Текст книги "Семья"

Автор книги: Лесли Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Чикаго – это не Нью-Йорк.

– Но Чикаго держит первенство по организованной преступности, это хрестоматийно.

– Все обстоит не совсем так, как вы думаете. Чикаго уже анахронизм, Билл. Это последний из числа воровских больших городов в стране. Абсолютно последняя твердыня гигантского повсеместного жулья. Ни в одном другом городе воровская банда так не перекупила полицию, политиканов, не возводит непреодолимые препятствия для общественного расследования. Все построено на денежных сделках. Нельзя утверждать, что в Нью-Йорке все обстоит так же.

– Не так открыто, но…

– Это моя точка зрения, Билл. Десятилетний ребенок может понять, как все обделывается в Чикаго, потому что там все открыто. В Нью-Йорке коррупция в глубоком подполье, нужно быть очень проницательным человеком, располагающим огромной информацией, чтобы найти концы.

– Я не являюсь таким человеком, – сказал Элстон с некоторым сожалением. Он молчал, пока лимузин поворачивал на восток по Пятидесятым улицам в сторону его дома. – Но я полагаю, что нью-йоркская коррупция такая же жирная, как в Чикаго, – добавил он с некой мрачной гордостью.

– Может, даже жирнее. – Палмер помахал рукой по воздуху между ними, словно разгоняя свесившуюся с потолка паутину. – Но нам важно знать, не насколько жирнее, сейчас нам важнее знать, как далеко можем мы протолкнуть сделку с Народным банком в свою пользу. Насколько преступны связи Фискетти? Насколько ужасны последствия, если мы раскроем их? Достаточно ли они преступны, чтобы позволить нам сократить свою цену на миллион или даже два миллиона долларов? И если так, можем ли мы настоять на новых торгах?

Молодой человек повернулся к Палмеру и взглянул на него с некоторым удивлением.

– Знаете, – сказал он, – когда вы пришли в банк впервые на такую высокую должность, масса людей размышляла, почему вам было отдано предпочтение перед теми, кто уже принадлежал к элите ЮБТК.

– И что же?

– Теперь я знаю, почему.

– Почему?

– Вы обладаете… – как бы выразиться, чтобы не проявить неуважение – инстинктом убийцы. Я полагаю, ЮБТК нуждается в таком.

– Я? – Палмер отмахнулся от такого двусмысленного комплимента. – Ведь я – простой деревенский парень.

Лицо Элстона покраснело, и он снова умолк. Лимузин медленно пробирался сквозь возросшее уличное движение.

– Жена ждет вас дома так рано? – неожиданно спросил Палмер.

– Ее еще нет дома.

– Почему?

– Она работает. У нас еще нет детей, и пока мы заведем… – голос молодого человека понизился. – Она работает в сберегательном банке.

– Да? У наших смертельных врагов?

Оба мужчины рассмеялись. Острая борьба между сберегательными и коммерческими банками, вроде ЮБТК, прекратилась в прошлом году в результате закона, который не понравился ни одной стороне, но который предоставлял обеим достаточно широкие полномочия для открытия филиалов.

– Чем она там занимается?

– Общественными связями. У себя дома в Кливленде она работала репортером в газете.

У Палмера мурашки по затылку пробежали.

– Да? A-а… позвольте спросить, сколько лет вы женаты?

– Скоро будет пять.

Палмер напрягся, выпрямился, словно готовясь выдержать удар. Ему потребовалось некоторое усилие, чтобы откинуться на сиденье.

– Кажется, одна из девушек ЮБТК работала там когда-то, – произнес он как бы между прочим.

– Джинни Клэри? Она – босс моей жены.

– И как она?

Палмер вглядывался в лицо молодого человека с той же самой скрытой напряженностью, с какой в дни войны всматривался в лица подозреваемых.

Как мастерски ему удалось замаскировать свою тревогу, когда за небрежным, безразличным выражением скрывалось почти адское нетерпение получить ответ.

– Джинни? Насколько я слышал, замечательно.

Некоторое время Палмер разглядывал лицо Элстона. Но не смог заметить на нем ничего, кроме обычного оживления. Масса людей, которым не следовало ничего знать, могли знать о том, что два с половиной года назад у него была связь с Вирджинией Клэри. Но ему повезло – слух о его романе не пополз по ЮБТК, хотя оба они тогда там работали. Джинни уволилась из банка, неужели уже прошло полтора года? Так давно? Или так недавно?

– Жаль, что мы не удержали ее, – услышал Палмер свой собственный голос. Он попытался вложить в эти слова самые спокойные, самые нейтральные чувства, но они прозвучали как-то пусто, мертво, словно очередные шесть кирпичей выскочили из формовочной машины.

– Ею довольны на новом месте, – сказал Элстон, выглядывая на улицу. – И платят ей очень хорошо. Мы приехали, вот мой дом.

– Хорошо. Завтра с утра все обсудим. Постарайтесь продумать все ваши соображения.

Молодой человек улыбнулся, перешагивая через колени Палмера, чтобы вылезти из «линкольна».

– Значит, вы можете уложить их всех на лопатки?

– Спокойной ночи!

Палмер велел водителю отвезти его домой. Ему явился грустный образ Эдис. В какой роли он ее представляет чаще – матери или жены? Ни то, ни другое ему не подходило. Что-то внутри его шевельнулось, там, где, по его предположениям, было сердце. Сначала слабый толчок, а потом – резкий: он думал о Вирджинии, а потом – об Эдис. Он принял неправильное решение, хотя исходил из очень правильных соображений. И застрял на этом. Он не позволял себе раньше думать о Вирджинии. Думать о ней значило причинять себе боль. После нее в нем поселилась боль. Так бывает, когда отнимают руку или ногу. А теперь, подумал он, я впервые вспомнил о ней. Снова щемит внутри та же боль потери.

Лимузин остановился перед его домом. Палмер постарался привести свои мысли в порядок, так, чтобы Эдис ничего не заподозрила.

Глава сороковая

Теперь в задней комнатке лавки было уже совершенно темно. Узкая раскладушка заставляла Кимберли и Эдис лежать на боку. Они лежали лицом друг к другу, но друг друга не видели, и Эдис утратила чувство реальности. На какой-то момент она забыла, как выглядит Кимберли.

Она услышала его спокойное дыхание, словно он заснул на несколько минут. Затем его ладонь с шершавой кожей продвинулась от ее грудей вниз, к ягодицам, лаская их и поглаживая.

– Тебе надо уходить? – спросил он.

– Я даже не соображу, который час.

Он шевельнулся: и стал перебираться через нее. Кожа на его теле была такой же гладкой, как ее, осознала она, вовсе не такая огрубевшая, как на его ладонях. В темноте вспыхнула спичка, и он поднес ее к своим наручным часам.

– Начало шестого. Здесь очень темно. Возможно, с другой стороны, у входа в магазин, немного светлее.

– Но никто не рвется войти в него.

Он рассмеялся и загасил спичку.

– Не похоже. «Операции Спасение» еще далеко до ажиотажа. Пока что.

– Здесь есть какой-нибудь свет?

– Нет.

– А свечка?

– Угу.

Она почувствовала, как он слез с раскладушки, и услышала шлепанье его босых ног по полу. Он врезался головой в деревянную скульптуру и тихо выругался.

Эдис стала замерзать.

– Оставь. Иди согрей меня.

– Секунду…

Она услышала, как он роется в ящике. Потом зажег спичку и поднес ее к короткой, но толстой белой свече, какими пользуются водопроводчики. В оранжево-желтом свете проступили очертания. Она разглядела Кимберли, его решительное лицо, когда он прикрывал свечу от легкого сквозняка раскрытой книгой.

Она заметила, что он ужасно худой, даже тоньше, чем она сама. Оба они, лежа на раскладушке, узкой и длинной, идеально подходили друг другу для судорожного занятия любовью. Эдис подумала, что под тяжестью другой пары раскладушка бы рухнула, а под ней погибла бы чья-то любовь.

Она лениво удивилась этому, и ее осенила мысль, что между ними ничего нет. А то, что было, – скорее чистый эксперимент, чистый знак признательности и много мексиканский текилы. Эдис не питала иллюзий: для романа им много чего недостает. Она поежилась от пробежавшего по голому телу сквозняка.

– Холодно.

– Да, – сказал Кимберли.

Он повернулся к ней, анфас он выглядел не таким истощенным. Лицо было коричневым, а кожа на теле была светлее, достаточно светлой, чтобы Эдис разглядела, что между сосками кудрявятся волоски, а от них спускается книзу, к темному треугольнику, забавная линия завитков.

– Как ты сумел избежать обрезания?[81] – спросила она.

Этот вопрос самой ей показался таким странным, что она почти непроизвольно начала хихикать.

– Просто повезло.

И тут они оба стали неудержимо хохотать, сами точно не понимая почему. Она начала играть его членом, осторожно обнажая крайнюю плоть, а он стоял над ней.

– Тебе не больно?

Он покачал головой.

– Это для тебя новая игрушка?

Она на мгновение задумалась.

– По правде… да. Мой муж и оба моих мальчика обрезаны и…

Она замолкла.

– И это единственный чужой член, единственный петушок, который ты видела, – закончил он за нее.

– Петушок – мне нравится это слово.

Он опустился на колени на краю раскладушки.

– Тебе нравится и то, что оно означает, крошка?

– Я начинаю это осознавать как никогда.

– Ты поздно расцветший цветок, – улыбнулся он ей, и они снова начали смеяться, – поздно расцветший, но прекрасный.

– А до того сколько времени было потрачено зря!

Он накрыл ее своим телом, и ее кожа стала согреваться. Только сейчас она поняла, как замерзла. Тепло вливалось в нее, когда их тела терлись друг о друга. У нее перехватывало дыхание от сознания того простого факта, что она так сильно нуждалась в этом. Нуждаться в этом и иметь это. Что еще надо?

Часть третья

Пятница

Глава сорок первая

Розали вынуждена была оставить всех четверых детей на попечение миссис Трафиканти, которая должна была покормить их ланчем и ужином. Это будет очень насыщенный день, более насыщенный, чем обычно. В город она отправится с мамой и сестрой Селией, в середине дня будет одна, а потом – ужин с Беном. И непременно ей надо успеть позаниматься.

Ланч прошел замечательно. Теперь, когда она сбросила несколько фунтов веса, Розали очутилась где-то посередке между своей стройной матерью и толстой сестрой. Все трое, невысокие и темноволосые, выглядели как фотографии одной и той же женщины, снятой в различные периоды времени для рекламы пилюль, снижающих вес.

Они сидели в маленьком ресторанчике в центре города и пили кофе. Ресторанчик Розали выбрала, потому что в нем вкусно готовили стейки. Тут можно было заказать еду, от которой не толстеешь, как от привычной le paste[82] и соусов.

– Ты только посмотри, – сказала мама, кивнув своей маленькой, словно у – изящной птицы, головкой в сторону Розали. – Ты только посмотри, Селия. Она не сдается и скоро станет совсем тощей.

– Ах, мама, – на мгновение взгляд Селии встретился с взглядом старшей сестры. Между девушками был всего лишь год разницы, и очень часто, когда они были моложе, их принимали за близнецов. Но теперь уже нельзя было ошибиться, теперь, когда Розали стала что-то делать со своим весом.

– Так не честно, зачем же дразнить Селию, – сказала Розали, – ведь она живет с тобой и папой, когда же ей следить за своим весом?

– Что ты ела сегодня? – с вызовом спросила мать. – Говядину, да? Insalata verde, con aceto e dio.[83] Что тут особенного? Дома я даю ее Селии, когда только она хочет.

– Плюс паста, – сказала Розали скучным голосом. Это был их вечный спор. – Плюс gnocci,[84] плюс тонны хлеба, пшеничного от Зито, плюс масло, плюс картошка, зеленый перец и лук, пожаренные вместе. – Ой, я опаздываю, – сказала она, взглянув на часы.

Она поднялась, чувствуя себя ужасно виноватой. Она придумала для сестры и матери легенду, что у нее свидание с соседкой из Скарсдейла, которая возьмет ее с собой за покупками в магазины в верхней части города. Для девочки, родившейся и выросшей в Гринвич-Виллидж, понятие «верхний город» означало все, что выше Четырнадцатой улицы, и Розали использовала эти два слова умышленно, зная, как неопределенно они прозвучат.

Сразу же подошел официант. Поскольку это были жена и дочери Дона Винченцо, их столик обслуживали два официанта. Сейчас появился старший из них, тот, что говорил с ирландским акцентом.

– Что угодно, мисс?

– Ничего. – Розали жестом отослала его. Она начала облачаться в свое суконное пальто, новое, военного цвета хаки, с эполетами и латунными пуговицами. Официант кинулся помочь ей. Розали улыбнулась ему, потом повернулась к матери и сестре и поцеловала их в левые щеки.

– Будете вечером дома? – спросила она.

– Si, come no?[85]

Розали сделала неопределенный жест.

– Возможно, мы с Беном будем ужинать в Виллидж. Было бы очень мило с его стороны, если бы мы забежали выпить чего-нибудь прежде, чем вернемся в Скарсдейл. Ты же понимаешь, он так давно не виделся с папой.

Розали вышла из ресторанчика и тут же остановила такси, опять чувствуя себя виноватой, потому что притворялась, будто спешит на какую-то встречу. На самом деле она даже не знала, куда направиться. Может быть, в то место, неподалеку от дома папы, в Новую школу? Или прямо в Нью-Йоркский университет?

Она вышла из такси в конце Пятой авеню и стояла там некоторое время, глядя на арку Вашингтон-сквер. Этот суматошный район всю жизнь приводил ее в замешательство, даже когда ее совсем крохой провозили здесь в коляске или когда она лежала тут под аркой, представляя себе всякие сцены из жизни Вашингтона.

Нижняя часть обеих колонн была исчиркана надписями, в смысле которых было невозможно ошибиться. Розали медленно прошла мимо колонн, лицо ее покраснело от смущения, хотя она и не хотела подать виду. «В гробу я видел эту войну».

Розали отошла от арки и миновала толпу школьников, смешанную с группой хиппи и взрослых бездельников. Она размышляла о том, сколько прогульщиков будут утирать слезы, когда их родители узнают, как они проводят свое время.

Два мальчика отделились от толпы, окружавшей парнишку, очень плохо игравшего на гитаре, и девчушку, аккомпанирующую ему на тамбурине. Мальчики настигли Розали, когда она огибала центральный фонтан.

– Четвертак, крошка! Полдоллара, а?

– Отвали мне немного деньжат, и я дам тебе покурить.

– У нас тут есть нора, – сказал парень, ускоряя шаг, чтобы угнаться за Розали. – Там у нас настоящая травка,[86] ты получишь удовольствие. Сколько у тебя деньжат?

Один из мальчишек отстал, но второй шел за Розали по тропинке, ведущей к выходу из парка. Позднее, вспоминая об этом, она так и не решила, серьезно он это или просто дразнил ее. Но в тот момент она была слишком напугана, чтобы думать об этом.

– Ну, не смущайся, бейби, что, если мы выкурим джойнт?[87]

– Оставь меня в покое.

– Хочешь поразвлечься?

– Отвали.

– Мы можем развлечь тебя любым способом, как захочешь, бейби. Мой приятель и я, мы можем и спереди и сзади. Да не красней ты, мы сведем тебя с ума. По доллару каждому, а?

– Нет. Оставь меня в покое.

– А чего ты хочешь, бейби? У меня есть птенчик, она сходит с ума, когда я писаю на нее. Хочешь такую сцену, а?

– Пожалуйста, отстань.

– Что ты любишь, детка? Кислоту?[88] Скорость?[89] Я достану тебе что угодно, даже самое крепкое.

Стуча каблуками по каменным плитам, Розали мчалась что есть духу. Ничего не разбирая, она влетела в большую стеклянную дверь и очутилась в здании Нью-Йоркского университета. Она оглянулась и через стекло увидела, как мальчишка, самодовольно, с выражением полного удовлетворения, повернулся и направился обратно к фонтану. На вид ему было не больше семнадцати.

– Да, мисс?

Розали оглянулась. Это спросила маленькая пожилая женщина, сидящая за столом.

– Н-ничего. Этот мальчишка…

– Они стали ужасно нахальными.

– Этот даже не нахальный, он…

В очках женщины за столом отражались огни Вашингтон-сквер.

Она посмотрела на Розали.

– У некоторых из них ужасно грязные языки.

– Вы встречаетесь с ними каждый день?

Пожилая женщина, нахмурившись, кивнула.

– В парке Вашингтон-сквер всегда болтается много бездельников. Я вижу их постоянно. В этом здании я со времен войны, до этого с 1931 года я работала в других зданиях университета. У таких мальчишек всегда были грязные языки.

Она кивнула два раза, словно подтверждая, как испорчена нынче молодежь и насколько она выше всей грязи.

Розали смотрела в слепые пятна света, отражаемого в очках со стальной оправой.

– А что это за здание?

– В основном факультет изящных искусств. Частично – офисы администрации. А что вы хотели?

Зубные протезы старой женщины были так плохо подогнаны, что на выдохе вопрос прозвучал как «човы-хотли».

– Ах… изящных искусств?

– Поднимитесь по лестнице, первая дверь направо на втором этаже.

Огоньки, отражавшиеся в очках, исчезли, когда старая женщина опустила голову к книге на столе, которую она читала. Казалось, она утратила всякий интерес к Розали, испорченным мальчишкам и всему остальному в этом мире.

Розали быстро поднималась по лестнице, в ее голове смешались и выходки мальчишек, и блики в очках старой женщины. Ей здесь нечего делать, думала она, но коль уж ее занесло сюда, надо было довести все до какого-то завершения. Она ненавидела себя за свое вранье сначала матери, а теперь старой женщине. Неужто таков этот мир, вдали от Скарсдейла и детей? Неужто все такие грязные и равнодушные?

Она поднялась по лестнице, и ее не было видно из холла, она остановилась и стала выжидать, пока этот парень уйдет из парка.

Глава сорок вторая

Вудс Палмер поскорее разделался с ланчем и вернулся к своему столу, чтобы закончить чтение папок с документами, которые оставил ему Донни Элдер. Это были досье на группу мелких бизнесменов со Среднего Запада и Запада. Ничего особенно интересного, подумал Палмер, дочитав до конца. У всех одна общая черта – отсутствие управленческих навыков, благодаря скорее глупости, чем жадности. Он позвонил Донни и вызвал к себе.

– Почему это попало на мой стол? – спросил он, пытаясь говорить вежливо, хотя был возмущен, что впустую потратил время.

Молодой человек вспыхнул.

– Я не считаю, что могу принимать по этим документам решения в одиночку.

– Возможно, что нет. Но кто-нибудь из старших вице-президентов мог бы помочь вам принять такие решения.

– Я подумал, что, учитывая особую ситуацию… – Голос Донни сник.

Палмер нахмурился. Его мысли опять вернулись к досье, он пытался припомнить что-нибудь важное, на что не обратил внимания.

– Не может быть… – прервал он сам себя. – Неужели вы сделали это только потому, – он снова сделал паузу, – что первоначальное финансирование было произведено банком моего отца?

– М-м… да.

Лицо Палмера, сначала выражавшее недоверие, теперь смягчилось кривой улыбкой.

– Вот уж не предполагал, Донни, что в ваши годы вы уже такой джентльмен. Вот это да!

– Но речь идет об инвестициях вашего старого банка, сэр.

– Много лет назад. Припоминаю даже, что я прорабатывал одну операцию. Но все-таки что в них такое особенное? Если ЮБТК является сейчас держателем всех документов, это дело только ЮБТК и… – Палмер остановился в третий раз, считая, что не следует доверяться старомодной невинности этого мальчика.

– Взгляните сюда, – начал он снова. – Садитесь, дослушайте секунду… этому невозможно поверить. Как могли вы подумать, что я проявлю какую-то сентиментальную привязанность к деньгам, инвестированным банком моего отца? Старик уже мертв. Я продал банк более двух лет назад, чтобы двинуться на Восток с ЮБТК. Теперь это для меня не представляет никакого интереса. ЮБТК теперь владеет документами на эти инвестиции, а с ними дела обстоят неважно. Да, от них никакого толка. Деньги – это безличная вещь при любых обстоятельствах, тем более если это деньги банка. Дошло до вас?

Молодой человек кивнул.

– Виноват, сэр. Гм, но уж если я побеспокоил вас по этому поводу, можете дать мне совет, как распорядиться с этим досье.

У Палмера сузились глаза. Донни Элдер мог быть безнадежным джентльменом в самом плохом смысле слова, но ему под силу достаточно быстро исправить свою ошибку. Палмер раскрыл одну из папок.

– Это сталелитейный завод. Его заказы сократились на двенадцать процентов за прошлый год, а доход сократился за то же время на восемнадцать процентов. Руководство уже в преклонном возрасте.

Он с треском захлопнул папку и раскрыл другую.

– Эта нефтехимическая компания вообще изумляет. Она единственная, которая неизменно только теряла деньги в последнее десятилетие.

Следующая папка.

– Этот молокообрабатывающий завод за три года имел пять раз неприятности с органами здравоохранения, и каждые три месяца – неприятности с нами, когда мы знакомимся с их ежеквартальными отчетами.

Палмер взглянул на Донни Элдера.

– Мы имеем дело с цепной реакцией некомпетентности. По большей части мы работаем с компаниями, принадлежащими частным лицам, которые не несут ответственности ни перед кем, кроме как перед собой, с семейными предприятиями, которые предоставляют высокие посты своим сыновьям и племянникам, полным идиотам, только для того, чтобы тем было где вешать свои шляпы. Мы имеем дело с пережитками капитализма девятнадцатого века, когда безразличие было в моде. Но так дальше продолжаться не может. Подобный анахронизм следует уничтожить.

– Лишение права выкупа закладной?

Палмер пожал плечами.

– Это будет висеть на ваших плечах, пока не подыщете новых покупателей. Изучите наши счета. Найдите мне большую, предприимчивую сталелитейную компанию, нефтехимическое предприятие, молокообрабатывающую компанию. Откройте перед ними ворота, и пусть происходит свободная конкуренция. Пусть в торгах участвует несколько компаний, посмотрим, что получится.

Молодой человек сделал гримасу.

– Некоторые из этих компаний не стоят того, чтобы их купили даже ради того, чтобы сократить налоги.

– Подсластите предложение. Пересмотрите условия. Скажите заинтересованным в покупке, что мы продлим сроки платежей и снизим тарифы.

– Иными словами, выбить почву из-под этих маленьких компаний и продать их даже в убыток.

– У нас не будет убытков. Мы все еще владеем их бумагами и в конце концов получим свое на займах. Короткий срок с высокой долей прибыли дает такой же урожай, как длительный срок с низкой долей прибыли. Или вы в школе пропустили эту лекцию?

Донни снова вспыхнул.

– Все это, кажется, несколько жестоко. Разве мы не можем предоставить этим людям возможность самим поправить свои дела? Может быть, если мы объясним им, что будем вынуждены предпринять, это заставит их искать выход.

– Донни, – Палмер сделал длительную паузу, – если я развяжу вам руки в этом деле, то ваши сантименты заведут нас далеко. Я знаю, что неизбежно произойдет, если вы позволите этим людям попытаться встать на ноги. Они снова споткнутся и упадут, и это ваше решение будет стоить банку шести месяцев неплатежей, в то время как мы могли бы совершить новый старт, сделать новые деньги.

– У вас есть какая-нибудь личная информация, которая отсутствует в этих папках?

Палмер покачал головой.

– Все, что нам нужно знать, в этих досье имеется. Тот, кто их собрал, проделал хорошую работу.

Донни неуверенно улыбнулся.

– Это я сделал.

– Прекрасно. Теперь учитесь оценивать то, что вы собрали.

– Я все еще не понимаю, – упрямо продолжал молодой человек, – почему эти компании так неэффективны. Вы вынесли им суровый приговор как… как герою в греческой трагедии.

– Очень подходяще.

– Не понимаю, сэр.

– Очень подходящее сравнение. Они приговорены, и по той же самой причине, что и греческие герои. Они обладают фатальным пороком, каждая из них. Он заключается в неспособности идти в ногу со временем. Предполагаю, что некоторые назовут это гордыней. Или, возможно, hubris,[90] если уж мы перешли на классику. Это явная hubris этих мелких пустомель, думающих, что они со своей ленью, тупостью могут противостоять финансовой, распределительной и управленческой системе второй половины двадцатого века. В жестоком мире свободного предпринимательства нет места для подобного претенциозного мелкого анахронизма. И мы оказываем им дурную услугу, разыгрывая роль доброго дядюшки и позволяя им путаться у нас под ногами, расходуя понапрасну их состояние, и, черт побери, наше тоже, чтобы решить дилемму, которую мы-то знаем, как решать.

Некоторое время никто из них не произносил ни слова.

– Хорошо, сэр, – наконец сказал Донни. – Такие солидные банки, как ЮБТК, сам факт величины их капитала превращают в добродетель. Но существуют маленькие банки, которые могут обслуживать эти компании, потому что признают малые величины в качестве добродетели. Почему мы просто не можем сбыть их бумаги в маленький банк в их районе?

– Никто не дотронется до них, – нетерпеливо сказал Палмер и начал расхаживать вдоль окна в дальней стороне своего огромного кабинета. Здесь потолок опускался по кривой, так что, когда он приближался к окну, могло показаться, что он находится внутри трубы какого-то огромного старинного фонографа. Он загляделся сквозь исполинские оконные стекла на улицу внизу. – Эти так называемые маленькие банки, – сказал он затем, обращаясь скорее к самому себе, чем к другому человеку. – Вы когда-нибудь изучали корреспондентскую систему банков в Соединенных Штатах? Можете вы не кривя душой сказать, что маленький банк способен на операцию, которая поставила бы в затруднение большой банк, занимающийся тем же бизнесом? Существует ли где-нибудь маленький банк, которому бы банк размером с ЮБТК не дышал в затылок? Только это и спасает маленькие банки от разорения, и по той же причине держатся другие маленькие компании.

– Так вот какое будущее вы рисуете? Гигантские банки, гигантские компании, одни поглощают других, пока ничего не останется, кроме одного конгломерата делового предпринимательства и одного финансирующего его разбухшего банка.

– Да, этот день наступит.

– Вы шутите?

Палмер обернулся и взглянул Донни Элдеру в лицо. Сейчас их разделяло более чем тридцать футов, но прекрасная акустика комнаты делала возможным каждому из них слышать даже слабый шепот собеседника.

– Нет, я не шучу, – спокойно произнес Палмер. – И вы, конечно, знаете, как они будут называться, эта компания и этот банк?

Донни покачал головой.

– Нет.

– Что ж… Правительство Соединенных Штатов. Вот как они будут называться.

Оба мужчины долго и пристально смотрели друг на друга.

– И это, – наконец произнес младший сникшим голосом, – будет означать конец всем глупостям.

Палмер кивнул.

– Вся суета будет преодолена. Капитализм умрет. – Он неожиданно ухмыльнулся. – Так что не будем двигаться против течения, Донни. Пусть этих маленьких простофиль поглотят другие компании, а мы вычеркнем их ко всем чертям из наших отчетов.

Он вернулся на прежнее место и сел за стол. Не дожидаясь ответа Донни, он спросил:

– Все в порядке?

– Да, конечно. Если не считать того, что я не испытываю никакой радости. Когда подумаешь о слезах и поте, которые кто-то вложил в эти компании.

– Вы сентиментальничаете, – сказал Палмер. – Вы напоминаете мне… – он остановился, – тех, – закончил он неубедительно, – кто смешивает мораль, которой руководствуются обычные люди, с моралью мира банкиров, если угодно.

– Двойная бухгалтерия.

Палмер пододвинул ему все папки.

– Разберитесь с этими делами в течение десяти дней. Сумеете?

– Да.

Палмер смотрел, как Донни покидает кабинет. Боже, он чуть не упомянул ее имя в суе. И он опять вспомнил о ней, она словно присутствовала при этом разговоре, она продолжала раскачивать лодку его жизни. Но для него Джинни Клэри тем не менее была похоронена слишком глубоко.

Глава сорок третья

Клуб в здании, выходящем на Бликер-стрит, казался заброшенным. На протяжении квартала или двух вдоль улицы тянулись магазинчики с дарами моря и фруктовые лавки, их товары были выставлены прямо на тротуар, домохозяйки здесь проводили время над calamari,[91] перезрелыми от того, что стояли целый день на солнце, а теперь, ближе к закрытию лавок, шли вовсю. Крохотный, словно резиновый, осьминог лежал вонючей кучкой, видимо, уже на грани гниения, а вокруг покупатели и торговцы рыбой лениво перебранивались о ценах.

К клубу изредка подъезжали автомобили, из них вылезали двое или трое мужчин и заходили в слабо освещенный подъезд. Через пятнадцать минут, или через полчаса, или через час они уезжали. Некоторые, уходя, двигались довольно активно, но некоторые, похоже, оставляли там всю свою энергию и брели словно лунатики.

Внутри здания клуба, в маленьком, но хорошо обставленном офисе, где Дон Винченцо Бийиото руководил своим бизнесом – бизнесом, который он не мог отмывать через «Даунтаун: ипотека и облигации», было душно, но ни Винни, ни его подручный Рокко Сгрой, казалось, не замечали затхлости. Специфический запах заполнял комнату так же неуклонно, как вонь от дохлого осьминога вздымалась почти зримыми волнами с подносов перед рыбной лавкой. Но в здешнем воздухе ощущался более тонкий запах, частично духов, частично пота, частично страха.

Двое мрачных мужчин только что удостоились приема у Дона Винченцо. Он кивнул им, и они стали церемонно склонять головы.

– Счастлив снова видеть вас, Дон Винченцо, – произнес один из них.

– Большая, очень большая честь, Дон Винченцо, – промурлыкал другой. Они стояли перед Доном Винченцо, ожидая, когда он пригласит их сесть.

Взгляд Винни скользнул мимо них на Рокко, едва заметно улыбающегося при виде этих хмырей.

– Padrone, вы припоминаете Джимми и Оги Каландри?

Пустые голубые глаза Винни впитали это сообщение, в них появилась реакция.

– Разве я могу забыть этих приятелей? – спросил он риторически, выигрывая время, чтобы выделить их досье буквально из тысячи других, хранившихся в его голове. Что-то связанное с гравием и асфальтом, подумал он. Что-то связанное со строительством дорог, в округах Нассау и Суффолк, что-то…

– Вы разбирались с ценами на эти грузовики? – спросил Винни Биг, его мозг выдал точную информацию.

– Si, Дон Винченцо, но…. – Тот, которого звали Джимми, сложил перед собой ладони, словно собирался молиться, поднял и опустил их несколько раз.

Винни нахмурился.

– Садитесь.

Братья быстро сели.

– Это совершенно старые грузовики, Дон Винченцо, – продолжал Джимми. – Я знаю, что это хорошие грузовики, но они старые. Я имею в виду, что раз они старые, они не могут стоить так много.

– Сколько много? – прогремел Винни.

– Скафолани хочет по четыре тысячи за каждый. Там восемь грузовиков, Дон Винченцо. Это тридцать две тысячи.

– И, – добавил брат по имени Оги, – этим грузовикам по десять лет. Я хочу сказать, Дон Винченцо, мы всегда ведем себя достойно, Дон Винченцо. Вы это знаете. Мы никогда не доставляли вам никаких трудностей. Но им по десять лет. И документы у половины из них не выправлены. А один из них, я узнал, Дон Винченцо, я хочу сказать, что мне больно говорить об этом, но один из этих грузовиков был украден у нас же в прошлом году. А теперь Скафолани хочет, чтобы мы купили его. Мы ведем себя прилично, но разве это прилично?

Тонкие губы Винни скривились в ухмылке, потом он расхохотался:

– Господи, – задыхался он, – это самая смешная шутка, какую я слышал за всю неделю. – На его глаза даже навернулись слезы, он повернулся к Рокко: – Это уже слишком, а, Рокко?