречи, – ответил ему Стрешнев, – лучшие шкурки мы преподнесём в подарок царской семье, батюшке Алексею Михайловичу, царице, царевичам и царевнам. Капитон Карпов, возьми на себя труд выбрать для семьи государя самые лучшие шкурки.

   – Постараемся, батюшка Родион Матвеевич. Высокая честь для меня потрудиться на царскую семью.

   – Ты прав. Для каждого из нас это высочайшая честь. Вам, дорогие мои Иринарх Ларионов и Аполлос Евлампиев, надлежит выбрать шкурки, которые пойдут в подарок иностранным послам. А от них многое перепадёт их монархам. Наша пушнина пользуется большим спросом у иноземцев, даже у монархов. А что останется не раздаренным, господа торговые люди, распродайте, а выручка от продажи поступит в государеву казну.

   – А по какой цене казна расплатится с нами? – спросил один из купцов.

   – Выясним. Могу заранее сказать, что в обиде не останетесь.

Стрешнев сообщил, что предварительная проверка всей пушнины, доставленной из Тобольска и Илимска, возлагается на дьяков, и те в случае необходимости могут привлекать себе в помощь подьячих. При проверке непременно должны присутствовать и Хабаров с Бурцевым. К ним же дьяки вправе предъявлять претензии, если обнаружатся повреждённые шкурки, расхождения между количеством шкурок и описями. После предварительной проверки качества шкурок дальнейший отбор пушнины для высокопоставленных лиц продолжали купцы.

Проверка и сортировка пушнины заняла около полутора месяцев. Проверяющие были требовательны и придирчивы. Хабаров и Бурцев за это время почти не имели возможности отлучаться из помещения Сибирского приказа. Лишь в воскресные дни оба могли немного побродить по Москве. А однажды Ерофей Павлович побывал у Протопопова, поделился с ним своими наблюдениями, рассказал об обстановке в Сибирском приказе, пожаловался на мелочную придирчивость дьяков.

Несмотря на постоянные придирки со стороны дьяков, существенной оказалась лишь одна: в каком-то из мешков с пушниной нашли несколько подмоченных шкурок. Оба дьяка дали волю недовольству и долго и желчно ворчали. Ерофей Павлович совсем был подавлен, но Порошин неожиданно удивил его.

   – Мы сознаем, что дорога из Сибири – это не прогулка по Красной площади. По нашим правилам мы допускаем в большом грузе малую долю повреждённых шкурок. Высушим их и продадим с некоторой скидкой. Хуже, если мешок прогрызут крысы и серьёзно попортят шкурки. А здесь, слава Богу, обошлись без этой напасти.

   – А бывает, что крысы портят груз? – поинтересовался Хабаров.

   – Бывает.

После того как дьяки завершили свою работу, за осмотр груза принялись купцы. Их работа затягивалась. Они тратили на осмотр пушнины совсем мало времени и рано расходились по каким-то своим делам. Ерофей Павлович порывался поговорить с Капитоном Карповым, державшимся среди купцов с важностью человека наиболее влиятельного и авторитетного, и просить его ускорить осмотр пушнины, но Порошин и Ермолаев, узнав о намерении Хабарова, отговорили его.

   – Карпов – человек из государева окружения. В милости у властей. Ты можешь испортить нам всё дело, – сказал старший дьяк.

Ерофей Павлович и Бурцев вздохнули с тоской и были вынуждены впредь мириться с медлительностью купцов.

Наконец соболиные шкурки, предназначенные для царской семьи, были переданы по назначению. Они понравились царю, царице и другим членам его семьи. Стрешнев был обласкан Алексеем Михайловичем, и Родион Матвеевич не замедлил среагировать на царскую милость. Он пригласил к себе Хабарова и Бурцева, вышел им навстречу из-за стола, пожал обоим руки и произнёс торжественно:

   – Сибирский приказ принял решение повысить вам обоим оклады за безупречную службу и за доставку издалека казны.

Конечно, оба поощрённые должны были рассыпаться в благодарностях. Потом уже оба сообразили, что повышение их служебного оклада было незначительным и вряд ли могло серьёзно повлиять на улучшение их имущественного положения. Всё же это был добрый жест со стороны главы приказа, и Ерофей Павлович решился попросить у Стрешнева дать согласия на разговор о своём назначении на Амур.

Родион Матвеевич мог догадываться, о чём намеревался просить Хабаров, так как его челобитная находилась в столе главы приказа, но Стрешнев не был расположен вести разговор на эту тему и бесхитростно уклонился от него.

   – Поговорим как-нибудь потом, Хабаров, – сказал он. – Завален делами, зело занят. Сейчас не имею времени на разговоры с тобой.

Несмотря на всю свою медлительность, купцы завершили работу. Иринарх Ларионов и Аполлос Евлампиев передали пушнину иностранным послам. Остальные торговые люди получили партию мехов для распространения среди имущих людей, придворных, бояр и богатых купцов. Простолюдинам такие покупки были не по карману.

Окончательный расчёт с сибиряками Стрешнев затягивал. Они не могли возвращаться домой в Тобольск и Илимск без официальной бумаги, свидетельствующей о том, что груз прибыл в целостности, принят Сибирским приказом, и администрация приказа к лицам, доставившим груз, претензий не имеет.

Когда Хабаров и Бурцев осмеливались напомнить дьякам о расчёте, те начинали отговариваться – пока нет надлежащих документов от покупателей пушнины. Впрочем, Хабаров надеялся не только на такой расчёт, но и на приём у Стрешнева, напоминал ему о себе через дьяка, но глава приказа увиливал от встречи. Однажды Хабарову всё же удалось остановить Стрешнева, проходившего через комнату дьяков, и сделать попытку спросить его напрямик:

   – Разрешите поинтересоваться, Родион Матвеевич...

   – Знаю, знаю, – прервал его Стрешнев, – тебя интересует, когда мы встретимся, и я бы мог заняться твоим делом. Непременно встретимся, как только немного освобожусь.

   – Когда это будет?

   – Скоро.

Стрешнев догадался, что дальше затягивать встречу с Хабаровым не совсем прилично, и спустя некоторое время через дьяка Порошина сам пригласил его к себе.

   – Садись. Заждался? – обратился Стрешнев к посетителю.

   – Вы человек занятой, пребываете под бременем забот. Я это сознаю. Спасибо вам, что нашли возможность уделить мне времечко. У вас кроме моего дела много всяких других дел и, наверное, более важных.

Хабаров немного льстил Стрешневу, считаясь с его барственным, высокомерным нравом, но Родион Матвеевич клюнул на эту лесть.

   – Это хорошо, что ты сознаешь, насколько я занят. Так что тебе от меня надобно?

   – О своём желании я написал в челобитной.

   – Читал твою челобитную. Просишься на Амур.

   – Прошусь. Много сил я отдал Амуру и сделал бы ещё много полезного, очутись я там снова. Считаю, что со мной поступили несправедливо, отозвав меня с Амура.

   – Справедливо или нет – это не мне судить. Твоя история с Зиновьевым произошла не при мне. Что ты стал бы делать на Амуре, коли снова оказался там?

   – Развивал хлебопашество, промыслы, строил города, укреплял бы охрану края. Препятствовал бы нашествиям басурман с юга.

   – Похвальные намерения. Но ведь на Амуре обосновалась ватага беглых во главе с Никифором Черниговским. Все они повинны в убийстве прежнего илимского воеводы. Разве не так?

   – Воевода Лаврентий Обухов вёл себя недостойно, проявлял жестокость, жадность, вот и восстановил против себя всех и вся. Его конец – наказание божье. Этим я ничуть не оправдываю Никифора Черниговского и его дружков. С ним ушёл на Амур отряд его единомышленников. Из них подавляющее большинство никакого отношения к убийству Обухова не имели. Бессмысленно видеть в каждом из них государственного преступника.

   – Ишь каких праведников отыскал.

   – Праведниками их не считаю. Пусть несут покаяние и возвращаются к мирному труду.

   – А как бы ты поступил с Никифором?

   – Не знаю. Пожалуй, с Амурской земли я бы его изгнал.

   – А если земли на Амуре вечно подвергаются нашествию басурман с юга?

   – Пусть жители Приамурья обрабатывают землю, занимаются рыболовством и не выпускают из рук оружия. Другого им не дано.

   – Послушать тебя, интересно рассуждаешь и иногда здраво. Что же я могу тебе ответить... – Стрешнев сделал продолжительную паузу и потом глухим голосом произнёс: – А наверное, ничего не могу тебе ответить. Обстановка вокруг Приамурья сложилась сложная, запутанная, мне до конца непонятная. Надо в ней разобраться. А я пока... – Родион Матвеевич снова сделал продолжительную паузу, прежде чем заговорить. – Недостаточно представляю обстановку на Амуре. Не могу сказать, настало ли время послать тебя на Амур и вообще твоё ли место там.

   – Амур – это четыре года моей жизни, – возразил Хабаров. – Освоение тамошней земли, познание её населения с их обычаями и жизненным укладом... Й всё это вмиг оторвало от меня появление Митьки Зиновьева. Лишил меня радости, которой я жил, ограбил, ошельмовал, сделал из меня узника. Зело признателен вашему приказу, его прежнему главе Трубецкому, дьяку Протопопову. Одёрнули Митьку, дали мне высокое звание сына боярского, сняли с меня нелепые обвинения.

   – Не стоит об этом, Хабаров. Митьку Зиновьева я не изволил знать, разве только понаслышке. Видишь, какое дело... Ты получил назначение не на Амур, а в Илимск. Почему я должен ни с того ни с сего менять это назначение?

   – Потому что Митька Зиновьев несправедливо со мной поступил, умыкнув с Амура, яко тать непотребный.

   – Не тебе судить, Хабаров, тать Митька или нет.

   – Истинный тать, – воскликнул Хабаров, потом спохватился, что негоже так говорить с главой приказа, человеком высокопоставленным, и сказал уже спокойно и просительно: – Батюшка Родион Матвеевич, коли не веришь мне, спроси у прежнего дьяка Протопопова и других, что близко знавали Митьку. Все подтвердят вам слова мои.

   – А хоть бы и так. Мне-то зачем это знать? Давай-ка завершим нашу беседу. Сколько времени я теряю с тобой.

   – Позвольте, Родион Матвеевич, последний вопрос задать.

   – Задавай. Чтоб только последний!

   – Каков же ваш ответ на мою челобитную?

   – Повторяю. Не знаю, что и сказать тебе. Надо бы посоветоваться со сведущими людьми. К тому же ты и сейчас не молод, а глядишь, когда я что-нибудь смогу решить, ты будешь и вовсе человеком в почтенном возрасте, – сказал Стрешнев как-то устало, но Хабарову почудилась в его словах издёвка. – Не поздно ли будет решать твою задачу? Вот какие наши дела Хабаров.

   – Это окончательный ответ?

   – И этого я не знаю. Зайди ко мне ещё через недельку, тогда и услышишь окончательный ответ.

Тем временем Бурцев со своими спутниками не стал дожидаться решения дела Хабарова и отбыл в Тобольск. Ерофей Павлович посетил Протопопова и рассказал о беседе с Родионом Матвеевичем, не принёсшей никаких результатов.

   – Как понять его? – спросил Ерофей Павлович бывшего дьяка. – Хотелось бы узнать, что скажет человек опытный, сведущий. Что кроется в поведении Стрешнева, уловки, хитрость или беспомощность?

   – Наверное, все вместе, – ответил собеседник, – хитрил он и ничего определённого не решал или не мог решить.

Через неделю Хабаров снова оказался у Стрешнева. Родион Матвеевич был спокоен, в меру любезен, пригласил гостя присесть и сказал коротко:

   – Мы вынуждены ответить отрицательно на твою челобитную. Оставайся в Илимском воеводстве. Перевод тебя на Амур нецелесообразен. Вот что я могу тебе сказать.

   – Это окончательно?

   – Окончательно.

   – А в будущем ваше решение не может измениться?

   – За будущее ручаться не могу. Один Господь ведает, какая судьба выпадет в будущем тебе, Хабаров.

На этот раз Стрешнев не вышел из-за стола, не протянул руку Хабарову, а только сдержанно кивнул.

Хабаров после встречи со Стрешневым не торопился покидать Москву. Он отчётливо осознавал, что это его последняя поездка в российскую столицу. Его визиты к главе приказа нужного результата не дали, а надежды на возвращение на Амур теперь не было. Он ощущал, что хозяйство на Киренге больше его не интересует. Оставалось одно: принять предложение монахов Киренгского монастыря и стать сперва монастырским послушником, а потом и монахом, а имущество своё передать в монастырскую собственность. Всё это давало пищу для грустных размышлений.

Убеждённый в том, что он никогда больше не увидит Москвы, Ерофей Павлович поспешил попрощаться с московскими знакомыми. Первым делом он распрощался с подьячими приказа, с которыми был знаком ещё с предыдущей поездки. Потом наведался к Григорию Протопопову.

   – Пришёл к тебе прощаться, дьяче, – произнёс он.

   – Решил ли ты своё дело? Чем закончился твой последний визит к Стрешневу?

   – А ничем. Ты прав оказался, когда говорил мне, что Родион Матвеевич – человек медлительный, осторожный, самостоятельные решения принимает редко.

   – Этого можно было ожидать. Сочувствую тебе, Хабаров. Что же ты собираешься дальше поделывать.

   – Наверное, монашество приму, удалюсь в наш Усть-Киренгский монастырь.

   – Ты это твёрдо решил? Ведь мог бы ещё...

   – Наверное, ничего бы уже не мог. Руки опускаются. Тоска по великой Амур-реке гложет. Не суждено мне вернуться в Приамурский край. Скажи, Григорий, а мог бы принять меня прежний начальник приказа, чтоб я выразил ему своё уважение?

   – Алексей Никитич Трубецкой – большой человек. Не токмо как боярин и князь. Он вёл переговоры с Богданом Хмельницким, возглавлял войска, воевавшие против шведов, против поляков. Я и не припоминаю, в каких ещё делах отличился, сей славный муж и зело богатый.