Текст книги "Семья"

Автор книги: Лесли Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Кимберли улыбнулся.

– Может быть, – тихонько шепнул он на ухо Эдис, – она видит только то, что ей хочется видеть. Или, лучше сказать, не видит того, чего видеть не желает.

– Ясно.

Эдис взяла с вешалки пару вельветовых брюк бежеватого цвета в крупный рубчик. Она приложила их к себе, глядя в зеркало.

– Ну как?

– Чуть ниже. – Кимберли спустил пояс брюк до бедер. – Малышка, эти брюки носят на бедрах!

Она отрицательно покачала головой, повесила их на место, потом обратила внимание на пару «варенок» с рваными обшлагами и заплатками на стратегически важных местах.

– Подарок от Армии спасения, – пробормотала она. Проверила размер и исчезла в кабинке для примерки.

Через некоторое время занавеска отодвинулась. Эдис была в джинсах и в своей блузке.

– Ну?

– Ничего… неплохо.

Перед тем как уйти, Эдис купила еще фиолетовый шарф с оливковыми полосками, шляпу времен испанско-американской войны, как бы оставшуюся от армейских запасов, и потрепанные сероватые легкие туфли. Кроме того, она приобрела две мужские рубашки армейского покроя – одну из китайского полотна, как у армейского офицера, другую – голубую робу моряка, такие вояки носят в жарких странах.

– Правда, здорово? – сказала она, пока они шли по улице в направлении реки. – Мирное возмущение наших детей проявляется в ношении этого подобия военной формы.

– Для производителей одежды этот молодежный бунт обещает огромные прибыли.

– Мне кажется, что все это – ну как сказать – слишком по-американски.

– Что ты имеешь в виду?

Они шли по Бедфорд-стрит по направлению к квартире Кимберли.

– Я хочу сказать, что наша экономика построена на потреблении.

– Я все забываю, что ты жена банкира.

Эдис улыбнулась ему. Он тащил все пакеты, и она не могла разглядеть за ними его лица.

– Я хочу сказать, что это очень по-американски: эти мальчики и девочки протестуют против Америки, но остаются ее главными покупателями. Экономика не может обойтись без них.

– Эти кривляки под хиппи, что толкутся в лавках, не имеют отношения к молодежному движению.

– Кривляки?

– Мы видели просто ребятишек из семей среднего класса. Они делают вид, что принадлежат к рассерженной молодежи, а покупки делают на деньги родителей. Но есть настоящие отверженные изгои. Они перестали быть теми, кем стремится их сделать общество. Они перестали быть покупателями, солдатами, перестали платить налоги – словом, стали никем!

– Но они могут очутиться в тюрьме!

Кимберли кивнул, а может, ей показалось. Она ведь не видела его за пакетами.

– Но у них хватило мужества понять, в чем соль происходящего в нашей стране, и рассказать всем об этом.

Они остановились перед его домом.

– Ну… – начала Эдис.

Кимберли покачал головой.

– Подожди секунду. – Он влетел внутрь и вылетел через несколько минут уже без пакетов. – Я оставил их здесь до твоего следующего визита.

Кимберли взял Эдис под руку.

– Разреши мне показать тебе кое-что. У нас есть еще пять минут, не так ли?

Они прошли до пересечения Бедфорд-стрит, Седьмой авеню и Мортон-стрит, потом повернули на запад и зашагали среди высоких деревьев, которые только начали одеваться листвой. На половине дороги улица поворачивала, вела прямо к реке. Они прошли еще один квартал. Миновали какие-то склады и стоянку грузовиков. Затем прошли под эстакадой Вест-Сайд-хайвей и далее проследовали до пирса, выходящего к Гудзону.

Солнце уже начало касаться крыш зданий, стоявших через реку в Нью-Джерси. По Гудзону переливалась широкая желто-оранжевая дорожка, она доходила до самого пирса. Несколько человек с велосипедами и собаками остановились, наблюдая за закатом. Кимберли и Эдис сели. Их ноги болтались над водой.

– Но что ужасного в их отчаянном бунте? – спросила Эдис.

– Я не думаю, что ты все поймешь, по крайней мере, сразу.

– Попытайся объяснить.

– Ты находишься в более выгодном положении, чем я.

Говоря это, Кимберли обнял Эдис за талию.

– Если они такие гадкие, я рада, что не имею с ними ничего общего.

– Средний класс – это доминирующий класс. Так в большинстве западных стран. И мораль среднего класса – это смесь сладкой проповеди святости и внутреннего ужаса, это мораль, которая правит обществом, посмотри на себя.

– Оставь меня в покое.

– Не могу. Ты такой хороший пример. Если посмотреть на тебя со стороны, ты – верная мамаша и жена. У тебя все в порядке. А внутри ты ничем не удовлетворена. Тебе не хватает того, что делает жизнь стоящей!

– Господи, твои замечания весьма дурного тона, – сказала Эдис. – Если учесть, что я совершила первую ошибку в жизни, а ты подтолкнул меня.

Они оба расхохотались так громко, что женщина, которая неподалеку читала книгу, посмотрела на них с омерзением. Потом она встала и пошла прочь. Эдис некоторое время смотрела на реку на противоположный берег в Нью-Джерси. Широкая полоска ряби, освещенная солнцем, постепенно превращалась в узкую линию бледного огня – солнце еле выглядывало из-за высокого здания.

– Все меняется, – сказала она. – Я знаю это. Я постоянно читаю об этом в газетах. Но трудно понять, почему столько людей хотят все изменить коренным образом и так скоро!

– Разреши мне время от времени кое-что тебе показывать. Этот город может тебе кое в чем помочь.

– Например, – продолжала она, как бы не слыша его, – эти мятежи. Что они себе думают? Что думает негр, поджигая квартал, в котором сам живет?

– Он хочет его уничтожить.

– Но там же дом, его семья, там у них хоть крыша над головой.

– Это прогнившая крыша. Крыша над крысами, тараканами и разными болезнями.

– Если он сожжет ее, то лишится даже этого.

– А он надеется построить новый дом. – Кимберли смотрел, как последний луч солнца исчез с небосвода. – Но даже если этого не будет, ему станет гораздо легче, когда сгорит подожженная им старая крыша.

– Но так он когда-нибудь уничтожит всех.

– Да, и белых.

– Понимаю.

Кимберли кивнул головой.

– Ему наплевать на этих белых.

– А тебе?

Он пожал плечами.

– Я слишком многим обязан белым. Я в долгу перед ними за обучение, акцент, профессию и образ жизни. Сколько негров имеют возможность покупать скульптуры? Мне не стоит задавать такой вопрос. Я тот, кого они называют комнатной собачкой мистера Чарли. Если хочешь узнать, сколько жестокости и насилия черный человек готов причинить белому, спроси об этом молодого негра на улице, с которым я работаю. Он ничего не имеет от белого общества. Что еще хуже – он хочет сокрушить это общество, в этом он видит хоть какую-то пользу. Поэтому, когда он кричит: «Гори, мать твою, гори!» – это не истерика.

Солнце село, казалось, что все вокруг потемнело. Барашки на реке стали свинцового цвета. Эдис поежилась.

– Почему он не верит, что мы хотим ему помочь?

– Потому что вы этого не хотите, и он прекрасно все понимает.

– Но мы правда хотим, – настаивала она. – Я никогда не относила себя к либералам, но знаю, что мы хотим помочь неграм, чтобы им стало лучше.

Кимберли покрепче обнял ее.

– Дорогуша, либеральная этика – мертва. Черные не верят белым либералам уже много десятков лет, большинство из них не верят в данный момент ни одному белому – когда я вижу эти черты в ребятах, с которыми работаю, то пытаюсь думать о том, что, может быть, их взгляды удастся изменить мирным путем, но потом понимаю, что это невозможно сделать, некоторые ребята готовы умереть, отстаивая свои убеждения. Они могут погибнуть во время бунтов, или же их пошлют во Вьетнам, и они погибнут там. Почему бы и нет? Они постоянно умирают на баррикадах. Уровень смертности среди черных гораздо выше, чем среди белых. И они умирают раньше. Не потому, что они физически слабее белых ребят, но потому, что живут в таких условиях, что их организм изнашивается гораздо раньше. Поэтому не стоит их обнадеживать, что, мол, помощь придет.

– Но другие меньшинства имеют…

Он резко отстранился от нее. А когда снова заговорил, у него слегка дрожал голос.

– Это еще одна ложь белых либералов. Они рассказывают, что существовала дискриминация против ирландцев, евреев и итальянцев, но они покончили с этим. Враки! Нельзя сравнивать ни одно белое меньшинство с меньшинством чернокожих. Настоящая аналогия существует только между американскими индейцами и американскими неграми.

– Боюсь, что я…

Он вскочил на ноги. Темнота сгущалась.

– Я и не ожидал, что ты поймешь, – прервал он ее.

Он начал снова говорить, потом остановился. Долго молча смотрел на нее. В сумерках она почти не могла различить его лицо.

– Ладно, забудь об этом, – сказал он. – Ты поверила в «Операцию Спасение», а я тебе наплевал в душу.

Эдис тоже встала.

– Нет, если ты действительно думаешь так, то твоя работа с этими людьми – самообман, мечта, не имеющая будущего.

– Ты права, у нее нет будущего. Но я могу помочь хотя бы нескольким подросткам. И это лучше, чем не помочь ни одному!

Они пошли, чтобы поймать ей такси.

– Ты часто приходишь к мысли, что у некоторых вещей нет будущего? – спросила она у Кимберли.

– Да, часто.

– Но «Операция Спасение» – это же твоя идея!

– Она родилась от безысходности. Я пробовал помочь моему народу чем-то.

– Я и не представляла, что так трудно быть негром.

Он тихо засмеялся.

– Ты становишься хиппи, детка, – сказал он с наигранным сильным акцентом.

– Не смейся надо мной.

– Ладно.

– Я на тебя не обижаюсь. Я уже привыкла к этому.

Они остановились, ожидая такси.

– Когда я девочкой училась в школе, меня всегда дразнили за рост и за то, что я была тощей. Но я не обижаюсь, когда ты меня дразнишь.

Кимберли поднял руку, увидев такси.

– Малышка, ты не такая уж тощая, – прогудел он как бы от подступившей страсти.

Машина развернулась перед ними. Водитель засомневался, когда увидел Кимберли, потом разглядел цвет кожи Эдис и остановился.

– В понедельник, – шепнула Эдис, целуя кончик уха Кимберли. Она села в машину.

– Как скажете, мисс, – произнес Кимберли ясным громким голосом.

Машина отъехала.

Глава пятьдесят вторая

Таких, как этот бар для голубых, было уже двенадцать, и всем им Тони Фиш помог начать работу. И все за последний год. Схема была элементарной. После того как один из баров переставал приносить прибыль, он приглашал какого-нибудь голубого дизайнера, чтобы тот изменил облик бара. Он помогал ему в первые дни работы, привлекая таких же его друзей. Тони Фиш понял, что главное придать бару первоначальное ускорение. А потом он функционировал уже по инерции.

Тони сел за последний стул у стойки, недалеко от кассы. Он казался одним из посетителей и стал ждать Шона и Оги.

Тони Фиш к голубым был лоялен. Обычно – это аккуратные люди, приятные собеседники и жуткие модники. Господь свидетель, ведут себя скромно и дружелюбно. Большинство их шуток не доходило до него, но он не обижался. Они были прекрасными клиентами. Не спорили, когда с них требовали доллар тридцать пять центов за коктейль ценою в девяносто центов, главное, чтобы звучала та музыка, которая им нравилась, и чтобы они по возможности заранее знали, когда ждать полицейской облавы.

Тони открыл двенадцать баров для педиков в трех районах. Там, где начальники полицейских участков относились к нему дружелюбно, срабатывал простой крестьянский расчет. Платить только трем начальникам, чтобы все двенадцать баров не подвергались облавам. Здорово, да?! Его кузен, Этторе Профачи, служивший посредником между ним и полицией, как-то посетовал, что бары не разбросаны по всему Манхэттену.

– Может, придется подмазать еще несколько полицейских, – сказал он, – но к барам не будет приковано ничье внимание.

Это элементарное замечание никак не подействовало на крестьянскую логику Фиша – ему казалось, что если подмазывать меньшее количество людей, то будет больше прибыль! И как только он увидел, как процветают бары для педиков почти без всякого участия и усилий с его стороны, он понял, что это стоящее дело, приносящее верный доход.

Первым пришел Шон. Он выглядел усталым после долгого рабочего дня в магазине одежды. Тони почувствовал, как он холодно поздоровался с ним. Шон остался стоять у бара, а не сел рядом с ним.

– В чем дело, мистер Фискетти? – спросил он, выделяясь своим сильным акцентом кокни.[97] Слово «дело» он произнес почти нормально. Но в слове «Фискетти» ударение падало на первый слог. Тони начал нервничать. Так с ним было всегда, когда его имя искажали.

– Где Оги?

– Будет здесь через секунду.

Тони Фишу нравилось, что гомики почти никогда не устраивали разборок из-за принадлежности к той или иной расе. Они широко подходили к этому вопросу. Как-то у Тони разгромили бар, когда вспыхнула драка между крутыми ирландскими парнями и тремя неграми, зашедшими выпить пивка. Между прочим, в одном из его шикарных ресторанов весь холл выгорел до каменной кладки, когда парочка из Техаса начала ссору с черными, обедавшими там: собравшаяся толпа опрокинула подсвечник, в котором как на зло горели настоящие три свечи, и загорелась обивка стен.

В этот момент вошел Оги и, поздоровавшись со знакомыми посетителями, присоединился к Тони Фишу и Шону.

– Давайте найдем кабину в глубине зала, – пробормотал он, – а то тут полно знакомых дизайнеров.

Они устроились в результате в кабинете менеджера, в крохотной комнатке, служившей еще и складом для лампочек, бланков меню, искусственных цветов и т. д.

Тони Фиш сел за столик, а Шон забрался на этот стол и скрестил ноги, как старый портной. Оги остался стоять, он вертел в руках огромный искусственный цветок анемона, изготовленный из бархата ярко-розового цвета.

– Ты что, как я слышал, собрался уходить из «Мод Моудса»? – начал Тони. – Чем тебя обидела эта фирма? Что случилось, Шон? Я вроде тоже хорошо относился к тебе, жаловаться грех.

Шон кивнул головой. В комнате почти сразу стало трудно дышать.

– Вопрос не в том, кто и как друг к другу относится. Дело просто в том, что я надрываю пупок и создаю великолепные коллекции, но ничего не продается. Поэтому, поскольку между нами нет контракта, я решил прервать нашу старую добрую дружбу.

Тони Фиш медленно покачал головой, и его большой, но правильной формы нос также покачался из стороны в сторону. Все говорили, что Бен Фискетти был похож на него. Красавец Бен с профилем героя. Но Тони знал, что мальчик похож на свою мать. Тони подумал, что он красивее, умнее и лучше одет, чем эти два гомика, с которыми он разговаривал в данный момент. С фактами не поспоришь. Бен взял быка за рога.

– Я относился к тебе, как к сыну, – сказал он Шону. Он перевел взгляд на темное лицо Оги. – Разве я когда-нибудь мешал тебе работать?

Оги был мрачен.

– Дело не в том, что не мешаете, мистер Фискетти. Дело в том, что мешают ваши продавцы. Модельер создает сногсшибательные фасоны, вон Шон создал великолепные вещи, но они пылятся на вешалках в магазинах. И это не его вина.

Тони Фиш поднял руки и крепко прижал их к груди. Мизинцы касались его ребер. Потом единым движением кисти он быстро развел руки в стороны, выражая свою глубокую грусть, и слегка шевелил пальцами, точно умоляя о чем-то.

– Послушайте, ребята, – сказал он плачущим голосом. – Чья это вина? Моя?

Оги кивнул.

– Пришло время покончить с «Мод Моудс», мистер Фискетти. Мы с вами уже обсуждали это. Я хочу сказать, что половине работающих модельеров приходилось сталкиваться с подобным положением. Надо прикрыть магазин.

Он протянул вперед руку, словно желая остановить поток возмущения, которое еле сдерживал Тони.

– Я не имею ничего против вас, мистер Фискетти, – сказал он. – Никакой обиды. Просто Шон слишком большой мастер, чтобы сидеть и наблюдать, как в течение года фирма идет под откос. Он может преуспеть, если у него будет хорошая реклама, его модели станут продавать, а продавцы будут понимать, как следует предлагать людям его модели.

Лицо Тони Фиша стало похоже на маску, пока его крестьянский мозг пытался рассортировать полученную информацию. В комнате завоняло потом. Нервы у всех были накалены. Оги слегка приоткрыл дверь.

– Парни, – наконец сказал Тони. – Я не могу удерживать человека против его желания. И особенно, коли он мой близкий друг, как Шон. Но если он собирается зарабатывать деньги, почему Тони Фиш должен стоять в стороне?

Шон зевнул, и на глазах у него показались слезы. Он собрался что-то сказать, но Оги взглядом остановил его.

– Мы будем покупать подходящие ткани у подходящих компаний. Будете участвовать?

– Но мне останутся крохи.

Тони Фиш ерзал на крохотном стульчике. Ему это все не нравилось. Ему не жаль было расставаться с Шоном, с «Мод Моудс» кончено, фирма шла к банкротству. Что еще хуже, такое же положение возникло и на других предприятиях. Дело было табак.

Но не это волновало Тони Фиша. Эти два гомика замышляли какую-то дешевку. Ему от них ничего не было нужно, но этот черномазый сказал ему, что он, Тони Фиш, сможет поживиться на тканях. Это уж слишком.

Они решили отвязаться от него. Эти два гомика хотят, чтобы он оставил их в покое. Еще чего. Обнаглели. Он им покажет. Если им спустить, то и любой другой начнет хамить. И если Дон Винченцо услышит об этом…

Тони Фиш потер лоб и правый глаз. У него была очень сухая кожа. Казалось, он совсем не может потеть. А потеть полезно. Он остановил свой взгляд на Оги, пытаясь увидеть в нем источник всех бед. Но в глубине сердца он понимал, что Оги лишь последнее звено в длинной цепочке его бед.

Но все равно, упрямо повторял он себе, если он сможет поживиться чем-то большим, чем мизерный навар на тканях, он отыграется.

Тони Фиш знал тысячи способов, как снять навар, использовав затею Шона. Он может поставлять им все, начиная с проволочных вешалок и картонных коробок до перевозок и продажи товара оптом, не было такого звена в процессе производства и распределения готовой продукции, где бы он не мог им «помочь». Но самые быстрые и легкие барыши в финансировании.

– Кто подкинет вам деньжат? – резко спросил он.

– Кое-кто, – быстро ответил ему Оги. – Вы, наверное, их не знаете. Они раньше занимались одеждой. Это будет тип кооператива.

– Обычно синдикат работает плохо. Слишком много боссов, каждому нужно угодить. – Тони Фиш подумал некоторое время. – Вам нужна моя помощь с контрактами?

Он внимательно смотрел на непроницаемое лицо Оги, пытаясь найти в нем хотя бы какую-то подсказку. Тони понимал, что даже при переговорах с каким-нибудь профсоюзом он сможет отхватить себе лакомый кусочек.

– Все уже подписано.

– Парни, как странно, что я ничего об этом не слышал.

– Мы – маленькая фирма, мистер Фискетти. Мы будем производить совсем немного, но будем стараться и надеемся, что наши вещи будут продаваться как горячие пирожки.

Тони Фиш продолжал изучать лицо Оги. Он мог почуять, лгут ему или говорят правду. Он прекрасно понимал, что одежда Шона и Оги будет великолепно покупаться гомиками в магазинчиках больших городов. Тони не удивится, если некоторые из их потенциальных покупателей уже помогли им деньгами. Ведь гомики – одна счастливая семья.

– Почему вы нахмурились, мистер Фискетти?

– Так, я просто думал о наших семьях.

– Семьях?

– Вашей, – заметил Тони Фиш с глубоким вздохом, – и моей.

Глава пятьдесят третья

Вудс Палмер был дома к шести часам. «Линкольн» остановился у кромки тротуара, и он пожелал Джимми доброй ночи. Палмер вышел из машины и быстро прошел под бетонным козырьком к двери. Он чувствовал себя не в своей тарелке, но это было какое-то физическое, а не умственное недомогание.

Он открыл входную дверь и снял пальто, еще не успев затворить за собой дверь. Перед ним была длинная, извивающаяся лестница. Толстые дубовые планки закручивались по спирали вверх, прикрепленные к массивной основе из черной стали.

– Джерри?

Он повесил пальто на вешалку и отметил про себя, что оно расправилось как надо и воротничок не смялся.

– Вуди? Том? Эдис?

Он вошел в огромную гостиную, казалось, его приветствовало там эхо собственного голоса, отражавшегося в огромном пространстве. У камина кто-то приготовил поленья. Наверно, миссис Кейдж.

– Это сделала я, – сказала Джерри, выступая из-за его спины.

Ей, как всегда, было легко читать его мысли.

– Если ты собираешься разжечь его, не торопись. Я сама хочу зажечь огонь.

– Не так уж и холодно, зачем камин? – заметил Палмер, прижимая ее головку к груди. Ее волосы были такими легкими, мягкими, что они взвились над головой от прикосновения его руки. Они даже немного потрескивали от электричества.

– Этот огонь не для тепла, а ради красоты.

– Понимаю.

Она присела перед камином. Ее светло-бежевые джинсы туго натянулись на маленькой, как у мальчика, попке. Она подожгла хворост и бумагу в трех местах.

– Огонь от одной спички, – гордо продекламировала она.

– Надейся-надейся.

– Вот увидишь.

Она встала и проверила вьюшку.

– У меня всегда получается. Мамочка приехала домой с тобой?

– Разве она еще не дома?

– Нет.

Они стояли рядом и смотрели, как пламя яростно пожирает смятые обрывки газет. Потом огонь перескочил на тонкие щепочки и разошелся в стороны на тонкие куски дерева, стала тлеть кора трех больших поленьев.

– Молодец! – сказал Палмер.

– Разве я когда-нибудь, – спросила его Джерри насмешливым тоном, – делала что-то не профессионально или не идеально?

– Еще немного, и ты станешь просто неподражаема!

Она обняла его и подняла к нему лицо, чтобы он ее поцеловал. Она была последним его ребенком, кого он еще мог целовать, подумал Палмер. Лучше воспользоваться представившейся ему возможностью. Конечно, он может целовать Джерри, но ему хотелось ласкать всех троих детей. Раньше они были такими прелестными. Можно себе представить, как он будет сейчас целовать своего дубину Вуди?

Он не мог себе представить, как он обнимает его или даже Тома. Когда Палмер обнял Джерри, он вдруг понял, что ему недостает чьих-то объятий. Он подумал, может, существует медицинский термин, определяющий его состояние?

Эдис, видимо, это не нужно.

При этой мысли он отстранился от Джерри. Он понимал, что нельзя, чтобы его дочь давала ему ту ласку, которую не могла или не желала дать ему его жена.

– У нас был сегодня диспут по социо, – заявила Джерри, – и я на нем победила.

Палмер попытался вспомнить, что такое этот социо – то ли социология, общественные науки, то ли отношения в обществе, а может, теперь так их дети обозначают права человека?

Он не понимал, почему вошло в моду маскировать расписание этими жуткими жаргонными словечками, ведь суть от этого не изменится – и тот факт, что программа сокращается, не изменится. Вместо того чтобы изучать грамматику, лексику, писать сочинения, учиться владеть пером, знать пунктуацию, логику и правописание, приобретать знания в риторике, литературе, изучать драму и все остальное, чему ребенок учился раньше четыре года, хотя предмет назывался просто «Английским языком», теперь программу сократили вдвое и высокопарно называют «Искусством языка».

– Молодец, – услышал свои слова Палмер. – Какая тема семинара?

– Решительность – всегда лучше сказать правду.

– И какую же ты приняла сторону? «За»?

– «Против». Я смогла их убедить, что говорить чистую правду не всегда хорошо, а наоборот. Правдой мы часто раним душу людей.

– Интересная точка зрения.

– Но я едва не оказалась за бортом. Противная сторона уже проигрывала, и учительница стала им помогать.

– Это же нечестно.

– Но она помогала и нам. Только задала мне один сложный вопрос. Она спросила: «А кому решать, скрывать правду или нет, и кто отважится стать судьей, который всегда сам будет решать, стоит говорить правду или нет?» Да, она почти подловила меня.

– Как же ты выбралась?

– Я воспользовалась фразой – «Если не я, то кто?»

Палмер нахмурился.

– Что?

– Если не я, то кто же может это решать? Я сама отвечаю за свою жизнь. Кто способен решить лучше, чем я? Если я приду к правильному решению, то и платить за это придется мне. Знаешь, все обалдели от моего заявления.

– Джерри, это же нелогично.

– Далеко не все в жизни логично.

Он нахмурился еще сильнее.

– Я понимаю, сейчас очень модно придавать особое значение иррациональному элементу в жизни. Но в жизни присутствует гораздо больше логики, чем может показаться.

Она посмотрела на него. Казалось, что огонь камина обжигает завитки ее волос.

– Ты считаешь, что всегда лучше говорить правду? – спросила она его.

– Н-нет.

– Спасибо за честный ответ.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты сам знаешь. – Она развела руками. – Так много родителей делают вид, что они всегда и всё знают, и стараются внушить детям мысль, что те должны вести себя так, как им велят родители, а не так, как они себя ведут. Я просто хочу сказать, что ребята все понимают. Ты видел насквозь своего отца, а я тебя. Но ты не так часто притворяешься передо мною. Вот за это я тебе и благодарна.

– Поразительно, – сухо заметил он. – Какую еще правду я могу услышать из твоих уст?

– Давай не будем.

– Это что, угроза?

– Ты мне как-то сказал, что банкир – это что-то вроде супербизнесмена. Поэтому ты можешь быть весьма ранимым.

– В каком смысле?

– Предположим, что я тоже сказала бы «Правда, ничего, кроме правды». Если бы я сказала, что вся беда в мире из-за того, что существует слишком много лжи, – начала Джерри, – если люди станут чаще говорить правду, то будет меньше преступлений и бедности и станет меньше душевнобольных людей.

– Прекрасно, давай начнем говорить правду. Мы начнем с того, что скажем, что у тебя на щеке большое пятно сажи.

– Не нужно отвлекаться, – настаивала Джерри. – Бизнесмены всегда говорят правду? Разве не правда то, что они часто лгут? Когда убеждают, что их цена отражает степень годности товара?

– В большинстве случаев ты права, – признался отец.

– Насколько средний бизнесмен отличается от среднего мошенника? Тот же тоже лжет.

Палмер засмеялся.

– То же самое делают дипломаты, государственные деятели… и родители.

– Но разве бизнесмен не старается купить товар дешево, а продавать дорого? Разве они не покупают дешевую рабочую силу и дорого продают продукты их труда? Разве они не участвуют в подозрительных сделках, не назначают цены, не образуют монополии, картели и не ведут нечестный торг? Разве деловые люди не крадут идеи и исполнителей этих идей у своих конкурентов? Разве они не стараются расправиться с конкурентами и изгнать их из дела? Разве они не лгут ради денег?

Палмер взял ее худенькие плечики и повернул к себе лицом, спиной к огню.

– Что у вас за учитель по социо? Ее зовут Карлотта Маркс?

– Она мне ничего не объясняла.

– Ты сама до всего этого дошла?

– Моя работа по социо посвящена этике.

– Когда мне было столько же лет, сколько тебе, мы писали работы по протекционистской политике Юга или же подсчитывали производительность хлопкоочистительных машин. Мы никогда не писали работы, в которых осуждали наших отцов.

– Я совсем тебя не осуждаю и не оскорбляю. Хотя год назад я прочитала статью о тебе в «Таймс».

Палмер почувствовал, как горят его щеки. Наверно, это от камина.

– Никто не верит тому, что пишут в «Таймс», золотко. Статьи там публикуют, чтобы развлекать, а не сообщать информацию.

– Тем не менее.

– Тем не менее там было сплошное вранье, все мои цитаты переврали, грязью меня поливали, а на первый взгляд – сплошная правда.

– И тем не менее.

Палмер улыбнулся дочери.

– Ты хочешь сказать, что нет дыма без огня? Ты теперь знаешь, что твой милый старый папочка кое-что предпринял, чтобы у него не забрали его банк.

– Мне на это наплевать. – Джерри уставилась на него. – Я не занимаюсь бизнесом с тобой. Я только твоя любимая дочка, которая взрослеет.

– Ты взрослеешь с каждой минутой.

– Я специально упомянула о «Таймс», чтобы немного тебя растрясти. Чтобы показать тебе, что этика бизнеса немногим отличается от кодекса жуликов.

– Джерри, мне это уже начинает надоедать.

– Ладно, не будем.

Она отстранилась от него и отошла в сторону. Огонь опять начал припекать Палмера.

– Ты прочитаешь мою работу после того, как я закончу первый вариант?

– И отошлешь его в «Дейли уоркер»?[98]

– Ой, не могу!

Она сделала вид, что ее тошнит. Потом они оба смотрели на огонь. Огонь с растопки перешел на два нижних бревна, желтые и опасные языки пламени распространялись по коре верхнего полена.

Палмер услышал скрип пола. Он обернулся и увидел своего старшего сына, спускающегося по лестнице.

– Привет! – сказал Вуди. – Мама уже пришла?

– Нет, как дела?

– Нормально.

Он отступил в сторону и заорал наверх:

– Миссис Кейдж, она еще не пришла!

Палмер подошел к холодильнику-бару, достал из него пластиковое ведерко и высыпал из него целый каскад замерзших кубиков льда. Он положил лед в три бокала.

– Будешь коку?

– Да.

– Спасибо, нет, – сказала Джерри.

Палмер налил кока-колу в стакан Вуди, себе он налил скотч. Они церемонно чокнулись.

– За дам, – сказал Палмер, – благослови их Господь!

На лице Вуди появилось выражение боли:

– Какой же ты старомодный!

– Мама уже пришла? – спросил Том, стоя в дверях. – Это нечестно, Вуди пьет коку.

– Возьми и ты, – ответил ему Палмер и налил стакан младшему сыну.

– А ты, Джерри?

– Нет, спасибо. Я стараюсь обходиться без сахара.

– Почему? – наивно спросил Том. – Ты и так тощая.

Он – дипломат в нашей семье. Можно сказать, мастер воплощения тактичности. Он научился этому у своего братца!

– Решительность, – процитировал ее Палмер, – всегда лучше говорить правду!

– Добрый вечер, – сказала Эдис, стоя в дверях.

Трое детей и Палмер повернулись и молча уставились на нее.

Глава пятьдесят четвертая

Кимберли дошел до Виллидж-сквер, когда уже было без пятнадцати шесть. Женщины и мужчины с плакатами должны были выстроиться по периметру маленького островка среди уличного движения. Этот островок образовывали Шестая авеню и Гринвич-авеню, а также Кристофер, Восьмая и Девятая улицы, которые огибали красно-коричневое здание женской тюрьмы.

Они назначили демонстрацию на пять тридцать. Тогда люди начнут возвращаться с работы, и первые пассажиры хлынут из огромного комплекса подземки. Кимберли, как правило, прибывал на место собрания ровно в назначенное время или чуточку раньше. Но он хотел посадить Эдис в такси и увезти подальше от того места, где намечалась сегодняшняя демонстрация. Не то чтобы ей вообще не следовало сталкиваться с подобными явлениями, размышлял он, стоя у тротуара с плакатом в руках, а просто ей было еще рано видеть все это. Она еще не стала ему настолько близким человеком.

Он сам поразился своей легкомысленности. Вот он стоит здесь с плакатом, который даже еще не прочитал, и волнуется по поводу женщины, с которой у него была всего лишь интрижка.

Он посмотрел на плакат и прочитал: «Свободу Эллен Гордон!» Он был настолько занят своими мыслями, что сразу не вспомнил, кто такая Эдит Гордон. Черт, Эллен Гордон, Потом он вспомнил, что она училась на последнем курсе Нью-Йоркского университета.

Она приковала себя и своего друга к двери призывного пункта на улице Уайтхолл вчера утром, пока пункт был еще закрыт. Полицейские пилили наручники целых три часа, прежде чем смогли схватить ребят. К тому же студенты так сопротивлялись, что полицейским пришлось отпилить ручку у одной из дверей. Это было легче сделать, чем пилить наручники.