Текст книги "С тобой и без тебя. Нежный враг (Том 2)"
Автор книги: Лесли Локко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
7
Когда Макс прилетел, в квартире никого не было. Он взглянул на свои часы в тот момент, когда водитель внес в холл его чемоданы. Было почти три часа дня, где, черт возьми, все они могут быть? Бродят по магазинам, скорее всего. Франческа могла бы закупаться для всей Италии. Он задумался, как же ей удалось убедить Амбер отправиться с ними. Он прошел в сторону кухни, по пути ослабляя узел своего галстука. На самом деле он собирался приехать в Рим на неделю раньше, чтобы посмотреть, как устроилась Амбер, но слишком много других мелочей отвлекало его внимание и требовало его присутствия, не последним из них была и его проклятая жена. При мысли о ней он скорчил недовольную гримасу. Он отправил Анджелу в «Клаасенс» – это была первоклассная клиника, расположенная в очень уединенном месте неподалеку от Брюсселя, чтобы о ней там позаботились, как они называли свое лечение. В первую неделю, или около того, казалось, что лечение приносит свои плоды. Все было хорошо, как они с удовольствием и сообщали. Но, к сожалению, ей удалось каким-то образом убедить сына другой пациентки привозить для нее немного коньяка. Она дурачила их несколько дней, а затем ее обман обнаружился, и все результаты, которых они добились, были сведены к нулю. Макс раздраженно потряс головой. Что, черт возьми, он должен делать с ней? Он снова посмотрел на часы. Какое решение он не принял бы, все это могло теперь подождать. Ему надо было сделать несколько деловых звонков. Он открыл холодильник, вытащил тарелку с оливками и пиво и прошел по пустой квартире прямиком в свой кабинет.
Сев за стол, придвинул к себе телефон, раскрыл ежедневник и провел указательным пальцем вниз по списку телефонных номеров: Каплан, Кимчико, Кремер. Вот он. Джефф Кремер. Он снял трубку и набрал номер. Человек на другом конце провода в Нью-Йорке ответил сразу же после второго звонка. Макс поговорил с ним несколько минут и положил трубку. Он откинулся назад на спинку кожаного кресла, прижав ладонь к губам. Его мысли неслись вскачь. Он впервые имел дело с немцами из Восточной Германии, кто-то с их стороны установил контакт с его молчаливого согласия. Им нужны были доллары в обмен на восточногерманские марки; речь шла об очень больших суммах, о поставках выпущенных в Восточной Германии автомобилей «трабант» и гарантиях очень привлекательного контракта в Узбекистане, одной из советских республик к востоку от Черного моря. Макс кивнул сам себе в знак согласия, восточногерманские марки можно продать в Польше и Чехословакии через имеющиеся там контакты, таким образом, в этом не было никакой проблемы. Он получит свои комиссионные за обе трансакции. Ему придется осмотреться вокруг, чтобы поискать кого-то, заинтересованного в поставках дешевых автомобилей, – Ближний Восток или Африка будут самым лучшим решением. Практически невозможно продать это в Европе или в Америке. Южная Африка, вероятно, слишком далека, а азиатский рынок сейчас наводнен японскими и корейскими автомобилями. Да, конечно, Иран, Ирак, Судан – это могут быть наиболее перспективные рынки для продаж. Ему опять надо позвонить. Последняя часть сделки – постройка гидроэлектростанции на севере страны, и здесь ему придется сделать несколько звонков, ему надо предварительно подготовить почву. Он найдет партнеров, создаст консорциум и получит приличные проценты с обеих сторон. Макс снова придвинул к себе ежедневник и начал просматривать список телефонов. Пять минут спустя он нашел три фамилии людей, которые ему были нужны. Он опять снял трубку и набрал номер телефона.
8
Анджела чувствовала, что ее голова раскалывается. Во рту была сухость, глаза болели от света, и ее тело… у нее было чувство, что, если она не схватится за подлокотник кровати, она просто улетит. Она повернула голову в сторону окна. Несмотря на то что шторы были толстыми и непрозрачными, света для ее глаз все равно казалось много. Она повернулась на другой бок. Ее взгляд упал на фотографию Макса с детьми, которую эта стерва сиделка поставила на телевизор. «Хоть что-то будет напоминать тебе о доме!» – говорила та бодренько, перед тем как накрыть Анджелу покрывалом, а потом исчезнуть. Анджела хотела закричать ей вслед: «Я не хочу вспоминать о доме, ты, толстая корова!» Но она была слишком утомлена. Тем более женщина не поняла бы. Она была француженкой или бельгийкой, в общем, какой-то чертовой национальности. На секунду она задумалась. Ведь она говорила с ней по-английски несколько минут назад… может, та англичанка? Нет, бельгийка. Это было то, о чем Макс попросил миссис Дьюхерст сказать ей. Вот скотина. Он не мог сказать ей об этом лично. Мысли об этом не принесли ничего хорошего, ее глаза наполнились слезами. Она улеглась в кровати поглубже. Простыни были тонкими и холодными. Анджела начала дрожать. Она была без выпивки около… она пыталась сосчитать… около трех дней. Она знала с предыдущих попыток, что первая неделя бывает самой трудной. Но невероятно было мыслить категорией недели, когда теперь без алкоголя она не могла протянуть более пяти минут. Анджела вспотела от усилия не думать о милом холодном стакане пива, обжигающем джине с лаймом или содовой, приятном разливающемся тепле бренди или… она начала горько плакать. Какого черта она здесь делает? Что с ней сделал Макс? Что она сделала сама с собой?
Анджела вспомнила слова своей матери, словно это было вчера, когда она стояла перед длинным зеркалом в Хэддон-холле и вокруг нее суетились ее мать, миссис Бембридж и ее сестра Мэри Энн. Они закалывали цветы в ее волосы, пытались остановить ее, чтобы она прекратила грызть ногти. Она была так влюблена и так уверена в том, что ничто не может испортить ее счастья, в котором она словно купалась. Она пожертвовала всем ради Макса. Ее не волновало, что говорили ее родители, ее не заботило мнение друзей или сестры, потому что она любила его. Она ни на кого не обращала внимания. Как Макс ее учил: «Делай всегда что-либо для себя, ни для кого-нибудь другого».
– Анджела! – резко сказала ее мама. – Прекрати вертеться! Я не могу это прикрепить.
– Прости, – ответила Анджела, глядя на себя в зеркало.
– Мэри Энн и мисс Бембридж, пожалуйста, принесите мне тех белых роз… вы знаете, которые флорист принес… я думаю, они будут лучше смотреться на фоне деревянной скамьи. Мне нужен целый ряд для твоих волос.
Анджела посмотрела на свою сестру и на горничную, которые исчезли внизу на лестнице, а ее мама медленно поднялась на ноги.
– Дорогая, – мама начала напряженно, нервно, с сомневающейся ноткой в голосе. Анджела с удивлением посмотрела на нее и увидела слезы на ее глазах.
– Что случилось? – она спросила, думая, что все матери плачут на свадьбах.
– Дорогая… я… я просто кое-что хочу тебе сказать. Я обещала папе… дорогая, если что-нибудь… пойдет не так, по какой-нибудь причине… ты знаешь, ты всегда сможешь вернуться назад. Ты знаешь это, не так ли?
– Мам, не глупи. Я выхожу замуж. Я не улетаю на луну. Мы будем жить всего лишь в нескольких домах отсюда. В Лондоне. Ты должна быть счастлива за меня! – Анджела пыталась улыбнуться.
– Это все из-за Макса… ну мы не знаем о нем всего. Он совсем не такой, как мы. Папа очень волнуется.
– Вы не должны переживать. – Голос Анджелы повысился. – Он любит меня. Я люблю его. Это все объясняет.
– О, дорогая. – Леди Веймаус промокнула глаза платком. – Вы так все говорите вначале. Я тоже сперва так думала. Но в нем что-то такое есть, я не доверяю ему… я уверена, он любит тебя… но… – Она внезапно осеклась. Мэри Энн и миссис Бембридж поднимались обратно.
– Там нет белых роз, – сердито сказала Мэри Энн, входя в комнату.
– Ну ничего, и эти сойдут, – сказала леди Веймаус, показывая на розовые розы. Анджела сглотнула. Что мать собиралась еще сказать?
Она сбросила с себя покрывало, пытаясь поскорее забыть все это. Шестнадцать лет прошло с того дня, но боль была очень резкой, так как только теперь оказалось, что ее мать была права. Она спустила ноги с кровати. Она слышала голоса из коридора, сегодня был день посещений. Мужской голос… говорит по-французски. Она знала, что в соседней комнате была телезвезда. Она не могла вспомнить ее имени. И голоса двух сиделок… они говорили о дне ее прибытия. Женщины. Санаторий полон женщин. Выпивка, наркотики, депрессия… был ли это выбор для женщин, подобных ей?
Она нащупала тапочки под кроватью, накинула халат, который висел на двери. Ей очень захотелось поскорее уйти отсюда. Выбраться из этой комнаты.
– Меня зовут Анджела, – сказала она на школьном французском и улыбнулась молодому человеку, который, по-видимому, не мог оторвать от нее глаз.
– Бруно, – представился молодой человек. Он протянул ей руку. Анджела взяла ее, чувствуя себя нервно, думая о виски, бренди или еще о чем-нибудь.
– Вы болеете? – поинтересовался он осторожно. Анджела улыбнулась.
– Нет… да. Я пила. – Она засмеялась. Он улыбнулся, потом засмеялся вместе с ней.
– Что значит… выпивка? – Он был молод. Восемнадцать, не больше. Он, вероятно, пришел к своей матери.
– Ничего. У вас нет… чего-нибудь выпить? – она спросила его, чувствуя себя беспомощно. Он поднял бровь, потом погрозил пальцем. Анджела захихикала.
– Две минуты. Хорошо? – Он ушел. Сердце Анджелы быстро забилось. Выпивка! Он выглядел как неуклюжий юнец. Анджела опять захихикала, когда он открыл дверь коридора и исчез. Примерно через пять минут он вернется. Она поправила халат и встряхнула волосами. Она точно не знала, чего он от нее хочет. Но она отдала бы ему все, чего бы он ни попросил.
– Вот! – Дверь открылась, у него в руках было две бутылки «Корвуайзера». Анджела чуть не зарыдала. Но он предупреждающе вытянул руку. Он сказал, что принес их для своей матери, но вот теперь отдает ей.
– Вы ангел, – сказала Анджела.
– Не здесь. – Он чего-то хотел в обмен на это. От одного взгляда на бутылки ее тошнило. Для нее теперь эти бутылки были самым страшным искушением из всех, которые она когда-либо испытывала.
– Хорошо. Пойдем. – Она открыла дверь, посмотрела по сторонам и быстро впустила его за собой. Она не помнила себя. Прислонила бутылку к губам и сделала глоток, сначала медленно, потом жадно. Он смотрел на нее и ждал, пока она испытает свое удовольствие, а он сможет получить свое, прежде чем сиделка хватится их обоих. Она поставила бутылку, легла и посмотрела на него. Он быстро снял штаны и залез к ней в холодную кровать. За доли секунды он уже был на ней, расстегивая ее халат, проводя рукой от шеи, между грудей к низу живота… Ее взгляд был жестко зафиксирован на двух бутылках, стоявших на телевизоре рядом с фотографией Макса, когда парень вошел в нее, неуклюже двигаясь раз, другой, третий… Это закончилось в доли секунды. Она прикрыла глаза, когда он быстро метнулся натягивать свои плавки. Потом пригладила ему волосы и поправила рубашку.
– Ну как? – спросила она его, с удовольствием потягиваясь.
Ее халат распахнулся, обнажая маленький красноватый сосок. Она видела, как он старательно смотрел в сторону. Ее передернуло.
– Спасибо, – сказала она, кивая на «подарок». Хотя теперь это едва ли можно было назвать подарком, думала Анджела, осторожно вытирая липкую массу, оставшуюся на ее халате после столь неумелого завершения секса.
– Ладно. Мне надо… идти. – Казалось, ему не терпелось поскорее исчезнуть отсюда. – Я еще приду. В среду. Вы еще будете здесь?
– О, да. Я так думаю. Принеси мне еще, – пробормотала Анджела, снова поднося к губам бутылку. Он улыбнулся.
– Хорошо. До скорого.
– Пока, счастливчик.
Анджела раскинулась на кровати, когда он выскользнул в коридор. Боже. Это было так здорово. Бренди обжигало знакомым теплом ее горло, стирая головную боль, дурные мысли, резь в глазах… горечь на сердце. Ей мгновенно стало лучше.
9
Прошел месяц – целый месяц без Амбер – и, к ее огромному удивлению, Бекки обнаружила, что ее дни не проходили в подсчитывании минут до приезда подруги. Уже после первой недели она перестала вести свой дневник, в котором записывала все, что она могла забыть рассказать из важного произошедшего, когда Амбер вернется. Она была занята в школе, и, конечно, в любом случае у нее была Мадлен. Мадлен приходила в гости практически каждый день в последние две недели, но ни разу не предложила Бекки зайти к ней, хотя Бекки было бы очень интересно увидеть дом Мадлен. Она знала, что раньше мать Мадлен была писательницей и ее книги хорошо рекламировались (она спросила своих родителей, что это значит), а ее папа был оптометристом (и снова Бекки пришлось об этом спрашивать), но теперь они жили совершенно другой жизнью. Бекки не могла вообразить причину, из-за которой ее родители резко сменили свои профессии и род занятий – ее мама теперь работала уборщицей, а отец работал на фабрике, – но Мадлен не любила обсуждать это и не хотела приглашать Бекки к себе. Но Бекки была любопытна и настойчива, и случайно в пятницу днем она добилась своего. После трех или четырех вопросов Мадлен сдалась.
– Но это не так, как у тебя дома, – описывала девочка мрачную пустую прихожую в своем доме.
– Неважно, – серьезно ответила Бекки. Она не могла понять упрямство Мадлен. В конце концов, на сколько они могут отличаться? Она надела свои белые тапочки и спрыгнула с кровати.
– Готова? – спросила Бекки.
Мадлен грустно кивнула. Она посмотрела на Бекки и представила ее у себя в комнате. Та выглядела бодрой и свежей. Ее длинные блестящие волосы были причесаны на прямой пробор в две косички, спадающие по обе стороны ее маленького веснушчатого лица. Ее изумрудно-зеленые глаза сверкали, ее одежда была яркой и аккуратной, она выглядела так, как кто-то никогда не ступавший на Риверфлит, и это было слабым местом Мадлен. Они прошли вверх по улице Лэндброук-Гроув, Мадлен остановилась, когда они дошли до конца дороги. На развилке с Барбли-Роуд они повернули налево. Бекки посмотрела назад. В течение десяти минут они оставили позади элегантный, красивый мир Холланд-парка. Это был спальный район, он казался скучным и однообразным. Мадлен повернула направо на маленькую улицу, которая вела к железнодорожным путям. Риверфлит. Бекки увидела, как Мадлен полезла за связкой ключей. Она открыла дверь в подъезд, и они вошли. В подъезде пахло мочой и сыростью. Бекки чуть не стошнило.
– Ты здесь живешь? – спросила она с широко открытыми глазами.
– Боюсь, что так, – ответила грустно Мадлен.
– Кошмар! – Бекки ничего, кроме этого, не могла сказать.
Они поднялись вверх по лестнице на четвертый этаж, Бекки с трудом сдерживала дыхание, боясь вдохнуть что-то… опасное. Они остановились перед белой дверью. Мадлен снова достала связку ключей и открыла дверь.
– Мама? – крикнула она, когда они вошли.
Бекки испуганно осмотрелась.
– Я здесь, – она услышала резкий голос женщины.
В квартире Сабо было мрачно; дневной свет не проникал сюда, хотя на улице стоял солнечный день. Было душно, пахло нестираным бельем, незнакомой едой на кухне и чем-то еще, Бекки не могла определить. Глаза Бекки приспособились к темноте, когда они вошли. Квартира была маленькой, очень маленькой! Спальня слева, закрытая дверь перед ними, узкий коридор, справа была ванная комната, а слева гостиная. На той же стороне была кухня с занавешенными шторами. Она прошла с Мадлен в гостиную. Мама Мадлен лежала на диване, обитом розовым бархатом, подняв ноги вверх, отдыхая. В ее руках была толстая книга с незнакомыми буквами на зеленой обложке. Глаза Бекки бегали по комнате, разглядывая детали, которые, по словам ее учителя, были очень важны – обложка книги, цвет дивана, материал, из которого сделаны шторы, виды и количество растений, борющихся за жизнь на узком балконе снаружи. Она запечатлела всю сцену в памяти – позже она мысленно вернется к ней и все нарисует. Это было не похоже на что-либо, виденное ею ранее.
Миссис Сабо с удивлением подняла глаза, не ожидая увидеть кого-то рядом с дочерью. Она опустила книгу и с трудом встала, отбрасывая свои светлые волосы и заправляя их за уши.
– Кто это с тобой, Мадлен?
Она выглядела более худой, чем дочь, изрядно потрепанной жизнью, смотревшей на все без улыбки. На ней было хлопковое платье, поверх которого она носила шерстяной кардиган; черные толстые колготки, что было весьма странно в это-то время года. Ее руки были грубые и опухшие. Бекки заметила, что ногти были неухоженные, такое впечатление, что руки много были в воде. Она застенчиво улыбнулась ей. Миссис Сабо, казалось, этого не заметила.
– Мама? – нервно спросила Мадлен.
Мать что-то сказала ей на венгерском. Бекки внимательно слушала, очаровываясь незнакомой интонацией венгерской речи Мадлен. Бекки лишь недавно привыкла к ее английскому. Они тихо спорили в течение одной или двух минут, потом миссис Сабо, сухо кивнув Бекки, вышла из комнаты. Бекки подошла к Мадлен, спрашивая, о чем был разговор – сделала ли она что-нибудь не так? Она едва ли сказала хоть слово с тех пор, как они вошли.
– Садись, – с трудом сказала Мадлен, присев на диван с грустным выражением лица.
Бекки неловко села на стул напротив и стала осматривать комнату. Все заставлено мебелью и много, очень много книг, язык которых незнаком Бекки. Комбинация согласных и ударений была сложной: Питер Эстерхази, Имре Кертес, Джорджи Конрад. В конце комнаты стоял большой темный шкаф, по бокам от него висели вешалки с одеждой. Бекки посмотрела на коллекцию фотографий. В овальных рамках были бабушка с дедушкой и родственники, среди которых Бекки тщетно пыталась найти кого-нибудь похожего на Мадлен. И ей это удалось – он был с высокими скулами, с темно-карими глазами. Она повернулась к Мадлен.
– Кто это? – спросила она, показывая на лучшую фотографию в коллекции. На черно-белой фотографии был симпатичный молодой человек в сером берете, одетый в солдатскую форму, а берет был сдвинут набок. На стене напротив висела еще одна его фотография, более крупная.
– Мой брат, – сказала Мадлен, ее лицо неожиданно напряглось. Бекки восхищенно на нее посмотрела. Старший брат, да еще и в форме?
– Он прекрасно выглядит. Он в армии?
– Он умер. – Голос Мадлен был безжизненным, отсекавшим дальнейшие вопросы. Бекки была в шоке.
– Дать чего-нибудь попить? – спросила Мадлен после минутного молчания. Бекки кивнула. Умер? Она не знала никого, у кого кто-нибудь умер бы. Как же он умер? – хотелось спросить Бекки, но, увидев лицо Мадлен, она остановилась. Теперь она поняла, что же было в этой квартире, чего она сперва не уловила. Горе. Воздух оказался тяжелым и душным, с привкусом горя.
Со своего места у дивана Бекки грустно смотрела на Мадлен через комнату. Это посещение было с самого начала обречено на неудачу. Это было ясно и из того, как вышла мама Мадлен, едва увидев Бекки. Это сквозило во всем. Фотографии Питера, навязчивый мерзкий запах капусты, покрывало на софе, что было чуждым и непонятным для ее подруги, чья мама всегда выходила встречать ее днем после школы и которую всегда ожидали на обеденном столе стакан молока, и тарелка печенья, и чудесный свежий букетик цветов в вазе, и симпатичный заварочный чайник. У Мадлен не оставалось сомнений, что Бекки хотела уйти как можно скорее. Да и кому бы захотелось задерживаться в подобном месте, когда его ждет дома солнечная просторная комната, уставленная любимыми вещами и прочей роскошью? Она резко встала с острым желанием избавиться от Бекки, и чтобы все в ее доме встало на свои места. Она будет счастлива и сама по себе, в ее одиноком мире. На самом деле, горько размышляла она, когда чуть ли не насильно выпроваживала Бекки из комнаты, было очень глупо с ее стороны думать, что она когда-нибудь сможет подружиться с девочкой, похожей на Бекки. Девочки, подобные Бекки, могли дружить лишь с подобными Амбер, – теперь ясно, почему они были друзьями. И что же тогда заставило ее думать иначе? Не обращая внимания на обиженный взгляд непонимания на лице Бекки, Мадлен закрыла за ней входную дверь и прислонилась к косяку. Ее лицо горело от смущения и разочарования. Она на секунду прислушалась, шаги Бекки медленно удалялись в направлении лестницы.
– Почему бы тебе не заглянуть к ней завтра днем? – спросила мама Бекки, глядя на несчастное лицо дочери за ужином. – Захвати ее маме букетик цветов, ей будет приятно.
– Думаю, я просто не нравлюсь Мадлен, – грустно сказала Бекки, гоняя еду по тарелке.
– Уверена, что это не так, дорогая, – задумчиво повторила Сьюзан. Она взглянула на своего мужа, ища поддержки, но тот был слишком занят, пытаясь одновременно поесть и прочитать статью. – Я знаю, ты не осознаешь этого, но ты очень счастливая девочка… Мы с твоим отцом набаловали тебя, ты понимаешь. Нам не следовало бы, но… Поэтому, когда ты встречаешь кого-либо, похожего на Мадлен, ты осознаешь, как ты счастлива. Доедай свою картошку. Я помогу тебе выбрать букет завтра днем после школы. Ты можешь зайти к ним завтра во время полдника.
Бекки благодарно посмотрела на свою мать. Та всегда знала, что лучше делать.
Мадлен подняла глаза. Она услышала, как позвонили в дверь. Она неохотно оторвалась от книги и встала. Наверное, это соседи, кошка которых все время забиралась на балкон Сабо и не могла выбраться обратно. Она прошла по короткому коридору к двери, отперла и толкнула ее.
– О! – Ее рот открылся от удивления. Перед ней стояла Бекки, державшая в одной руке огромный роскошный букет подсолнухов, а в другой – альбом и карандаши. Мать недоверчиво посмотрела на Мадлен.
– Привет, – осторожно сказала Бекки.
Мадлен уставилась на нее. Какого черта она здесь делала.
– Я принесла это… для твоей мамы, – торопливо сказала Бекки. – Я подумала, цветы ей понравятся. Они милые, и моя мама сказала…
– У нее сегодня не день рождения или какое-либо другое торжество, – Мадлен прервала Бекки, хмурясь. – Зачем ты это принесла?
– Просто подумала, что цветы ей понравятся. – Последовало короткое молчание. Бекки откашлялась: – Мадлен, мне просто хотелось… Я собиралась спросить тебя вчера, но… Неважно. Как ты думаешь, можно я тебя нарисую? – Слова вырвались у нее как будто неожиданно.
Мадлен подозрительно посмотрела на нее.
– Нарисуешь меня? Зачем?
– Не знаю. Мне просто захотелось. Я рисовала с натуры только своих родителей… Амбер не смогла просидеть достаточно долго. Пожалуйста, соглашайся. Пожалуйста…
Мадлен замолчала, словно не зная, следует ли доверять почти умоляющей улыбке на лице Бекки. Потом она открыла дверь пошире, и Бекки вошла. Мадлен взяла цветы и поставила в вазу. Ее мать пока не вернулась с работы. Она снова прошла к гостиной, стараясь не показывать, как она была довольна и удивлена одновременно. Прошлую ночь она провела без сна, перечисляя себе все причины, по которым ей следовало бы держаться подальше от Бекки, а к утру была почти в этом убеждена. А теперь, когда Бекки неожиданно появилась в ее дверях, удовольствие и ожидание встречи с подругой, которое Мадлен испытывала с тех самых пор, когда подошла к Бекки в библиотеке, наполнили ее снова. Она улыбнулась себе и вошла в гостиную, где Бекки уже раскладывала свои вещи. Еще одно, что так нравилось Мадлен в Бекки, было то, что та никогда не теряла понапрасну свое время.
Уходя в школу, Мадлен забыла на обеденном столе картину. Майя посмотрела на нее и была вынуждена ухватиться за плиту, чтобы устоять на ногах от охватившего ее приступа горя. Это было так несправедливо. Маленькая девочка, новая подруга Мадлен… Как могла она выбрать место и нарисовать Мадлен именно на том самом диване в гостиной, изобразив ее со слегка повернутой головой на фоне толстой драповой шторы. Светлые волнистые волосы дочери спадали прядями на ее лицо. Текстура была так четко передана, что волосы казались настоящими, удивляя желанием прикоснуться к бумаге и проверить их реальность. Но взгляд матери задержался на заднем плане. Прямо над головой Мадлен в центре рисунка была фотография Питера. Майя зажала рот рукой и резко отвернулась, неспособная больше смотреть на картину. Она рванулась в ванную, слепо, на ощупь, неистово разбрасывая по дороге шампуни и тюбики зубной пасты, и бессильно опустилась на колени.
