Текст книги "Хабаров. Амурский землепроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

8. Начало Якутского воеводства и злоключения Ерофея Хабарова

Первыми якутскими воеводами были назначены стольники Пётр Петрович Головин и Матвей Богданович Глебов. Московские власти назначали двух воевод в надежде на то, что станут присматриваться друг к другу, выявлять взаимные недостатки и поправлять друг друга. В случае же проявления одним из воевод несправедливости и беззакония его напарник мог направить жалобу в Москву. На практике этого не получалось. Слишком разными людьми оказались воеводы и по характеру, и по взглядам на свою службу. Головин – человек крутой, деспотичный и заносчивый – с первых шагов на Якутской земле стремился верховодить, отодвинуть на второй план своего напарника и взять на себя роль главного воеводы. А Матвей Глебов, наоборот, оказался человеком выдержанным, рассудительным. К тому же он считался с традициями местного населения. Глебов явно неодобрительно относился к Головину, присваивавшему себе роль главного администратора и политика, что на практике превращалось в безрассудный деспотизм.

Нелады между воеводами начались ещё в дороге. Их назначение на должности состоялось весной 1639 года, а в Якутию они прибыли только через два года, весной 1641 года. Ехали к месту назначения неспешно. Надолго задержались в Тобольске и Енисейске, старались там увеличить численность сопровождающих их лиц. И это удавалось. Воевод окружала многочисленная свита. В её составе оказались подьячий, духовные лица, дети боярские, казаки для пополнения якутского отряда.

В Усть-Кутском остроге воеводы сделали последнюю остановку, ожидая, пока Лена очистится ото льда и можно будет беспрепятственно продолжать речной путь до Якутска. На казаков местного отряда, торговых людей и промысловиков Пётр Головин произвёл дурное впечатление. Лицо его, часто недовольно кривившееся и постоянно сохранявшее унылое выражение, людей к себе не располагало.

Первым делом Головин затребовал к себе начальника устькутских казаков. Спросил пятидесятника срывающимся голосом:

   – Велико ли твоё воинство?

   – Всего только десяток человек наберётся. Увеличил бы его, батюшка.

Воевода ничего не ответил, только хмыкнул неопределённо. Помолчал, потом снова спросил:

   – Что ещё скажешь, служивый?

   – Храм бы нам построить. Часовенку-то малую мы возвели. Пастыря своего нет. Иногда поп приезжает из Илимска, крестит младенцев, венчает пары. Свой пастырь потребен.

   – Это не по нашей части. Пиши архиерею в Тобольск. Ещё что скажешь?

   – Ерофей Павлович Хабаров... – начал было пятидесятник, но Головин его нетерпеливо прервал.

   – Это ещё кто таков? – спросил Головин раздражённо.

   – Выходец с Русского Севера, промысловик. Большое хозяйство завёл, хлеб выращивает, скотину разводит, – пояснил собеседник.

   – Хлеб выращивает, говоришь? – во взгляде воеводы мелькнул интерес. – Дело хорошее, хлеб нам нужен. Много ли десятин земли поднял этот, как его...

   – Хабаров. Около тридцати десятин. Хорошее хозяйство у него.

   – Посмотрим, посмотрим. Далеко ли отсюда сие хозяйство?

   – Близенько.

   – Веди меня к этому, как его...

   – Хабарову.

   – Познакомимся с его хозяйством. Будешь меня сопровождать, служивый. Готовь лошадей. И тебе, Матвей Богданович, полезно будет узнать хозяйство этого, как его...

   – Хабарова, – опять подсказал пятидесятник.

К воеводам присоединилась многочисленная свита.

Путь от Усть-Кутского острога до хозяйства Хабарова был недолгим. За небольшим лесом находились распаханные поля, протянувшиеся изогнутой дугой по берегу Куты и Лены. На краях пашни выстроились шеренгой избы, амбары, скотные дворы.

   – Показывай нам своё хозяйство, Хабаров, – резко сказал Головин Ерофею Павловичу вместо приветствия.

   – Охотно, батюшка, – отозвался тот.

   – Какой я тебе «батюшка»? – резко оборвал его воевода. – Батюшка вот перед тобой.

Головин указал пальцем на рослого пышнобородого священника, оказавшегося в воеводской свите.

   – Виноват, – поправился Хабаров, – что тебе угодно узнать, воевода?

   – А всё. Например, чем твои амбары наполнены?

   – Известное дело чем: хлебушком, зерном и мукой. Рожью особливо.

   – Показывай амбары.

Хабаров стал вскрывать один за другим амбары, наполненные мешками. Среди них были мешки с мукой и ещё не перемолотым зерном.

   – И много насобирал хлеба, Хабаров? – спросил его въедливо Головин.

Ерофей Павлович назвал внушительную цифру.

   – Было больше. Часть хлеба распродал купцам и промысловикам.

   – Нам тоже понадобится твой хлеб, Хабаров.

   – Что я, от того буду иметь?

   – Ты государю своему Михаилу Фёдоровичу служишь?

   – Все мы служим государю нашему. Каждый из нас служит, как может. За всякую службу воздастся по заслугам. В том числе и тому, кто возделывает землицу, урожай собирает. Так скажи мне, воевода, что я буду иметь за тот хлеб, который пойдёт на твои нужды?

   – Ишь ты, какой расчётливый! Пока получишь от меня за свой хлеб бумагу. А будут в воеводской казне деньги, тогда и рассчитаемся сполна. Понятно тебе?

Воеводе явно не нравился Хабаров. Нацеливаясь на его хлебные запасы, он, видимо, не собирался рассчитываться с ним. Впрочем, Ерофей Павлович ссориться с воеводой не хотел, особенно с первых шагов знакомства, поэтому Хабаров ответил уклончиво:

   – Рассчитывайте на нашу помощь, воеводы. Для того и старались, чтоб от нашего хозяйства была всем польза.

   – Вот и рассчитываем на твою помощь, Хабаров, – многозначительно сказал Головин. – Приготовь три тысячи пудов зерна для отправки в Якутск. А я распоряжусь, чтоб дьяк Филатов написал тебе по всем правилам расписку на взятый у тебя взаймы хлеб.

Хабаров попытался привлечь внимание воеводы к новым жилищам и показать ему избы, а затем солеварню, но Головин ни к чему больше никакого интереса не проявил. Более того, тон Ерофея Павловича явно раздражал воеводу.

   – Весь ли ясак платишь со своего урожая? – неожиданно спросил он Хабарова.

   – Отдаю государству десятую долю урожая, – ответил тот.

   – Только десятую?

   – По закону. И на нашем Русском Севере мы платили также десятую долю.

   – Так то Русский Север, Двина, Сухона... А здесь Лена. Край, населённый инородцами. Тут приходится держать казачье войско, строить остроги. Ты разумеешь, что их содержание стоит денег, и больших денег?

   – В законах об этом ничего не сказано.

   – Закон можно толковать по-разному и дополнять. Подумай об этом.

Ерофей Павлович сразу не додумался, к чему такой разговор затеял воевода, лишь потом пришла ясность: Головин хотел бы увеличить поборы с держателей земельных наделов, и Хабаров мог стать первой жертвой.

   – О чём я должен подумать? – спросил с напускным простодушием Хабаров.

   – Я думал, что ты понятливей, – ответил ему неопределённо Головин.

К великому облегчению Ерофея Павловича воеводы со свитой уехали в Усть-Кут. Остался только сопровождавший воевод торговый человек Иван Сверчков. Он сговорился с Хабаровым о покупке у него шестисот пудов ржаной муки и выплатил аванс.

Хабаров был осведомлён, что в Якутске некоторое время тому назад произошёл переворот: атаман Ходырев лишён власти. Его разоружили, на всё его имущество был наложен арест. Парфёну Ходыреву вменяли в вину безудержное казнокрадство, разворовывание государственной казны, великое злоупотребление властью. После его свержения власть в Якутске оказалась у письменного главы Василия Дмитриевича Пояркова, человека крутого, своенравного, но деятельного и способного администратора. Он и правил в Якутске до приезда воевод.

Как только Лена очистилась ото льда и стала доступна для плавания, Поярков отправился встречать воевод. Всю дорогу он думал свою думу. Без воевод он был первым человеком среди именитых людей, которым принадлежала власть в Якутске. Теперь все они будут отодвинуты на задний план. О властолюбии и деспотизме Петра Петровича Головина до Пояркова доходили слухи. Ехал в Якутск Головин, окружённый сонмом своих людей. Вряд ли Поярков при новой раскладке сил останется здесь при власти, будет для воевод лицом желанным. Поэтому Василий Данилович серьёзно задумывался об экспедиции в какой-либо отдалённый край к югу от Лены, где, как говорят, протекает неведомая великая река. Открытие новых земель, установление там российской власти с объясачиванием туземных племён – это и престижно, и от якутских воевод будешь в отдалении.

Разговор Пояркова с воеводами прошёл дружелюбно. Проницательный и далеко не глупый письменный голова принялся всячески льстить воеводам, особенно Головину, сразу уловив, что Пётр Петрович претендует на главную роль, а Матвей Богданович Глебов из-за своего мягкого, уступчивого характера, способен играть лишь второстепенную роль.

   – Я временно стоял у кормила власти, – начал Поярков свою хитрую речь, – поэтому не судите меня строго. Бесконечно рад передать бразды правления дельным людям из нашей матушки-Москвы. А если позволите, хотел бы высказать свою просьбу.

   – Говори. Какова твоя просьба? – спросил его Головин.

   – Дозвольте отправиться в дальние края, чтоб приискивать новые землицы, осваивать их богатства и расширять вашу власть далеко за пределами воеводства.

   – Хорошо говоришь, казак, – ответил поощрительно Пётр Петрович. – А куда же хотел бы податься?

   – По слухам, к югу от Лены, за горными хребтами протекает великая и многоводная река. Зимы там мягче, чем на Лене, а земля плодороднее. Надо полагать, что и возможностей для хлебопашества там больше.

   – Отпускаем Пояркова исследовать великую реку и привести тамошних жителей под государеву руку? – обратился Головин к Глебову. – Пусть слухи о великой реке станут былью.

Глебов молча кивнул головой.

   – Не скажешь ли, Поярков, что за человек Ерофей Хабаров? – спросил вдруг Головин. – Хозяйство-то прибыльное, а делиться с государством своей прибылью не расположен. Скупердяй.

Поярков уловил, что Хабаров не пришёлся ко двору и вызвал осуждение со стороны воеводы, поэтому он решил поддакивать Головину.

   – Известный на всю Якутию скупердяй. Прижимистый мужик.

– Посмотрим, посмотрим, – многозначительно и неопределённо проговорил Пётр Петрович.

Слухи из Якутска доходили до Хабарова. Многое рассказывали ему промышленные и торговые люди, возвращавшиеся из центра воеводства, о том, как торжественно Якутск встречал воевод, и о том, что между собой они не ладили с первых дней. Головин всё настойчивее стремился забрать бразды правления в свои руки. Желая увеличить площадь пашенных земель, он посылал служилых людей для поисков свободных от леса пространств по верхней Лене и её притокам. Знал Хабаров и то, что с неугодными людьми воевода круто расправлялся, приказывал всыпать батогов, бросал их в тюрьму.

Головин задумал утяжелить ясачные повинности, а для этой цели решил провести перепись населения. Это начинание вызвало всеобщее недовольство. Ко всему прочему воевода перессорился с местным духовенством. Он рассчитывал, что пастыри станут его послушным орудием, но начались мелкие раздоры с духовными лицами, постепенно вылившиеся в конфликт. Головин поссорился даже с личным духовником, иеромонахом Симоном, пытавшимся вразумлять воеводу, указывать на его неправедные поступки. Перессорившись с духовенством, воевода заковал Симона в оковы и бросил в тюрьму. Другой священник, Стефан, также был брошен в тюрьму, и лишь в случае крайней нужды его выводили под охраной в храм, чтобы совершал необходимые требы или молебны. Священника Порфирия сковали цепью в колоде и подвергли пытке. Церковные службы в Якутске почти прекратились.

Злоупотребления Петра Головина привели к общему недовольству в воеводстве. Окружение воеводы раскололось на два неравных лагеря. Головину противостоял и Матвей Глебов, к которому присоединился дьяк Ефимий Филатов, а также многие другие лица. Дело даже дошло до драки в приказной избе между представителями двух лагерей.

Действия Головина привели к бунту, охватившему многие якутские волости, население которых отказывалось выплачивать ясак. Бунтующие саха толпами подступали к Якутску и были уже в непосредственной близости от его стен. Головин, не ожидавший такого, оказался в полной растерянности и стал валить вину за случившееся на Глебова, дьяка Филатова, духовенство и других неугодных ему лиц в поспеши разделаться со своими недругами. Дьяк был наказан домашним арестом. Такая же судьба постигла и второго воеводу. Головин обвинил их в том, что они попустительствовали бунтовщикам, в их намерении захватить оружие и поджечь острог.

Все сколько-нибудь яркие представители якутского казачества, в том числе Поярков, Стадухин, Дежнев и другие, старались всякими правдами и неправдами покинуть Якутск, чтобы избежать общения с деспотичным воеводой, предпочитая суровую службу в дальних краях.

Такая напряжённая обстановка не могла не сказаться на судьбе Ерофея Павловича Хабарова. Воевода Головин решил завладеть его хозяйством и согнать с освоенной им земли. Пётр Петрович сознавал, что для содержания большой охраны острога нужен хлеб. И хотя воевода вёл розыск новых мест, пригодных для заведения пашни, с этой целью направлял служилых людей в верховья Лены, на Олёкму, но охотников заняться хлебопашеством не находилось, а хлеб, занятый у Хабарова, к тому времени был съеден.

Тогда Головин прибег к крайним и самовольным мерам: направил к Хабарову доверенного человека из своего окружения с распоряжением освободить занятую его хозяйством землю, которая должна перейти под казённую пашню.

   – Почему? По какому праву я лишаюсь земли? – спросил с возмущением Ерофей Павлович.

   – Так угодно было распорядиться воеводе, – ответил человек, явно сочувствовавший Хабарову.

   – Но почему? Ведь это грабёж... Разве я мало сил и средств вложил в эту землю?

   – Наверное, немало. Но воевода изволили заметить, что приобретение земли не было оформлено по всем законам.

   – Где тому доказательства? – спросил Хабаров, но ответа не услышал, лишь заметил, как посланник Головина пожал плечами.

   – Впрочем, Пётр Петрович изволили заметить, коли угодно тебе продолжать заниматься земледелием, можешь выбрать надел на Киренге, – сказал он.

Хабарову было ясно, что занятый у него для нужд якутского отряда хлеб был съеден, нужны новые хлебные запасы, а все усилия воеводы завести казённую пашню оказались тщетными. А угодья, освоенные Хабаровым, уже давали неплохой урожай, вот воевода и положил на них глаз, решив сделать их казённой пашней, нанеся Ерофею Павловичу огромный по тем временам материальный ущерб, оценённый в пятьсот рублей.

Помимо земель Хабаров лишился жилых и хозяйственных строений, соляных варниц.

Желающих добровольно стать земледельцами на отобранной у Хабарова и ставшей казённой земле не оказалось. Из якутских казаков (все их имена нам сохранила история) Головин отобрал пять человек и в приказном порядке «посадил» их на землю. Каждый из них получил по три десятины земли, по лошади, а кроме того и необходимые земледельческие орудия. Вынужденные земледельцы собрали с пашен немалый для условий Якутии урожай. По настоянию Головина, Сибирский приказ навсегда закрепил земельные наделы за этими людьми, фактически превратив казаков в государственных крестьян.

Взятый воеводой у Хабарова и съеденный хлеб так и не был оплачен. Когда Ерофей Павлович деликатно напоминал о долге, чиновные люди неизменно ему отвечали – в воеводской казне нет денег. Лишённый своего хозяйства, Ерофей Павлович понёс немалый убыток.

Покидая с тоской район Усть-Кута, Хабаров собрал своих людей и сказал им:

   – Терпим потери, други мои. Столкнулись мы с несправедливостью. Чего достигли усилиями рук своих, то потеряли. И всё же бросать начатое дело я не намерен. Кому неугодно продолжать его, того не удержать. Скатертью дорога. Кто готов трудиться со мной и далее, милости прошу в мою ватагу. Продолжим труд праведный.

Не все сподвижники Хабарова решились следовать за ним. Кто-то из них решил покинуть Лену, кто-то поступил на службу к купцам, кто-то пристал к мелким ватажкам вольных промысловиков. Из прежних согласились разделить дальнейшие тяготы Ерофея Павловича немногие.

Потеряв хозяйство на Куте и верхней Лене, Хабаров хотел было отправиться в Енисейск, чтобы навербовать там новых людей, но, поразмыслив, решил, что важнее остаться в Ленском крае и самому выбирать новые пахотные земли. В Енисейск он послал своего человека, Семёна Максимова, сына Подболоцкого. Тот, выполнив поручение, вернулся с ватагой промышленных людей.

Хабаров выбрал новые земельные угодья в низовьях реки Киренги, впадающей в Лену справа несколько ниже Усть-Кута. Документы, дающие право на владение землёй и её возделывание, Ерофей Павлович оформил в воеводской канцелярии, не встретив здесь, казалось бы, противодействия. Ему удалось получить грамоту на владение землёй с подписью воеводского дьяка. Рядом с ней поставил свою подпись и Ерофей Павлович.

Весной Хабаров и его люди приступили к пахоте, завершили строительство жилищ и скотного двора. Он ощущал давление, какое пытался оказать на него воевода. Разными путями Головин старался поставить землевладельца в зависимость от воеводской администрации, низвести его хозяйство до уровня казённой барщины. Головин предлагал Хабарову ссуды, намереваясь таким путём сделать его зависимым от заимодавца. Однако Хабаров стремился сохранить за собой положение вольного землевладельца и уклонился от навязываемой воеводой системы казённой барщины, предпочитая ей хлебный оброк, принятый на севере Руси. Ерофей Павлович узрел уловку воеводы и решительно ответил ему: «Так пахать не уметь!» (то есть не умею, не берусь поступать, как это угодно воеводе). Хабаров видел преимущества владения землёй на условиях хлебного оброка, и недостатки обременительной казённой барщины.

Осенью часть ватаги Ерофея Павловича во главе с его братом Никифором отправилась на добычу пушнины. Хабаров мог предвидеть недружелюбные придирки со стороны воеводы и даже его намерение поступить с ним так, как он уже поступал, именно поэтому Ерофей Павлович не собирался бросать свой пушной промысел, где было меньше оснований для столкновений с самодуром-воеводой.

Наладив хозяйство на Киренге, Хабаров оказался состоятельным человеком. Он не только собирал хлеб и выращивал другие культуры, но и предоставлял продовольственные и денежные ссуды промысловикам и торговцам, столкнувшимся с материальными затруднениями. На второй год существования своего хозяйства на Киренге Ерофей Павлович смог одолжить казне якутского воеводы девятьсот четвертей муки.

   – Надеешься, что Головин когда-нибудь рассчитается с тобой? – спрашивал не раз Никифор.

   – Головин не станет с нами рассчитываться, – уверенно отвечал брат. – В этом я не сомневаюсь. У него, видишь ли, казна пуста. Это он так говорит. Но не на Петрушке свет клином сошёлся. И не все воеводы такие аспиды. Приедут другие – рассчитаются. Я на тот случай и расписку с подписью Головина берегу.

На фоне хозяйственных успехов Хабарова, выглядевшего человеком предприимчивым и деятельным, воевода Головин безуспешно пытался привлечь людей к земледельческому труду. Несмотря на все его призывы, люди на них не отзывались и не горели желанием обзаводиться пашней. Это очень раздражало Петра Петровича, не раз говорившего в узком кругу:

   – Слишком возомнил о себе этот Хабаров, с воеводой не желает считаться. Собью с него спесь.

Угрозы Головина не были пустыми.

   – Был бы я воеводой в Ярославле или Костроме, пришлось бы за каждый свой шаг отчитываться перед Москвой, а здесь Москва далеко, до Бога высоко, – делился с близкими чиновниками воевода, – здесь я сам себе хозяин. Пока стану какое-либо дело согласовывать с Москвой, пройдёт год, а то и два. А дело-то не терпит отлагательства и должно решаться. Вот и не жду указаний из Сибирского приказа, а поступаю «по своему высмотру».

Пётр Петрович неоднократно бросал своим чиновникам, подьячим и высоким казачьим чинам:

   – Не забывайте, здесь я вам бог и царь. Понятно, мужики? Здесь я закон для вас и правда. Моя правда сияет, как солнце на небесах.

Головин самолично приказал, чтобы Хабаров вносил в казну не десятую часть урожая, а пятую. Ерофей Павлович открыто роптал, а потом не сдержался и написал челобитную: «Воевода Пётр Головин взял с моей распашной пашнишки пятую лучшую десятины». Протест Хабарова стал известен воеводе, распорядившемуся пашню его конфисковать в казну и заселить селениями земледельцев. Хабаров снова был ограблен и лишился земли и всего хозяйства. Объяснение этого поступка воеводы можно объяснить его самодурством и самоуправством, а также расхождениями во взглядах на систему хозяйствования. Хабаров вносил со своей пашни десятый сноп в качестве натурального налога. Головин же пытался заставить Хабарова согласиться с «десятинной пашней», представлявшей, по сути дела, казённую барщину. Отстаивая свою систему, Хабаров выступал как сторонник более прогрессивного направления хозяйствования.

Лишённый земельных владений, Ерофей Павлович пытался объясниться с воеводой и отстоять свою правду. Тот, хмуро насупившись, выслушал Хабарова, не скрывая своего недовольства.

   – Пошто обидел земледельца? – спросил Ерофей Павлович. – Для твоих же казаков хлеб выращивал. Разве не для общего блага старался?

   – Коли для общего блага старался, докажи это делами, – ответил воевода, не смягчив хмурого взгляда.

   – Чем я могу это доказать, коли ты меня обобрал, ограбил, унизил?

   – Помоги якутской казне своими деньжонками. Казна совсем пуста, а мне потребно выплачивать казакам жалованье.

   – Я не воевода, чтоб за всё воеводство думать. Денег у меня, Пётр Петрович, для тебя нет. Ограбил ты меня.

   – Будешь ещё и дерзить...

   – Разве я неправду говорю? Разорил ты меня. Хочешь по миру пустить. Душегуб ты, прости Господи.

   – Ах, ты ещё и дерзишь самому воеводе! А ведь я для тебя здесь бог и царь.

   – Грабитель с большой дороги – вот кто ты здесь!

   – Умолкни! Забываешь, с кем говоришь!

Воевода повысил голос, почти срываясь на крик.

Не стал сдерживать себя и Хабаров, наговорив Головину много резких и дерзких слов. Воевода был взбешён и крикнул своего человека из прихожей. Вбежал подьячий с услужливым поклоном и услышал слова воеводы:

   – Этого Ерофея препроводи в тюрьму. Слышишь? Пусть посидит и одумается. Ишь ты, самому воеводе дерзкие речи, зело непотребные слова произносил.

Хабарову Пётр Петрович сказал, напуская на себя как можно больше суровости:

   – Посидишь в тюремной избе. Научишься уму-разуму. Сие тебе полезно.

Ерофей Павлович понял, что спорить, протестовать, доказывать свою правду бесполезно. Надо пока умолкнуть и смириться. А там, обдумав всё, действовать: писать обличительную жалобу в Сибирский приказ или даже на имя государя.

Тюремные избы Якутска были переполнены. Документы свидетельствуют, что общее число заключённых превышало тогда сотню человек. Им всё же удавалось общаться со своими близкими, остававшимися на свободе. Хабарова посещали и его друзья, и соватажники, они приносили ему еду и снабжали бумагой. Написал Ерофей Павлович подробную жалобу на воеводу. Письмо это получилось отчаянное, слезливое. Автор жаловался, что воевода «разорил его до конца», что он, Ерофей Хабаров, начисто лишён возможности заводить дальнейшие хозяйства, пашню и снимать урожай. Отчаянное письмо Хабарова было не единственным письмом подобного рода. Жалобы из Якутска в Москву шли целым потоком и не могли не привлечь внимания.

Несмотря на свой конфликт с воеводой, Хабаров всё же полагал, что у того нет никаких оснований держать его в тюрьме, ведь потерпевшей стороной был он, Ерофей Павлович, ведь ему были нанесены убытки, он лишался собственности и подвергался оскорблениям. Однако воевода, затеявший дело Хабарова, продолжал мстить ему, причисляя к своим политическим противникам и тем людям, которые чем-либо вызвали его недовольство.

Находясь в тюрьме, Хабаров написал московским властям вторую челобитную, в которой жаловался на все перенесённые им испытания и несправедливости, сообщал о злоупотреблениях воеводы Головина, о конфискованной пашне в районе Усть-Кута, а потом на Киренге, об отобранной у него соляной варнице, увеличении поборов с его хозяйства и, наконец, о своём аресте и тюремном заключении. Челобитная заканчивалась слёзной просьбой Хабарова дать ему возможность поехать в Соль Вычегодскую к семье. Ерофей Павлович предвидел, что жена его, оставаясь, долгое время без мужа, жила в нужде и должна была выплачивать накопившиеся немалые долги. Поэтому он писал о своём желании «женишко своё и детёшко с правежа освободить... и в государевых податях и долгах расплатиться».

Сибирский приказ в Москве в числе многих подобных челобитных получал немало жалоб на злоупотребления Головина. Это, в конце концов, насторожило московские власти, и рассмотрению был дан ход. Расследование вёл дьяк Сибирского приказа Григорий Протопопов, потом судья приказа боярин Никита Одоевский. Воевода Головин был смещён с должности. Сыграли роль многочисленные жалобы на его злоупотребления.

Якутское воеводство возглавили Василий Пушкин и Кирилл Супонев. Они получили предписание из Сибирского приказа разобраться в сложившейся обстановке в Якутске и в обоснованности содержания под стражей Ерофея Хабарова. Новые воеводы учинили разбирательство, допрашивали Ерофея Павловича и многих свидетелей, затем послали в Москву подробную отписку о его результатах. Через два года воеводы получили из Сибирского приказа ответ на свою отписку. В ней действия Головина были названы неправильными, а Пушкину и Супоневу предписывалось возместить Хабарову его убытки и в их возмещение выдать ему из казны пятьсот рублей. Однако это предписание не было выполнено, так как денег в воеводской казне не оказалось.

С отъездом Петра Головина Ерофей Павлович Хабаров вышел из тюрьмы, возвратился на Киренгу и смог снова энергично взяться за своё хозяйство. Здесь, на Киренге, он создал поселение земледельцев по опыту крестьянских поселений. Они обычно назывались слободами, а их жители – слободчиками. Такие слободы сначала появились в Западной Сибири, а потом стали возникать и в Восточной Сибири. В середине XVII века таких сельских поселений в Сибири насчитывалось около двадцати. Государство было вынуждено мириться с созданием таких слобод частными лицами и на их средства, поскольку само оказалось не в состоянии обеспечить всех переселенцев.

Кипучая, деятельная натура Ерофея Павловича проявилась во всех своих лучших качествах. Он продолжал организовывать пашенное хозяйство на Киренге и получал хороший для условий южной Якутии урожай, используя многое из опыта земледельцев Русского Севера. Хабаров выступил в роли организатора сельского поселения. Источники иногда называют его слободчиком, в данном случае слово это употреблялось как «глава», «инициатор» создания поселения или его «староста».

Вот что пишет биограф Хабарова Леонтьева Г.А.: «Как слободчик, он брал на себя инициативу «кликать» всех желающих, обеспечивать их за свой счёт ссудой и подмогой – деньгами, скотом, инвентарём. Поскольку слободы организовывались не на государственные, а на частные средства, господствующей рентой в них был оброк, натуральный и даже денежный. Вероятно, создаваемая Хабаровым слобода привлекала много желающих».

Читатель вправе спросить, как удалось Ерофею Павловичу Хабарову восстановить разрушенное прежним воеводой хозяйство, поднять его на былую высоту и не только сделать прибыльным, но и привлечь новых земледельцев.

Видимо, Хабаров всё-таки располагал средствами, которые ему удалось утаить от Головина. Вероятно, пришёл к нему на помощь брат Никифор, успешно промышлявший пушного зверя. И наконец благодаря неустанному труду Ерофею Павловичу удалось за сравнительно короткий срок поднять хозяйство и сделать его прибыльным.

Отношения с новыми воеводами у Хабарова складывались непросто, но Ерофей Павлович был уже научен горьким опытом и вёл себя с ними осмотрительно, осторожно, не давая поводов для нападок. Попытались воеводы внедрить в слободу на Киренгу и своих людей, от которых было бы мало проку в хозяйстве, но Хабаров воспротивился этому, оградив себя царской грамотой, которая давала ему право по своему усмотрению нанимать людей в слободу.

Своим независимым поведением Хабаров раздражал Пушкина и Супонева. Их неприязнь к Ерофею Павловичу разделил и дьяк Стеншин. Успехи Хабарова кроме зависти вызывали у них и стремление придраться к чему-либо, нанести ему внезапный удар. Случай представился, когда Ерофей Павлович не проявил выдержки и разругался с одним служилым человеком. Тот, по наущению Стеншина, подал воеводам жалобу на Хабарова. Его вызвали в приказную избу, а с ним заодно и свидетелей ссоры.

   – С огнём играешь, Хабаров, – зловеще сказал Стеншин. – Пошто служилого человека обидел? По тюрьме соскучился?

   – Намерения обидеть служилого человека у меня не было, – сдержанно ответил Хабаров. – А ежели сорвалось с моих уст грубое слово, пусть простит меня добрый человек. Вовсе не желал я его обидеть. Но и вы, други мои, не раздувайте дело. И тюрьмой не пугайте. Испытал уже сие. И коли не знаете, напомню вам, что меня охраняет государева грамота.

Хабаров вынул из-за пазухи лист пергамента – царскую грамоту – и протянул Стеншину.

   – Принимаю извинение Ерофея Павловича. Посчитаем, что ссоре нашей положен конец, – сказал обиженный Хабаровым служилый человек.

   – Какой добренький, – проворчал Стеншин, которому вовсе не хотелось, чтобы произошло примирение. Воеводы предпочли отмолчаться.

После того конфликта Хабаров стал проявлять большую сдержанность и осмотрительность. Он исправно выплачивал хлебный оборок со своего хозяйства, без большой нужды не появлялся в Якутске и старался не дать повода воеводской администрации для каких-либо придирок. Воеводы старались не замечать Хабарова, а дьяк Стеншин иногда открыто выражал своё нерасположение к Ерофею Павловичу.

Крупным событием, возбудившим воеводство, стало возвращение Пояркова с отрядом из дальнего похода. Казалось, что все забыли о Василии Даниловиче, оказавшемся после отстранения от власти Парфёна Ходырева временным правителем края.

Человек нрава крутого, даже жестокого, охваченный честолюбивыми планами, Поярков не захотел оставаться в Якутске и довольствоваться третьестепенной ролью при воеводе Головине, о деспотизме и неуравновешенном нраве которого имел полное представление, поэтому добился назначения главой экспедиции, которая направлялась из Якутска на юг, к Амуру.

И вот в середине 1646 года Поярков возвратился с Амура, проведя в странствиях без малого четыре года. Хабарову тоже приходила в голову мысль об участии в таком походе, его влекли края, расположенные к югу от Лены, где мог оказаться более мягкий климат, а земли более плодородными и благоприятными для хлебопашества. Встреча в Поярковым, расспросы его об амурских впечатлениях и практических результатах похода не могли не заинтересовать Ерофея Павловича. Он отправился в Якутск для встречи с Василием Даниловичем. Однако до этого ему удалось встретиться и побеседовать с несколькими членами экспедиции Пояркова. Словно сговорившись, все они скверно отзывались о нём.