Текст книги "Хабаров. Амурский землепроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

   – Говори, говори, коли знаешь. Не щади. Ведаю, на что способен дьяк.

   – Стеншин в своих кляузах представил дело так, будто вы с воеводой заединщики. Вместе, мол, обирали людей отряда и наживались на этом.

   – Какая чушь! Не сообщник я воеводы, скорее, жертва его. Не могу выпутаться из долгов. Опутал он меня с ног до головы долговой кабалой, словно охотничьей сетью.

   – Понятно. Но разберутся ли в этом люди в приказе? Опровергнут ли кляузу Стеншина?

   – Будем надеяться, что разберутся, коли там сидят люди с головой.

   – Спросишь небось меня, Ерофей, почему я в Якутске столь долго замешкался, что ты ушёл на зимовье, меня с подкреплением не дождавшись.

   – Спрошу, конечно.

   – Тяжба с дьяком отвлекала воеводу от сбора отряда. Стеншин определённо настраивал людей против Францбекова, не советовал им идти на Амур.

   – Дьяку-то от этого какая корысть?

   – Мол, будете служить под началом человека Францбекова. А они – одна ватага.

   – Как настрой в твоём отряде?

   – Да что тебе сказать? Нет единения в отряде. Некоторых дьяк Стеншин настроил. Промысловики ропщут – почему, мол, нам не выплачивают государево жалованье, какое получают казаки. Так что единства в отряде нет. Чувствую, что и ко мне отношение настороженное, даже, пожалуй, недружелюбное.

   – Ты-то чем не угодил людишкам?

   – Неужели не понимаешь? Я для них тоже человек Францбекова, а нелюбовь к воеводе обрушилась и на меня, грешного. Предугадываю, что и тебе с этим народом придётся нелегко. Опасаюсь, что когда-нибудь их недовольство прорвётся наружу и случится бунт.

   – Не дай-то Бог такое.

   – Рассказал бы, Ерофеюшка, как прошла твоя зимовка.

   – Прошла благополучно. Соболей заготовили много. Надо бы снарядить в Якутск человека с ясачными сборами. Вот к весне случилась напасть. Выдержали нападение богдоевых полчищ.

   – Расскажи.

Ерофей Павлович принялся подробно рассказывать о недавних событиях под стенами Ачинского городска, где его защитникам пришлось выдержать кровопролитный бой.

   – Тяжёлый был бой, – подытожил Хабаров. – И потери понесли немалые.

   – Велики ли потери?

   – Наш отряд потерял десять человек убитыми и ещё много раненых. А противник потерял раз в десять больше.

   – Ого! А мы с отрядом шли вниз по Амуру, пока не достигли городка князька Банбулая. Здесь нас и застала зима. В Банбулаевом городке зазимовали. Отсюда ходили на промысел, заготовляли соболя. С банбулаевыми людьми старались ладить.

Хабаров с интересом выслушал Чечигина, рассказывавшего о зимовке, потом прервал его:

   – Хочу познакомиться с пополнением. Собери своих людей.

Ерофей Павлович облачился в парадный кафтан, прицепил к поясу саблю и взял с собой двух своих людей для сопровождения, чтобы выглядеть более торжественно, с ними и спустился с борта дощаника на берег.

Люди Чечигина встретили Хабарова настороженно, ждали, что он скажет.

   – Рад вашему прибытию, други мои, – торжественно произнёс Ерофей Павлович. – С вашим прибытием мы теперь серьёзная военная сила. Отряд наш вырос до трёхсот с лишним человек. Это великая сила, коли мы все будем держаться дружно, вместе, чувствовать локоть друг друга. А раздоры могут ослабить самый внушительный отряд. Поэтому и хотел бы начать своё слово с призыва к вам – не место раздорам в наших рядах.

   – А коли есть причины для раздоров? – дерзко выкрикнул какой-то чернявый казак. – Как тогда прикажешь поступать?

   – Приходи ко мне по-свойски. Поведай, что тебе мешает жить в мире и дружбе с соотрядниками. Вместе обсудим твоё дело и уладим.

На эти слова Хабарова никто не решился возразить, и он продолжал свою речь.

   – У нас впереди будет достаточно времени, чтоб я смог познакомиться с каждым из вас. Пока же лучше меня узнал вас Третьяк Чечигин. Будем служить с ним общую службу за един человек.

Этими словами, запечатлёнными в одном из документов, Хабаров фактически представлял Чечигина как своего заместителя по объединённому отряду.

Хотя Хабаров иногда улавливал косые недружелюбные взгляды, недоброе шушуканье по углам, но пока казаки и промысловики вели себя смирно и скандалов не поднимали.

В земле дючеров отряд пробыл месяц. Здесь отрядники собирали ясак с местного населения. Дючерский князёк Тонча и его родные, и улусные люди сами пришли к Хабарову и добровольно решили принять российское подданство. С собой они принесли 32 ясачных соболя и сверх того ещё 78 «поклонных», т.е. подарочных шкурок. Через некоторое время улусные люди Тончи выплатили полный ясак.

Такая покладистость дючеров легко объяснима: в добрых отношениях с русскими этот приамурский народ видел наименьшее зло, нежели соседство с маньчжурами, постоянно угрожавшими грабительскими набегами. Во-вторых, весть о разгроме маньчжурского войска внушила дючерам уважение к русским, желание жить с ними в мире.

До Ерофея Павловича доходили зловещие вести о сосредоточении вооружённых сил маньчжур в низовьях реки Сунгари, он пытался посылать в этот район даур и дючеров в качестве лазутчиков, но они откликались на призывы Хабарова неохотно. Некоторые просто уходили в сопки, лишь бы не идти в расположение маньчжур, другие сказывались хворыми. Остальные не скрывали своего страха перед южными соседями, ссылались на их вероломство и коварство. Нашлись лишь два храбреца, которые не стали отговариваться и согласились отправиться в расположение маньчжурского войска в качестве лазутчиков.

Один из них не вернулся. Возможно, был схвачен маньчжурами, а может быть, в последний момент струсил и укрылся в каком-нибудь отдалённом стойбище. А другой лазутчик-даур вышел на нижний приток реки Сунгари, прячась в прибрежных камышах, добрался до расположения маньчжурского войска и из своего укрытия вёл наблюдение за военным лагерем маньчжур, освещённым пламенем множеством костров. По наблюдениям лазутчика, маньчжур было много, очень много. Войско располагало пушками и большим обозом с припасами.

Когда лазутчик вернулся на Амур, Ерофея Павловича с его отрядом на прежнем месте у дючерского городка он не застал – отряд подался вверх по Амуру, – и он нагнал Хабарова у городка Турончи в Даурской земле.

   – С чем пришёл? – спросил даура Хабаров, когда того привели к нему. Подоспевший Константин Иванов перевёл вопрос Ерофея Павловича. Толмач уже сносно освоил язык дауров и переводил разговор почти без запинок. Завязалась оживлённая беседа.

Лазутчик рассказал, что добрался, прячась в кустарнике, до самого становища маньчжур, где видел огромное число вооружённых людей, многие из которых были с ружьями и саблями. Заприметил он и несколько пушек.

   – И сколько, по-твоему, было всех богдоевых людей?

   – Много, – неопределённо ответил даур.

   – А точнее?

   – Совсем много.

Лазутчик растопырил пальцы на обеих руках, несколько раз сжал их в кулак и снова растопырил.

Численность маньчжурского отряда Хабаров так и не смог установить. Даур несколько раз повторял «много, много...» и делал широкий жест рукой.

   – Пожалуй, числа всех богдоевых людей ты нам не сумеешь назвать, – сказал с сожалением Ерофей Павлович и приказал щедро накормить даура.

Хабаров приказал своим людям внимательно следить за течением Амура и обшарить все окрестности стоянки, где могли скрываться богдоевы лазутчики.

Один попался. Это был жилистый с широким и скуластым лицом человек неопределённого возраста. Его привели к Хабарову для допроса.

   – Ты откуда взялся, мужик? – спросил его через толмача Хабаров. Маньчжур сделал вид, что не понимает вопроса. Возможно, он и в самом деле не понимал, но толмач обращался к пленнику и по-тунгусски, и по-даурски, и по-дючерски, и в каждом случае маньчжур демонстрировал полное непонимание. Тогда Хабаров приказал привести из ближайшего городка Толги несколько местных жителей, один из которых узнал пленного.

   – Знаю такого, – сказал он, – приходил к нам в городок. Прикидывается он непонимающим, а сам хорошо разумеет даурскую речь.

   – Значит, враг нам, богдоев человек, врёт, что не понимает нас, – сурово произнёс Хабаров.

Даже после этого маньчжур пытался отмалчиваться и всем своим видом показывал, что не понимает ни слова.

   – Предупреждаю тебя, басурманин, – прикрикнул на него Хабаров, – будешь молчать, прикажу тебя жечь на медленном огне. Тогда заговоришь, голубчик.

Маньчжур понял угрозу и быстро-быстро забормотал что-то маловразумительное. Из этого бормотания можно было понять, что он готов отвечать на вопросы.

   – Много ли вашего войска стоит на реке Сунгари? – спросил Ерофей Павлович.

   – Много, – последовал ответ.

   – Без тебя знаю, что много. Назови мне точное число.

   – От большого начальника я слышал, что всего в войске шесть тысяч человек. А может, ещё подошла подмога с юга. Так что, наверное, все десять тысяч наберётся.

   – Не врёшь?

   – Сам слышал.

Потом Хабарову стало понятно, что через лазутчиков маньчжуры умышленно распространяли слухи об огромной численности своего войска, которое стоит вблизи Амура и готово идти в Приамурье. Слухи эти нарастали, и сперва они говорили о десятитысячном маньчжурском войске, но потом эта вымышленная цифра поднялась до сорока тысяч. Распространялись слухи и о том, что на вооружении маньчжур несчётное количество ружей, сабель, много пушек. Нетрудно было понять, что эти слухи преследовали сразу несколько целей: запугать и склонить к покорности приамурские народы, а также припугнуть русских и заставить их увести свои силы с Амура.

Собрав своё окружение, Ерофей Павлович счёл необходимым сообщить своё мнение об этих слухах и их распространителях.

   – Слухи, други мои, тревожные. Всё приамурское население напугано ими. Убеждён, что богдоевы силы зело преувеличены. Однако же... дыма без огня не бывает. Поэтому не давайте повода местным народам глядеть на нас с враждой. Пусть видят в нас защитников. Коли богдоевы люди нанесут нам удар и изгонят с Амура, даурам, дючерам, тунгусам не поздоровится. Станут они рабами богдоевцев. Вот и внушайте приамурским жителям, что надобно всем нам держаться вместе.

В Даурскую землю Хабаров привёз назад аманатов, которых взял год тому назад. Это были князёк Туронча и с братьями Анаем и Мокалеем и сыном соседнего князька Богучеем. Сыновья Турончи привезли ясак в тридцать соболей и десяток быков. Их примеру последовали и другие даурские рода, тоже привозившие ясак. Как отмечают источники, вся собранная Хабаровым ясачная казна к зиме 1652 года составила семнадцать сороков соболей, а также меха черно-бурых и красных лисиц, меховые изделия.

Несмотря на слова Хабарова, убеждавшего дауров жить в прежних своих жилищах без боязни, ибо в лице русских они обрели защитников, дауры выслушивали его с удовлетворением, но всё же чувства страха перед возможным маньчжурским нашествием преодолеть не могли.

Лето подходило к концу. Желтела и опадала листва прибрежных тополей, пожухла от ранних заморозков трава, на болотистых местах краснела клюква. Надвигалась зима. Хабаров говорил своим ближайшим соратникам:

   – Думайте, други мои, где выберем место для зимовки. Следует обдумать и то, как наладить оборону, коли подвергнемся нашествию ворогов. Нельзя забыть и о припасах на зиму.

Уединившись с Третьяком Чечигиным, Ерофей Павлович начал с ним доверительную беседу.

   – Потребно приложить все усилия, дабы избежать нового столкновения с южным соседом.

   – А как приложить? – спросил Третьяк. – После такого удара под Ачинским острожком вороги, думаю, не очень-то расположены мириться с нами.

   – Вестимо. И всё же нам надлежит первыми протянуть руку для примирения, даже дружбы. Я допрашивал многих пленных. Убедился, ворог сей силён, самонадеян и коварен.

   – Неужто веришь, Ерофей, что богдоевы люди согласятся на принятие нашего подданства?

   – Не очень я в это верю, откровенно говоря, совсем не верю. Правда, когда-то верил, не зная ещё, кто такие богдойские люди, каковы их силы.

   – Чего же тогда мы должны добиваться?

   – Хотя бы замирения с Шамшаканом. Ведь и вороги, проливающие кровь во взаимных стычках, в конце концов замиряются. Как бы ты посмотрел, Третьяк, ежели поручим тебе ответственное дело: отправиться с грамотой к царю Шамшакану?

   – По плечу ли мне такое?

   – А почему бы и нет? Ты опытен, благоразумен. Дам тебе в помощь десяток служилых людей для охраны. Подбери сам надёжных проводников из местных жителей, знающих эти края. И, как говорится, с Богом.

Хабаров и Третьяк Чечигин, который после некоторых колебаний согласился с поручением Ерофея Павловича, стали вести переговоры с даурами, способными взять на себя роль проводников до «богдоевых рубежей». Но как только даурам становилось известно, что от них требуется, все они дружно отказывались, при этом ссылались на коварство и вероломство маньчжур. Один из князьков прямо предупредил Хабарова:

   – Худо будет твоим людям. Шибко худо. Назад их богдоевы люди не отпустят. Сделают своими рабами либо всех перережут.

   – Почему ты так думаешь? – спросил Хабаров.

   – Убеждён, твои люди не вернутся. Богдоевцы коварны, вероломны. Они припомнят тебе, сколь много их людей ты перебил при осаде Ачанского городка. Никто из наших дауров не согласится провести твоих посланников в Богдойскую землю, поопасаются.

После таких разговоров Хабаров был вынужден отказаться от намерения направить Чечигина к маньчжурам, хотя тот уже подобрал себе спутников. Сам Ерофей Павлович тоже подготовил для своего соратника грамоту к царю Шамшакану, выдержанную в высокопарном стиле, но этот план был признан неудачным.

Посоветовавшись со своим окружением, Хабаров решил поступить иначе: послать в маньчжурский город Нингут нескольких оказавшихся в русском плену маньчжур. Среди них четверо были из числа захваченных при сражении за Ачанский городок, а один – из лазутчиков, схваченных на Амуре.

Ерофей Павлович выразил сожаление, что у него не было возможности отрядить задуманное им посольство к маньчжурскому царю. Руководствуясь дружескими намерениями, он ограничивается тем, что отпускает пленных маньчжур и поручает им лично передать царю, правящему в Богдоевой земле, свой наказ. Хабаров очень сожалеет, что у приамурских народов нет своей письменности, а о существовании письменности у богдойцев никому из его отряда ничего не известно, русская же письменность, вероятно, неведома богдойцам и поэтому он, предводитель русского отряда Ерофей Хабаров, ограничивается устным посланием.

Отправляя к царю богдоев освобождённых маньчжур, он обратился к ним со следующими словами:

   – Отпускаю вас на родину. Передайте вашему главному правителю земли Богдойской, что мы, русские, желаем жить в мире и дружбе с вашим народом. Пусть ваш главный правитель пришлёт к нам своих людей. Мы готовы принять их как желанных гостей и поведём с ними переговоры. Пусть река Амур станет границей между нашими владениями. И пусть никогда на этой границе не произойдут враждебные столкновения.

Маньчжуры, несмотря на все усилия толмачей и особенно Константина Иванова, крайне плохо понимали, что же от них хотят. Хабаров долго и дотошно растолковывал им свои предложения маньчжурским властям. В конце концов маньчжуры поняли его или сделали вид, что поняли. Заулыбались и закивали. Напоследок всех их щедро накормили и перевезли на правый берег Амура. Сведениями о том, как они повели себя в дальнейшем, Хабаров не располагал.

Хабаров так и не дождался ответной миссии маньчжур, несмотря на приглашение. Никаких откликов на это приглашение со стороны маньчжур не было. Вообще так и осталось тайной, добрались ли освобождённые из плена маньчжуры до Нингута, имели ли там место их встречи с представителями властей. Либо все освобождённые Хабаровым предпочли не утруждать себя выполнением трудной миссии и разбежались по домам.

12. Раздоры в рядах первопроходцев

В улусе Турончи Хабаров провёл четыре недели. Первого августа он дал команду сняться с якоря и сделать следующую остановку в улусе сына Турончи, князька Кокурая.

Местность понравилась Ерофею Павловичу. Берег Амура здесь был высок, но не горист. Вдоль береговой полосы тянулись шеренги толстенных тополей, перемежавшихся с плакучими ивами, склонившимися к воде, и стройными прямыми лиственницами. Свободные от растительности участки земли были возделаны жителями под посадки хлебных культур и овощей.

Ерофей Павлович в сопровождении Третьяка Чечигина и ещё двоих близких к нему людей долго обследовал окрестности.

   – Неплохо бы здесь срубить острожек и остаться в нём на зимовку, – указывая на небольшой пригорок, заметил Хабаров, спутники его поддержали.

За трапезой Ерофей Павлович сообщил своим сподвижникам:

   – Зимовье устроим здесь. Место дюже доброе. Вон на том пригорке срубим острожек.

Он ожидал, что его слова будут встречены с одобрением, вызовут радостные возгласы и вопросы: место ведь для будущего острожка было очень привлекательным. Однако немногие ответили на сообщение одобрительными возгласами. Люди стали перешёптываться друг с другом и обмениваться явно недружелюбными репликами, относящимися к начальнику отряда. Большинство же членов отряда отмалчивалось.

   – Вы чем-то недовольны, други? – спросил Хабаров, обращаясь к группе казаков, шушукающихся в стороне.

   – Шибко разные мы, Ерофей Павлович, с тобой и твоим окружением, – ответил Лонгин Васильев. – На нас, казаках, держится власть в воеводстве. А тебе казачья душа неведома. Окружил себя покручениками. Тебе бы землю пахать...

   – В чём меня упрекаешь, казак? – резко перебил его Хабаров. – Да, я землю пахал и горжусь этим. Не ты ли ел тот хлеб, что я выращивал? Радуюсь, что довелось мне поднять пашню на Ленской земле. И теперь призываю хлебопашцев осесть здесь, на реке Урке.

Ерофей Павлович заговорил на повышенных тонах, не скрывая своего гнева, но пересилил его, взял себя в руки и сказал уже миролюбиво:

   – Давай-ка, Лонгин, потолкуем по душам. Возможно, и я в чём-то не прав. Возьми с собой товарищей, единомышленников.

   – Отчего же не потолковать, – без большой охоты ответил казак.

   – И не смотри на меня так – коль я не казак, стало быть, и человек неважный. А я ведь с малыми силами острожек отстоял и многократно превосходящим силам басурман нанёс сокрушительное поражение. Вот тебе и не казак. Не забывай этого.

Лонгин Васильев всё-таки пришёл к Хабарову и привёл с собой Степана Полякова и Константина Иванова.

   – И ты здесь, Константин, в компании этих несогласных? – спросил с удивлением Хабаров.

   – Как видишь, Ерофей, и я здесь, – сдержанно ответил Иванов.

Ерофей Павлович вспомнил, что, выполняя обязанности толмача, Константин часто переводил слова дауров, спотыкаясь, останавливаясь в раздумье, так как знал их язык весьма нетвёрдо. Это раздражало Хабарова, привыкшего ценить в людях чёткость и исполнительность, и бывало, он покрикивал на Иванова, раза два обозвал его непотребно, а однажды даже замахнулся на него. Этого Константин никак не мог простить и поэтому примкнул к лагерю недовольных, тем более что сам он был не рядовым казаком, а казачьим десятником.

Ерофей Павлович подготовился к встрече с противниками и пригласил себе в подмогу двух есаулов, Андрея Иванова, отличавшегося во всех делах храбростью и справедливостью, и Онуфрия Степанова, а также брата своего Никифора. Онуфрий пришёл не один, а привёл с собой помощника, Тита Леонтьева, сына Осташкова, пушкаря и мастера кузнечного дела, и ещё Фёдора Иванова, по прозванию Серебряника.

Готовясь к нелёгкому разговору, Хабаров сумел выяснить, что его сторонники всё же преобладают в отряде. Таковых насчитывалось примерно двести двадцать человек. Их ядро составляли промышленные люди, поступившие на государеву службу без жалованья, которых иногда называли охочими людьми. Те из них, кто в отряде Хабарова жил за счёт своих средств, назывались своеуженниками, а снаряжавшиеся начальником отряда, либо другими лицами, носили название покручеников.

Число противников Хабарова достигало ста с небольшим человек. В основном это были служилые казаки. Они снаряжались за счёт казны, хотя в отдельных случаях не смогли избежать материальной зависимости от начальника отряда и других состоятельных лиц. Если казак занимал какую-либо заметную выборную должность, его избирали на общем сходе в есаулы. В отряде оказалось несколько выборных есаулов. Одним из них был Андрей Иванов, другим – Тит Леонтьев, по прозвищу Кузнец.

В казачьей части отряда, где существовало и казачье самоуправление, были официальные должности рядовых казаков, десятников, пятидесятников. Сам Хабаров носил звание приказного. Хотя он и был наделён широкими административными правами, но он, начальник отряда, был вынужден считаться с этими факторами и советоваться или совещаться с казачьим кругом. Без этого он старался не принимать самостоятельных решений, касающихся судьбы всех членов отряда. Так, казачий круг не одобрил намерение Хабарова поселить два десятка покручеников на реке Урке и их силами завести пашню. Хабарову, таким образом, не удалось создать для амурского отряда земледельческую базу.

И вот Ерофей Павлович начал совет с людьми, собравшимися на его дощанике.

   – Не гоже, други мои, ослаблять отряд неразумными раздорами. Скажите мне откровенно, чем я вам не угодил. Что вам не по душе в отряде? Что потребно сделать?

Слово взял Онуфрий Степанов.

   – Поставим острожек, потребно возвести кузню с плавильной печью. Наши пушки, старые мушкеты, пищали нуждаются в починке. Из Якутска нам почти не присылали пушечных ядер. А те, что однажды прислали, не полезли в стволы. Оказался другой размер.

   – Можно ли своими силами восполнить этот пробел? – спросил Хабаров Степанова.

   – Конечно, можно. Пусть Тит Леонтьев ответит. Он у нас знающий пушкарь.

   – Ответь, Титушка, – попросил его Ерофей Павлович.

   – Дело не зело хитрое, – ответил Тит, – собираем выброшенные стрелы, ядра, якоря. Переплавляем их в ядра потребного размера. Была бы надёжная плавильная печь.

   – Бог в помощь. А печь непременно будет, – пообещал Ерофей Павлович. Потом он обратился к Фёдору Иванову, прозванному Серебряником. Фёдор имел репутацию рудознатца, умевшего по одному ему заметному признаку разузнавать месторождения всяких полезных металлов. Отвечая на вопрос Хабарова, тот сдержанно ответил:

   – Занимаемся поисками. Расспрашивали туземных людей, когда примечали у них вещицы из золотишка, серебра, меди. Вызнавали, как к ним попали сии вещицы, где можно найти залежи полезных руд. Такие места есть на примете.

   – Ну, ну... Продолжай, Федорушка, своё полезное дело. Когда-нибудь мы твоими находками воспользуемся, – сказал Хабаров поощрительно и обратился к Лонгину Васильеву и Степану Полякову: – А вы что помалкиваете, божьи угодники? Нахохлились, будто сычи болотные. Что скажете?

   – Ещё успею высказаться, – сказал недовольно Лонгин. – Пусть Степа говорит.

   – И я успею своё слово сказать. Пусть Константин говорит. Он у нас самый языкастый. Всякие басурманские языки постиг.

   – Друзья тебе слово уступают, толмач, – повернулся Хабаров к Иванову и поинтересовался: – Не понимаю, как ты, уважаемый человек в отряде, среди недовольных оказался.

   – Тут и понимать нечего, – резко ответил Хабарову Константин. – Разве я не опытный толмач? Добрые люди говорят, что у меня дар схватывать чужие языки. Никто этого у меня не отнимет. Когда я нёс службу в Забайкалье в отряде Ивана Галкина, освоил языки тунгусов и бурятов. И понимал их неплохо, толмачил. Галкин был доволен мной и не раз мне об этом говорил.

   – А я разве был когда-нибудь тобой недоволен, Константин? – возразил Хабаров. – Разве не ценил тебя за то, что ты быстро выучился даурскому языку и принялся за дючерский?

   – На меня, однако же, покрикивал как на мальчишку на побегушках. Как-то даже ударить собирался.

   – Эх, Константин... Самолюбие да обида говорят в тебе. Был бы ты на моём месте, с моими заботами. Допрашиваю лазутчика, он явно камень держит за пазухой, врёт, изворачивается. Аты замешкался.

   – Всё верно. Врёт он, изворачивается, а я-то путаюсь, ибо не могу сразу понять, куда он клонит. И говорит лазутчик на каком-то неведомом мне наречии. Не мог же я схватить с полуслова незнакомую мне речь. Я стараюсь уразуметь или догадаться, что он хотел сказать, а ты, Ерофей Павлович, кричишь, бранишься самыми погаными словами. Мол, толмач я никудышный. И даже от матерка не удержался.

   – Зря ты принимаешь всё так близко к сердцу, – сказал с укором Хабаров. – Ты же казак боевой, а не красная девица. Обложил тебя матерно, прикрикнул... Ну и что? К чему обижаться-то? Будь отходчив. Знал бы ты, сколько я претерпел от прежнего воеводы...

   – Тебе легко так говорить. Ты наделён властью, а я что супротив тебя? Букашка.

   – Напрасно ты так...

Ерофей Павлович обратил своё внимание на других.

   – А что ты скажешь, Лонгин. Что скажешь, Степан?

Эти слова Хабарова были обращены к двум казакам.

Те высказались пространно, но сбивчиво, сумбурно, то и дело перебивая друг друга. Что-то они недоговаривали. Ссылались на других, на общее мнение в отряде. Ерофей Павлович смог уловить, что среди части казаков и некоторых покручеников зреет глубокое недовольство, которое может привести к расколу отряда. Из высказываний Лонгина и Степана можно было понять, что оппозиция была настроена к Хабарову крайне недружелюбно, считала его приближённым и ставленником воеводы Францбекова, при этом не желая видеть того, что сам Ерофей Павлович опутан долгами и попал в жестокую кабальную зависимость от корыстного воеводы. Недовольство Францбековым зрело и в центре воеводства, в Якутске, и перенеслось на людей хабаровского отряда.

Раздражало членов отряда и то, что Хабаров пытался распродавать промысловикам отряда казённое имущество, снаряжение, орудия охоты и рыбной ловли, причём распродавал по завышенной цене, втридорога, что не могло не вызвать ропот. Особенно роптали казаки, считавшие, что Ерофей Павлович взвалил на них тяжкое бремя хозяйственных работ, заставлял заниматься строительством городка для зимовки, ремонтировать и строить суда. Широкое недовольство промысловиков вызывал и укоренившийся порядок, по которому им оставалась только третья часть заготовленной пушнины, а две трети пушной добычи поступало в казну.

Некоторые противники Ерофея Павловича открыто называли его в своём кругу деспотичным и властным человеком. Это мнение распространяли недруги Хабарова, недовольные его требовательностью. Другие считали это явным преувеличением. Видимо, в их мнении было больше правды. На фоне других первопроходцев того времени, таких как Поярков или Стадухин, Хабаров вовсе не был каким-то из ряда вон выходящим злодеем. Наделённый властью над отрядом, он не собирался нарушать традиции казачьего самоуправления, старался прислушиваться к голосу своих соратников и прибегал к наказаниям и строгим мерам воздействия в самых крайних случаях.

В ходе разговора Ерофей Павлович уловил, что в отношении к нему казачьей верхушки проскальзывало некое высокомерие. Он задавал себе вопрос, почему такое получилось, и видел ответ в том, что в нём видели мужика от сохи, землепашца, который взлетел так высоко, возглавил крупный отряд... Почему он командует высокими казачьими чинами? Неужели не нашёлся бы для такой роли именитый казачий сотник или даже атаман?

   – Так чем же вы недовольны, мои дорогие, чем вам Брошка Хабаров не угодил? – спросил Ерофей Павлович, выслушав сбивчивые высказывания Лонгина Васильева и Степана Полякова.

   – Мы, кажись, всё тебе поведали, – произнёс Лонгин.

   – Истинно всё, – поддакнул Степан. – Разные у нас с тобой пути.

   – Как это понять вас? Что значит – разные пути? Разве мы все не на государевой службе?

   – А вот так и понимай, Хабаров, – с недобрым оттенком в голосе сказал Лонгин, – шибко недовольны тобой людишки. Казаков, промысловиков заставляешь за мужицкую работу браться. Поборами обложил зело великими. С казачьим сходом не всегда соглашаешься.

Хабаров не сдержался. Смачно выругался и не стал вести дальнейший разговор.

   – Шагайте к себе, казаки. И подумайте. А с порядками, не вам установленными, вам придётся считаться, хотите вы этого или нет. Пойдёте против, лишитесь казачьих привилегий, службы даже. Надо ли?

Эти слова Ерофей Павлович прокричал вслед удаляющимся. Он вполне сознавал, что обстановка в отряде складывается тяжёлая, если не сказать критическая, и спрашивал он себя, не дойдёт ли дело до открытого бунта или раскола отряда. Ответа на этот вопрос он не находил, поэтому решил принять неотложные меры. Первым делом он счёл нужным информировать воеводу Францбекова о состоянии отряда и настроениях отрядников. Пусть знает заранее, что происходит в отряде, и будет готов к тому, если дело дойдёт до крайностей, до взрыва страстей.

Для начала Хабаров решил пригласить для доверительного разговора Богдана Кузьмина Габышева, подьячего, который прибыл на Амур вместе с пополнением Чечигина. До него Ерофей Павлович пользовался услугами нескольких отрядных писарей. Грамотных в отряде было не так и много – десятка полтора или два едва наберётся, – поэтому грамотеи, привлекавшиеся к составлению разных служебных бумаг, считались народом привилегированным.

Ерофей Павлович решил поделиться с Габышевым, внушавшим ему своим усердием и исполнительностью доверие, мыслями об обстановке в отряде.

   – Что от меня надобно по такому случаю, Ерофей Павлович? – угодливо спросил подьячий.

   – А вот что... составь письмо на имя воеводы. Уж он, если найдёт сие потребным, отпишет в Москву, в приказ.

   – О чём письмо прикажете написать?

   – О неблагополучном положении в отряде, о недовольных вроде этих... Васильеве и Полякове. Письмо не должно быть шибко длинным. Посчитайте с тем, что воевода человек занятой, всяких дел у него много. Всю суть дела потребно изложить на трёх листах, не более.

   – Изложим, как вам угодно, батюшка.

   – Теперь слушай меня... Слушай внимательно. Изложу тебе суть сего послания. Пиши, что, мол, обстановка в отряде вызывает опасение. Некоторые людишки вносят раскольные настроения, зело вредные...

Ерофей Павлович говорил долго, ссылаясь на свою беседу с Лонгином Васильевым и Степаном Поляковым. Называл их в числе подстрекателей, которые смогли оказать влияние даже на толмача Иванова, человека полезного и незаменимого.

   – Вот всё это, Богданушка, изложи чётко и ясно на трёх листах, – сказал Габышеву Хабаров. – И чтоб буковка к буковке, и чтоб слог – ясный.

   – Дозволь спросить тебя, Ерофей Павлович...

   – Спрашивай.

   – Ивашку Пососова и Ивашку Телятьева могу привлечь для переписывания?