355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лесли Уоллер » Семья » Текст книги (страница 1)
Семья
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 15:55

Текст книги "Семья"


Автор книги: Лесли Уоллер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Лесли Уоллер

Семья

Посвящается Пэт – и только ей

Подвиньте кресло ближе к краю бездны, и я поведаю вам свою историю.

Ф. Скотт Фицджеральд

Часть первая

Суббота

Глава первая

Стрелка спидометра их пикапа перевалила за семьдесят. Палмер глянул на нее с раздражением. Как только он выехал с Манхэттена по мосту Джорджа Вашингтона, то сразу запутался в лабиринте дорог штата Нью-Джерси. Это бесило его, причем злость все больше закипала в нем, покуда по какой-то безумной логике он пытался наверстать скоростью время, потерянное, пока он метался.

Он понял, что вместо того, чтобы впопыхах изучать карту дорог дома, ее надо было захватить с собой. Утешало лишь то, – твердил он себе, давя на акселератор, – что никому, кроме него, в машине и в голову не приходило, что он не знает дороги.

Внезапно все это напомнило ему ситуацию, в которой он оказался двадцать пять лет назад на Сицилии, он катил тогда по раскаленной, пыльной дороге, ведущей с побережья от Ликаты в горы. Тогда, в первые дни высадки союзников, у Палмера в подчинении находилось двадцать человек спецкоманды. Это было в квадрате Д-плюс 1 примерно 11 июля 1943 года. Американские, канадские и английские части, выбив Роммеля из Африки, начали первое наступление на европейскую территорию. Сверхсекретное задание, которое поручили Палмеру, заключалось в том, чтобы прорваться к городку в горах неподалеку от Сан-Катальдо и связаться там с человеком, от которого во многом зависела победа союзников на Сицилии.

Он раздобыл транспорт для своих людей с величайшим трудом. И в спешке последних приготовлений к выполнению ответственного задания Палмер забыл захватить с собой планшет и вещмешок, в котором находилась карта Сицилии, напечатанная на шелке. Словом, он умудрился проплутать со всей своей спецкомандой несколько часов кряду, понадеявшись на свою память, ибо изучил карты на пути из Туниса в квадрат Д-плюс 1 за день до высадки.

Конечно, напомнил теперь Палмер самому себе, тогда это было делом жизни и смерти. Сегодня предстояла вполне тривиальная поездка.

Эту субботнюю вылазку они с Эдис наметили уже давно, но так и не нашли время к ней приготовиться. Нью-йоркская зима сурово обошлась с доброй сотней растений, которыми Эдис наполнила их особняк, располагавшийся рядом с Пятой авеню в районе шестидесятых улиц. И вот теперь, когда наступил март – вернее, уже заканчивался, – Эдис возымела желание посетить несколько питомников, дабы подыскать замену погибшим или увядающим растениям.

– Вечнозеленый филодендрон, что на третьем этаже, – заявила она тем утром за завтраком, – в ужасном состоянии. Этот город действует на растения губительным образом. Воздух здесь не тот, вернее, его просто нет. Старые листья посерели, а новые – совсем желтые.

Джерри наблюдала за матерью огромными хитроватыми глазами; кусок поджаренного хлебца, от которого успела откусить кусочек в форме четкого полукруга, она положила на стол.

– Если ты хочешь, мам, – пробормотала она озабоченно, – я выведу беднягу на улицу и прострелю ему голову.

– Слыхала? – вздохнул ее старший брат Вуди. – Этот город дурно влияет не только на растения.

Он одарил Джерри ослепительно фальшивой улыбкой, отодвинул стул от стола и встал. В свои восемнадцать Вуди уже был ростом в шесть футов три дюйма, стал на дюйм выше самого Палмера. К тому же сын был фунтов на пятьдесят потяжелее худышки-отца.

Глядя вслед рванувшему из комнаты сыну, Палмер поймал себя на мысли о том, что разница между подрастающим шалуном и матерым шалопаем становится все менее заметной. Он обернулся к Эдис.

– Может, нам отправить его на лето в лагерь?

Эдис нахмурилась.

– Вудс, сегодня самый подходящий день.

– Подходящий для чего?

– Для того, чтобы поехать в Нью-Джерси. Пусть из банка пришлют нам вместительную машину.

Палмер на мгновение задумался. В этот субботний день в главном офисе банка находятся только охранники и человека три аудиторов. Стало быть, придется звонить его шоферу Джимми домой и одалживаться. А этого делать Палмеру совсем не хотелось, и вовсе не потому, что Джимми станет кому-то жаловаться или потом припомнит это ему, просто Палмер насчет свободного нерабочего времени придерживался определенных, строгих понятий. Уже по крайней мере полгода, как сформулировал свое кредо, а отказываться от того, что ему пришлось по душе, он не любил.

Короче говоря, Палмер, которому теперь было почти сорок шесть, полагал, что не стоит изменять своему кредо ни ради самого себя, ни ради банка, во главе которого он стоял: принцип заключался в следующем – «Относись ко всему спокойнее». А это означало, что нужно свести до минимума участие в многочисленных мероприятиях и полуделовых встречах, которые происходили каждый вечер и были страшно утомительны, что нужно реже посещать разного рода политические сборища и благотворительные ужины, на которые постоянно приглашали руководителей такого крупного банка, каким являлся «Юнайтед бэнк энд траст компани». Это означало также, что не следует брать деловые бумаги домой. Уик-энды должны оставаться свободными. И коль скоро подобные принципы были применимы к Палмеру, их следовало распространить и на подчиненных, по крайней мере, на тех, кто, как Джимми, работал под его непосредственным контролем.

Размышляя таким образом, Палмер произнес;

– Нам понадобится большая машина, а у банка только «континентали». Я возьму машину напрокат.

В конце концов все определилось само собой – оба мальчика решили остаться дома. Младшему надо было наверстать школьные занятия, он всю неделю бил баклуши. Миссис Кейдж приготовит мальчикам обед. А Джерри, которая не только прилежно занималась, но и, как правило, опережая объяснения учителя, забегала на неделю вперед, поедет в Нью-Джерси вместе с родителями.

И вот теперь они заблудились. Впрочем, его это не очень волновало, вдруг осознал он, поворачивая, кажется, уже в третий раз на шоссе под номером четыре. Небо – голубое, удивительно голубое, горизонт окаймляли белые облачка. Тогда на Сицилии небо также поражало синевой настоящего Средиземноморья, но на небе не было ни облачка – июльский воздух был горяч и прозрачен. Сегодняшний холодный мартовский день сохранил запах умирающей зимы. Несмотря на это, Палмер приоткрыл окно со своей стороны и с удовольствием вдыхал порывы прохладного чистого воздуха.

Если уж суждено заблудиться, размышлял он, то лучшего дня для такого случая не придумаешь. О том, что они заблудились, никто в машине по-прежнему не догадывался.

– Пап? – Голос Джерри, раздававшийся с заднего сиденья, точь-в-точь звучал как голос Эдис.

Палмер взглянул в зеркало заднего обзора. Он забыл поправить его перед отъездом и теперь вместо Джерри увидел себя. Лицо осунулось. Палмер знал, что он выглядит слегка изможденным, но лучше худеть, чем жиреть. Но сегодня что-то совсем с лица спал. Ветер растрепал его светлые волосы, одна прядь нависала над правой бровью. Он увидел в зеркале свои темно-серые глаза, они как-то странно смотрели на него, каким-то пустым взором, как будто ничего вокруг он не замечал.

Насупившись, он установил зеркало и, взглянув на Джерри, спросил:

– В чем дело?

– Мы второй или третий раз проезжаем мимо этого мебельного магазина?

Палмер еле заметно, хитровато улыбнулся. Из всех его детей только Джерри могла обратить на это внимание, и только она, будучи уверена в своей правоте, могла задать такой вопрос вслух.

– Какой мебельный магазин?

– Ну тот самый, что мы все время проезжаем.

– Вудс, – спросила Эдис, – мы что, заблудились?

– Вроде того.

– Как это?

Палмер вздохнул, но тихо, почти беззвучно, и Эдис этого не заметила. За последний год, с тех пор как он стал главным лицом в «Юнайтед бэнк энд траст компани», его отношения с Эдис не стали лучше, если не хуже. Они осели в Нью-Йорке, хотя до того всю жизнь прожили в Чикаго. Первые год-два привыкали. Сорвавшись с места, они пустили корни заново и теперь, казалось, снова процветали. Пора было налаживать отношения с женой. Палмер понимал это, надо растопить лед ее отчуждения к нему.

Он догадывался – и частенько подумывал об этом в последнее время, – что жена слышала что-то краем уха о его безумном романе. История была довольно бурная, и у нее могли закрасться подозрения. У Палмера не было опыта в любовных историях, на которые было поветрие на Восточном побережье. Он шел напролом, как это делают на Среднем Западе, до самого края пропасти. Впрочем, он уже кое-чему научился. Он начал понимать, как протекает супружеская жизнь обитателей Манхэттена, какую огромную роль играет при этом простая осмотрительность. Он чувствовал, что Эдис уловила в нем эту перемену и заставила себя также пересмотреть кое-что. И теперь, когда она разговаривала резким тоном, а в голосе звучали металлические нотки, ему больно было сознавать, что они стали совсем чужими друг другу.

– Что означает твое «вроде того»? – продолжала она непримиримо. – Мы либо заблудились, либо нет.

– Нельзя быть вроде беременным, – пришла на помощь Джерри.

Палмер свернул тяжелый пикап на зеленую обочину и остановился. Выключив зажигание, он сидел некоторое время, не говоря ни слова, пытаясь сосредоточиться и взять себя в руки. Для него было очень важно сохранять хладнокровие, ведь теперь его кредо – «Относись ко всему легче».

– Во-первых, – начал он, – мы заблудились лишь теоретически. Иначе говоря, мы знаем, где находимся, просто следует несколько уточнить маршрут. Во-вторых, мы…

– Оставь, пожалуйста, – прервала его Эдис. Она начала судорожно копаться в своей сумочке. – У меня тут было написано, как ехать. Агнес диктовала мне по телефону.

– Плевать нам на то, что диктовала Агнес, – отрезал Палмер. – Нам не нужны ее указания. Говорю вам, что доставлю вас в это треклятое место, можете не волноваться.

– Не сомневаться, – поправила его Джерри.

– Что?

– Когда говоришь «не сомневаться», звучит более решительно. Возникает чувство уверенности и необходимости достижения результата.

За этим последовала довольно долгая пауза.

– Вопрос закрыт, – произнес наконец Палмер. – Можете не волноваться.

Сохраняя молчание, он попытался вспомнить, что было на карте. Включив зажигание, он вновь выехал на шоссе. По его расчетам, они двигались на север. Питомник, который Эдис хотела посетить, назывался просто «У Амато». Знакомые рекомендовали его – там уйма самых разнообразных растений, нигде столько нет. Палмер пытался припомнить хоть что-нибудь из этой информации, которую он получил от Эдис перед отъездом.

Палмер понимал теперь, что субботняя прогулка за город неожиданно оборачивалась для него испытанием. Он задавался вопросом, не сделал ли он это подсознательно, не нарочно ли забыл карту дома, не специально ли решил не уточнять маршрут в бюро проката фирмы «Херц».

– Остановись на заправке, – посоветовала Эдис, – там подскажут.

Палмер молча проехал мимо бензоколонки. Он не имел привычки спрашивать у местных, в какую сторону ехать. Почти никто из них никогда не давал правильного совета, все только путали. Сегодня утром ему решительно не хотелось спрашивать у кого бы то ни было, куда ему направляться.

Он чувствовал, как учащается его дыхание. С ним происходило что-то странное. В голове стремительно проносились беспорядочные обрывки мыслей – куда же ехать? Итак, питомник называется «У Амато». Расположен он на дороге то ли вблизи Старого местечка, то ли Старой улицы. Название городка, кажется, Кловердейл, или нет – Кловертаун, а может, Кловервилль, или что-нибудь в этом роде. После моста надо ехать на север, потом на запад. До городка было миль десять.

– Вон полицейская машина, – сказала Эдис, – остановись и спроси.

Палмер проехал, не останавливаясь. Он сориентировался по солнцу и на следующей большой развилке свернул налево. Он искренне надеялся, что запад находился слева. Все вдруг начинало зависеть от одного импульсивного решения.

Он опять вспомнил июльское утро на Сицилии. Черт возьми, подумал он, неужели все повторяется? Мужчина он в возрасте, начинается маразм и прочее.

Он редко вспоминал о задании, что выполнял на Сицилии. В течение лет десяти или около того он вообще не думал об этом. Ничего хорошего тогда не происходило. Все, казалось, в тот день шло кувырком, да и неделю спустя ничего не изменилось.

Но сегодня все пойдет своим чередом.

Палмер не понимал, почему он придает столь большое значение той ситуации, в которую сам себя загнал в этот солнечный субботний день. Непонятно, как совместить этот его внезапный авантюризм и желание рискнуть с его кредо «Относись ко всему легче». Может, это он решил сделать так назло Эдис? Или не послушаться Джерри? А почему, собственно, он должен слушать их? А может, что-то изменилось в его жизни?

Краем глаза он заметил, что проскочил указатель, стоявший у обочины в низкорослом кустарнике. Старое что-то…

Палмер резко затормозил и съехал с шоссе. Он посмотрел в зеркало заднего обзора, проверил, пуста ли дорога в том и другом направлении, и, круто развернув пикап на сто восемьдесят градусов, газанул в обратную сторону.

– Вудс!

– Ву-у-и! – завизжала Джерри.

Палмер опять крутанул руль и резко вписался в левый поворот дороги под названием «Старая печка». Колеса пикапа забуксовали по гравию. Машина рывками двигалась вперед, потом помчалась на большой скорости. Но очень скоро Палмер заметил крошечный белый указатель с зелеными буквами. Он затормозил.

– «У Амато», – прочел он. – Ну, что я говорил!

Все трое сидели молча и глазели на указатель и на огромный комплекс оранжерей, поднимавшихся в отдалении. Сквозь чистый мартовский воздух солнечные лучи легко лились на чистые стеклянные рамы и играли в них, рассыпая вокруг веер ярких, как снежинки, блесток. И бушующая зелень с чуть бледными, не набравшими силу молодыми побегами, казалось, вибрирует под лучами солнца.

– Да здравствует папа! – закричала Джерри. – Ур-ра!

– Утихомирься, – только и нашел что сказать Палмер.

Он изучал открывшийся перед ними дивный ландшафт. Внезапно над их головой туча закрыла солнце. Пронесся порыв ветра. Тепло и радость растворились. Сочные темные цвета, яркая белизна, нежная зелень превратились в грязно-серые подтеки. Стало нестерпимо холодно.

Палмер поежился.

Глава вторая

Бен Фискетти сидел в своей гостиной, поджав ноги, на ковре буро-красного цвета. На нем были хлопчатобумажные узкие брюки, толстый белый свитер крупной вязки и темно-коричневые закрытые туфли. В огромное окно во всю стену светило яркое солнце, и его лучи падали прямо на коротко остриженные, блестящие черные волосы Фискетти. В двадцать восемь лет у него появились первые седые волосы, но он успокоил себя – для брюнета это нормально. Мартовское солнце субботнего дня переливалось искрами в щетке его волос.

Он подмигнул сыну Барни, который сидел, также поджав ноги, рядом с ним на полу. («Барни? – спросил тогда папаша Фискетти. – Это что еще за имя такое, Барни?» Но в свидетельстве о крещении он был записан как Бартоломео Гаэтано Фискетти, Гаэтано – в честь деда. Фискетти надеялся, что со временем сын придумает какое-нибудь удачное имя, сокращенное от Бартоломео, ведь он свое переиначил. Его-то окрестили Бенедетто, но с первого курса в Вест-Пойнте он стал Беном.)

– Все готово, малыш? – спросил Фискетти у Барни.

– Все готово, папа.

Фискетти подвел провода от трансформатора к краю миниатюрного автотрека. Он осторожно установил свою машинку модели «Шелби Джи-Ти-350» размером не больше спичечного коробка. Крошечная проволочная щетка под носовой частью машинки сквозь отверстие в треке подключилась к проводам, спрятанным под площадкой автотрека.

– Какую машинку выбираешь, Барни, «ягуар»?

Для семилетнего ребенка у Барни были очень ловкие пальцы. Он подключил изящный, длинный «ягуар Экс-Кей-И» к электросети, схватил пульт управления, и машинка помчалась вперед, лихо беря повороты и летя стрелой по прямой части трассы.

– Нечестно, – сказал Фискетти. Он включил полный газ «шелби» и отправил ее вдогонку «ягуару».

Обе машинки носились по кругу минут пятнадцать, то и дело обгоняя друг друга. Наконец, когда машинка Барни вырвалась вперед, Фискетти крикнул: «Последний круг!» Два крошечных автомобиля пронеслись еще раз по кругу. Фискетти незаметно сбросил скорость на своем пульте, совсем на немного. Барни любил выигрывать, но он угадывал, что ему поддались.

Бен Фискетти задумался, правильно ли он поступил, поддавшись сыну. Его отец ни разу в жизни не проиграл умышленно в карты или в «boccie»[1] своему сыну. Фискетти очень хорошо помнил, как радовался его отец, когда его сынишка Бен выиграл у него в первый раз. Он проигрывал ему почти до семнадцати лет, прежде чем научиться хорошо играть и выигрывать у папаши, вспоминал Бен теперь. И это событие было потрясающим – ведь его пришлось ждать так долго!

Фискетти выпрямился и оглядел гостиную. Яркое мартовское солнце затопило комнату бледно-желтым светом, заставив ковер цвета этрусских ваз загореться огнем, а мебельную обивку цвета сомон вспыхнуть ярким апельсином.

В типичном вкусе итальяшек, подумал Фискетти, – цвета сомон и терракоты. На минуту он задумался, почему Розали не пошла до конца и не оклеила стены обоями ярко-зеленого цвета.

Он тут же почувствовал раскаяние, хотя знал, что не сам выбрал Розали, не совсем так. Это дядя Винченцо выбрал ее для Бена. Розали и Селия были его единственными детьми, поздними, от второй жены. И то, что он отдал свое чадо юноше, было равносильно пожалованию его в рыцари. И плевать было дяде на всю эту чушь о кровосмешении и сплетни, что он инородцев на дух не переносит, как все макароне.

И вовсе не был дядя Винченцо родным дядей Бена, а Розали – двоюродной сестрой. Правда, в Палермо или Катании они считались бы близкими родственниками, но Винченцо Бийиото приходился его отцу троюродным братом, вообще родней на седьмом киселе. Конечно, родня, – примирительно думал теперь Фискетти.

Бред все это. Он помог Барни упаковать машинки и разобрать автотрек.

Только подумать – смазливая Розали Бийиото, получив после школы при церкви Святого сердца аттестат, тут же очертя голову выскочила замуж и, представьте себе, – окрутила Бена Фискетти! И впрямь бред какой-то. Выкинь это из головы! А какие козни приготовила им судьба на их пути под венец! Или вот этот зигзаг его биографии – много ли выпускников Вест-Пойнта вышли в отставку лишь год спустя после окончания колледжа, решив защитить диплом магистра экономики в Школе делового администрирования при Чикагском университете?

(«Чикаго? – спросил папа. – Это что еще за школа такая, Чикаго?» Позднее папе Гаэтано, конечно, рассказали об этой школе. Он попросил друзей навести о ней справки, или как-то еще выяснить все. «Мой Бенни учится в школе для гениев, вот. Чтобы поступить туда, нужно быть гением. Это мой Бенни». Этот факт маленько смягчил его гнев на сына за то, что тот подал в отставку, покинув военно-инженерную службу. Он никогда не мог понять, почему Гаэтано Фискетти наметил, чтобы его сын поступил в Вест-Пойнт, и заставил его поступить. Не желал он задумываться и над тем, какие пришлось задействовать пружины, чтобы мальчишка из Нью-Джерси получил назначение с помощью какого-то там сенатора из штата Невада. Он лишь понял, что самое идиотское место для получения диплома инженера – Вест-Пойнт.)

Бен взглянул на часы. До ланча осталось совсем немного времени. Он обещал отвезти Барни в город. Розали уехала с девочками раньше, и они договорились встретиться в ресторане «Каза Коппола». Это будет замечательная семейная трапеза. И он, и Розали выглядели все еще отлично, а дети были просто очаровательными. Пожилые итальянцы у стойки бара и за столиками расплывутся в улыбке при виде пятерых Фискетти и забубнят: «Это внуки Дона Винченцо». Они редко называли их внуками Тано Фискетти. Или для такого случая могли бы назвать их детьми Бена Фискетти.

(Бен Фискетти? Что это еще за Фискетти? Кто таков? Что он такого совершил в жизни, кроме того, что пробежал тридцать семь ярдов и забросил гол, когда они играли в рэгби против команды Военно-морского флота, они тогда победили 7:0? Вот и все, просто он в одиночку победил команду Военно-морского флота. Что он такого сделал в жизни, кроме того, что защитил диплом магистра в Чикагском университете, проучившись полтора года, правда, защитил с отличием? И стал самым молодым вице-президентом банка в округе Вестчестер.)

Они с Барни убрали автотрек, переоделись в подходящую для города одежду и вышли через боковую дверь, которая вела из кухни в гараж. Розали уехала на «бьюике-ривьера». Фискетти с сыном сели в «карманн-гия» (она ему больше нравилась), опустили верх машины и помчались по улочкам Скарсдейла по направлению к автостраде Со-Милл-Ривер.

Проезжая по извилистой улочке, ведущей на запад, Фискетти увидел грузовик Старика, запаркованный у въезда на территорию огромного поместья.

– Из оранжереи Амато, – сказал он Барни, кивая в сторону грузовика.

– Прадедушкин.

Фискетти не мог понять, выражал ли голос сына скуку или самодовольство. Он подумал, как бы отреагировал Дон Винченцо на такое отношение Барни к знаменитому предку, к Старику.

(«Это что еще – разве так должен сопляк относиться к своему прадедушке? Ты неправильно его воспитываешь, Бенни. Ты и сам непочтителен со мной. Со своим отцом. Со мной. Ох, как плохо это, Бенни. Но тут дело касается Старика; тебе надо отучить его от дурных словечек, втолковать, как следует себя вести со Стариком».)

«Карманн-гия» с откинутым верхом свернула на главную дорогу и влилась в поток машин, идущих к Нью-Йорку с севера по дороге вдоль парка. Бен Фискетти повернулся к Барни и радостно улыбнулся.

– Вот это жизнь, верно, Барни-малыш?

– Потрясающе, – отозвался мальчик.

Сейчас он вроде говорит искренне, подумал Фискетти. Может, дядя Винченцо прав. Может, он не научил Барни уважать других. Ну и что? Кого уважать? За что?

Горстку иммигрантов, цепляющихся за старые привычки, которые вывезли с Сицилии? Некоторые из них родились здесь, но уксус Сицилии отравлял их кровь. Вот и его отца, Гаэтано Фискетти, его привезли в Штаты шестилетним малышом, а говорит он все равно с итальянским акцентом. Они просто смешны, даже самый важный среди них. Дядя Винченцо Бийиото, типичнейший сицилийский тесть, был так же смешон, как и все остальные. Газеты не упускали случая, чтобы не привести в скобках его прозвище – Винни Биг, то есть Большой. В старые времена у дяди Винченцо был приятель по имени Гуэльмо Смальдоне, имевший прозвище Вилли Маленький, смех, да и только.

Он резко затормозил, чтобы не врезаться в вынырнувший перед ним «олдсмобил-торонадо». Оскалив зубы, Фискетти выжал газ до конца и услышал, как ровный гул мотора его машины, сработанный фирмой «Фольксваген», сменился на внезапный рев. Машина набрала скорость и пронеслась мимо «торонадо». Фискетти выскочил перед этим огромным чудовищем и притормозил, заставив соперника ударить по тормозам, как до этого пришлось сделать ему самому.

– Finito.[2] Вот теперь квиты.

Бен Фискетти взглянул на Барни. У мальчика блестели глаза. Он не пропустил ни одного мгновения дуэли.

– Здорово, папа! Здорово!

Барни правится то же, что и мне, подумал Фискетти, но мне не правится ничего из того, что делает мой отец. Где-то что-то сломалось в наших отношениях, решил он, это случилось, когда Гаэтано Фискетти отправил своего Бена в Вест-Пойнт.

А теперь совершенно другая, новая семья Фискетти, подумал Бен. Прощайте, вонючие старые негодяи, которые носят в карманах своих мешковатых костюмов промасленные бумажные кульки с жареным перцем. Прощай, уважение ради слепого уважения. Теперь уважение нужно заслужить.

Фискетти потрепал Барни по голове. Он решил, что с сегодняшнего дня будет делать только то, что будет вызывать уважение Барни.

Глава третья

Продавец тут же узнал Эдис и обратился к ней по фамилии. Оказалось, она позвонила заранее в оранжерею Амато, предупредив об их приезде, точно она заказывала номер в гостинице. Продавец был одет просто – в синие джинсы и спортивную рубашку, но заговорил с Эдис, как отметил про себя Палмер, с видом человека, в душе которого боролись противоречивые чувства: так большинство продавцов обращались с покупательницами, которые разбираются в товаре, ожидая нелегкую сделку, в их поведении почтительность сочеталась с легким флиртом и презрением.

Палмер отошел в сторону, к стене, где на неотретушированных фотографиях демонстрировались результаты высеивания на одной половине лужайки простых семян травы, а на другой – смеси «Агривейд», состоящей из пяти разных сортов трав, четырех порошков от насекомых, трех гормонов роста и двух видов навоза.

«И сорок бочек арестантов», – подумал про себя Палмер, постепенно удаляясь от Эдис, голос которой непрерывно журчал, пока она рассуждала об аспарагусах, цветочной аранжировке и филодендронах. Как вообще может быть навоз разного сорта?

Он знал, что, уходя из конторы и бросая семью, ведет себя довольно странно. Злиться на Эдис вроде ему не из-за чего. Она куда свирепее могла бы на него нападать за то, что он так долго искал дорогу, любая другая жена не спустила бы своему благоверному, а у Эдис даже мило получалось. Ему просто удача улыбнулась, да еще он от природы отлично ориентировался в пространстве, не то выглядеть ему шутом в глазах детей. Он сбегал от нее, впрочем, ее это ничуть не беспокоило, как ребенок мстил ей, хотя она этого не заслужила, а раньше почти никогда не мстил ей.

Тем не менее он продолжал уходить от Эдис все дальше. Он не только перестал ее видеть, но и слышать. И вот он вышел из здания и увидел стоянку в новом ракурсе. Он машинально заметил, что из дюжины машин, припаркованных там, включая и его собственную, восемь были пикапами. Он подумал, снова машинально, неужели более шестидесяти процентов покупателей Амато, которые приезжали сюда утром в субботу, пользуются пикапами?!

Боже мой, подумал он, банкир остается банкиром в любой ситуации.

Он ненавидел себя за то, что в спокойной, тихой атмосфере выходного дня, когда должен торжествовать его главный принцип – «Относись ко всему легче», он не мог удержаться и не подсчитывать все подряд.

Он сел на скамейку из бетона, заметив ярлык с ценой – «78.89, вкл. доставку» (значит, такие здесь продавали, а это – образец). Наклонившись вперед и обхватив ладонями колени, он заметил, как еще один пикап въехал на стоянку. Уже не шестьдесят шесть процентов, а семьдесят пять. Из машины вышла вся семья и направилась в контору – довольно молодые родители, маленькие дети и, наконец, очень пожилая женщина, скорее бабушка отца или матери, а не мать.

Он наблюдал, как она с трудом выбирается из машины. Ее близкие уже исчезли внутри конторы, будто не думая и уж конечно не желая подумать о том, что прабабушке нужно помочь, вылезти из неудобной двери пикапа. Ей пришлось согнуться в три погибели, что, видно, причиняло ей адскую боль. Палмер стал подниматься со скамейки, потом увидел, что бабуся наконец выбралась.

Он наблюдал, как она шла по неровной дороге, покрытой гравием, спотыкалась, морщась от боли. Не дай бог состариться, подумал Палмер. Никому нет до стариков дела.

Он поджал губы, точь-в-точь как женщина, которая терзалась от боли. И ей не удалось сделать свои юные мечты явью. Никому не удается. И он тоже лелеял когда-то дерзкие мечты. В детстве он не отличался особым буйством фантазии или воображения. Его старший брат Хэнли, который не вернулся из тренировочного полета над Пэнсаколой в самом начале войны, любил покуролесить. Хэнли воображал себя великим покорителем воздушного пространства, мечтая, например, облететь земной шар, как Уайли Пост, или решал вести тайную войну против королей преступного мира, которые правили в Чикаго, а Палмеру было достаточно стать хотя бы врачом и спасать жизни тысячам благородных пациентов или государственным деятелем, осторожно ведущим корабль своих соотечественников через бурные волны политических интриг.

Сидя на бетонной скамейке, Палмер осознал, что его детские мечты были довольно скучны. Хэнли тоже говорил ему об этом и безжалостно его высмеивал. Заглянув в прошлое, Палмер понял теперь, как комично было желание маленького мальчика стать политическим деятелем. С таким же успехом он мог бы мечтать стать инженером канализационных систем или подсчитывать в страховой компании убытки.

Но он, конечно, так и не осуществил ничего из того, о чем мечтал. Он не стал изучать ни медицину, ни право. А вместо этого, получив лишь звание бакалавра гуманитарных наук, поступил, как ему велели. Дети банкиров обычно становятся банкирами. Слишком многое нужно было поставить на карту, чтобы позволить им свободно распорядиться своей судьбой. Они могли бы и не выбрать профессию банкира. Тогда отцу пришлось бы вручить свое преумноженное состояние чужаку. Нет, родная кровь дороже денег.

Палмер медленно поднялся на ноги, вдруг состарившись и ослабев, как та женщина, что с трудом выбиралась из пикапа.

Никому нет до тебя дела, повторил про себя Палмер. Вдруг наступает день, когда ты чувствуешь, что все кончено, что ты перевалил вершину, что не осталось времени на то, что ты когда-то запланировал, не осталось времени стать тем, кем ты хотел быть.

Он пошел назад. Он сильно замерз, до дрожи в подбородке, того и гляди начнет клацать зубами.

Он резко оборвал сам себя – разворчался не в меру. Прислонившись к нетесаной деревянной стене, он пытался убедить себя, что он все же стал тем, кем хотел быть. Разве можно сомневаться, например, что он чертовски преуспел; по крайней мере, в глазах окружающих? Во всей стране не было банка крупнее ЮБТК, он возглавлял его, и ему не шестьдесят или шестьдесят пять лет, а всего-то сорок шесть, черт побери!

Добиться чего-то стоящего вот в чем успех. Уйти из этого мира, как ни банальна эта фраза, внеся свой вклад в его совершенствование, вот в чем успех. Оставить после себя память, чтобы тебя вспоминали с удовольствием, или с удивлением, или с радостью, вот в чем успех.

Но суметь незаметно прожить жизнь, сохранив свою шкуру, дыша порами, рот – на замке, этакий образчик современного представителя какого-нибудь солидного учреждения, – это не успех. Это дешевка. И такой человек покидает мир, не оставив в нем никакого следа, о нем не скажут, мол, некто, по имени Палмер, прожил жизнь и навсегда останется в памяти людей.

Палмер принялся бесцельно бродить по лабиринту оранжерей. Он знал, что ищет не Эдис, не Джерри, не контору. И не славу. И не молодость.

Он сам не знал, чего он ищет. Но то, чего ему не хватало, казалось, сжимало сердце, превращая его в черный шишковатый нарост.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю