Текст книги "Дороги на Ларедо"

Автор книги: Лэрри Джефф Макмуртри (Макмертри)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 38 страниц)

– Та кобыла, действительно, когда-то была моей, – признался Олин. – Тогда я понятия не имел, что у Калла есть сын, которого она может убить.

Смеркалось. Тени вытянулись до самого горизонта. Мужчины все говорили и говорили о вещах, которые уже ушли в прошлое и стали историей. Неприятности случались и у Марии тоже, но она не любила вспоминать о них. Ее охватывало беспокойство, когда она слишком много слушала о прошлом. Она все еще любила посмеяться, немного потанцевать в кантине. Роберто Санчес, ее последний муж, был не очень хорошим человеком, но ей все равно не хватало его. Она бы не отказалась иметь мужа. Ей нравилось быть по ночам со своим мужчиной, а не просто с pistoleroили завсегдатаем кантины. Ей хотелось иметь мужчину, не склонного приходить и уходить, а такого, который проводил бы с ней месяцы и даже годы, такого, чьи руки и манеры были бы ей приятны.

Может быть, этому мужчине, если бы она смогла найти его, понравились бы ее манеры и ее смех. Не всем мужчинам нравится, когда женщина радуется. Они словно боялись ее смеха. Неужели только мужчинам позволено смеяться?

Из ее четверых мужей лишь Бенито, третий по счету, смеялся вместе с ней. Карлос и Хуан, ее первые два мужа, были слишком ревнивыми. Хуан к тому же был еще и чрезвычайно свирепым. А Роберто Санчес слишком беспокойным. Он не любил оставаться на одном месте и не мог даже долежать до утра в постели, не говоря уже о том, чтобы находиться рядом с ней месяцами. Но он тем не менее не жил прошлым. Мужчины, жившие прошлым, вызывали беспокойство в ней самой. Жизнь была здесь, в этом доме, во дворе, в городе, в спальне, в ее руках, в ее теле. В прошлом ее не было. Несчастья, которые случались с ней, не убили в ней стремления жить. Они не убили в ней даже желания смеяться.

Билли с Олином стали надоедать ей той легкостью, с которой они обращали свои взоры назад. Мужчины были странными существами. То они слишком суровы, то слишком мягкотелы. Они как дикобразы: колючие сверху, но с нежными животиками.

Бенито, ее третий муж, не был колючим даже снаружи. Он никогда не бранился и даже помыслить не мог о том, чтобы поднять на нее руку. Его единственным недостатком являлась лень. Бенито целыми днями лежал в постели и смотрел на нее своими большими глазами. Если ей случалось оторваться от хлопот и на секунду остановиться возле кровати, он тут же тянул к ней руки.

– И это все, что приходит тебе в голову? – спросила она однажды, польщенная, но едва ли испытывая желание. – Я же старая – почему ты все время хочешь меня?

Бенито пожал плечами и улыбнулся своей детской улыбкой. Он был моложе Джо – не по летам, а по своим чувствам. Джо никогда не был молодым, а Бенито никогда не стал бы старым, даже если бы прожил много лет. Но Бенито мучила зубная боль и очень сильная. Через месяц она стала такой невыносимой, что он чуть не лишился рассудка и больше не тянул к ней руки, когда она останавливалась возле кровати. Мария хотела, чтобы он дал вырвать эму зуб ей или позволил сделать это священнику, или кузнецу, или кому угодно в округе. Но Бенито напрочь отметал такую возможность. У него были красивые белые зубы, составляющие предмет его особой гордости, и ему больше всего хотелось сократить их в целости.

– Значит, ты хочешь оказаться красавчиком на небесах? – спросила Мария, раздраженная его нежеланием расстаться с зубом.

– Да. Я хочу быть самым симпатичным в раю. – Бенито застенчиво улыбнулся. Он решил, что это стоящая цель, хотя видел, что она не устраивает Марию. Ее ноздри раздувались, когда она смотрела на него, раздувались, как ноздри кобылицы.

– Кто сказал, что ты отправишься прямо в рай? – спросила Мария. – Ты слишком ленивый. Ты не вылезаешь из кровати. Без меня ты можешь стать грешником, и тогда тебе придется отправиться в ад.

– Без тебя? Я не хочу, чтобы тебя не стало, – всполошился Бенито. Мысль о возможности остаться без Марии ужасно напугала его. Что он будет делать? Кто позаботится о нем? Все сходились во мнении, что Мария самая прилежная и умелая жена в Охинаге. Одежда у Бенито была простой, но всегда более чистой, чем у других мужчин. Его еда была вкуснее, чем та, что готовили другие жены для своих мужей. Время от времени Мария ходила далеко вниз по реке, выискивая приправы и травы, чтобы придать особый вкус своей стряпне.

Но ему нужно не только ее умение. Были еще ее улыбка, ее прохладные руки, ее нежные груди. Мысль о том, что он может потерять все это, повергла его в панику. «Неужели я не удовлетворяю ее», – задумался он. По ней этого не скажешь, но ведь она женщина. Пойди разберись. Может быть, она просто притворяется. Может быть, она уже нашла себе любовника. Если так, то это скорее всего мясник Гордо Домингуэз. Гордо всегда хотел Марию и, наверное, хочет до сих пор. Наверное, он делает кое-что намного приятнее того, на что способен Бенито. Может быть, Марии так нравятся проделки Гордо, что она собирается сбежать с ним.

Мария увидела тревогу в глазах, которые никогда не были для нее загадкой.

– Ангел может прилететь и забрать меня, – сказала она с улыбкой, только чтобы подразнить его. Ни один ангел никогда не залетал в эти края, и она не собиралась на небеса.

– Ты нужна мне, ангел не может забрать тебя. – Внезапно нахлынувшее на него желание оказалось сильнее зубной боли. Он был так настойчив, что Марии пришлось закрыть дверь и лечь в постель. В Охинаге редко закрывали двери в такую жару. Люди наверняка будут гадать, что происходит у них за закрытыми дверями, подумала Мария.

Но ни умение Марии, ни настойчивость Бенито не смогли заглушить зубную боль. Через несколько дней она стала такой сильной, что он уже не мог оценить ни вкусной еды, ни чистой одежды, ни нежной груди.

– Поезжай в Чиуауа, – сказала Мария. – Там есть дантист.

– Но туда же долго добираться, – стал жаловаться Бенито.

– Не дольше, чем ты мучаешься, – возразила Мария. – Ты можешь умереть.

В конце концов боль стала такой, что в один из дней Бенито все же решил отправиться в Чиуауа. Мария сделала припарку из кукурузной муки, чтобы он приложил ее к зубу, и нежно поцеловала мужа на прощание. Челюсть у него сильно распухла.

– Мне хотелось бы, чтобы ты поехала со мной, – пробормотал Бенито. – Я не люблю ездить так далеко один.

– Но у меня же дети, – напомнила Мария, взглянув на них. Тереза держала крошечного цыпленка, вылупившегося всего день назад. Рафаэль сидел со своим козленком и напевал песню, слова которой были понятны только ему самому. Брат с сестрой были счастливы вместе и никогда не разлучались больше, чем на несколько минут. Иногда Рафаэль верховодил Терезой, но думать за него всегда приходилось сестре. Как ни счастливы они вдвоем, Марии грустно смотреть на них и сознавать, что они никогда не будут похожи на других детей. Они ущербные. Джо тоже был ущербным. Руки и ноги у него нормальные, глаза зрячие, а вот душа больная. Дети почти не страдали от своей неполноценности, тем не менее Марию время от времени охватывало чувство вины. Ни один из ее детей не такой, как другие, и никогда не будет. Она чувствовала, что не знает, как быть матерью. Другим она помогала рожать детей и делала это довольно умело, а у самой у нее что-то не получалось с родами. Она не понимала, какие ошибки с ее стороны могли привести к таким изъянам в ее собственных детях.

Не чувствовала она себя и хорошей женой тоже. Бенито был ленив, а она даже не пыталась переделать его, позволяя ему оставаться таким, каков он есть. Двое из ее мужей убиты, а теперь и третий заболел. Все это подавляло ее. Она старалась изо всех сил, но ее представления о том, что нужно делать, зачастую оказывались неверными или недостаточными.

– Дантисту лучше не делать мне больно, – причитал Бенито. – Я не хочу тащиться в такую даль, чтобы мне сделали там больно.

– Ты будешь благодарить Бога, что съездил, – заверила его Мария. – К тебе придет такое облегчение, что я не смогу отбиться от тебя, даже когда дети будут в кровати.

Позднее она будет горько плакать всякий раз, вспоминая свои слова. Когда она произносила их, она не знала, что они станут последними из всего, что она говорила Бенито, который так и не сможет добраться ни до Чиуауа, ни до дантиста. Меньше, чем в десяти милях от Охинаги под ним будет убита лошадь. Бенито попытается бежать, но убийца заарканит его и затянет на большой валун. Затем убийца отрубит ему кисти рук и ступни ног с помощью мачете. Ослабив веревку, он уедет и оставит Бенито истекать кровью. Бенито проползет почти три сотни ярдов в сторону Охинаги, прежде чем умрет.

Убийцу так и не нашли. Приезжали федералы, но они не очень усердствовали в поисках. Мать Бенито и сестры больше страдали из-за надругательства над ним, чем из-за его смерти. Они считали, что из-за этого душа Бенито будет отвергнута Богом и никогда не найдет себе покоя.

Мария не страдала из-за того, что Бенито не сможет найти покоя. Уж это-то делать он умел. Она не сдержала улыбки, представив его безмятежно лежащим в кровати. Теперь он может лежать вечно. Его не тянуло в дорогу, и это, наверное, то, что больше всего ей нравилось в нем. Он всегда был там, где она оставляла его, – в постели.

Бенито был добрым человеком. Мария знала, что ей станет не хватать его. Он был добрее, чем ее отец, ее братья, ее дядя и все другие мужья в округе. Несправедливо, что его постигла такая жестокая смерть, но, по крайней мере, он пересек границу между тем и этим миром и попал туда, где нет страданий. Мария не верила в ад. Если он существовал, то люди попадали в него при жизни. Его приносили с собой техасцы. Они несли в себе зло, которое выплеснули на нее, когда схватили ее в собственном доме. Вот это был ад, и он настиг ее у родного порога. А Бенито ад не грозил. Он всегда любил покой и теперь обрел его навсегда.

Но он не сможет больше протянуть к ней руку, когда она окажется возле кровати. А она не сможет взять эту руку и направить ее. Мария чувствовала, что убийца, должно быть, знал, чем они занимались за закрытой дверью в то утро. Может быть, именно поэтому были отрублены кисти рук. Кое-кто, как в стародавние времена, все еще делал ожерелья из пальцев. Может быть, руки и ноги Бенито как раз и были отрублены для того, чтобы сделать из них такое ожерелье. Мария не знала этого и никогда не узнает.

Под скорбью у Марии клокотал гнев. Она была верной женой Бенито, и, хотя ее скорбь глубока, гнев оказывался сильнее. Первые два мужа у нее были эгоистами. Со временем они нашли бы себе женщин помоложе. А Бенито не хотел никого, кроме нее, и никогда бы не взял себе молодую. Сознание этого еще сильнее разжигало в ней злость. Когда-нибудь все-таки убийца раскроется. И тогда она обрушит на него всю силу своей мести, даже если это будет стоить ей жизни.

Ей хотелось присесть на кровать и еще раз потрогать руки Бенито. Но теперь это невозможно.

– Как ты думаешь, убийца мексиканец или техасец? – спросила она у Джо дня через два после похорон. Он побывал на месте убийства и осмотрел его, но если и пришел к какому-нибудь заключению, то держал его при себе.

– Какая разница? – Джо любил отвечать вопросом на вопрос.

Временами она едва сдерживалась, чтобы не отвесить ему оплеуху, когда сын был с ней таким наглым. Его насмешки приводили ее в ярость. Он был смышленым парнем, но слишком уж миловидным для мужчины и думая, что смазливость дает ему право быть непочтительным с матерью, Джо был блондином, a guero. И теперь с вызывающим видом смотрел на мать в ожидании ее следующего вопроса. До него не доходило, что она нуждается в помощи. Как не доходило до его отца в свое время. Вместо этого он предпочитал перевернуть ее вопрос и сделать из него другой.

– Разница в том, что Техасом владеют гринго, – пояснила Мария, – а Мексика принадлежит нам.

– Это всего лишь разные названия одного и того же места, – заметил Джо. – Это все должно принадлежать нам. Когда-то это было наше, и мы не должны улыбаться гринго, когда переправляемся через реку.

– Я не улыбаюсь гринго, но Техас не считаю своим, – возразила Мария. – Я женщина, и у меня нет власти ни над чем. Даже мои дети не принадлежат мне. Даже ты.

– Я ничей, – надменно заявил Джо.

Мария вдруг не сдержалась и отвесила ему оплеуху. Он был слишком похож на других мужчин. Он был наглым и ему наплевать на ее скорбь по Бенито – единственному доброму мужу из тех, что у нее были.

Джо не шелохнулся, когда она ударила его; только в глазах прибавилось холода. На голове у него красовалась шляпа – небольшое белое сомбреро, которая слетела от ее шлепка. Джо быстро подхватил ее и внимательно осмотрел, не испачкалась ли она. Он был страшно щепетилен в отношении своего внешнего вида. По его мнению, даже малейшее пятнышко могло испортить шляпу.

– Это был последний раз, когда ты ударила меня, мать, – процедил Джо, аккуратно водружая шляпу на голову.

Мария шлепнула его еще раз, но уже сильнее, и шляпа опять оказалась на полу.

– Ты мой сын, – сказала она, – и я буду шлепать тебя, когда это потребуется.

Джо поднял шляпу и понес на улицу, чтобы отряхнуть от пыли. Потом он исчез и не появлялся с неделю, а когда вернулся, то не стал даже разговаривать с ней. Просто молча достал из седельных сумок грязную одежду и сунул ей, чтобы она постирала. Он приехал на вороном коне, которого Мария никогда раньше не видела, как не видела и седла, укрепленного на коне. На сапогах у Джо были также незнакомые ей серебряные шпоры.

Мария не стала спрашивать его про коня. Она вышла из дома и подошла к Терезе и Рафаэлю, которые играли со своей живностью под деревом во дворе. Рафаэль напевал одну из своих заунывных песенок. Он был уже большим, по характеру своему не шел ни в какое сравнение с Джо, вот только Бог почему-то обделил его разумом. Марию охватила печаль при мысли об этом. Собрав белье, она направилась к реке. Рафаэль пошел вслед за ней со своими козлятами. Тереза остановилась, чтобы поговорить со старой женщиной, моловшей кукурузу. Терезу знала вся деревня. Она была такой проворной и так хорошо ориентировалась на улице, что многие даже не верили в ее слепоту.

Одежды с детей для стирки накопилось столько, что ей трижды пришлось с реки возвращаться за ней. Утро уже было позднее, и на берегу, где женщины стирали белье, осталась одна только старая Эстела. Эстела родила тринадцать детей и всех их пережила. Одни утонули во время наводнения, а остальных унесли болезни. Теперь Эстела жила одна, и стирки у нее было немного. Однажды она рассказала Марии, что пришла к реке потому, что услышала, как из воды ее звали утонувшие дети. После этого она убедила себя в том, что ее дети на самом деле не утонули, а просто живут в реке вместе с лягушками, рыбами и маленькими змейками. Бог дал им жабры, такие, как у рыб, и они могут дышать в воде. Старая Эстела была уверена, что они там, и каждое утро слушала их голоса.

Рафаэль помогал Марии стирать. У него были одна-две простые и посильные обязанности, и он всегда старательно выполнял их. Ему нравилось колотить белье о камень, а затем расправлять его так, чтобы его промывала холодная вода. Время от времени течение срывало какую-нибудь рубашку прежде, чем он успевал придавить ее камнем. Тогда Рафаэлю приходилось нырять, чтобы вернуть ее на место. Завидев его в воде, овцы с перепугу начинали блеять. Иногда к месту стирки приходила и Тереза. Она знала тропинку к реке так же, как и все остальные в деревне. Тереза с Рафаэлем не могли долго находиться порознь. Они слишком нужны друг другу. Тереза не могла заснуть, если Рафаэля не было рядом. Он стал ее глазами, а она его умом. Марии было трогательно смотреть, как заботливо ее дети относились друг к другу.

– Слышишь своих детей, Эстела? – спросила Мария.

– Слышу девочек, – слабым надтреснутым голосом ответила Эстела. – Они там, под тем кустом, где пьют койоты.

Возле куста слышалось журчание воды.

– А вот мальчиков мне не слышно, – пожаловалась Эстела. – Может быть, они отправились в Педрас-Неграс.

– Думаю, что там побывал и мой мальчик, – проговорила Мария, вспомнив о вороном коне и серебряных шпорах.

9

Джо Гарза направлялся в Мехико, чтобы подыскать себе ружье получше. Когда ему было семнадцать, через Охинагу проезжал старый золотоискатель, у которого имелся с собой маленький чемоданчик из отличной кожи с золотым тисненым крестом на нем. Джо нравились изящные вещи. Маленький чемоданчик вызывал у него восхищение, и ему очень хотелось узнать, что там лежит. Старый Томас, который однажды работал на немца, сказал, что сеньор Лихтенберг возит в нем свою винтовку.

Джо подумал тогда, что винтовка, если ее возить в чемодане, будет не нужна, когда возникнут неприятности. Ведь если они возникают, то возникают быстро. Апачи, которым продал его Хуан Кастро, могут убить тебя несколько раз и разными способами, пока ты будешь пытаться достать винтовку из кожаного чемоданчика. Джо видел, как они убивали людей, у которых оружие находилось в руках, но которые были слишком напуганы, чтобы выстрелить из него. Эти люди умирали из-за того, что боялись умереть.

Старый немец очень устал, пока добирался до Охинаги, и едва держался на ногах. Вежливо попросившись на постой к Марии, он дал ей золотую монету, от которой та не стала отказываться. После этого он снял свои высокие ботинки и вскоре уснул, никак не побеспокоившись о сохранности своего багажа.

Мария тогда была замужем за Роберто Санчесом, который, вернувшись домой из кантины, обнаружил, что их кровать сдана. Монету у Марии он взял, но тут же набросился на нее с руганью за то, что она оставила их без кровати. Роберто боялся скорпионов и терпеть не мог спать на земле. Какая дурость, подумал Джо. Скорпионы с таким же успехом могут забраться в кровать и укусить человека, что чаще всего и случалось. Роберто скандалил очень долго, но Марии в конце концов удалось убедить его в правильности своего поступка. От них не убудет, если они одну ночь поспят за домом на земле. Она сама расчистит место и убедится, что там нет скорпионов. Роберто Санчес, все еще не выпускавший из рук бутылку с текилой, поплелся вслед за Марией.

Дебильный мальчик Рафаэль играл за домом с цыплятами и напевал свою дебильную песенку. В голосе у него появились плаксивые ноты, когда он увидел, что его мать скрылась в темноте. Тереза сидела возле брата. Уловив в его песне печальную ноту, она подсела ближе к Рафаэлю и приложила пальцы к его губам, стараясь понять, что его так опечалило. Сама она была только рада, что мать ушла из дома. Теперь она могла всю ночь перешептываться с Рафаэлем, не опасаясь, что ее отругают. Тереза любила оставаться с братом по ночам. В темноте она чувствовала, что они с Рафаэлем одинаковые. Никто из них не видел, а то, что Рафаэль напевал песенки, понятные только ему, не имело никакого значения.

Как только Мария с Роберто ушли, Джо вынес чемоданчик в соседнюю комнату, зажег лампу и внимательно рассмотрел его. На чемоданчике был маленький замочек, но он открыл его куском проволоки.

Внутри чемоданчика, в бархатных углублениях, лежала самая красивая винтовка из всех, какие ему приходилось видеть. Ствол был тяжелый, как у большинства хороших ружей. По мнению Джо, это придавало ружью внушительность. Винтовка была не просто винтовкой. Она была так искусно изготовлена, что с ней в руках он казался себе на голову выше всех остальных людей. Приклад из редкого дерева сверкал полировкой, изящно изгибались спусковые крючки. Ни одно ружье никогда не привлекало Джо так, как эта немецкая винтовка. И он немедленно решил, что должен иметь, ее или другую, такую же хорошую, а может быть, и лучше. Если ему придется убить старого немца, он сделает это, но только не сейчас.

Таким же притягательным, как сама винтовка, был маленький оптический прицел, гнездившийся в особом бархатном углублении. Он имел приспособление для крепления к стволу. Джо установил прицел и посмотрел сквозь него. Даже в полутемной комнате, в тусклом света лампы, прицел творил чудеса, приближая отдаленные предметы настолько, что они оказывались перед носом. Джо тихо выбрался из дома и стал прицеливаться при свете луны, решив, что проделает то же самое на рассвете. Иметь прицел все равно, что иметь более зоркий глаз. Винтовка была так хорошо сбалансирована, что Джо не сомневался в том, что поразит любую цель на большом расстоянии. Он мог лежать на крыше в своей деревне и убивать гринго за рекой в Пресидио. А если еще будет сильный ветер, то они даже не услышат звуков выстрелов. Из троих гринго, разгуливающих по улицам, через секунду может остаться один, и он даже не успеет сообразить, откуда стреляли.

Джо все время думал о том, как украсть винтовку. Он мог бы сбежать с ней туда, где его никто не найдет. Он знал горы на юге в огромной излучине реки как свои пять пальцев. Прерия тоже не была ему чужой. Он мог прожить в горах несколько лет, питаясь жареным мясом косуль. Но ведь это не единственная в мире отличная винтовка. В Мехико таких, должно быть, много, а может быть, есть даже получше.

Он просидел у дома матери почти до рассвета, не выпуская ружья из рук. Затем снял прицел, разобрал винтовку на части и аккуратно уложил в чемоданчик. В нем боролись два противоречивых чувства. Одно подталкивало к тому, чтобы взять винтовку и сбежать, а другое заставляло учиться терпению. Среди апачей самыми лучшими охотниками были самые терпеливые мужчины племени. Хотя выжидать трудно, они выжидали. Лучшие охотники не брали первую попавшуюся косулю, они выжидали, когда появится самая жирная. И стреляли только тогда, когда были уверены в успехе. Джо решил поступить так же. Он выстрелит, когда будет уверен, что не промахнется.

Утром, когда старый немец проснулся, Джо вежливо спросил про чемоданчик. Старик сделал удивленный вид, но после нескольких чашек крепкого кофе Марии открыл его и показал винтовку. Он объяснил назначение маленького прицела и показал Джо, как тот устанавливается. Джо притворился пораженным, когда смотрел в прицел.

Позднее старый немец подошел к Джо и спросил, не хочет ли он пострелять с ним из винтовки и посоревноваться в меткости.

– Если мы станем стрелять, то я выиграю, – заявил Джо. Он ничего не имел против старика, пока не увидел, как тот смотрел на его мать, когда она наклонилась, чтобы вытащить клеща из уха их старой собаки. Мать почему-то любила этого старого рыжего пса, несмотря на его сломанный хвост и незаживающую рану от копья.

Джо считал мать распутной и не сомневался, что, случись Роберто Санчесу погибнуть, она тут же найдет себе другого. Только распутная может четырежды выходить замуж, думал Джо, но от этого его ненависть к тем, кто помогал ей в ее распутстве, не становилась меньше. Увидев, что старый Лихтенберг заглядывается на мать, он решил, что когда-нибудь обязательно убьет его. Ну а пока придется преподать ему урок стрельбы.

Джо отнес несколько тыкв подальше к реке и расставил их в ряд на скалистом берегу.

– Но это же слишком далеко, – пожаловался Лихтенберг, когда Джо вернулся. Что-то беспокоило его в этом светлокожем мексиканском парнишке, на лице которого застыло каменное выражение, характерное для некоторых индейцев, особенно тех, что обитали в горах. Мать же у него была что надо. Этим утром Лихтенберг собирался продолжить свой путь, но теперь стал подумывать о том, чтобы задержаться на несколько дней. Может быть, за одну-две монеты мамаша согласится отлучиться с ним ненадолго. Путешествуя по Мексике, он часто покупал коричневых женщин и мог позволить себе еще одну.

Но вначале он покажет мрачному блондину, как надо стрелять.

– Ты первый, – сказал Лихтенберг. – Когда промажешь, стрелять буду я.

Джо выстроил на камнях восемь тыкв. Взяв красивую винтовку в руки, он разнес их вдребезги одну задругой.

Лихтенберг был поражен. Парень никогда, наверное, даже не держал такую винтовку в руках и тем не менее ни разу не промахнулся На такое способны только индейцы, которые, по его убеждению, обладали более острым зрением, чем белые. В прерии индейцы иногда могли разглядеть такое, чего он не видел даже в бинокль. Ориентиры, явные для них сразу, он начинал различать только через несколько часов пути. В этом парне, должно быть, течет индейская кровь, подумал он.

Джо установил еще восемь тыкв. Лихтенберг в свою очередь тоже разнес их все.

– Ничья, – облегченно выдохнул он. В этот день руки у него немного подрагивали, и было бы стыдно оказаться побитым из собственной винтовки, да еще мальчишкой, никогда не державшим в руках немецкого ружья.

– Мы можем пострелять еще? – вежливо поинтересовался Джо. – Я подыщу что-нибудь поменьше.

Лихтенберг не горел желанием продолжить соревнование. Его вполне устраивала ничья, но парень смотрел с таким вызовом, что он, как честный немец, не мог не принять его.

На этот раз Джо насобирал десять маленьких колючих кактусов, стараясь не пораниться их тонкими иголками.

– Хотите быть первым? – спросил он.

– Нет, ты первый. – Лихтенберг уже сожалел, что предложил парню соревнование. Лучше бы он остался в хибаре и ждал, когда уйдет отец семейства. Затем можно было бы попробовать пустить в ход свои деньги. А сейчас старика одолевало дурное предчувствие. Создавалось впечатление, что учителем был мальчишка, который казался более уверенным в себе, чем он. У парня были молодые глаза, привычные к огромному пространству пустыни, которую мог охватить лишь орел в полете. Лихтенберг сомневался в том, что сможет попасть в кактус на таком расстоянии даже с помощью прицела.

Джо поразил все десять кактусов. Винтовку он держал очень ловко и целился всего мгновение, прежде чем выстрелить. Закончив стрелять, Джо вежливо протянул винтовку Лихтенбергу, который взял ее и сделал пять промахов. Дважды пули шли ниже красных кактусов и, попадая в камень, с визгом отскакивали в долину. Остальные три пошли в белый свет. После пятого промаха Лихтенберг бросил стрелять. Он чувствовал, что день будет неудачным Мексиканка не возьмет его монету, конь подвернет себе ногу, его укусит змея или нападут грабители, он не найдет не то что золота, а даже ручья, чтобы прополоскать свой лоток. Его охватила меланхолия. Зачем он вообще приехал в эту вонючую деревню, в эти пропащие края, где ему не подходят ни вода, ни пища? Зачем он оставил свою родную Пруссию? Останься он там, где был знаком с самим Бисмарком, давно уже стал бы министром или богачом, а не усталым странствующим старателем, кочующим из деревни в деревню в поисках крупинок золота. В любой момент его может прикончить бандит или индеец – каждый, кто попадется на пути. А вот теперь он потерпел поражение от парнишки, который стрелял из его собственного ружья лучше, чем он сам. Лихтенберг притащился в халупу Марии и стал укладывать винтовку в чемоданчик. А не пустить ли из нее пулю себе в лоб, мелькнуло у него при виде раскаленной равнины, уходящей за горизонт. Одна пуля – и ему не надо будет продолжать влачить жалкое существование, таскаясь по пустыне на худющей и мрачной кляче.

Но винтовка все же вернулась на свое место, и через несколько минут ему стало лучше. Весело светило солнце, а кофе, который варила Мария, источал отличный аромат. Лихтенберг любил кофе. Он даже подумал, а не отправиться ли ему на юг, на самый крайний, где кофе выращивали в горах. Он решил, что не стоит сводить счеты с жизнью, когда кофе пахнет так вкусно, а рядом находится такая славная женщина. Вот только муж у нее скотина. Он сразу дал понять, что ему не нравится присутствие в их доме Лихтенберга. А от самого несет как от винной бочки. Но жена у него славная. И муж когда-то должен уйти, но даже если он не уйдет, Лихтенбергу никто не запретит просто смотреть на его жену.

Мария же хотела, чтобы ушел немец. Она видела, как он смотрит на нее. Многие мужчины смотрели на нее с вожделением, она ничего не могла с этим поделать.

У ее мужа Роберта была заячья губа. Когда-то он работал на большом ранчо за рекой, где занимался тем, что подковывал коней. Ковбои с ранчо так досаждали ему его заячьей губой, что он возненавидел всех белых без исключения, а кожа у старого немца как раз была очень бледной. И если Роберто в дурном расположении духа перехватит один из похотливых взглядов старика, он запросто может хватить его ножом или топорам, а то и пальнуть в немца из ружья.

Но скорее всего дело может кончиться тем, что Джо украдет у него что-нибудь ценное. Джо был ловким и шустрым воришкой. Несмотря на затасканную одежду, у старика много прекрасных вещей. Великолепная винтовка, например, а в другом кожаном чемодане – набор старательских инструментов. На ремне у него была серебряная бляха, на пальце красовалось кольцо с зеленым камнем. Мария не прикасалась к его меткам, но из одного из них он доставал золотую монету, и там могло лежать еще золото.

Мария знала, что Джо способен украсть любую из вещей постояльца. И мог сделать это из простого любопытства. Ему нравилось рассматривать красивые вещи, особенно оружие. Трудно сказать, что из вещей старого немца могло привлечь воровскую натуру Джо, но если он все же польстится на что-нибудь, то тут и глазом не успеешь моргнуть, как из-за реки придет беда. Избить мексиканца за кражу – самое большое наслаждение для свирепого шерифа Донифана. Напоминание о том, что Мексика государство с такими же правами, как и другие страны, и имеет границу, которую следовало соблюдать, вызывало у него лишь смех. По мнению Донифана, Мексика страна проституток, лентяев, индейцев и бандитов, Он переходил границу, когда ему хотелось, и арестовывал всех, кого хотел. В Охинаге его боялись как огня.

Если Джо решится на кражу, он сделает это и сбежит. И когда со своими головорезами приедет Донифан, от их мести пострадает отнюдь не Джо. Она обрушится на Роберто Санчеса или того, кто первым подвернется им под руку, ведь они приедут не карать виноватого, а расправляться с мексиканцами.

Неприятностей будет гораздо меньше, если старый немец просто уедет, пока Роберто не потерял терпения, а Джо не обворовал его. Но как раз тому, на что больше всего надеялась Мария, как правило, не суждено сбываться. Вот и теперь старый немец не собирался никуда уезжать. Он весь день пил текилу, курил сигары, часто бегал за угол и вытирал пот с лица тонким шелковым платком.

Когда он не пил и не вытирал пот, то смотрел на Марию или разговаривал с Джо.

– А много ли таких винтовок в вашей стране? – спрашивал его Джо.

– О да. Много, – отвечал Лихтенберг.

– Смогу ли я найти что-нибудь подобное в Мехико, если отправлюсь туда? – интересовался Джо.

– Найти-то найдешь, да вот чем платить будешь? Ты ведь самая настоящая голытьба, – усмехался Лихтенберг, пораженный тем, что какой-то малец из грязной деревни может мечтать о том, чтобы отправиться в Мехико и там подыскать себе винтовку.