Текст книги "Хабаров. Амурский землепроходец"

Автор книги: Лев Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)

Когда богдоевцы покинули Приамурье, казаки принялись строить заново дощаники. Прежние суда были уничтожены, изрублены на куски и сожжены на кострах.

О дальнейших событиях, происходивших с отрядом Степанова, Хабаров узнал от других посещавших его казаков.

Отряд продолжал освоение Амура и заготовку пушнины. Разделив отряд на две части, Степанов одновременно собирал ясак на амурских притоках, реках Сунгари и Уссури. Маньчжуры первое время на такое соседство русских не покушались.

Казаки Степанова могли похвастать самым заметным ясаком, собранным летом 1655 – зимой 1656 годов. За этот период удалось собрать более 95 сороков соболей, и это не считая шуб и пластин соболиных, а также шкурок лисиц и других пушных зверей. Упаковав эту немалую добычу в тюки, Степанов отправил её в Москву, в Сибирский приказ. Среди сопровождавших этот большой груз лиц находились и два китайца. В своё время оба были пленены маньчжурами и проданы в рабство дючерам. Русские освободили китайцев, и те, видя в русских своих освободителей, охотно приняли крещение, перейдя в православную веру. Крещение было совершено в походной Спасской церкви, сопровождавшей экспедицию на одном из дощаников. Крещёных китайцев представили в Сибирском приказе, а потом они возвратились на Дальний Восток, где стали служить переводчиками в Нерчинском гарнизоне.

В своих донесениях, направляемых в Москву в Посольский приказ, Онуфрий Степанов писал о трудностях, с которыми приходится бороться отряду, о непосильном объёме работ, вызванном тем, что он должен управлять огромной территорией, и настаивал на посылке подкреплений, на непременном увеличении отряда.

Эта настойчивая просьба наткнулась на непреодолимое препятствие. Оно было вызвано сложной внешнеполитической обстановкой. Россия оказалась втянута в войну с Речью Посполитой, а позже и со Швецией. Войны требовали непредвиденных материальных затрат и людских ресурсов. При таких неблагоприятных внешнеполитических условиях правительство оказалось не в силах выполнить настойчивые просьбы дальневосточников. Если сначала речь шла о посылке на Амур трёхтысячного войска, то затем от первоначального намерения решительно отказались. Теперь укреплять силы Приамурья предполагалось за счёт местных сибирских ресурсов.

После того как Сибирский приказ выслушал доклад Зиновьева, управление Забайкальем и Приамурьем было возложено на воеводу Афанасия Филипповича Пашкова, накопившего большой опыт администратора. За свою служебную карьеру ему приходилось быть воеводой в Мезени, Енисейске и, наконец, в новой Даурской земле, как называли объединённые Забайкалье и Приамурье.

Пашков не мог добиться в Москве пополнения для своего нового воеводства. Однако, отправляясь в Даурию, он сумел по разным сибирским городам, которые пришлось проезжать, набрать 460 добровольцев. К сожалению, в своём большинстве это были новички, тогда как Пашков нуждался в опытных людях, знатоках природных условий Дальнего Востока.

Степанов не успел встретиться в Пашковым, под начало которого должен был поступить. Его постигла трагичная судьба. В середине лета он разделил свой отряд на две части. Одну часть отряда во главе с Климом Ивановым отправил собирать ясак в дючерские улусы. А сам пошёл с другой частью отряда навстречу Пашкову, который уже был извещён о намерении Степанова встретиться с ним. Эта встреча могла бы иметь большое значение для дальнейшего освоения всего района, ведь Пашков получил бы в этом случае пополнение из казаков, уже прекрасно знавших Приамурье и накопивших большой практический опыт. Сам же Степанов вполне подходил на роль ближайшего помощника воеводы Пашкова.

Однако судьба обошлась с Онуфрием Степановым и его спутниками сурово. В конце июня 1658 года в районе устья Сунгари он наткнулся на скопление маньчжурских судов. Почти полсотни вражеских судов укрывались в засаде и не были замечены русскими. Началось жестокое побоище. Силы были неравны. Русские суда подверглись интенсивному обстрелу, некоторые из них сразу же получили пробоины и пошли ко дну. Уцелело только самое крупное судно, на котором располагалась походная церковь.

Покидая тонущие суда, казаки пытались добраться до берега, но и здесь они наткнулись на вражескую засаду, на них навалилась скопом ватага неприятелей, пускавших в ход холодное оружие и стрелы. Противник был явно сильнее. В ходе боя погибли и Онуфрий Степанов, и 270 человек, бывших с ним. Потери оказались самыми внушительными за всю амурскую кампанию. Расправившись с казаками, маньчжуры захватили и всю ясачную казну, собранную Степановым, 87 сороков соболей, достались им оружие и другое имущество погибших.

Спастись удалось немногим. Всего тридцать казаков оказалось на Спасском судне, где располагалась походная церковь, они и смогли уйти, а кроме них ещё 67 казаков добрались вплавь до берега и ушли в сопки. Избежали гибели те 180 человек, что не заходили в район сунгарийского устья и собирали ясак в иных местах, населённых дючерами.

О гибели большого числа амурских казаков воеводе Пашкову ещё ничего не было известно, и он, чтобы передать распоряжение всем пребывающим на Амуре казакам присоединиться к его силам, послал к тот край небольшой поисковый отряд во главе со служилым человеком Андреем Потаповым. Этот отряд встретился с уцелевшей частью отряда Онуфрия Степанова, собиравшего ясак в дючерских улусах.

О событиях, последовавших за трагедией, которая произошла в сунгарийском устье, Хабарову поведал Евстафий Крутой, покинувший позже амурский отряд и поселившийся в Хабаровке.

   – Стало быть, отыскал наших людишек на Амуре Андрюха Потапов, всё, что осталось от нашего немалого отряда. Онуфрий Степанов к тому времени приказал долго жить, – так начал свой рассказ Евстафий.

   – Что хотел от вас Потапов? Зачем ему понадобились? – спросил Хабаров.

   – Стал настаивать, чтоб мы все, кто остался в живых из отряда Степанова, соединились с отрядом Пашкова.

   – Вы согласились?

   – Нет. Казаки ответили, что сперва отыщут тех товарищей, кто остался в живых после побоища на Сунгари-реке. А как отыщут, то все вместе и поступят под начало воеводы.

   – И удалось отыскать уцелевших?

   – Мало-помалу, собралось нас без малого три сотни мужиков. Я уже не помню, сколько точно. Решили избрать атамана. Рядились недолго. Выбор пал на Артемия Филиппова Петриловского, племяша твоего. Дельный мужик, башковитый. Зиму провели в Гиляцкой земле, где собирали ясак. А весной в отряде произошёл раскол. Нашлись такие, которым амурская служба показалась слишком беспокойной, рискованной. Захотели более спокойной житухи.

   – Неужели нашлись такие?

   – Таких оказалась малая часть отряда. Покинули нас всего человек шестьдесят. Весной они ушли Охотским побережьем в Якутск.

   – Ну, бог с ними. А что остальные?

   – Мы были в большинстве. Более двухсот человек. Плыли вверх по Амуру. Готовы были служить под началом воеводы Пашкова. Однако же людей беспокоил хлебный голод. На этой почве отряд раскололся примерно на две равные доли. Одна пошла на Зею в поисках хлебных мест, готовая в случае неудачи вернуться в Якутск, на Лену.

   – С кем же оказался мой племянник?

   – Артемий решил быть с Пашковым, надеясь встретить его в Албазине.

   – Встретились?

   – Нет, не встретились. Заметили однажды, плывёт по Амуру лес, брёвна от разбитого плота и даже целые плоты. Видимо, заготовили лес для строительства острога с башнями, да попал тот лес в водоворот, и разметало его течением. Ну, думаем, погиб Пашков, утонул в водовороте. Царство ему небесное. И решили идти через Тугирский волок на Олёкму.

   – Что же на самом деле случилось с воеводой?

   – Да ничего с ним не случилось. Нарубил воевода леса для строительства острога. Решил сплавить его по Шилке к устью реки Нерчи. Там замышляли поставить острог. Во время сплава плоты водоворот разметал, распотрошил, и река унесла их в Амур. Это мы и увидели, а Пашков-то тем временем был жив и здоров. А теперь слушай, Ерофей Павлович, что с нами далее приключилось.

   – Слушаю, рассказывай.

   – Шли мы Тугирем, Олёкмой и Леной. В пути терпели голод и всякие лишения. Питались листьями, ягодами и кореньями. Так добрались до Илимского острога. Тамошний воевода велел заняться ясачной казной и приготовить к отправке в Москву. Мы везли с собой немалый запас пушнины. Сопровождать её поручили Артемию Петриловскому и с ним снарядили ещё пять казаков.

Рассказать о путешествии Петриловского в Москву и о его обратном пути Евстафий не мог. Об этом Хабарову рассказал один из сопровождавших Артемия казаков, который по пути в Якутск проведал Ерофея Павловича.

В Сибирском приказе, говорил казак, Петриловского и его спутников дотошно расспрашивали о минувших делах на Амуре, о судьбе амурского войска. Как мог понять Петриловский, руководство приказом высказало своё удовлетворение и одобрение службой Хабарова и его преемника Степанова, выразило скорбь в связи с гибелью многих казаков, ставших жертвами богдоевского нападения. Петриловский и его соратники обратились в Сибирский приказ с челобитной, прося заплатить им невыплаченное жалованье за многие годы службы. Просьбу удовлетворили. Жалованье ходатаям было выплачено сполна, и всех их зачислили на службу в гарнизон Якутска.

Петриловский и его товарищи от руководителей приказа услышали много положительных отзывов о деятельности Хабарова и его преемника Степанова, которые сделали для России большое и полезное дело, освоив по берегам Амура огромное пространство, приведя его жителей в русское подданство. Воинственная активность маньчжур в середине XVII века вносила временные осложнения, но не смогла помешать русским утвердиться в Приамурье. В 1655 году было учреждено Нерчинское воеводство, в состав которого включались и Приамурские земли. В начале восьмидесятых годов они были выделены в самостоятельный Албазинский уезд.

Хабаров всячески стремился привить сыновьям свою любовь к Приамурскому краю, Восточной Сибири. Когда у него оказывались участники амурских походов и начинали вспоминать о былом, Хабаров старался приглашать и обоих сыновей: пусть послушают бывалых людей, наберутся их опыта. Сыновья включались в беседу, удовлетворяя своё любопытство, задавали рассказчикам вопросы.

Особенное любопытство обычно проявлял старший, Андрей, просил поподробнее рассказать и о военных столкновениях с маньчжурами, и об их вооружении, и поведении на поле боя, и об осаде русского острога. Ерофей Павлович поощрял любознательность сына и думал про себя: «Из этого получится добрый казак. По моим стопам пойдёт».

Андрей увлёкся стрельбой из лука и самопала. Практиковался в стрельбе по мишени и так наловчился, что стал метким стрелком. В охотничий сезон он ходил со сворой собак на медведя, выкуривая его из берлоги. Охотился и на соболя, придумывая свои методы лова. Ерофей Павлович приглядывался к сыну и одобрял его рвение. «Добрый казак будет», – думал он.

Младший Максим ничем не походил на старшего брата, был сдержан, малоразговорчив. Рассказчиков слушал с интересом, но вопросы не задавал. Зато Максим был привержен к земле, пашне: и для своих лет косил умело, даже лихо, стараясь не уступать опытным косцам, брался и за соху, шёл за ней как ловкий пахарь. «Этот будет добрым земледельцем», – думал о Максиме отец.

А тем временем Василиса, жена Ерофея Павловича и мать его детей, дряхлела на глазах. Морщины, изрезавшие когда-то красивое лицо, теперь стали более глубокими и резкими. Ей уже было не под силу обслуживать семью и готовить пищу. Ерофей Павлович распорядился подобрать молодую стряпуху, выбор пал на полукровку Глафиру, дочь русского и якутки. Отец её служил приказчиком у местного мелкого купца.

Глафира оказалась бойкой и расторопной стряпухой, хотя и не сразу смогла усвоить все требования хозяина. А Василиса таяла на глазах, ела мало, мёрзла и куталась в тёплый шерстяной платок. Вечно занятый хозяйственными делами, Хабаров мог уделять больной жене совсем немного внимания, лишь иногда с тоской задумывался: «Неужели Василисушка угасает!» Когда Ерофей Павлович находил немного времени для жены, он старался пробудить в ней воспоминания о далёких днях молодости.

   – А помнишь, Василисушка... – начинал он и замолкал, задавая себе вопрос, надо ли ворошить прошлое, заставлять что-то вспоминать эту старую женщину, жизнь которой подходит к завершению? И всё же он решился: – Помнишь твой Великий Устюг? Реку Вычегду? Палаты Строгановых? Как жилось тебе там?

Василиса смотрела на мужа безучастным взглядом и бормотала что-то невнятное.

В семье Хабаровых назревали события. Глафира приглянулась Максиму. Он заглядывался на стряпуху, хотя та и не блистала ни отменной девичьей красотой, ни весёлым характером. Но других подходящих девиц в Хабаровке не было, поэтому можно было заглядеться и на эту полукровку.

Максим постарался завладеть вниманием девушки. Один раз принёс ей туесок с лесными ягодами, другой раз купил ей у лавочника недорогой пёстрый платок. А на третий раз прижал её в укромном месте и поцеловал в щёку.

   – Ой, что ты... – вскрикнула Глафира.

   – Пойдёшь за меня замуж, Глашенька? – спросил сдавленным шёпотом младший Хабаров.

   – Как отцы наши... – ответила, застеснявшись, девушка.

   – С отцами я переговорю, – ответил Максим, не очень-то веря в успех затеи. Ведь он был младшим братом в семье, а по традиции младший брат женился после старшего. У Андрея же никаких определённых намерений на этот счёт не было.

Андрей, когда Максим решил признаться брату в своих намерениях, ответил сразу:

   – Женись на здоровье, братец. Я тебе не помеха.

   – А как же твои намерения?

   – Могу и повременить.

   – Неужели никого не приглядел, ни одна не глянулась?

   – Приглянулась одна девица. Лепообразна, пригожа.

   – Кто такая? Открой тайну.

   – Тебе, братец, раскрою: приглянулась мне попова дочка из Киренска, Серафима.

   – Разве это плохо? Действуй, братец.

   – Тебе легко говорить. Серафима – одна девка на выданье на всё поселение. А в Серафимку, кажется, втюрились все мужики неженатые.

   – Сочувствую. Но как же мне поступить?

   – Иди к отцу и проси разрешения на женитьбу.

   – Боязно как-то. Пойдём вместе. Поддержишь меня перед батей.

   – А я-то зачем тебе? Ты Глашку выбрал, тебе и речь о ней вести. Скажи, что я тебя поддерживаю.

Максим долго не решался начать разговор с Ерофеем Павловичем, наконец решился. К его удивлению, отец отнёсся к словам сына благосклонно.

   – Коли душа твоя к Глашке тянется, женись, сынок. Хотелось бы, конечно, Андрюшку наперёд видеть оженившимся. Пора бы. Узрит твой пример, может и поторопится.

Максим поспешил поведать брату о разговоре с отцом.

   – А у меня с поповной, видно, ничего не сладится. Десятник поповну обхаживает.

   – А ты отбей. Там только десятник, не велик чин. А твой батюшка второе лицо в воеводстве.

   – Не знаю, не знаю, что и сказать тебе.

Максим отправился в Киренск договариваться с батюшкой, отцом Мефодием о дне венчания. Киренск расположился на острове, образуемом двумя рукавами реки Киренги при впадении её в Лену. Поселение было основано в 1630 году десятским Ермилиным и называлось сначала Никольским погостом, позже переименовано в Киренгский острог. Воевода намеревался сделать его городом. Недавно в Киренске был основан Свято-Троицкий монастырь с десятком монахов и послушников. Ерофей Павлович изредка посещал его и не знал ещё, что в этом монастыре ему будет суждено закончить свою жизнь.

О венчании Максим договорился с отцом Мефодием. Священник киренгского храма был польщён тем, что ему придётся венчать сына столь именитого в этих краях человека. На венчание собрался весь небольшой киренгский отряд, несколько местных торговых людей, а из родных кроме Ерофея Павловича были брат жениха Андрей и родители невесты, были также и многие жители Хабаровки. Маленький бревенчатый храм оказался переполненным. К сожалению, из-за хвори Василиса не смогла побывать на венчании в храме и осталась дома.

После венчания караван лодок направился по Киренге к Хабаровке. Свадьба вышла широкая, многолюдная и хлебосольная. Василиса несколько ожила. Расцеловала сына с невесткой и пригубила стакан с хмельным зельем, произнеся:

   – Ваше здоровье, дети мои.

16. Беспокойное время на Киренге

По-прежнему Ерофей Павлович Хабаров охотно принимал и выслушивал своих бывших соратников. Они вместе вспоминали о былом, иногда он яростно спорил, в чём-то не соглашаясь с ними. Хабаров не скрывал, что мечтает о возвращении на Амур, сетовал на то, что приходится смириться с судьбой и заниматься хозяйством на Киренге.

Некоторые из прежних соратников Хабарова по амурской службе добрались до Якутска и служили там под началом его племянника, атамана Артемия Петриловского – теперь тот был именитым человеком в воеводстве, – другие стали служить в Илимске, в Нерчинске. Среди нерчинских служак оказался старый друг и соратник Хабарова Дружина Попов, человек уже немолодой, получивший, как и Ерофей Павлович, звание сына боярского. С ним в Нерчинске начинали свою службу его дети и внуки. Некоторые из старых знакомых Хабарова обосновались в его хозяйстве.

Служба Хабарова не проходила гладко и безмятежно. Ему пришлось перенести немало всяких придирок и приставаний со стороны местных – да и не только местных – властей.

Когда Ерофей Павлович вернулся из Москвы, якутским воеводой был Михаил Ладыженский, человек нерешительный и перед вышестоящим начальством угодливый. Воевода получил из Сибирского приказа, категоричное предписание задержать Хабарова и отправить с ним надёжных людей на Тугирский волок, на реке Урке, где Ерофеем Павловичем в своё время якобы были спрятаны запасы пороха и свинца.

Ладыженский командировал из Якутска на Киренгу сына боярского Фёдора Пущина с тридцатью казаками. Его отряд должен был в Киренге задержать Хабарова и сопроводить его под конвоем на Тугирский волок.

Когда Пущин со своим отрядом достиг Хабаровки и ознакомил Ерофея Павловича с предписанием якутского воеводы, тот возразил:

   – Позволь, мил человек, слово молвить. Я пока что подчиняюсь илимскому воеводе. Меня называют его правой рукой. Почему же я должен слушаться якутского воеводу?

   – Твоих прав как подчинённого Илимску никто не оспаривает, – сдержанно ответил Пущин, – речь идёт о том имуществе, порохе и свинце, которое ты попрятал, когда подчинялся якутскому воеводе. Посольский приказ предписывает, чтобы ты отыскал это имущество. Его надлежит переправить в Нерчинск тамошнему воеводе Пашкову.

   – Чтоб припрятать столько пороха и свинца, одних моих сил было недостаточно. Мне пришлось воспользоваться услугами помощников. Стало быть, определённый круг людей был осведомлён о судьбе спрятанного имущества. Уцелело ли оно – откуда мне известно.

   – Вот и проверим. Коли свинец и порох на месте, отпустим тебя на все четыре стороны, а ежели его на месте не окажется, повезём тебя в Якутск для расследования.

   – Как узника?

   – Ну, зачем такие крайности.

   – А пошто с таким отрядом явился ко мне? Ему как раз впору сопровождать узника.

   – На сей счёт воевода указаний не давал. Коли решим приставить к тебе отряд для порядка, это ещё не значит, что ты стал узником.

   – Так ли уж...

Визит Пущина с двумя десятками казаков раздражал Хабарова, отвлекал от массы всяких хозяйственных забот, и последние слова он произнёс с двусмысленной интонацией.

Всё же Хабаров был вынужден подчиниться распоряжению. Если бы оно исходило только от воеводы Ладыженского, ещё можно было бы его оспаривать, попытаться не подчиняться ему, но распоряжение шло из Сибирского приказа, которому обязаны были подчиняться люди всех воеводств Сибири.

И вот Хабаров, сопровождаемый Пущиным и его людьми, плыл вверх по Лене. Два дощаника вошли в Олёкму, после продолжительного плавания по этой реке, преодоления её мелей, перекатов и порогов вошли в её правый приток, быстрый и извилистый Тугир.

   – Кажись, здесь, – произнёс Хабаров, указывая рукой на пригорок, поросший молодыми лиственницами.

   – Причаливай, казаки, – скомандовал Пущин гребцам.

В пути Фёдор Пущин вёл себя в отношении Хабарова сдержанно, даже дружелюбно. Расспрашивал Ерофея Павловича об амурской службе, о его хозяйстве на Киренге и как-то невзначай бросил:

   – Не взыщи, Ерофей, коли что не так, мы людишки подчинённые. Выполняем распоряжение воеводы. Да и он против тебя зла не держит. Человек он в своих решениях не самостоятельный, выполняет приказание Москвы.

   – Бог нас разберёт, – сдержанно ответил Хабаров.

Отряд Пущина высадился на берегу, который за последние годы заметно изменился. Склоны холма поросли молодыми деревцами, а многие старые деревья были порублены проплывавшим мимо людом на топливо для костров. Хабаров пристально всматривался в холм.

   – Кажись, здесь, – повторил Хабаров и зашагал к южному склону холма, туда, где среди молодых деревцев выделялись три старые лиственницы, показавшиеся ему знакомыми.

   – Припоминаю старых знакомых, – произнёс он и уверенно направился к этим трём деревьям.

   – А здесь кто-то до нас побывал, – сказал он с раздражением, увидев, что возле одной из старых лиственниц была вырыта глубокая яма, заваленная ветвями и сучьями. Такая же яма обнаружилась возле второй лиственницы.

   – Посмотри, Фёдор, – обратился Хабаров к Пущину, показывая на ямы, – чьи-то следы.

   – Думаешь, давнишние?

   – Думаю, года полтора-два этим ямам. Не дала наша поездка на Тугирский волок результатов. Напрасные поиски. Так и доложим воеводе.

Всё же для успокоения души Хабаров с Пущиным и казаками тщательно осмотрели обе ямы, надеясь найти какие-нибудь следы того, что здесь хранилось. В одной яме был обнаружен кусок свинца, предназначенный для выплавки пушечного ядра.

   – Кто же мог похитить припрятанные порох и свинец? – спросил Пущин Хабарова.

   – Есть на этот счёт предположение, – ответил Хабаров.

   – Поделись с нами.

Ерофей Павлович припомнил, что, когда отряд Зиновьева вышел с волока к верховьям Тугира и готовился к зимовке, Дмитрий Зиновьев явно заинтересовался местностью, а потом уединился с одним из казаков и долго о чём-то шептался с ним. Казак был старым соратником Хабарова и не ладил с ним. Придравшись из-за какой-то ерунды к Ерофею Павловичу, Зиновьев приказал ему удалиться в палатку, сидеть там и не высовываться. Этот своего рода домашний арест продолжался два дня. Потом, как заметил Хабаров, два дощаника были чем-то загружены, и караван двинулся к месту зимовки.

Люди, верные Зиновьеву, никого не подпускали к этим судам и к их таинственному грузу. Вспомнив об этом, Ерофей Павлович предположил, что Зиновьев, узнав от казака, с которым Хабаров был не в ладах, о припрятанных порохе и свинце, решил откопать ценное имущество.

Своими предположениями Хабаров поделился с Фёдором Пущиным.

   – Ты уверен, что Зиновьев на такое способен? – спросил Пущин и услышал ответ.

   – Вполне уверен. Митька нечист на руку и великий корыстолюбец. В этом я смог убедиться.

   – Не заблуждаешься?

   – С чего бы мне заблуждаться?

   – Зачем же Митьке понадобились порох и свинец?

   – Ради личной корысти. Чтоб сбыть промысловикам и казакам сию находку и получить за это немалую мзду.

   – Расскажи об этом воеводе, тогда с тебя вина снимется.

   – Не уверен, что снимется. А воеводе я всё расскажу.

Пущин уже почти поверил Ерофею Павловичу, но сдержанно ответил ему, что сам он не правомочен судить, виноват Зиновьев или нет, и что он вынужден доставить Хабарова в Якутск для воеводского разбирательства.

   – Вези меня к воеводе, коли на то твоё право, – ответил на это Хабаров. – Эх, Федя, немного ты меня не довёз до Амура-батюшки. Истосковался я по великой реке. Отдал бы тебе половину оставшейся мне жизни за одну возможность взглянуть на неё.

   – Полжизни мне твоей не надо. Помнят тебя на Амуре добрым словом. Наслышан, от племянника твоего Петриловского. Моя бы воля...

Фёдор Пущин не договорил, а только тяжело вздохнул. Ерофею Павловичу он сочувствовал, но в то же время был усердным служакой и подчинялся распоряжениям всесильного якутского воеводы.

   – Собираемся в обратный путь, – сухо сказал он. – Передам тебя воеводе. Пусть сам решает, как с тобой поступить.

   – Поплывём в Якутск, Федюшка. Стражу держи наготове. Чтоб не сбежал, если бы и захотел, – горько пошутил Хабаров.

   – Зря ершишься, – одёрнул его Пущин, – мужики тебе сочувствуют. Разве кто-нибудь тебя обидел?

   – Да нет. Это я шучу.

Где-то посреди плавания по Олёкме на правом берегу заметили людей, устроившихся на отдых. Должно быть, купцы или казаки, возвращавшиеся с Амура, сделали привал и готовили пищу у костров. Пущин дал команду пристать к берегу и тоже сделать привал. Как только высадился на берег Хабаров, к нему подбежал с радостными возгласами человек:

   – Ерофей Павлович! Радость-то какая. Свиделись!

   – Федька, Серебряник, – отозвался Хабаров, увидев человека, который служил в его амурском отряде.

   – Верно, Серебряник. Так прозвали меня за мои труды праведные.

Ерофей Павлович представил Феодора Пущину:

   – Тоже Феодор, тёзка твой. Рудознатец. Поручили ему искать серебро на Амуре.

   – И нашёл? – спросил его с любопытством Пущин.

   – А как же! Целый мешок находок везу.

   – Показал бы.

Серебряник вынул из лодки увесистый мешок и извлёк из него шероховатый кусок серебряной руды.

   – Глянь-ка! Сверкает, яко солнышко, – сказал с гордостью Серебряник, протягивая кусок руды сперва Хабарову, потом Пущину.

Оба разбирались в рудах и признали, что в их руках истинно руда серебряная. По поручению якутского воеводы Пущин в недавние годы искал серебро на Амуре и хорошо усвоил все внешние признаки серебряных руд.

   – Куда же теперь, рудознатец, путь держишь? – спросил он нового знакомого.

   – Известно, куда: посылали меня из Якутска, и путь буду держать туда же. Перед воеводой похвастаю.

   – Тогда перебирайся к нам, в наш дощаник, – предложил тоном приказа Феодор Пущин. Серебряник не стал противиться. Казаки щедро накормили его.

Якутский воевода проявил большой интерес к Федьке Серебрянику. Вызвал его к себе вместе с Пущиным, долго рассматривал образцы руды, поднимал их на ладони, приговаривая: «Знатно!»

Хабарову воевода наказал передать, чтоб ждал вызова и готовился. Ерофей Павлович поселился у племянника Петриловского. Невдалеке от его дома поселилась и дочь Ерофея Павловича Наталья с малыми детьми. Муж её пребывал в отъезде, его послали собирать ясак с вилюйских якутов. Семья Натальи пока не разжилась собственной избой и снимала часть дома у одного старого казака, где приходилось ютиться в тесноте. Хабаров решил не стеснять дочь и поэтому предпочёл остановиться у племянника. Воевода для порядка выставил перед домом Петриловского казака, вооружённого бердышом. Пусть Ерофей Павлович почувствует себя на положении узника.

Воевода принял Хабарова только на третий день, бросил коротко:

   – Рассказывай!

   – Что рассказывать? Выходит, что поездка наша на Тугирский волок была зряшной. Не смогли мы воспользоваться казной. Кто-то воспользовался ею до нас.

   – Подозреваешь кого-нибудь в хищении?

   – Улики есть против одного человека, но верны ли они, сказать с точностью не смогу.

   – Напиши об этом. Пошлём твоё письмо в Сибирский приказ. Пусть там разбираются и ищут виновных. Поговорим теперь о другом.

   – Слушаю, воевода.

   – Слушай и наматывай на ус. За тобой числится долг. Зело великий долг. Ты дважды снабжал свой отряд казённым имуществом.

   – Было такое дело. Но частично я свои долги казне возместил.

   – Вот именно, что только частично возместил! А ещё за тобой числится великая сумма – четыре тысячи восемьсот пятьдесят рублей и ещё два алтына.

   – Откуда такой великий долг?

   – А это у тебя надо спросить. В конторских книгах записаны все твои долги и расчёты с казной. Я распорядился в счёт погашения твоих долгов отнять у тебя чечуйскую мельницу. Её мы оценили в триста тридцать рублей.

   – Пошто так мало? Мельница дороже стоит.

   – Постой, не перебивай. Вычти эту сумму из общего твоего долга и увидишь, что за тобой ещё немалый долг останется. Пришлось мне распорядиться потормошить твою охотничью артель и отобрать у ней в казну пушнину – всего два сорока и двадцать восемь соболей.

   – Пощади, батюшка воевода. Как мне после этого жить?

   – Не знаю, как тебе жить, бедняга. При твоих зело великих долгах казне я вправе забрать у тебя всю деревню Хабаровку вместе с избами, амбарами, пашнями, скотиной.

   – Это же разорение! Заставишь меня идти по миру!

Спор Хабарова с воеводой оказался долгим и напряжённым. В конце концов Ерофей Павлович прибег к последней хитрости.

   – А зачем тебе пускать Ерофейку по миру? Какой тебе прок от нищего Ерофейки? Давай договоримся полюбовно, чтоб и тебе была выгода и мне.

   – Что ты предлагаешь?

   – А вот что. Я согласен выплачивать воеводству долги частями. Долги признаю сполна. Ежегодно будешь получать от меня по тысяче пудов хлеба, собранного с моих пашен. Ведь твои казаки нуждаются в прокорме.

Воевода задумался и не сразу ответил.

   – Добро. Пусть будет по-твоему, Ерофейка.

   – Это ещё не всё, воевода.

   – Что ты ещё хочешь от меня?

   – Ты беспрепятственно пропускаешь на олёкминские промыслы моих людей и не посягаешь на добытых ими соболей.

   – Ишь ты.

   – Мы же стараемся для государевой казны.

   – Коли для государевой...

Воевода согласился и с этим условием, но выдвинул своё, жёсткое.

   – Соглашусь с тобой, Хабаров, коли ты найдёшь поручителей, которые бы за тебя отвечали своим имуществом.

   – Найду таких людей среди моих бывших соратников. Хотя бы в Илимске. Отпусти меня туда. Привезу тебе поручительства.

   – Отпущу тебя, но в сопровождении Федьки Пущина и отряда казаков.

   – Надзиратели мои. Опасаешься, как бы не сбежал?

   – А понимай, как тебе угодно. А если говорить серьёзно... У меня нет полной уверенности, что такое поручительство тебе дадут. С какой бы стати? В таком случае Федька Пущин привезёт тебя обратно в Якутск. И ты станешь узником.

   – Согласен с твоим условием, воевода, ибо верю, что в Илимске найдётся немало людей, кои питают ко мне доброе расположение.

Уверенность Ерофея Павловича подтвердилась. В Илимске среди казаков нашлось немало друзей и бывших соратников Хабарова. Они без колебаний написали ему поручительство.

Возвращался Хабаров из Илимска вольным человеком. Великий надзор с него был снят, о чём торжественно объявил Пущин. Ерофей Павлович вернулся в Хабаровку, где загрузил несколько дощаников хлебом и отправил в Якутск.