Текст книги "Хабаров. Амурский землепроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Хабаров. Амурский землепроходец

Из энциклопедического словаря.

Изд. Брокгауза и Ефрона,

Т. LXXII, СПб., 1897

абаров (Ерофей Павлович) – «добытчик и прибыльщик» XVII в. X., уроженец Сольвычегодска, в 1638 г. поселился на пустой земле при впадении р. Киренги в Лену и устроил там соляную варницу и мельницу, а также завёл земледелие и распахал 60 десятин, обязавшись отдавать в казну десятую часть жатвы. Но якутский воевода П.П. Головин взял вместо десятой пятую часть, а спустя некоторое время отобрал всю землю, хлеб и соляную варницу, а самого X. посадил в Якутск «за пристава», откуда он был отпущен, по челобитной, на родину лишь в 1645 г. Через четыре года X., с разрешения якутского воеводы Д.А. Францбекова, отправился с 70 охотниками «для покорения земель, лежащих по Амуру» в Даурскую землю; в следующем (1650) году он привёз в Якутск чертёж этой земли, образцы хлеба и расспросные речи туземцев, содержащие в себе рассказы о богатствах, получаемых из Китая, и своими рассказами о «богатстве и изобилии Даурской земли» привлёк новых охотников. С ними он добыл «много хлеба и скота», утвердился на зиму в Албазине, победоносно ходил на дауров, пленил и облагал их ясаком. В 1651 г. ему удалось покорить нескольких даурских князьков, живших вниз от Албазина по Амуру, и добраться до Ачанского улуса, где, зазимовав, он выдержал три осады от дюгеров, ачанов и маньчжур, после чего поплыл назад вверх по Амуру. На пути ему приходилось вступать в борьбу с отпавшими от него его прежними сообщниками (Поляковым, Чечигиным и др.), а также с гиляками. Встретивший X. в августе 1653 г. у устьев р. Зеи московский дворянин Д.И. Зиновьев, которого послали из Москвы для награждения X. золотыми червонцами, служилых людей 200 новгородок, а охочих – 700 московок, вследствие требования X. показать ему государев указ, по которому действительно указано Зиновьеву «всю Даурскую землю досмотреть и его X. ведать», схватил его за бороду и прибил, а затем, по заявлению недовольных и врагов X., произвёл «розыск». Так как последние обвиняли X. в нерадении о пользах казны государевой, закабаливании служилых людей, вероломном отношении к туземцам и опустошении всего Амурского края, то он сменил его и повёз в собой в Москву, подвергая на пути всевозможным притеснениям. В Москве, в Сибирском приказе, присудили возвратить X. все вещи, несомненно ему принадлежавшие и отнятые Зиновьевым, а затем, вследствие челобитной, в которой он упоминал о своих заслугах по устройству пашни на Лене и по покорению Даурской земли, о хлебе, отнятом П.П. Головиным, и о пожалованных, но не отданных ему деньгах, его пожаловали «в боярские дети» и назначили управителем приленских деревень от Усть-Кути до Чечуйского волока. После этого о X. мы имеем лишь одно сведение: в ноябре 1667 г. он подал в Тобольске воеводе П.И. Годунову челобитную, в которой просил вновь отпустить его в Даурскую землю «для городовых и острожных поставок и для поселенья и хлебной пахоты...», но просьба его не была исполнена.

1. На Сухоне

еревня Дмитриево Вотложенского стана рассыпалась избами по возвышенному берегу Сухоны. За избами тянулись поля и огороды, окаймлённые зубчатой кромкой леса, ельниками и осинниками. Бывало, что из леса в надежде полакомиться на обывательских огородах выходили кабаны и сохатые. Тогда местные жители старались спугнуть и изгнать зверье, крича и грохоча кастрюлями и вёдрами.

Среди местных жителей в деревне обитало несколько семей Хабаровых. Смутные предания доносили, что предки нынешних Хабаровых пришли на Сухону из новгородской земли. Было это в стародавние времена. Ещё до самозванщины, до нашествия поляков, до царствования Бориса Годунова и блаженного царя Фёдора Ивановича, во времена царя Ивана Васильевича, прозванного Грозным. Когда грозный царь учинил жестокий погром Новгорода, уцелевшие его жители, охваченные страхом, бежали в северные земли. Они поднялись вверх по реке, миновали Онежское озеро и реку Вытегру. Откуда перебрались волоком в Ковжу, впадающую в Белое озеро. Миновали его, а потом верховья Щексны малыми реками и озёрами, преодолевая волоки, вышли в Кубенское озеро. А из Кубены держали дальнейший путь по реке Сухоне. Приглянулась Сухона и её берега беглецам из новгородской земли, да и местные обитатели встретили их приветливо. На берегу Сухоны и облюбовали место беглые по соседству с небольшим поселением, называвшимся Дмитриевым.

С тех пор род Хабаровых разветвился. У сыновей первого поселенца выросли свои сыновья, пошли внуки, правнуки. Один из них – Павел Хабаров – крепкий прижимистый хозяин и достойный глава семейства. Выращивал и ячмень, разные овощи, держал обширную пасеку, промышлял охотой и рыбной ловлей, разводил всякий скот. По мере необходимости нанимал работников из устюжской голытьбы. С устюжанами поддерживал тесные связи, снабжал их копчёной медвежатиной и свиными окороками, мороженой рыбой, мёдом, битой птицей, мукой. Чтобы удобнее было поддерживать деловые связи с городом, пришлось Павлу Хабарову поставить на окраине Великого Устюга избу с амбарами, где постоянно обитал кто-нибудь из его сыновей или работников.

Была ранняя зимняя пора. Стоял лёгкий морозец, сковавший реки ледяным покровом. Присыпанные снегом сосны и осины высились на горизонте белой зубчатой стеной. Ерофей, старший из сыновей Павла Хабарова, возвращался с охоты. Его сопровождал брат Никифор. Ерофею Павловичу с ту пору было два с половиной десятка лет. Рослый, плечистый, с окладистой русой бородой, он выглядел истинным богатырём. Никифор был помоложе, ещё ходил в холостяках. Не такой рослый, мускулистый и плечистый, как старший брат, но похожий на него лицом и светло-русым цветом волос, он казался уменьшенной копией Ерофея.

Возвращались братья с богатой добычей: посчастливилось напасть на большой выводок куропаток. Ерофею удалось подстрелить ещё и зайца-беляка. За плечами у каждого из братьев были пристроены луки и колчаны со стрелами.

Ерофей Павлович уже три года как был женат. Жену свою Василису, статную светловолосую красавицу, под стать мужу, которая год назад родила дочку Наталью, он высватал в Великом Устюге. Никифор ещё семьёй не обзавёлся и только заглядывался на девиц. Отец не торопил его с женитьбой.

   – Чем порадуете, сыне? – встретил их Павел Хабаров и, дотошно осмотрев добычу, сказал неопределённо:

   – Ну, ну... Не с пустыми руками вернулись к отцу. И это хорошо.

Сыновья привыкли к тому, что отец был скуп на похвалу. Если они и заслуживали добрых слов, он воспринимал это как должное и отмалчивался, а за промахи нещадно их ругал и сердито хмурился. Ерофей и Никифор стали разоблачаться, а Василиса перетаскала всю добычу охотников в холодный погреб.

   – Садитесь за трапезу, сыны, – сказал Павел, – а утром вас ждут дела.

   – Какие ещё дела, отец – поинтересовался Ерофей.

   – Завтра и узнаешь. Не лезь наперёд батьки в пекло, – строго высказался Павел.

Отужинали быстро, за столом не засиживаясь. Давала о себе знать усталость после долгого хождения по лесу. Никифор по молодости и холостячеству не имел собственной постели и спал на полатях вместе с детворой, вповалку с братьями и сёстрами. А Ерофей с женой спали за занавеской на широкой кровати – топчане. Рядом была подвешена люлька с дочкой.

Утром за завтраком Павел произнёс будничным голосом:

   – Слышь, Ерошка... Снаряжайте с Никифором обоз. Отправитесь в Устюг. Свезёте купцу Худякову и промышленнику Югову припасы. На выручку закупите... Запомни или лучше запиши... Ты ведь у нас грамотей.

Павел Хабаров перечислял ровным монотонным голосом длинный перечень нужных покупок:

   – ...два новых хомута заместо износившихся. Два топора. Отрез тонкого сукна, хорошо бы тёмно-синего или тёмно-вишнёвого, на новые парадные кафтаны. Куль соли и ещё...

Наконец перечень закончился, и Павел принялся за распоряжения:

   – С большим обозом вам вдвоём не управиться. Возьмите в помощь Доната.

Это был нанятый работник Хабаровых.

   – Снарядите шесть подвод, – продолжал старший Хабаров. – Загрузите их мукой, бочонками с мёдом, брагой, морожеными тушами кабанов и баранов, битой птицей. Сбудешь всё это добро Худякову и Югову. Смотри, не просчитайся при расчёте. Пусть Никифор с Донатом возвращаются домой, а ты останешься в Устюге.

   – Зачем я должен остаться в Устюге?

   – Стало быть, должен... Ты слушай, не перебивай. Пообтирайся среди купцов, промышленников, владельцев лодейного двора. Разузнай, разнюхай, чего им надобно. Что им потребно? И дай мне знать.

   – А коли им потребно столько всяких припасов, сколько мы не соберём?

   – Всё равно дай мне знать. Чего в нашем хозяйстве не найдём, отыщется у соседей, в других селениях, выселках. Ежегодно из Устюга уходят за Каменный пояс многие ватаги промысловых людей, государевых служак. Идут в Тобольск, дальние острожки и зимовья. Все должны запастись харчем в дорогу. Смекаешь, сын?

Весь обоз состоял из шести санных упряжек с тремя сопровождающими во главе с Ерофеем Хабаровым. По две упряжки на одного ездового. Отец был скуп, прижимист. Разбрасываться людьми не хотел. Решил, что трое мужиков на маленький обоз – в самый раз: за санями с ездовым на привязи будет двигаться вторая упряжка без ездового.

Павел Хабаров проследил, как обоз спустился с берега на лёд Сухоны, и произнёс последнее напутствие:

   – Сыны мои, коней берегите. Не гоните галопом. Переночуйте у свояка.

Свояк жил в прибрежном селе на полпути между Дмитриевым и Великим Устюгом. Ночевали у него в тесной курной избе, наполненной ребятишками. Расстелили на полу полушубки и заснули до рассвета. Лошадей не выпрягали.

Прощаясь с гостями, свояк, худощавый долговязый мужик средних лет с клинообразной рыжей бородой, предупредил старшего из братьев:

   – Держи ухо востро, Ерофеюшка.

   – Пошто я должен держать ухо востро? – переспросил Ерофей Павлович.

   – Лихие людишки шалят на дорогах.

   – Лихим людишкам дадим отпор, – спокойно ответил старший Хабаров.

Однако тревога закралась в сердце у каждого путника, каждый из них настороженно смотрел по сторонам в оба.

Предостережение свояка оказалось не лишним. Когда обоз отъехал от места ночлега вёрст на десяток, со стороны лесистого берега Сухоны раздался оглушительный свист. Из прибрежных зарослей скатились по склону берега два мужика в драных, видавших виды полушубках. Впереди щуплый человек с редкой бородёнкой. На небольшом отдалении от него – крепкий верзила, который казался главным лицом. Малорослый мужичонка заговорил, вернее, забормотал скороговоркой:

   – Поделитесь, люди добрые, чем Бог послал, с бедолагами-горемыками.

Второй незнакомец неподвижным монументом стоял поодаль и помалкивал.

Мысль Ерофея Павловича срабатывала молниеносно. Он сообразил, что щуплый мужичонка, конечно, не атаман ватаги, а лишь на подхвате у него, а командует, скорее всего, плечистый верзила. С ним-то и надо поступить как с главным противником: сокрушить неожиданным сногсшибательным ударом. Если на берегу ещё притаились члены воровской ватаги, они все окажутся в замешательстве. Итак, смелее действуй, Хабаров.

   – Возьми на себя ту малявку, а я беру на себя вон того... – шепнул брату Ерофей и, нащупав в кармане полушубка увесистый кастет, приблизился к долговязому, произнёс невозмутимо: – Поделиться, говорите?

Не успел тот понять что-либо, как сильный удар кастетом обрушился на темя атамана. Ерофей был сильным человеком и обычно выходил победителем в кулачных боях с односельчанами, однако никогда не злоупотреблял своей недюжинной силой и первым в драку не лез. Шапка хоть и смягчила силу его удара, но всё же атаман потерял сознание и упал. Ерофей Павлович стал вязать вожжами поверженного противника, а Никифор тем временем управился с малым. Тот оказался увёртливым и даже успел выхватить из-под полы нож, попытался пырнуть Никифора, однако не ранил его, а только порезал полушубок. На помощь младшему Хабарову подбежал Донат. Вдвоём они скрутили и связали мужичонку.

К тому времени на высоком берегу показались ещё трое членов воровской шайки. Они размахивали руками, что-то угрожающе выкрикивали. Возможно, что другие члены воровской ватаги скрывались в лесу.

   – Жди нападения, Ерофей Павлович, – сказал с тревогой Донат.

   – Нападения не будет. Не посмеют, – спокойно возразил Ерофей. Он властно махнул рукой мужикам и зычно завопил: – Эй вы, божьи угодники. Слышите меня? Коли отважитесь приблизиться к нам, конец вашему атаману. Придушу его, яко щенка шелудивого.

Для пущей убедительности он помахал кистенём, который на всякий случай припрятал в санях под сиденьем. Разбойные люди на берегу стали переговариваться меж собой, но спуститься к обозу не решились. Связанного вожжами рослого атамана и щуплого мужичонку бросили на передние сани поверх мешков, и обоз тронулся. Некоторое время три мужика по берегу сопровождали обоз, но поотстали, а потом и вовсе исчезли. Нападать не решились.

До Великого Устюга оставалась малая часть пути, когда связанный по рукам и ногам атаман пришёл в себя и взмолился:

   – Мил человек, отпустил бы ты меня, Христа ради.

   – За какие такие добрые твои дела я должен отпустить тебя, злыдня и разбойника? – возразил Ерофей Павлович.

   – Отпусти. Разве я покрал у тебя что?

   – Не покрал, так собирался со всей своей воровской шайкой поживиться нашим обозом. По глазам вижу.

   – Что же нас с Микешкой дальше-то ждёт?

   – А ничего хорошего не ждёт. Уже это как воевода решит.

   – Помилуй нас, мил человек. Тебе-то какой прок от того, что нас повесят?

   – Самый прямой прок: двумя разбойниками на белом свете меньше станет. Подумал бы, тать непотребный, перед судом Божьим – как ты дошёл до жизни такой, до душегубства.

   – Не от хорошей жизни, не от радостей. От нужды горемычной.

Плечистый атаман долго плакался, жаловался на горькую судьбу. Был он когда-то справным хозяином, владел землёй, усадьбой, да влез в долги к жадному купчине. Тот с помощью приказных отобрал у должника хозяйство, землю, сделал его кабальным. Не выдержав кабалы и нищеты, должник подался в бега, сколотил шайку из таких же обиженных. Она грабила богатых купцов, промышленников, бедноту старалась не трогать.

Ерофею Павловичу наскучили жалобы пленника, но жалобщика он не перебивал и даже проникся к нему сочувствием, раздумывал, отдавать ли пленника в руки властей. Подумав, сказал властно:

   – Помолчал бы лучше, златоуст великий. Бог рассудит твои прегрешения. А я тебе не судья, – сказал Ерофей Павлович властно и развязал обоих пленников. – Сгиньте, злыдни поганые. И не попадайтесь в мои руки ещё раз. Коли попадётесь, башку откручу обоим. Понятно?

Освобождённые от пут сползли с саней, потягивались, разминая затёкшие конечности, и, ещё не уверовав в своё освобождение, не высказывая радости, засеменили к берегу. Микишка несколько раз оглянулся в сторону обоза.

   – Пошто ты освободил этих разбойников? – спросил с упрёком Никифор.

   – Не захотел брать грех на душу, – ответил Ерофей, – по велению высвободил, оба могли угодить в петлю.

   – Туда им и дорога, – возразил Никифор.

   – Пошто, братец, такая лютость? Разве не прав был этот человек, когда изрёк: не от хорошей жизни, мол, выходили они на большую дорогу. Пусть Господь будет им судьёй.

К вечеру обоз достиг Великого Устюга. Взошла луна – большой медно-красный диск с выщербленными краями. В окнах и оконцах домов тускло светились огоньки свечей, лучин и масляных плошек. Врезались в небо многочисленные купола и шпили церквей, увенчанные крестами. За гладкой каменной стеной сгрудились палаты воеводы, присутственные места, избы гарнизона. Город обрамляли рассыпанные в беспорядке избы посада. Здесь обитель ремесленного люда, мастеровых с лодейного двора, мелких торговцев и всякой голытьбы.

Обоз не стал направляться к городским воротам, охраняемым казаками-стражниками с алебардами и бердышами, свернул в лабиринт извилистых улочек посада и через некоторое время достиг избы Хабаровых. Дорога к ней братьям была знакома по неоднократным поездкам в город. Изба, как и большинство строений посада, топилась по-чёрному, но срублена была добротно – из вековой лиственницы, на высокой подклети, – а на задворках её высились амбары, хлевы, баня. Павел Хабаров неоднократно повторял сыновьям:

   – Разбогатеем, переберёмся в Устюг. Усадьбу я возводил с думами о будущем.

Обоз был встречен громким гавканьем двух рыжих собак-лаек с острыми лисьими мордами. Но узрев в прибывших своих, собаки умолкли и стали ласкаться к Ерофею.

Заслышав скрип полозьев и конское ржание, из дома по крутой лестнице спустился во двор постоялец Игнат Свирин, корабельный мастер с лодейного двора, принадлежащего богатому промышленнику Югову, на которого трудилось не менее двух десятков корабелов.

Прижимистый Павел Хабаров держал постояльца не без малой для себя выгоды. И двор в устюжском посаде был под надёжным присмотром, и юговский корабельный мастер платил за проживание исправно, принося Хабарову доход.

Обоз едва въехал в просторный двор, как Игнат поспешил захлопнуть тяжёлые тесовые ворота и задвинуть засов. Ерофей с Никифором и Донатом распрягли коней, отвели их в конюшню. Сани с добром оставались во дворе под охраной собак. Только после этого Ерофей и его спутники вошли в дом. Наспех закусили они ломтями хлеба со свиным салом из дорожных припасов, выпили по жбану холодного хлебного кваса, предложенного Игнатом, и, усталые, не избежавшие дорожных происшествий, отправились на покой в одну из горниц. Семья Игната Свирина никогда её не занимала. Эта горница пустовала, готовая в любое время принять хозяев.

2. В Великом Устюге

Притомившиеся с дороги, Ерофей Павлович и его спутники проснулись поздно, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом. С улицы слышались чьи-то крики, звон бубенцов проезжавших мимо подвод. Со стороны лодейного двора доносились визг продольных пил и перестук топоров.

Первым проснулся Ерофей, прислушался к уличным звукам, окрикнул спутников:

   – Подымайтесь, лежебоки. Хватит дрыхнуть...

Наспех позавтракали. Ерофей распорядился, чтобы Донат задал корм лошадям, сам же вместе с братом Никифором отправился в город по делам.

Сперва посетили дом промышленника Югова.

   – Влас Тимофеевич давно отбыл на лодейный двор, – такими словами встретил их привратник, охранявший юговскую усадьбу.

Дом Югова, срубленный из толстой сосны, выделялся среди окрестных строений посада. Не дом – внушительные хоромы в два этажа на подклети с витыми колонночками. Мезонин был разукрашен затейливой резьбой. Сразу видно, что обитает здесь один из именитых богатеев города. Влас Тимофеевич не только промышлял пушного зверя, а точнее – содержал ватагу промысловиков и охотников, отправлявшихся во главе со своими предводителями за Каменный пояс, в Мангазею, на Обь и Иртыш. Ещё он содержал лодейный двор, где опытные и искусные корабелы мастерили лодки, ладьи, дощаники. Изделия юговских корабелов находили широкий спрос у местного купечества и промышленных людей.

Власа Югова братья Хабаровы встретили на берегу Сухоны у недостроенного дощаника, белевшего своей бортовой обшивкой. Промышленник зычным голосом распекал старого корабела, чем-то не угодившего ему.

   – Отдохни малость, Влас Тимофеич, – остановил его Ерофей. – Низкий поклон тебе от родителя нашего.

   – А, это ты, Ерофеюшка, с братцем своим, – отозвался Югов. – Мы вот всё трудимся в поте лица.

   – Бог в помощь!

   – С чем пожаловали?

   – Со всякими припасами, кои потребны тебе.

   – Видишь, сколько народа надобно прокормить, да и у меня самого семейка немалая. Стало быть, всё потребно. Старшенького моего снаряжаю на промысел. Сами-то вы не намереваетесь за Каменный пояс податься? В Мангазею хотя б?

   – Поразмыслить надобно.

   – Поразмысли, коли так.

   – С батюшкой посоветоваться бы надо. Он у нас всему голова.

Югов принялся дотошно расспрашивать, с каким товаром братья прибыли в Великий Устюг, и внимательно слушал Ерофея, когда тот перечислял ему содержимое обоза.

   – Так, так... добро, – говорил, кивая головой, Югов, – корабелов кормить надо. Да и в Тобольске мой приказчик сидит, торгует всяким товаром. Опять-таки сынка старшего в Мангазею на промысел собираю. Ему и его людишкам припасы потребны. Всё у тебя забираю. О цене сговоримся, не обижу.

Ерофей договорился с Юговым о продаже ему большей части доставленных продуктов.

   – Привези добро ко мне во двор. Найдёшь дорогу? – спросил промышленник.

   – Найду, конечно. Не впервой, – ответил Ерофей.

Влас Тимофеевич удалился к другому дощанику, а рядом с братьями оказался Игнат Свирин.

   – Интересуетесь трудами рук наших? – спросил он.

   – Интересуемся, – сдержанно ответил Ерофей. – Почему дощаник с такой низкой посадкой?

   – Рассчитан для плавания по мелководью. Коли купеческий караван держит путь в Сибирь, то в самый раз их испробовать в плавании.

Игнат пустился в пространные рассуждения. Небольшие плоскодонные суда подымались вверх по Вычегде до того места, где в неё впадал правый приток Сысола. Затем шли Сысолост до её верховьев, которые близко подходят к верхней Каме. Далее спускались по Каме до впадения в неё реки Чусовой, чьи мелкие притоки, стиснутые кручами Каменного пояса, близко подходят к притокам Туры. А она – приток Тобола. При впадении этой реки в Иртыш стоит город Тобольск – местопребывание сибирского воеводы. Нелёгок путь до Тобольска: преодолеваешь мелководья, пороги и перекаты, волоки. Однако никакие препятствия и перегрузки не останавливают русского человека на пути в Сибирь-матушку. Преодоление нелёгкого, утомительного пути сулит купцу или промышленнику немалые прибыли, а ради этого можно не пожалеть и сил своих.

Вернулся Влас Тимофеевич, сказал Ерофею:

   – Жду вас с вашим добром. Завозите на мой двор. И хочу побалакать с тобой. Дело есть, Ерофеюшка.

   – Какое дело?

   – Узнаешь. Всему своё время.

Сперва братья посетили усадьбу купца Худякова, державшего лавку в гостином дворе. Договорились поставить ему две подводы продуктов. Худякова Ерофей Павлович откровенно не любил. Купец был прижимист, мелочен, норовил обсчитать при расчёте. Можно было бы весь запас продуктов сплавить только Югову, человеку добропорядочному и не столь мелочному, но отец имел какие-то свои виды на Худякова и не хотел прерывать с ним связей, хотя и называл его за глаза канальей и мошенником.

В Тобольске Худяков держал торговую контору со своим приказчиком. С купцом Ерофей не без труда договорился о продаже ему содержимого двух подвод. Худяков долго плакался, говоря о каких-то ценах, и пытался обсчитать Хабарова, но тот уже был тёртым калачом. Когда подводы прибыли к худяковской усадьбе и начались расчёты, Ерофей Павлович несколько раз дотошно пересчитал деньги, переданные купцом, и, обнаружив недочёт, с укоризной сказал ему:

   – Ошибочка у тебя вышла, не хватает двух гривен. О чём мы с тобой договорились?

   – Это по слабости зрения, оно подвело. Вот тебе две гривны.

Четыре гружёных подводы доставил Ерофей на двор Югова. Как наставлял отец, Ерофей протянул Власу подарок – увесистый бочонок с мёдом.

   – Прими, батюшка, медок отменный – гостинец от нашей семьи.

   – Благодарствую, – ответил Югов и охотно принял бочонок.

Подводы быстро разгружали. Туши кабанов и баранов, а также битую птицу снесли в холодный погреб, муку – в амбар. Влас Тимофеевич рассчитался с Ерофеем, не торгуясь. Напомнил предварительный уговор со старым Хабаровым.

   – А теперь прошу к столу, братцы. За столом и потолкуем, – сказал Югов, приглашая Хабаровых в дом. Юговское жилище было просторным, и обогревали его несколько печей. Правда, на их изразцовую облицовку Влас Тимофеевич не расщедрился. Изразцовыми печами могли похвастать только воевода, наиболее богатые и именитые купцы.

   – Не взыщите, – чем богаты... – сказал Югов, приглашая братьев Хабаровых к столу.

Хозяин явно прибеднялся. На большом столе, покрытым пёстрой камчатной скатертью, появились жбан медовухи, блюда с медвежьим окороком, маринованными грибками, разной снедью. Кроме гостей и хозяина за столом сидел старший хозяйский сын Герасим, мужик лет тридцати, уже давно ставший отцом семейства. У стола суетилась, подавая кушанья, одна из дочерей Власа Татьяна, девица на выданье.

   – Позаботься, Татьянка, о человеке Хабаровых, – сказал Югов дочери. – Как его кличут?

   – Донаткой кличут нашего человека, – пояснил Ерофей.

   – Слыхала? Распорядись, чтоб Донатку накормили. Угощайтесь, братцы.

Влас Тимофеевич собственноручно налил каждому по кружке медовухи, положил в тарелки по большому куску окорока. Лишь после обильной трапезы Югов заговорил о деле.

   – Что-нибудь слышали о Мангазее?

   – Малость слышали, – сдержанно ответил Ерофей, – город на берегу Студёного моря за Каменным поясом, куда приплывают на кочах промышленные и торговые люди из Архангельска.

   – Вот и неправильно! Гераська, объясни-ка гостям, где лежит город Мангазея. Ты же плавал туда.

Герасим сдержанно произнёс:

   – Батюшка прав. Довелось плавать до Мангазеи... Сей град стоит вовсе не на Студёном море, а на реке Таз. А сия речка, да будет вам известно, впадает в Тазовскую губу, что есть ответвление губы Обской. А до Студёного моря ещё плыть, да плыть.

   – Слышали, братцы? – перебил сына Югов. – Не ведали об этом?

   – Где нам ведать? – ответил Ерофей. – Нам в эту самую Мангазею не довелось покуда плавать.

   – А хотелось бы?

   – Отчего бы не хотеть. Я ведь уже не юнец желторотый, а зрелый мужик. Хотелось бы на самостоятельную дорогу выйти, из-под родительской опеки высвободиться. Батюшка-то наш, Павел, что греха таить, крутоват.

   – Заметно. Выходи на самостоятельную дорогу, Ерофеюшка. Пора.

Влас Тимофеевич умолк и принялся усердно разгрызать кусочек медвежатины. Покончив с ним, возобновил разговор.

   – А ты, Ерофей, хотел бы отправиться в Мангазею?

   – Отчего бы не хотеть? – ответил, не задумываясь, тот. – Всё же любопытно край неведомый своими очами узреть. И братцу моему было бы также любопытно.

   – Вестимо, – сдержанно отозвался младший Хабаров.

   – Вот, вот... не только любопытно, но и доходно, – весомо изрёк старый Югов. – Поступал бы ты, Ерофей, ко мне на службу.

   – О какой службе говоришь?

   – Снаряжаю команду промысловиков под началом моего Герасима. Отправляю ту команду в Мангазею.

   – По какой нужде?

   – Бить пушного зверя: песца, лисицу черно-бурую, горностая и особливо соболя.

   – Понятно. Дело стоящее.

   – Истинно стоящее. Так согласны поступить ко мне? Был бы у Гераськи правой рукой.

   – Не знаю, что и ответить тебе, Влас Тимофеевич. Надо с батюшкой посоветоваться. Он у нас всему голова, – уклончиво ответил Ерофей.

   – Как батюшка решит, – поддержал брата Никифор.

Потом братья Хабаровы Власа Тимофеевича поблагодарили за хлеб-соль и отправились побродить по лавкам гостиного двора, чтобы купить товары, заказанные отцом. Выбор товаров у устюжских купцов был превеликий, здесь можно было разжиться на все случаи жизни. Покупками братья загрузили целые сани.

На следующий день Ерофей Павлович объявил своим спутникам:

   – Отправляйтесь, други мои, домой со всеми покупками. Поклон родным передайте, а я пока побуду в Устюге, как наказывал батюшка. Оставлю себе одну лошадь.

Ерофей подумал, что Никифор с Донатом без надёжного сопровождения могут подвергнуться в пути нападению со стороны лихих людишек, которые и добро горазды пограбить, и воспользоваться санями с лошадьми, да и запросто пришибить ездоков. Такое в здешних краях случается. Поэтому он постарался разузнать, не отправляется ли в сторону Вологды по ледовой дороге, сковавшей реку Сухону, большой купеческий обоз. Оказалось, что такой обоз в сопровождении десятка вооружённых конных всадников выходил из Великого Устюга в ближайшие дни и вёз в основном сибирскую пушнину, которую купцы-промышленники отправляли в столицу. Дав напутствие брату не отставать от купеческого обоза, Ерофей проследил, как сани тронулись в путь, съехав с пологого берега на лёд реки.

Проводив Никифора с Донатом, он дождался прихода с лодейного двора Игната, с которым завёл разговор. Из него Ерофей Павлович узнал, что воеводская канцелярия, что помещается рядом с хоромами воеводы, постоянно вербует подходящих мужиков для государевой службы за Каменным поясом. Разношёрстный люд клюнул на воеводскую приманку: вас, мол, ждёт край невиданных и неизведанных богатств, возможность стать состоятельными людьми, достичь высоких казачьих чинов. В канцелярии появились усердные служаки, искавшие приключений, всякая неудачливая голытьба и жаждущие быстрого обогащения. Неведомая им сибирская земля, расстилавшаяся за Каменным поясом, манила всех несметными богатствами, бескрайними просторами, загадочностью. Поступавшие на службу верстались ватагами и отправлялись нелёгкой дорогой на восток. Часть служилых оседает в Тобольске, где обитает главный сибирский воевода. Он держит при себе надёжный гарнизон. Остальные расселяются по городам и крепостям края, отправляются на дальние реки, открывают новые, ещё неизведанные земли.

Кроме государевых служилых людей, повёрстанных в казаки, идут за Каменный пояс обозы торговых и промышленных людей, не повязанных государевой службой. Одна из целей – Мангазея. Мангазейских обитателей Герасим снабжал мукой и другими продуктами, промышлял вместе со своими служивыми людьми разного пушного зверя. В первую очередь стремились брать соболя. На мех этого зверька велик спрос в Первопрестольной среди царского окружения, боярства и богатого купечества.

Игнат проговорился, что состоит в родстве с подьячим из воеводской канцелярии Максимкой Крутилиным: сей Максимка, или Максимиан, женат на Игнатовой племяннице Елизавете. Он ведёт предварительные беседы с желающими поверстаться в сибирское казачье войско, старается выявить увечных, физически неполноценных, подозреваемых в причастности к преступлениям, не имеющих грамоты от волостного тиуна. Если человек подходящий и бумаги его в порядке, подьячий направляет просителя к главному дьяку воеводской канцелярии. Тому принадлежит окончательное право принять человека на государеву службу или дать ему от ворот поворот. Выглядит такая чёткая система внушительно, но это только самообман.

Тобольск всегда досаждает устюжскому воеводе бесконечными требованиями – давай людишек. Пополнение требуется на дальние реки, в новые крепости. Это прорва ненасытная. Поэтому не приходится быть особо придирчивым в отборе людей. Если человек говорит, что грамота от волостного тиуна у него была, да он по оплошности выронил её в пути, либо кто-то её выкрал у сонного, дьяк делает вид, что верит таким россказням. Конечно, скорее всего это обман, самое беспардонное враньё, но мужик, видать, здоровый, выносливый, руки у него на месте, такой в Сибири приживётся. Пусть Бог ему будет судья, коли соврал. Среди таких мужиков попадаются и беглые холопы, и ушкуйники с большой дороги. Воевода как-то сказал о таких: «По ним петля плачет или арестантская изба. Так не лучше ли нам избавиться от них, да спровадить в Сибирь? Не беда, если сгинут в просторах сибирских».